- Вот это, - прошамкал старик гнилыми зубами, - сделал твой пра-пра-пра-прадед.
      На земляном полу он развернул пергаментный свиток - такой старый, что по нему невозможно было определить, какому животному принадлежала когда-то эта шкура. На обратной стороне поблекшими чернилами были нарисованы звезды, планеты и другие символы, соединенные пунктирными линиями.
      - Он был ведун, ясно тебе? Уж он-то знал толк в древней волшбе... Бывало, побеседует со звездами, а опосля и запишет, чего они ему порассказали. - Старик провел жирным пальцем вдоль одной из линий - правда, осторожно, не касаясь ветхой кожи. - Видишь? Видишь?
      Калами изо всех сил всмотрелся в рисунок. Он увидел какую-то красную планету, солнце, затем меч, огонь, что-то вроде дворца, переломленный надвое жезл и еще множество других знаков, которые он не мог разобрать.
      - Эти знаки гласят, мол, не век Изавальте держать над нами верх. Придет, мол, то времечко, когда Туукос снова станет вольным островом.
      - И как ты это видишь? - заинтригованно спросил юный Калами.
      Старик сокрушенно покачал головой:
      - Ничего я не вижу. Так мне рассказали. Не ведун я. И никто в нашем роду этой премудрости не разумеет.
      - Учитель Убиш никогда не показывал мне такие штуки.
      Старик прищурился:
      - Откуда ж ему знать про древнюю-то волшбу? Он, знамо дело, изавальтский колдун, только по-ихнему и может учить.
      - Но я хочу этому научиться! - заявил Вэлин и легкомысленно ткнул пальцем в свиток, за что и получил по рукам. - Хочу научиться записывать будущее! - продолжал он, не обращая внимания на шлепок.
      И он действительно научился - от наполовину слепой и сумасшедшей старухи, которая вечно сидела в грязном углу на дворе у лорд-мастера и ощипывала мертвую птицу, собирая в мешки пух и перья Она учила Вэлина колдовству по ночам, в строжайшем секрете. Никто и не догадывался, что старуха была колдуньей. Ей удалось избежать кровавой бойни, в которой погиб прадед Калами, и выжить, превратившись в глухую, пускающую слюни идиотку. Во всяком случае, такой она старалась казаться.
      Когда Калами очутился при дворе, он извлек из ее терпеливых уроков немалую пользу. По крайней мере так ему думалось прежде. Вот знак Бриджит золотая пятиконечная звезда. Вот звезды и планеты ее мира, аккуратно нарисованные им согласно собственным наблюдениям. Вот он сам - простой кружок на карте, а вот ее звезда придвигается, становится все ближе, и наконец два знака сливаются воедино, чтобы завладеть крошечной красной птичкой и вместе разрушить корону и жезл.
      Где он ошибся? Что недоделал? Калами напряженно вгляделся в пергамент, заставляя себя думать и борясь с желанием разорвать бесполезную карту на клочки. Что-то он упустил. Необходимо понять, что именно, и понять теперь же, а иначе можно просто выйти на улицу, на мороз, и умереть, потому что он проиграл - окончательно, абсолютно и бесповоротно.
      К этому времени воздух в комнате согрелся. Калами нетерпеливо сбросил теплый бархатный плащ, парчовое одеяние и переоделся в более легкий будничный кафтан. Финон положил на это всю жизнь! Он не имеет права его подвести. Калами сунул руки в карманы кафтана и вновь до рези в глазах уставился на карту. И тут его пальцы коснулись чего-то мягкого. Калами вытащил руку из кармана: это был клочок рыжей шерсти. Лисьей шерсти.
      - Лисица!
      Калами сдавил в кулаке пучок рыжих волос. Он не учел Лисицу, когда рисовал свою карту. Ему вспомнилось, как она лизнула лицо Бриджит в своем логове. Наверняка она что-то такое сделала с ней... Возможно, усилила ее способность видеть. Но зачем? Неужели для того, чтобы навредить? А ее нежелание отдавать ему Бриджит - лишь уловка, чтобы рассеять его подозрения? Если так то это сработало лучше некуда.
      - Итак, - пробормотал Калами, - твой подарок кусается А когда он сожрет нас всех, ты захочешь взять его назад. Так?
