XXVIII

ПОЛИТИКА ЕКАТЕРИНЫ МЕДИЧИ

Ночью Алиса де Люс не сомкнула глаз. Похоже, ей угрожала страшная опасность. Да, судьба Алисы была ужасной. Но женщина не сдавалась, всю ночь она ломала голову, ища пути к спасению. У нее был сильный характер, и она не привыкла отступать.

— Я не сдамся! — твердо сказала себе Алиса.

Если бы прежний любовник сжалился над ней, если бы он забрал у королевы страшный документ, Алиса просто пришла бы к Екатерине и объявила:

— Ваше величество, я много лет служила вам верой и правдой, но теперь оставляю вас. Я хочу располагать собой и надеюсь, что вы забудете о моем существовании. Ничего другого я не желаю.

Но грезы о счастье и свободе развеялись, как дым. Алиса по-прежнему была рабой королевы. И потому следовало исполнить повеление Екатерины и поспешить в Лувр.

На следующее утро Алиса де Люс, как всегда, выглядела прекрасно. Казалось, вчерашний кошмар случился не с ней, а с кем-то совершенно другим. Алиса казалась красивой и уравновешенной — словом, такой, как обычно. До мелочей обдумав свой наряд, она отправилась в Лувр. Лаура сопровождала ее.

Через несколько минут молодая женщина оказалась в апартаментах королевы-матери и велела доложить, что фрейлина Алиса де Люс, вернувшаяся из дальних краев, почтительнейше просит ее величество об аудиенции. Екатерина приказала передать, что переговорит с мадемуазель де Люс, как только освободится, поэтому та должна, не покидая Лувра, ждать встречи с королевой.

Екатерина, и правда, была занята — она совещалась со своим старым возлюбленным и единственным другом, звездочетом Руджьери.

Она собиралась также переговорить с королем; Карл IX ждал визита матушки с глухим раздражением и тревогой.

Зайдем же, читатель, в великолепный просторный кабинет, смежный со спальней Екатерины Медичи. Этот кабинет был убран с королевской роскошью. Бесценные творения итальянских мастеров украшали стены: Тинторетто, Рафаэль Санти, Перуджино, Тициан, Веронезе, Приматиччо… На фоне красного бархата висели полотна, изображавшие библейские сцены, чередуясь с картинами легкомысленно-любовного содержания. На посетителей отовсюду смотрели сладострастные Дианы и возвышенные мадонны. Даже рамы, в которые были оправлены картины, поражали своим великолепием — тяжелые, резные, покрытые толстым слоем позолоты. Екатерина Медичи высоко ценила художественную выразительность золотых вещей. Золото подчеркивает колорит полотен, придает произведениям искусства особую значимость и глубину; в отличие от серебра, дерева или олова оно не отвлекает внимания от творения живописца. В этом вопросе мы не можем не согласиться с королевой: золото прекрасно сочетается с картиной, исполненной в любой манере на любой сюжет, — будь то Рембрандт, Тициан, Рубенс или Ватто.

Добавим, что во времена Екатерины Медичи шедевры великих мастеров пленяли зрителя естественной свежестью божественных красок; они еще не потемнели и не покрылись кракелюрами (трещинами). Полотна сохраняли дивную гармонию цвета, созданную их авторами.

Теперь эти картины, покрытые патиной цвета сажи, похоронены в огромных гулких склепах, именуемых музеями. Перед нами предстают там лишь бледные тени прежних полотен; персонажи на холстах едва различимы, и мы благоговеем перед этими увядшими шедеврами скорее из чувства сентиментального почтения… Настоящего же восхищения мы, увы, не испытываем…

Екатерина Медичи, обладавшая прекрасным художественным вкусом, собрала замечательную коллекцию, включавшую произведения самых разных жанров.

Не следует считать королеву обычной интриганкой, творившей зло во имя зла. У нее было богатое воображение; она ценила жизнь во всех ее проявлениях. Если ей случалось сопровождать сыновей в походах, она брала с собой живописцев, музыкантов, декораторов и устраивала великолепные празднества прямо на полях сражений.

