— Он, конечно, очень славный пес, — робко заметил господин Ландри Грегуар, — но, к несчастью, ворует многовато…

— Не преувеличивайте, милейший Ландри!

Вскоре, уютно разместившись в кабинете за накрытым столом, Пардальян-старший позвал к себе Пипо и запретил остальным заглядывать в комнатку. Ветеран неплотно прикрыл застекленную дверь, отделявшую кабинет от большого зала, и выяснил, что, чуть отодвинув шторки, укрепленные на двери, он сможет прекрасно видеть все, что происходит в трактире. Более того, через щель в кабинет долетали голоса со всех концов общего зала, так что за ближайший стол, приготовленный для виконта д'Аспремона, можно было не беспокоиться: Пардальян надеялся расслышать каждое слово.

Итак, старик обосновался на своем наблюдательном пункте. Пипо устроился у ног ветерана, и тот, собираясь подружиться с собакой, принялся ласково почесывать ее за ухом: страшные клыки Пипо могли в случае нужды сослужить отличную службу.

Трактир был уже почти пуст, когда в зал вошли три человека. В том, что шагал впереди, Пардальян без труда узнал виконта д'Аспремона.

Виконт нервно огляделся. Похоже, он кого-то искал. Потом три посетителя сели вокруг накрытого стола, и один из них взволнованно проговорил:

— Видимо, с Крюсе что-то стряслось. Раньше он всегда появлялся вовремя.

Пардальяну стало ясно, что эти люди встречаются так не впервые.

— Вот он! — вскричал вдруг виконт, сидевший лицом ко входным дверям и спиной к кабинетику, в котором притаился Пардальян.

К столу приблизился Крюсе и опустился на стул.

— Я только что из Лувра… потому и задержался, — объяснил он.

— Ах, вот в чем дело! — рассмеялся Пезу. — Вы были у нашего всемилостивейшего монарха, славного Шарло?

— Перестаньте! — сердито прошипел Крюсе. — Вам же известно: я — оружейник его величества и показывал ему сегодня новую аркебузу…

— Ну, и как король? — поинтересовался Ортес.

— О, он одержим идеей всеобщего мира. Надеется, что католики и гугеноты, верные чада церкви и еретики — все обнимутся и поклянутся в братской любви и вечной дружбе! Король отправил гонца к адмиралу Колиньи! Король передал личное послание королеве Наваррской! Король желает видеть свою сестру женой Генриха Беарнского! Таковы планы государя!

— Ну ничего! — пробурчал виконт. — Пусть пока тешится!

— Я опоздал не поэтому, — заметил Крюсе. — В Лувре случилось нечто такое, во что невозможно поверить! Вообразите себе: наш бедный Шарло вздумал мирить братьев Монморанси, ему, понимаете ли, захотелось, чтобы они пожали друг другу руки… Я же говорю вам, король помешался на терпимости и согласии… Однако оба маршала, видимо, уперлись… Короче, король увещевал их в своем охотничьем зале, а остальным приказал выйти. Я пытался подслушивать под дверью, но ничего, кроме гневных возгласов, не разобрал. Но внезапно появляется королева-мать, направляется прямо к государю и оставляет дверь в зал открытой. Мы, конечно, спешим за Екатериной Медичи — герцог Анжуйский, де Гиз, Можирон, Келюс, Моревер, Сен-Мегрен, Нансе и еще стража, которую привела с собой королева.

Король рассердился, ее величество же, презрев правила этикета, указывает на юнца, сопровождавшего маршала де Монморанси, и обвиняет его в предательстве, оскорблении членов королевской семьи и в покушении на жизнь герцога Анжуйского. Король белеет, вернее, желтеет и повелевает арестовать этого Пардальяна…

— Кого?! — подпрыгнул д'Аспремон.

— Имя того мальчишки — Пардальян, а что? — удивился Крюсе.

— Но я ведь знаком с ним! И никакой он не мальчишка, а старик, хотя и весьма крепкий, — принялся уверять его д'Аспремон.

— Да нет же, господин виконт. Юноша, почти подросток — но отчаянный, как черт. Маршалу де Монморанси не откажешь в умении выбирать друзей.