      Ответа не последовало. И не последует, пока он здесь. Его время при дворе истекло, это ясно. Если потребуется, Медеан пошлет своего чародея на плаху. Но он расправится с ней раньше. Потому что завладеет ее драгоценной Бриджит. Раз та не хочет служить любя, будет служить, корчась от боли. Разные есть способы.
      Но здесь этим заниматься нельзя. Эта комната больше не может служить ни убежищем, ни рабочим кабинетом. Не без сожаления Калами достал из другого сундука заплечный мешок и зимнюю одежду, сшитую из овечьих, тюленьих и оленьих шкур. Затем из-под кровати были извлечены лыжи и длинный шест. Настало время для последней перемены, и теперь ему предстоит обернуться тем, кто он есть на самом деле. После сегодняшней ночи все иллюзии исчезнут, останется одна только голая правда.
      Часть этой правды заключалась в том, что жизни Медеан и Бриджит давно уже у него в руках. Просто они пока не знают об этом.
      Калами принялся за сборы. Все, что он извлекал из сундуков и не мог взять с собой, отправлялось в огонь. Не задумываясь Калами избавился от дворцовой одежды. Действовать приходилось быстро и бесшумно: совершенно незачем привлекать внимание солдата, которого Чадек оставил на страже возле двери.
      Наконец Калами туго завязал мешок и закинул его на спину. Придворная маска исчезла без следа. Если бы кто-нибудь увидел Калами сейчас, то наверняка принял бы за крестьянина. На нем была шуба из нестриженой овчины мехом внутрь, сапоги из тюленьей кожи защищали от холода ступни, а штаны из оленьей шкуры, перевязанные шнурками из сухожилий, закрывали ноги от лодыжки до бедра. Белый шелковый платок призван был защитить от ветра лицо.
      Они обо всем забыли, эти ленивые праздные людишки за каменными стенами. Они разучились противостоять холоду и попросту от него прятались. Но он не забыл, не разучился. Он родился на настоящем Севере, и этот бесконечный снег не заставит его сидеть в четырех стенах.
      Калами подхватил лыжи, шест, моток веревки и тихонько выбрался на заваленный снегом балкон. Тоненький серп восковой луны сиял кристально чистым светом, а холодный ветер уронил на ресницы Калами лишь несколько отдельных снежинок. Калами крепко привязал конец веревки к перилам, после чего метнул свой шест вниз, в сугроб: он почти на всю длину погрузился в снег. Так Калами выяснил то, что хотел. Если бы он вздумал выбраться на улицу в сапогах, то беспомощно барахтался бы в снегу. Калами ремешками пристегнул лыжи к сапогам, затем неуклюже перенес через перила сначала одну ногу, потом другую. Шерстяные рукавицы защищали пальцы как от трения о веревку, так и от холода, поэтому он мог спускаться на землю медленно, не спеша.
      Мягко приземлившись в сугроб, Калами отвязал веревку от пояса. Никто не приказал ему остановиться. Никто не видел его побега. Они все сидели за своими портьерами, строя планы и плетя интриги. В такую ночь никто из них не высунет на улицу и носа.
      Калами хотелось смеяться. Отталкиваясь от земли то одним, то другим концом шеста, он заскользил по снегу на деревянных лыжах с легкостью, немыслимой для движения по твердой земле.
      О, конечно, даже в лунном свете любой, кто приглядится, увидит, в какую он ушел сторону. Но сколько времени потребуется для того, чтобы смастерить подобное приспособление и снарядить погоню? Снег слишком глубок для лошадей, а оленей здесь не держали: олени - это для крестьян или туукосцев. Крепостного вала вокруг дворца тоже не было. На этом настоял дед Медеан. Это ведь дворец, а не крепость, сказал он. И отстроил Выштавос как символ защищенности и спокойствия империи, которая не боится вторжения врагов. Если бы не кичливая самоуверенность этого правителя, путь Калами могла бы преградить сторожевая вышка с лучником. Но поскольку обстоятельства сложились иначе, путь его был чист, ветер свистел в ушах, а лыжи скрипели по снегу.
      Калами улыбнулся под шелковой маской, и ночь поглотила его.
      Глава 17
      Когда слуги препроводили Микеля в его покои, они обнаружили там Ананду. Она стояла возле очага, ее роскошное церемониальное платье и императорская корона сияли в нежных лепестках пламени.