К несчастью, эта женщина была королевой Франции и ради удовлетворения собственных желаний и прихотей навлекла на страну неисчислимые бедствия… Но какой человек смог бы обуздать себя, если все вокруг с готовностью повинуются ему? Какая женщина, став всемогущей, удержится от соблазна превратиться в тиранку?

Екатерина Медичи всю молодость провела, дрожа от страха за свою жизнь. Она не верила ничему и никому, ее терзала жажда власти и наслаждений. Теперь, на пороге старости, она дала волю своим буйным инстинктам.

Вот почему она окружила себя чудесными шедеврами и вынашивала среди них свои чудовищные замыслы.

Рядом с гениальными произведениями искусства она и сама становилась гением — гением зла! — и чувствовала себя наверху блаженства. В этом кабинете, где все блистало фантастической роскошью, где живописные полотна поражали взор художественным мастерством, Екатерина, черпая силы в гармонии совершенной красоты, плела самые зловещие свои интриги.

Королева-мать искренне верила во все, что предрекал астролог. Впрочем, он не был мошенником и полагал, что астрология — это единственная наука, достойная изучения.

Екатерина ни разу не усомнилась в предсказаниях Руджьери.

Королева не верила в Бога, но она обладала богатым воображением и была достаточно артистической натурой, чтобы почувствовать привлекательность астрологии — науки, казавшейся Екатерине волшебством. Наверное, если бы королеве пришлось выбирать между Богом и сатаной (а она отказывалась признать существование как одного, так и другого), то Екатерина выбрала бы сатану.

Так заглянем же в покои Екатерины и послушаем, о чем разговаривает королева со своим фаворитом…

— Значит, мир, ваше величество!

— Да, Рене! Ведь мир оказывается порой более действенным средством, чем открытая борьба.

— И вы считаете, что Жанна д'Альбре прибудет в Париж?

— Не сомневаюсь в этом, Рене.

— А Колиньи?

— И он появится здесь. Приедет и принц Конде, и Генрих-Беарнец… Поразмысли о том, что я тебе сказала…

— Вы полагаете, что стоит распустить слухи о тяжком недуге, поразившем Жанну Наваррскую…

— Вот именно, дорогой мой Рене, — усмехнувшись, кивнула Екатерина. — Поверь мне, она и впрямь нездорова. Но это еще не все — ты упустил самое важное.

— Я ничего не забыл, ваше величество… Необходимо устроить так, чтобы весь Париж шептался о том, что королева Наваррская имеет, кроме Генриха, еще одного сына, — проговорил побелевший астролог.

— Да, сына, который появился на свет раньше Генриха… И если с Беарнцем приключится какое-нибудь несчастье, то его старший брат сможет претендовать на титул короля Наварры… Тебе известно, кто должен превратиться в наследника Жанны д'Альбре? — холодно посмотрела Екатерина на Руджьери.

Тот невольно потупился и пробормотал:

— Вы думаете о моем сыне… Но это же ложь!

— Разумеется, ложь!

— В это не поверит ни один человек…

— Ты очень заблуждаешься, Рене. Не страшись прибегать к клевете. Это надежное средство сильных мира сего, отваживающихся бросать вызов судьбе и не боящихся заявить ей: «Я не собираюсь трепетать перед тобой!» Клевета — это оружие людей, не ведающих угрызений совести, ибо они знают, что совесть — лишь выдумка трусов и глупцов.

Толпы жалких людишек, которыми мы повелеваем, — вот они и впрямь испытывают ужас перед клеветой. Мы же, дорогой мой, просто обязаны постоянно лгать. Нет такой крепкой власти, в основе которой не лежала бы ложь. Ты только вообрази себе, Рене, сколько неправды скопилось в мире, сколько лживых слов было произнесено для того, чтобы внушить народам, что им необходим властелин, правитель, оковы покорности и подчинения… Вранье помогает нам стать всесильными, мой милый!

Знаешь, Рене, когда-то при дворе Франциска I, я познакомилась с замечательным человеком. Это был один из самых умных людей, которых я встречала. Ему удавалось осуществлять грандиозные замыслы и потрясающие начинания — такие, какие обычно переживают своего создателя и остаются в веках. Он мечтал не просто править миром (это доступно любому великому властелину), но и сохранить могущество после смерти с помощью учеников, которым он передаст свои заветы. Его звали Лойола.