— Причем тут Монморанси? Пардальян состоит на службе у Данвиля. Вы что-то путаете.

— Ничего я не путаю. Возможно, есть два Пардальяна. Вы видели одного, а я другого. Кстати, с этим головорезом я уже встречался: это он спас Жанну д'Альбре — припоминаете, у Деревянного моста?

Так вот: король приказывает арестовать шевалье, мы все кидаемся на него, и первым Келюс. Но этот сумасшедший переламывает клинок Келюса, в суматохе срывает с его головы берет, ругается, как дьявол, а потом выпрыгивает в окно и удирает!.. Моревер целится в него из аркебузы, стреляет — но мимо! Нансе и его солдаты пускаются в погоню за этим разбойником, следом за ними — придворные герцога Анжуйского. Думаю, подлеца скоро поймают, и уж тогда…

В эту минуту открылась дверь кабинетика, и над потрясенными гостями почтеннейшего Ландри нависла высокая тощая фигура Пардальяна-старшего. Любезно улыбаясь, ветеран промолвил:

— Разрешите пройти, господа, у меня срочное дело…

Стол, и правда, стоял у него на пути.

— Господин де Пардальян! — вскричал виконт Ортес д'Аспремон.

— Позвольте же мне пройти, ведь сказано вам: я тороплюсь!

И Пардальян резко отодвинул стол в сторону. Звякнули стаканы, бутылки упали на скатерть. Побледнев от гнева, д'Аспремон выхватил шпагу:

— Клянусь Господом! Спешите вы или нет, но вы заплатите за свою наглость!

— Потише, сударь! Когда у меня мало времени, мой клинок особенно быстр! Лучше нам встретиться позже.

— Нет! Мы сразимся сейчас! Сию секунду! — заорал виконт.

— Вы плохо воспитаны, господин д'Аспремон. Ну что ж, как хотите! — зло бросил ему в лицо Пардальян. — Однако знайте: вы горько пожалеете!

Д'Аспремон ринулся на старика и задел своей шпагой его руку. Чувствуя, что правая рука не слушается его, Пардальян сжал шпагу левой и перешел в сокрушительную атаку, неумолимо загоняя д'Аспремона в угол. Виконт отступал, опрокидывая мебель.

События развивались столь стремительно, что очевидцы заметили лишь грозно засверкавшие клинки и услышали звон стали, а затем обнаружили, что виконт д'Аспремон, обливаясь кровью, медленно сползает по стене на пол — шпага Пардальяна пронзила его левое плечо.

Пардальян молча вложил шпагу в ножны и, расшвыряв любопытных, выскочил на улицу. Он и думать забыл о Пипо, но тот, похоже, проникся к старому вояке искренней симпатией, поскольку, машинально оглянувшись, Пардальян обнаружил, что пес весело бежит за ним.

Пятнадцать минут спустя ветеран уже входил в трактир «Молот и наковальня».

— Като! Като! — оглушительно заорал он.

— Бегу! Бегу! — откликнулась откуда-то сверху хозяйка.

Като в молодости блистала красотой и умела весьма выгодно продать ее, но потом заболела оспой, потеряла привлекательность и растолстела. Пришлось ей оставить свое почтенное ремесло, но в прежние времена она трудилась усердно и отложила кое-что на черный день.

На эти деньги она и купила гостиницу «Молот и наковальня». Впрочем, лишь сама Като, явно склонная к преувеличению, гордо именовала сие сомнительное заведение гостиницей. Название же это она дала гостинице в память о своем последнем дружке, который колотил ее так, что едва не вытряс душу. Любившая яркие метафоры, Като решила, что его побои напоминали удары молота по наковальне. Таким образом, вывеска кабачка увековечила славные деяния одного из парижских негодяев; никаких других сведений о нем история не сохранила.