      - Благодарю вас, - произнесла Ананда, когда обескураженные люди упали на колени. Все, кроме Микеля. Его, как всегда, рассеянный и отсутствующий взгляд беспокойно метался по комнате туда-сюда в вечных бесплодных поисках. - Все свободны. Я сама уложу мужа в постель.
      Но старший слуга, на чье особое положение указывали золотой воротничок и пояс, нарушив правила придворного этикета, встал в присутствии императрицы. Он не был похож на тех нахалов, которые мучили Микеля в Портретном зале, это был настоящий слуга - верный и преданный своему императору.
      "И следовательно, склонный думать обо мне самое худшее, поскольку во мне он видит причину всех бед - и своих, и своего господина".
      - Простите, Ваше Императорское Величество, - возразил слуга, - но это невозможно.
      - Ты станешь спорить со своей императрицей? - Ананда грозно сдвинула брови и гордо выпрямилась.
      - Никогда в жизни. - Слуга потупил взгляд. - Но я принес клятву верности Ее Величеству вдовствующей императрице, и покуда не пройдет болезнь императора, не могу ее ослушаться.
      В Ананде еще теплилась надежда на удачу. Если этот человек действительно таков, каким кажется, - верный своему императору, но обманутый лживыми сказками императрицы, - все еще может удаться: ибо разве может он не желать скорейшего освобождения Микеля?
      - Так возрадуйся, добрый человек. Боги услышали наши молитвы в этот святой день. Они сказали мне, как можно исцелить императора.
      Челюсти слуги некоторое время задумчиво шевелились. Затем он произнес:
      - Как бы ни хотелось мне в это поверить, Ваше Императорское Величество, я ничего не могу сделать без приказа Ее Величества вдовствующей императрицы.
      Ну разумеется. Взгляд Ананды упал на распростертых слуг: все они как один думают, будто "болезнь" императора - ее рук дело.
      И если не сработает то, что она сейчас скажет, - она погибла. Когда Ананда сидела здесь, в темноте, и ждала, к ней пришло понимание того, что ей мешает. То, что прежде сохраняло ей жизнь, стало теперь ловушкой. Щиты превратились в тюремные стены. Это ложь отделяла ее сейчас от Микеля. И только правда позволит ей быть рядом с ним.
      - Ты веришь, что это я околдовала своего мужа и твоего императора? сказала Ананда, чувствуя огромное облегчение. Этой ночью падут все иллюзии... - Но говорю тебе: я не могла этого сделать, потому что я не колдунья.
      Старший слуга удивленно вскинул голову:
      - Ваше Императорское Величество изволит шутить?
      Ананда покачала головой:
      - Слухи о моей колдовских талантах - ложь. Эту ложь придумали те, кто не хочет союза Изавальты с Хастинапурой, и, каюсь, я сама поддерживала эти слухи, чтобы со мной не сделали того же, что с императором.
      Лицо слуги запылало гневом. Он поднял бы Ананду на смех, если бы посмел.
      - Какого же врага вы боитесь, Ваше Императорское Величество?
      Ананда молчала: пусть сам догадается. Лицо слуги налилось краской.
      - Ваше Императорское Величество, пожалуйста, уходите. Не вынуждайте меня звать стражу - к вашему и моему позору.
      - Говорю тебе, вокруг талии императора был завязан пояс, - продолжала Ананда как можно спокойнее, - который лишил его воли и разума. Я этого не делала. У меня для этого просто нет способностей. Моя душа, так же как и твоя, разделена между мирами.
      Ананда рискнула приблизиться к слуге еще на шаг, чтобы преодолеть разделяющую их отчужденность:
      - Однако благодаря узам брака я могу снять этот пояс. Можешь звать стражу, если хочешь. Но знай: если ты сделаешь это, то обречешь императора на мучения до конца его дней.
      Слуга развел руками:
      - Ваше Величество, как я могу вам поверить? Вы требуете, чтобы я нарушил клятву верности, а взамен не предлагаете ни единого доказательства своих слов. И вы хотите, чтобы на их основании я подпустил вас к императору?
      Ананда привыкла к тайнам, и в этом была ее ошибка. Все равно в искусстве создания тайн и плетения интриг Медеан не было равных. Только честность может сейчас спасти и ее, и Микеля.
      - Так позови стражу, - сказала Ананда слуге, - пусть стоят здесь же, с оружием наготове. Отправь посыльного к вдовствующей императрице - пусть сообщит ей о том, что происходит. Сними с меня плащ и забери все украшения и талисманы, которые найдешь на мне. Раздень меня хоть донага, только позволь мне освободить моего мужа, твоего императора!