Королева ненадолго умолкла, может быть, она подумала, что и сама руководствуется идеями Лойолы.

— Господин де Лойола, — продолжила Екатерина, — увидел, что все покинули меня. Наверное, он пожалел бедную женщину, но скорее всего понял, что я сумею оценить его мысли по достоинству. Он заговорил со мной прямо, поддержав меня в минуту отчаяния. Он недолго пробыл при дворе Франциска I, но успел передать мне грозное оружие, которым научил пользоваться всех своих учеников. Теперь я могла и защищаться, и нападать.

— Что же это за оружие? — спросил Руджьери.

— Ложь!

— Ложь? Конечно, это грозное средство, — согласился астролог, — но, моя королева, оно в любую минуту может быть обращено против того, кто к нему прибегает.

— Именно так я и ответила господину де Лойоле. И великий человек сказал: «Подобное оружие оказывается обоюдоострым, если его пустит в ход неумелый человек. Неумелым же я считаю того, кто боится нанести удар в полную силу. Допустим, на вас кинется бешеная собака и кинжал дрогнет в вашей руке; вы лишь раните пса, но он успеет укусить вас, и яд проникнет в вашу кровь. Но если вы сумеете убить пса, то спасете свою жизнь».

Екатерина Медичи улыбнулась — ей было приятно вспоминать слова своего наставника.

— А потом, — продолжала королева, — Лойола объяснил мне, как губят людей ложь и клевета.

Если вы обманываете редко и робко, окружающие заметят это и начнут вас презирать. Но если вы будете врать смело и открыто, многократно повторяя самые дикие измышления и решительно настаивая на своем, никто не усомнится в том, что вы говорите чистейшую правду. Даже тот, кто разгадает вашу игру, будет вынужден считать ложь истиной. Что вам, собственно, и нужно… И вовсе не стоит стараться, чтобы ваша выдумка выглядела правдоподобно. Все зависит от внутренней уверенности и энергии клеветника. Представьте, например, что я начну кричать на каждом углу: «Мадам д'Этамп пыталась отравить короля Франциска I!» Знаете, всегда найдутся болваны, которые заявят: «Дыма без огня не бывает… „ Прибавьте к ним многих недоброжелателей мадам д'Этамп. Они будут твердить: «Я, конечно, не верю, но некоторые намекают, что мадам д'Этамп пыталась отравить короля“. А ведь есть еще люди, обожающие скандалы, — одни извлекают из этого выгоду, другие просто хотят поразвлечься. Вокруг мадам д'Этамп сплетут такую сеть!.. Что же ей делать? Или не обращать внимания на мерзкие слухи, или пытаться их опровергнуть. Если она будет молчать, клевета продолжит свое триумфальное шествие. Вам следует лишь повторять и повторять одно и то же, пока толпа сама не придет к заключению: мадам д'Этамп отмалчивается — значит, она виновна!

Но допустим, она захочет защитить себя, объясниться… Тогда украсьте ваш вымысел какой-нибудь милой деталью — добавьте, например, что яд представлял собой зеленый порошок. Мадам д'Этамп попытается доказать, что никакого зеленого порошка у нее никогда не было… И вот тут-то она погибла! Она уже как бы и не оспаривает существование яда, а отрицает лишь употребление зеленого порошка! Придворные сплетники во дворце и досужие болтуны на улицах теперь озабочены лишь одним: какого же цвета была отрава? Далее все идет как по маслу — никто уже не сомневается в том, что мадам д'Этамп покушалась на жизнь короля, всех волнует только окраска смертельного яда: был ли он все-таки зеленым или голубым…

Екатерина Медичи улыбнулась и добавила:

— Вот какие наставления дал мне господин де Лойола, а он был великий философ.

— И часто вы прибегаете к его средству?

— Каждый день, — спокойно ответила королева.

— Но вас не пугает, ваше величество, что еще кто-нибудь умело воспользуется советами мудрого Лойолы?