Теперь толстуха Като целыми днями ходила неприбранная и непричесанная; оспа изуродовала ее некогда прекрасное лицо, но хозяйка была добра и по-своему неглупа: недаром она так и не вышла замуж. Ибо странное дело: когда Като была свежа и хороша, никто не хотел на ней жениться. Сейчас же ей делали по дюжине предложений на дню, но Като отваживала всех претендентов. Она отлично понимала, что их привлекают только ее денежки…

Если заведение достойнейшего Ландри посещали офицеры, дворяне и благородные искатели приключений, привлеченные ароматом знаменитого паштета из жаворонков, то клиентуру «Молота и наковальни» составляли мошенники, воры и прочий вольный люд, чьи отношения с королевскими гвардейцами и городской стражей были весьма и весьма непростыми. Като не забывала о своих старых связях и знакомствах; она охотно прятала своих посетителей и приходила в восторг, если ей удавалось обвести вокруг пальца какой-нибудь патруль.

— Где мой сын? — спросил хозяйку гостиницы Пардальян-старший.

— Молодой шевалье спал сном праведника, — сказала спустившаяся со второго этажа толстуха, — а пробудившись, куда-то умчался и еще не возвращался назад.

— Дай-ка мне вина: я приготовлю снадобье, чтобы скорее зажила эта царапина.

Вскоре Като поставила перед ветераном бутылку и горшочек с сахаром, амброй, гвоздикой и миндалем; в отдельном кувшинчике толстуха принесла подогретое вино, в которое успела добавить оливковое масло и целебные травы.

Горячее вино с маслом и травами использовали для врачевания ран. Пардальян пошевелил пальцами и понял, что царапина действительно пустяковая. Промыв рану, старик принялся колдовать над лекарством, добавляя в холодное вино сахар, пряности и орехи. При этом Пардальян все время косился на дверь и взволнованно бубнил:

— Разумеется, он попал в беду! Снова ввязался в какую-то дурацкую историю, которая его вовсе не касается! Что, черт возьми, ему понадобилось в Лувре?!

Наконец все было готово. Пардальян-старший хотел уже отдохнуть, вкушая сей благородный напиток, но тут вдруг весело гавкнул Пипо, и в кабачок влетел шевалье. Заметив отца, он закричал:

— Плохо дело! Они преследуют меня!

Нам уже известно, как Жан выбрался из Лувра. Поняв, что он скрылся из поля зрения придворных, шевалье побежал в дом Монморанси.

Через полчаса там появился Франсуа и, увидев Жана, крепко прижал его к груди:

— Мальчик мой! Благодаря своей сообразительности вы спасли мне жизнь — и, похоже, не мне одному…

— Монсеньор, — отмахнулся шевалье, — это такой пустяк! Я уже забыл, что в Париже существует улица Бетизи…

— Ваше благородство сравнимо лишь с вашей храбростью! — вскричал маршал. — Но почему королева Екатерина так зла на вас?

— Ее величество изволит негодовать, ибо я отказался напасть на дворянина, которого считаю своим другом. Вы знакомы с ним, это граф де Марийяк… А герцога Анжуйского, я, и правда, слегка припугнул, когда он со своими фаворитами слонялся по улице Сен-Дени, возле жилища известных вам дам…

Маршал побелел как полотно.

— И вам кажется, что брат короля… — пробормотал он.

— Я ведь говорил вам, монсеньор, что, начиная поиски несчастных женщин, стоит присмотреться и к герцогу Анжуйскому.

Герцог Монморанси обдумал слова Жана и все-таки не согласился с юношей.

— Нет, я не сомневаюсь, что герцог Анжуйский в этом деле не замешан. Мой брат спланировал и осуществил это похищение в одиночку. Лишь он способен на подобную низость, и он мне за это ответит! А вы, шевалье, разумеется, уедете из Парижа?

— Нет, монсеньор, ни за что на свете! — решительно заявил Жан.

— Но если вас схватят — это конец! Я вряд ли сумею выручить вас…

Жан гордо вскинул голову и спокойно сказал:

— Я надеюсь лишь на собственные силы. Но Париж я не покину, монсеньор! И никто мне не нужен — я сам смогу себя защитить.

Гордость и отвага сверкнули в глазах юноши; шевалье продолжал:

— То, что я делаю, монсеньор, уже награда для меня. Некогда рыцари, скитаясь по свету, защищали слабых и отверженных, наказывали обидчиков, восстанавливали справедливость. По крайней мере, они считали, что таков их долг — с того самого дня, как они сели на коня, вооружившись копьем. Я хочу следовать их примеру и иду своим путем, никуда не сворачивая… Я прекрасно знаю, что могу встретить противника, который окажется сильнее или храбрее меня… Тогда я паду от его руки… Впрочем, поверьте мне, монсеньop, я не дорожу собственной жизнью — не такая уж это большая потеря!