      Никто из слуг не поднялся на ноги, но чувствовалось, что им едва удается сохранять спокойствие. Ананда слышала их громкое пыхтенье, которым они пытались безмолвно выразить свое негодование, а может, шок от ее слов.
      - Ваше Величество, я не могу вам этого позволить.
      - Ты все еще веришь, что я могу навредить императору? - спросила Ананда.
      Слуга ничего не ответил, но по его лицу и так было ясно: верит, и эта вера порождает ненависть.
      - Что ж, зови стражу, - настойчиво повторила Ананда. - Если я нанесу какой-либо вред императору, пусть зарубят меня тут же не сходя с места. Я готова умереть. А что еще мне остается делать?
      Ананда придвинулась еще ближе к старшему слуге, чтобы он не мог отвести взгляд. Пусть видит ее лицо, честное и открытое. Если он все же склонится на ее сторону, на сторону Микеля, это произойдет не потому, что она оставила что-то недосказанным.
      - Неужели ты настолько запуган? - Ананда облизнула губы. Остался последний довод. - Итак, ты веришь, что это я околдовала императора. Но ты ведь знаешь, что со смертью чародея чары, наложенные им, исчезают. Тогда подумай: если я говорю правду, твой император будет свободен. Если я тебя обманываю, я погибну, но император-то все равно будет свободен. Выходит, не за императора ты боишься, а лишь за собственную шкуру? Но кто же тебя станет наказывать, если ты так или иначе помог освободить императора?
      Глаза слуги загорелись недобрым светом. Он и вправду ненавидел Ананду. Быть может даже, он ненавидел всю Хастинапуру. Быть может, он потомственный слуга в этом дворце, и его отец еще помнил Каачу и его коварство. Но Ананда предложила ему свою кровь. У него появилась возможность убить ее. И возможность увидеть исцеление императора...
      Что окажется сильнее - повиновение вдовствующей императрице или мечта увидеть смерть хастинапурской ведьмы?
      Старший слуга сделал едва заметный знак одному из коленопреклоненных слуг:
      - Шипил, позови стражу, а потом беги к Ее Величеству и расскажи ей обо всем, что здесь происходит.
      - Слушаюсь, сударь.
      Шипил вскочил на ноги и выбежал вон. Мгновение спустя все шестеро охранников Микеля строем вошли в комнату. Слуги попривествовали их и шепотом объяснили, что сейчас должно пройти. Лейтенант что-то возразил низким гортанным голосом - Ананда не расслышала, что именно. Тогда старший слуга наклонился и стал что-то шептать лейтенанту на ухо. Лейтенант оскалился в ухмылке - такой же холодной, как лезвие его секиры, и по его знаку маленький отряд сомкнулся в кольцо.
      - Вы все, отойдите подальше, - приказал старший слуга своим подчиненным, которые и сами были рады спрятаться за спины солдат. - Ваше Величество, я вынужден попросить вас снять верхнюю одежду.
      "Это единственный способ", - напомнила себе Ананда и медленно, неуклюже принялась расстегивать пряжку плаща.
      - Мне нужна ваша помощь.
      Старший слуга подошел к ней. Переступив через гордость и страх, Ананда позволила ему развязать тесемки и снять длинные рукава. Все остальные стояли вокруг и глазели - низкие слуги, грубые солдаты... И у всех этих плебеев глаза полны ненависти. И все они злорадно наблюдают за тем, как с нее слоями снимают ее гордость.
      Единственным мужчиной, которому дозволялось видеть, как она раздевается, был Микель. И он один не смотрел сейчас на Ананду. Только падение на пол ее одежды на секунду привлекло его взгляд.
      Когда на Ананде не осталось ничего, кроме сорочки, старший слуга, видимо, удовлетворившись таким положением вещей, отступил назад.
      "Святые Матери, помогите мне! Дайте мне сил!" Под пристальными взглядами злобных, осуждающих, жаждущих крови глаз Ананда приблизилась к мужу.
      И все исчезло. Остался только Микель, который не смотрит на нее. Микель, который когда-то смеялся ее шуткам, который писал ей милые неуклюжие стихи, который показал ей, что и в снеге есть красота...