— Тот, кто сумеет воплотить учение господина де Лойолы в жизнь, сможет править миром. Лойола хотел, чтобы его заветам следовали не только отдельные личности, но и целые группы людей, объединенных общей целью. Поверь мне, Рене, недалек тот день, когда партии, борющиеся за власть, поймут, сколь велика сила обмана, и сделают ложь своим главным оружием.

— Ради вас я превращусь в лжеца, ваше величество! — вскричал Руджьери.

— Ну так запоминай. Королева Наваррская скоро непременно появится в Париже. Еще до того, как она прибудет сюда, слухи уже сделают свое дело. Всем будет известно, что здоровье ее пошатнулось, ясно? Затем все узнают, что у нее есть второй сын… Не вздыхай, Рене… Возможно, этому юноше суждена завидная доля! Вдруг он сменит Генриха на наваррском престоле?!

— Господи! — задыхаясь от нахлынувших на него чувств, воскликнул Руджьери и припал к руке Екатерины. — Вы в самом деле великая властительница!

— Так поспеши! — лукаво усмехнулась Екатерина. — Поспеши исполнить все мои приказы.

— Я, не задумываясь, сделаю все, что вы хотите! — пылко заверил ее астролог и стремительно выскочил из королевских апартаментов.

А Екатерина по потайному ходу, минуя комнату, где ждали фрейлины, проскользнула в покои Карла IX.

Когда она приблизилась к апартаментам сына, до нее донеслось пение охотничьего рога. Карл IX страстно любил псовую охоту и все ее атрибуты. Он был способен часами трубить в рог, совершенствуясь в подаче сигналов.

Его придворный лекарь, Амбруаз Паре, уговаривал короля быть поосторожней и не предаваться с такой страстью любимой забаве. Но Карл врача не слушал и каждый день исполнял весь свой репертуар охотничьих сигналов и маршей да еще разучивал новые.

Прежде чем переступить порог, Екатерина изобразила на своем лице скорбь, озабоченность и безмерную ласку. Заметив мать, Карл тут же бросил рог, шагнул навстречу королеве, с глубоким почтением склонился над ее рукой, а затем усадил в огромное кресло. Приближенные короля, которые, похоже, развлекали его смешными охотничьими историями, увидев королеву-мать, с трепетом приветствовали ее и торопливо отступили в дальний конец комнаты.

Опустившись в кресло, Екатерина взглянула на сына:

— Дитя мое, я пришла к вам с обычным утренним визитом и спешу осведомиться о вашем самочувствии. Прошу вас, встаньте у окна, я рассмотрю ваше лицо… Что ж, вы выглядите неплохо, совсем неплохо… Благодарю тебя, Господи, у меня стало легче на душе… Вы же понимаете, после того, как доктор Амбруаз Паре предупредил меня, что любой ваш припадок может оказаться роковым, я глаз не смыкаю от беспокойства… Хотя я и не слишком доверяю пророчествам врачей… Но на всякий случай я распорядилась, чтобы о вашем здравии непрерывно молились в трех парижских храмах, в том числе и в соборе Нотр-Дам.

Что за времена настали!.. Когда ваш высокочтимый отец пал во время того рокового турнира от руки собственного офицера, весь Париж оплакивал его, все королевство погрузилось в траур, весь христианский мир скорбел[4]. Если с вами, не дай Бог, что-нибудь случится, всеобщее горе будет, конечно, не меньшим…

Карл IX побледнел — то ли от гнева, то ли от страха.

Он пристально взглянул на мать и воскликнул:

— Мадам, почему у вас всегда похоронное настроение? Не успею я и двух минут поговорить с вами, как вы уже начинаете твердить о смерти. Вы очень утешили бы меня, если бы я о чем-то беспокоился. Однако так же, как и вы, я не привык обращать внимание на печальные предсказания доктора Паре. Людям, мечтающим о моей смерти, еще рано радоваться!

— Аминь! — вздохнула Екатерина. — Но почему вы решили, сын мой, что кто-то мечтает о кончине короля?!

— А каким же образом до вас дошли разговоры о том, что мои дни сочтены?

— Но я же мать, Карл, а мать постоянно трепещет за свое дитя, даже если ему как будто ничто не угрожает.

— Уверяю вас, мое здоровье в полном порядке! А что касается негодяев, которые, прослышав об очередном моем припадке, ликуют в душе, то таких мерзавцев полно повсюду, есть они и в Лувре!