Маршал смотрел на шевалье со смешанным чувством восхищения и умиления. Он чувствовал, что юноша говорит совершенно искренне, без всякой рисовки. Пардальян не осознавал, что силу ему придает готовность пожертвовать жизнью, а жизнь свою он совершенно не ценил, потому что был безнадежно влюблен.

Шевалье все больше и больше понимал, что от Лоизы де Монморанси его отделяет пропасть.

Франсуа де Монморанси пристально взглянул на юношу и догадался: у шевалье есть какая-то тайна!

— Монсеньор, — вновь заговорил Пардальян, — могу ли я узнать, чем закончилась аудиенция у короля?

— Ничем… Мой брат отмел все обвинения, а после вашего бегства некому было уличить его в обмане.

— Но я же видел все своими глазами! Слышал собственными ушами! Мы должны вырвать у него признание! Что вы собираетесь делать, монсеньор?

— Я лично отправлюсь во дворец Мем, мой юный друг. Я дал брату три дня на размышление. Потом либо я прикончу его, либо он меня.

Маршал заявил это таким тоном, что шевалье стало ясно: переубедить Франсуа де Монморанси не удастся.

— Но обсудим теперь ваши дела, — промолвил маршал. — Вы мой гость, чувствуйте себя в моем дворце как дома и не выходите на улицу, пока не минует опасность.

— Извините меня, монсеньор, но я проведу несколько дней с дорогим мне человеком…

Маршал подумал, что шевалье намекает на какую-то даму, в особняке которой надеется укрыться, и не стал спорить, а лишь поинтересовался:

— Как мне разыскать вас в случае необходимости?

— Монсеньор, я ежедневно буду наведываться к вам или пришлю вместо себя надежную особу. Но если я вдруг срочно понадоблюсь, вы найдете меня в кабачке «Молот и наковальня».

Затем шевалье и маршал распрощались, и Франсуа де Монморанси вновь крепко обнял Пардальяна.

Шевалье спокойно шагал по улицам Парижа, не оглядываясь и не прячась. Он рассудил, что бежать не стоит: это лишь привлечет к нему внимание прохожих. Вокруг все было тихо, и Пардальян, забыв о нависшей над ним угрозе, предался сладостным мечтаниям. Вскоре он вообще ни на что не реагировал и даже не заметил Моревера, хотя столкнулся с ним нос к носу у самого Лувра.

Не ожидая ничего дурного и грезя о Лоизе, Жан приблизился к трактиру «Молот и наковальня». Однако Моревер, голова которого отнюдь не была занята пленительными фантазиями, немедленно узнал Пардальяна. Отшатнувшись от шевалье, он спрятался в полутемной лавке старьевщика. Когда юноша прошел мимо, Моревер выскочил из своего укрытия и двинулся вслед за шевалье, по пути окликнув какого-то гвардейца и послав его за подкреплением. Тут как раз подоспели Келюс и Можирон, с которыми у Моревера была назначена встреча, и вся троица ринулась за ничего не подозревающим Пардальяном.

Уже сворачивая на улицу Монторгей, где стоял кабачок, шевалье услышал за своей спиной оглушительный топот, оглянулся и обнаружил погоню. Первым несся Моревер, за ним Келюс и Можирон и добрый десяток солдат.

— Держи! Лови! — вопил Моревер.

— Именем короля! — ревел начальник караула.

Пардальян вытащил из-за пояса кинжал и бросился наутек. Он намеревался проскользнуть мимо кабачка и юркнуть в один из узких проулков между недавно построенным храмом Святого Евстахия и Гревской площадью; там, в лабиринте кривых улочек, он бы без труда оторвался от погони… Но ему навстречу, с другого конца улицы Монторгей, уже спешил отряд гвардейцев.

Пардальян понял, что его окружили. Растерявшись, он замер на крыльце кабачка, готовясь отважно сразиться с превосходящими силами противника, но внезапно из дверей трактира выскочил пес и с задорным лаем запрыгал перед Жаном.