      Праздничных одежд на нем уже не было. После купания Микеля переодели в простой белый кафтан с золотым кушаком и пуговицами. А под кафтаном еще должны быть жилет и рубашка.
      - Микель. - Ананда взяла мужа за руку. Он так исхудал за время своего недуга, что под кожей легко прощупывались кости.
      Краем глаза Ананда заметила резкое движение и услышала звук, издаваемый сталью при трении о кожу. Наверное, это кто-то из стражников вытащил оружие из ножен, готовясь воспользоваться правом казнить ее без суда и следствия. Ведь с той секунды, как Ананда взяла императора за руку, его жизни угрожает опасность.
      Это ничего. Это неважно. Главное - Микель.
      Его ладонь, холодная и безжизненная, лежала в руке Ананды. И вдруг Микель взглянул на их соприкоснувшиеся пальцы с легким удивлением.
      - Микель, я хочу тебе помочь. Сними кафтан, любимый.
      - Н-нет, - запинаясь, выдавил он, словно разучился произносить это слово.
      Ананда от неожиданности едва не выронила руку мужа:
      - Нет? Микель, прошу тебя, сделай это для меня.
      - Нет. - Он покачнулся и замигал. - Я не должен. Не для... Не для...
      - Император не желает, - громко провозгласил старший слуга. В голосе его слышалось торжество и вместе с тем тревога. - Отойдите, Ваше Величество.
      Ананда не двинулась с места.
      - Не для чего? - спросила она Микеля. - Или не для кого? Не для меня?
      - Я не должен. - Он выдернул руку из ее ладоней и потянулся к высокому воротничку кафтана. - Не должен.
      - Почему не должен? - Ананда изо всех сил старалась сосредоточить внимание на Микеле, но взгляд ее так и норовил метнуться к двери. Быть может, это блеск оружия его смущает? А может, он чувствует приближение императрицы? Она может явиться сюда в любую минуту. В этом заключался наибольший и в то же время неизбежный риск.
      - Микель, пожалуйста, ты должен сделать это для меня. Ты помнишь меня? Я твоя жена, Ананда. - "Матери Святые, поморите мне! Вышко и Вышемира, пожалуйста, помогите мне спасти дитя этого дома". Ананда развязала на Микеле пояс из золотой парчи и отбросила его в сторону.
      - Ананда? - Брови Микеля сдвинулись. - Я помнил... была... - Он робко протянул руки и провел кончиками пальцев по ее волосам. - Была Ананда. Я... скучал без нее.
      По комнате пронесся вздох изумления. Все зашевелились. Ананда слышала шорох одежды, звяканье доспехов. Но отвлекаться нельзя! Она нащупала пряжку на талии Микеля, расстегнула ее, и портупея вместе с пустыми ножнами для меча и маленьким кинжалом упала на пол. Она их не боится. Есть только Микель. Один лишь Микель.
      - Я здесь, любовь моя. - Ананда обняла его. - Я Ананда, я здесь, перед тобой.
      - Я не вижу ее, - прошептал Микель, беспокойно оглядывая комнату. - Я не вижу Ананду.
      - Она здесь! - Ананда наклонила его голову и крепко поцеловала в губы. Послышались новые вздохи. То, что она сделала, для этих варварских глаз было невиданно, но Ананда зашла чересчур далеко, чтобы чего-то стесняться. Чьи-то пальцы вцепились в ее плечо, но кто-то сказал: "Не надо", - и пальцы исчезли. - Я здесь!
      Микель заморгал, и его взгляд медленно, нерешительно обратился к ней. У Ананды сердце подпрыгнуло от радости, но взгляд Микеля не остановился на ее лице, а двинулся дальше, к ширме возле кровати.
      - Ананда мне поможет.
      - Ты видишь Ананду? - с отчаянием в голосе спросила она. - Сними свой кафтан.
      - Кафтан...
      Пальцы Ананды начали бороться с золотыми пуговицами.
      - Помоги мне, Микель. Ты должен снять с себя кафтан.
      Микель ничего не ответил, но все-таки принялся так же неумело и безрезультатно теребить пуговицы, как Ананда. Она отчаянно нуждалась в помощи, но ждать ее было неоткуда. Кто знает, может, прикосновение чужого человека способно разрушить хрупкую сосредоточенность Микеля.
      Наконец белый кафтан соскользнул с его плеч. Под кафтаном действительно обнаружился жилет из голубой с золотом ткани и - о, ужас! - со множеством золотых пуговичек.