— Вы говорите о еретиках-гугенотах, сын мой. Как раз о них я и намеревалась побеседовать с вами. Если вы не против, то сейчас для этого самое время…

И Екатерина красноречиво посмотрела на придворных, которые опасливо жались в углу.

Король обратился к ним:

— Господа, нам с королевой нужно кое-что обсудить. Дорогой Помпеус, через час мы возобновим наши упражнения в фехтовании… И вы покажете мне тот восточный кинжал, о котором упоминали… Мэтр Крюсе, ваше последнее произведение вы принесете мне завтра, и я с интересом взгляну на тот замок, который вы придумали… Что ж, встретимся позже, господа.

Учитель фехтования, Крюсе и все прочие почтительно склонились перед королем и исчезли. Крюсе, проскользнув мимо кресла, в котором сидела королева-мать, быстро переглянулся с Екатериной.

Карл IX опустился на стул с высокой спинкой:

— Я готов выслушать вас, мадам! Несс, Эвриал, сюда!

На зов примчались две прекрасные борзые и устроились у ног короля.

— Карл, — начала Екатерина, — не кажется ли вам, что все эти споры, стычки и братоубийственные распри, уносящие жизни достойнейших дворян, когда-нибудь погубят страну, которую вы унаследовали от предков и обязаны в полном порядке передать потомкам?

— Разумеется, матушка! Порой я думаю, что цена мессы непомерно высока! Это ведь гибель самых благородных моих подданных…

— Мне нравятся ваши рассуждения, дитя мое!

— А вы сомневались в моем благоразумии, мадам? Я же постоянно стараюсь примирить католиков и гугенотов. Разве не я издал эдикт, запрещающий смертоубийство? Разве не я настаивал на заключении Сен-Жерменского мира? Вы тоже стали с недавних пор поборницей веротерпимости. Однако мне отлично известно, как вы любите кровавые схватки и жестокие убийства. Но — Бог свидетель — этого я не допущу! Я настаиваю на том, чтобы мои требования исполнялись! Я приказываю вашим людям не дразнить больше гугенотов! Я запрещаю этим чертовым проповедникам, таким, как ваш Панигарола, подстрекать чернь! Я отправлю ваших прихвостней в Бастилию! Мой драгоценный брат, разумеется, будет в отчаянии. Что ж, пусть тоскует по своим любимцам! И в первую очередь я велю схватить этого Панигаролу… Вы узнаете, кто хозяин в Париже! — заявил король, возбужденно вскакивая на ноги.

Он резко шагнул к Екатерине, и вид его был столь угрожающим, что королева встала с места и попятилась.

— Господь с вами, сын мой! — нервно усмехнувшись, проговорила она. — Такое впечатление, что вы сердитесь на родную мать!.. Однако послушайте меня. Гораздо лучше будет, если вы всех оставите в покое: и Панигаролу, и Можирона, и Келюса…

— Я засажу их в тюрьму, если пожелаю, мадам! Я не пощажу даже своего брата Генриха, если посчитаю необходимым арестовать его!

— Ах, Карл, Карл, вы толкуете о мире и согласии, а сами решили преследовать даже ближайших родственников!

Однако обессиленный Карл IX уже упал в кресло: внезапный взрыв ярости совершенно изнурил его.

Екатерина на это и надеялась.

— Никого не нужно бросать в темницу, дитя мое, — проворковала она. — Я дам вам совет, как избавить Францию от распрей и вражды.

— Снова небольшой погром, парочка убийств, немного солдат и много золота… Вы этого добиваетесь, мадам?

— Да нет же, сын мой! Как вы плохо знаете меня!

— О, мадам, я только и мечтаю узнать вас получше! — с горечью воскликнул Карл. — Но другие ваши дети вам гораздо ближе… Они-то, наверное, прекрасно разбираются в движениях вашей души!

Замечание короля задело Екатерину, но она, как обычно, сделала вид, что ничего не слышала.

— Впрочем, сын мой, — с грустью сказала королева, — меня никогда никто не понимал… Но, Карл, я призывала к войне лишь для того, чтобы в конце концов установился мир.