— Пипо! Стало быть, отец здесь…

И шевалье влетел в кабачок с воплем:

— Плохо дело! Они преследуют меня!

Пардальян-старший резко встал, вышел на крыльцо и сразу

увидел: положение серьезное!

Он молниеносно захлопнул дверь и запер ее на засов. В следующую секунду нападавшие уже ломились в кабачок.

— Открывайте! Именем короля, открывайте!

— Баррикаду! — деловито скомандовал отец.

Осажденные завалили вход столами и скамьями. Снаружи колотили в дверь все яростней.

— Он в ловушке! — послышался с улицы торжествующий крик. Шевалье узнал голос Моревера.

Ветеран окликнул Като. Толстая трактирщица поспешила на его зов, не слишком переживая из-за битвы, сотрясавшей стены кабачка. Похоже, ее беспокоило лишь то, что такого славного, симпатичного паренька могут арестовать и упечь в Бастилию.

— Я тут, сударь, я тут! — улыбнулась Като, подходя к ветерану.

— Като, скажи только одно: ты с нами или против нас?

— С вами, сударь! — не колеблясь, ответила толстуха.

— Ты отличная женщина, Като, и Бог тебя вознаградит! — торжественно провозгласил Пардальян-старший, а потом шепнул сыну на ухо: — Если бы она переметнулась на их сторону, я бы ее прикончил! Но расскажи же, в какую передрягу ты попал?

— Это длинная история, батюшка!

— Като, тащи-ка сюда вина, у нас еще есть время! — хладнокровно распорядился Пардальян-старший.

Нападавшие пытались высадить дверь, Пипо громко лаял, в ответ с улицы доносились чудовищные проклятия сержанта, а Жан тем временем лаконично сообщал отцу о том, что случилось в Лувре.

Дверь уже трещала под ударами гвардейцев.

— Вот теперь пора! — объявил ветеран. — Като, крошка моя, у тебя найдется масло?

— Отличное ореховое масло, сударь.

— На втором этаже есть камин?

— А как же?

— Като, лети наверх и разведи там такое пламя, на котором можно было бы прожарить целую свиную тушу или жирненького монашка…

Като, подхватив несколько вязанок дров, побежала наверх.

— Что ж, приступим! — объявил отец.

Оба Пардальяна бросились в подвал и мгновенно перенесли на второй этаж три кувшина с маслом, весь хлеб, который имелся в запасе, примерно пятьдесят бутылок с вином, железный ломик и кирку.

— Теперь лестница! — продолжал командовать Пардальян-старший.

Лестница в кабачке была деревянной и насквозь гнилой.

— Като, ты позволишь разгромить твое заведение?

— Громите, сударь, громите! — беззаботно ответила Като со второго этажа.

Отец и сын раскачали лестницу, затем залезли наверх и с помощью ломика и кирки окончательно выбили крепления из пазов в стене. А Като в это время повесила над огнем большой котел и вылила в него кувшин масла.

Входная дверь с грохотом слетела с петель, и солдаты начали раскидывать возведенную Пардальянами баррикаду.

В эту минуту раздался страшный треск: рухнула лестница, ведущая на второй этаж.

— Като! — закричал Пардальян-старший. — Как у тебя?

— Кипит вовсю, сударь!

— Тащи сюда!

Като поднесла бурлящий котел к отверстию, зиявшему на месте сломанной лестницы. Внизу толпились солдаты. Вопли, брань, толкотня…

— Да раздобудьте же лестницу! — орал кто-то.

Пардальян-отец просунул голову в дыру и весело предупредил:

— Эй, господа! Отойдите-ка, а то как бы нам вас не ошпарить!

Он зачерпнул большим половником кипящее масло и вылил его вниз, прямо на нападавших. Ответом был дружный хор, в котором удивительным образом звучали в унисон крики, стоны, визги и ругательства. В одну секунду середина зала была очищена от атакующих.

— Като! Крошка! Готовь второй котел, да побольше!

— Готовлю, сударь, готовлю!

На улице послышались взволнованные голоса: появился плотник с длинной лестницей.