      - Жилет, Микель. Надо снять жилет, чтобы увидеть Ананду.
      Что-то вроде надежды мелькнуло в его глазах. Или показалось? Может быть, Микель, настоящий Микель, пытается дотянуться до нее сквозь туман, которым мать окутала его? Руки Микеля потянулись к груди, прикоснувшись к пуговицам.
      - Я должен...
      - Да, ты должен. Если хочешь увидеть Ананду, ты должен. - Ананда видела, как двое стражников обнажили мечи, а все остальные - секиры, чтобы в случае чего покончить с ней в мгновение ока.
      А ведь императрица уже в пути... В любую секунду она может войти в комнату, и тогда Медеан забудет об угрозе войны и отдаст приказ этим мечам. Ананда будет лежать мертвой на каменном полу, а Микель останется в плену заклятья.
      "В любом случае все будет кончено. Я сделала все, что смогла, и мы погибнем не из-за моей трусости".
      Одна за другой, все пуговицы были расстегнуты, но тут силы оставили Микеля, и руки его безвольно повисли. Ананда подошла к нему сзади, стащила жилет и бросила на пол, где уже валялся кафтан.
      На Микеле оставалась только полотняная рубашка, сиявшая белизной в свете очага.
      - Нужно снять рубашку, Микель.
      - Нет.
      - Иначе ты никогда не увидишь Ананду.
      - Нет, - захныкал он, - она меня защищает...
      Послышались голоса: "Прекратите этот балаган!", "Что она с ним делает?" Но были и другие: "Пусть попробует", "Может, ей удастся его освободить?", "А что, если ему станет еще хуже? Да вы только посмотрите на нее! Разве ей можно верить?" Голоса спорящих становились все громче, но Ананда их не слышала. Все это ничего не значит. Ровным счетом ничего.
      - Что тебя защищает?
      Микель не захотел, а может, не смог ответить. Его охватила дрожь, глаза заблестели. Неужто он сейчас расплачется?
      - Позволь мне помочь тебе, - прошептала она. - Позволь мне помочь тебе увидеть Ананду.
      Дрожь усилилась. Ананда заставила себя успокоиться. Да, человек, что стоит перед ней, холоден, словно труп. Но это все-таки Микель! И что бы с ним ни сотворили, он по-прежнему ее любимый муж. Ананда обвила руками холодное, дрожащее тело и снова поцеловала. Микель не ответил, не мог ответить на ее поцелуй, только задрожал еще сильнее.
      - Уберите ее! - крикнул кто-то из слуг. Ананда обняла мужа за талию и тихонько потянула рубашку, пытаясь выправить ее из панталон.
      - Нет! - От удара у Ананды перехватило дыхание. Она пошатнулась. Некоторое время она ошеломленно озиралась, пытаясь понять, кто же ее ударил, но рядом был только Микель - рубашка смята, грудь тяжело вздымается. - Ты не должна, я не должен позволять тебе!
      - Почему! - закричала Ананда. - Кто я такая, что не должна прикасаться к тебе? Скажи, Микель!
      - Ты... Ты... - Последние силы оставили Микеля, колени его подогнулись, и он медленно осел на пол, зарывшись лицом в ладони. - Ты Ананда...
      - Ну, где же ваши мечи? - взвизгнул кто-то - Она ведьма, это она его...
      Но паникера кто-то веско оборвал:
      - Подождем!
      - Да, Микель! - не слыша ничего, кроме его слов, Ананда встала перед ним на колени, взяла за руки и мягко отняла их от лица. Слезы текли по впалым щекам императора, лицо его превратилось в гримасу отчаяния. - Да, я Ананда. Скажи это снова!
      Но из его губ не доносилось ни звука. Наконец он прошептал:
      - Помоги мне...
      - Да, Микель. - Ананда с такой силой рванула манжеты рубашки, что пуговицы сами осыпались на пол. Затем она принялась расстегивать воротник, из-за дрожи в руках с трудом справляясь с пуговицами и петлями.
      Микель застонал, словно от боли, и вцепился в ее руку.
      - Нет. Не надо, мне нельзя!
      - Отпусти его, ведьма! - Чьи-то руки схватили Ананду за плечи и оттащили от Микеля. Она закричала и стала отбиваться, но кто-то ударил ее по лицу, заставив замолчать.