— Попытаемся проникнуть на второй этаж через окно! — вскричал Моревер.

— Ага! — ухмыльнулся Пардальян. — Перегруппировываются… Ну, ребятки, сейчас начнется потеха!..

Гвардейцы приставили лестницу к окну, разбив ее концом стекло. Пардальян-старший открыл створки и посмотрел вниз: человек пять один за другим карабкались вверх. К окну подбежал шевалье, и отец с сыном, схватившись за ближайшую перекладину, уперлись ногами в пол и с силой оттолкнули громоздкую лестницу от дома. Она накренилась — и рухнула; под ней на грязной мостовой распластались два солдата. А осажденные уже взгромоздили на подоконник котел с маслом и резко опрокинули его… Кипящее масло хлынуло на улицу… Кто-то дико взвыл, и нападавшие в панике отступили.

Гвардейцы явно не ожидали столь решительного отпора. Атака захлебнулась… С поля боя уже унесли пятнадцать солдат, раненных, зашибленных или ошпаренных, а оба Пардальяна не получили еще ни единой царапины!

Като опять укрепила котел над очагом и вылила в посудину следующую порцию масла.

А на улице бурно обсуждали план кампании.

— Если эти безумцы так любят горяченькое, подпалим трактир! — предложил разъяренный Моревер.

— Огня! Огня! Поджарим бандитов прямо в их берлоге! — возликовали зеваки.

— О Боже! — всплеснула руками Като. — А ведь они нас точно подпалят.

— Похоже! — согласился ветеран.

— Эй, Като, а что находится за стеной? — поинтересовался шевалье.

— Другой дом… Хозяин разводит кур и продает их…

— Молодец, сынок! — обрадовался отец. — Попытаемся выбраться через соседнее здание!

Шевалье вооружился ломиком и принялся долбить каменную кладку, Пардальян-старший помогал ему киркой. Но стена была крепкой, и весь дом заходил ходуном. К счастью, на улице стоял такой гвалт, что никто не слышал глухих ударов. Гвардейцы подтаскивали к трактиру вязанки хвороста, кучи которого с каждой минутой увеличивались в размерах.

Вскоре от этих куч повалил черный дым, и огонь, взметнувшись ввысь, перекинулся на стены кабачка.

Дом Като сгорел дотла, пострадали и соседние здания, которые удалось спасти с большим трудом. В пламени едва не погибла вся улица Монторгей; впрочем, ее судьба мало беспокоила людей, устроивших этот пожар. Самым важным для Моревера, Келюса и Можирона было то, что они могли доложить в Лувре о своей блистательной победе.

Моревера пригласила к себе королева-мать, а оба фаворита поспешили к герцогу Анжуйскому.

Столкнувшись с сияющим Моревером, де Нансе стал от зависти желтым, как лимон, и таким же кислым.

— Ваше величество, — торжественно объявил Моревер, — вы отомщены: мы загнали этого молодого негодяя в ловушку и сожгли там заживо, уничтожив заодно и его бандитское логово.

— Моревер, — ласково улыбнулась Екатерина Медичи, — я сообщу о вашем подвиге государю.

— Я счастлив, ваше величество. Должен вам сказать, что толпа на улице ликовала, но, конечно, не потому, что поджарили этого юного нахала. Я сказал собравшимся, что в доме жгут гугенотов, и наши добрые парижане, мадам, искренне обрадовались…

— Не так громко, Моревер, — заметила Екатерина с иронической улыбкой, — вы же знаете, мы заключили с ними мир.

— Одно другому не мешает, — самодовольно заключил Моревер.

А Келюс и Можирон наперебой рассказывали герцогу Анжуйскому:

— Монсеньор, мы отплатили злодею за оскорбление, которое он Нансе вам… Правда, из-за трусости Моревера мы провозились слишком долго… Если бы не он, мы бы управились гораздо быстрее. Но в любом случае этот юный проходимец больше не будет докучать вам. Он обращен в пепел!

Герцог Анжуйский красил брови. Не отводя глаз от зеркала, он ласково похвалил своих фаворитов:

— Вы, и правда, мои настоящие друзья. Как бы мне хотелось взойти на престол — хотя бы для того, чтобы достойно вознаградить вас!