      - Что вы делаете!
      Все обернулись. В дверях стоял капитан Чадек с секирой в руках. Слуги дружно попятились назад при его приближении.
      - Отпустите Ее Императорское Величество!
      - Но... - начал было один из слуг, которые, как теперь увидела Ананда, держали ее за руки. "Интересно, который из них ударил? - безразлично подумала Ананда. - Вообще-то за это могут и казнить..."
      - Я сказал, отпустите Ее Императорское Величество! - повторил капитан Чадек, замахиваясь топором. - Или мне снести головы с ваших плеч?
      Слуги отпустили Ананду, и она с трудом поднялась на ноги. Чадек поклонился ей, в то же время быстро оглядывая комнату, собравшихся людей, груду одежды на полу и императора в одной рубашке.
      - Ваше Величество, что здесь происходит?
      - Доблестный капитан, я понимаю ваше удивление, - сказала Ананда, пытаясь сохранять достоинство. - Я пытаюсь исцелить императора от его душевного недуга. Он околдован, и мне известен источник этого колдовства.
      Чадек посмотрел на нее долгим усталым взглядом. Ананда сочувствовала ему всем сердцем.
      - Ваше Величество, - сказал он. - Я уже не знаю, что и думать. Лорд-чародей под арестом. Ее Величество вдовствующая императрица исчезла. Вашего слугу Сакру и дочь Аваназия тоже нигде не могут найти.
      Сакра-то в ее комнате, но об этом, пожалуй, говорить не стоит. А вот дочь Аваназия... Куда она могла деться?
      "Не имеет значения, - напомнила себе Ананда. - За пределами этой комнаты ничто не имеет значения".
      - А теперь еще и это... - Чадек обвел рукой комнату, толпу слуг и солдат, разбросанную одежду. - Что прикажете обо всем этом думать?
      Ананда покачала головой:
      - Не знаю, капитан. Я знаю одно: если вы позволите, я смогу все исправить. Если же мне это не удастся - я расплачусь своей кровью, как уже пообещала этим людям.
      Чадек взглянул Ананде в лицо, и она позволила ему это. Теперь всё во власти этого человека. Все до единого в этой комнате будут беспрекословно ему подчиняться. Он может приказать ее убить, и никто не скажет ни слова в ее защиту.
      Чадек обернулся к своим подчиненным:
      - Вы все, вон отсюда! Это уже переходит всякие границы. Вон!
      - Но, капитан... - начал один из солдат.
      - Мои приказы не подлежат обсуждению, младший лейтенант, - отчеканил Чадек, прежде чем солдат успел сказать что-либо еще.
      Как все просто! Стражники и слуги потянулись прочь из комнаты. На протяжении всей этой сцены Микель по-прежнему стоял на коленях, и Ананде казалось, что сердце у нее разорвется от нечеловеческого усилия казаться спокойной. Она видела секиру Чадека: острое лезвие и поблескивающий наконечник. Видела, как трудно далось ему это решение. Привычный мир разваливался на глазах, и он пытался удержать его своими руками.
      Наконец дверь закрылась.
      - Приступайте, - не оборачиваясь произнес Чадек.
      Не медля ни секунды, Ананда опустилась на колени рядом с Микелем. Он трясся, словно от озноба, крепко обхватив себя руками.
      - Нет, нет, любовь моя. - Ананда обняла его дрожащие плечи. - Все будет хорошо, клянусь тебе. Клянусь Семью Матерями, все будет хорошо.
      Но Микель по-прежнему дрожал и смотрел прямо перед собой: какие ужасы ему чудились, можно было только догадываться. Ананда погладила его по плечу, но от этого прикосновения стало только хуже. Из груди Микеля вырвался болезненный стон, и Ананда на секунду зажмурила глаза, чтобы не разрыдаться самой. Закусив губу, она обняла мужа за талию.
      Теперь ее пальцы чувствовали тугой тяжелый пояс там, где глаза видели только светлую кожу. Вот оно, проклятье Микеля. Все эти долгие, черные годы, когда Ананда не решалась к нему прикоснуться, он носил на себе эту чудовищную отраву.
      Не помня себя от ярости, Ананда вцепилась в пояс обеими руками, пытаясь оторвать его от тела Микеля. Он закричал и, размахнувшись, ударил ее. Капитан Чадек не шелохнулся. Ананда заметила блеск стали, мелькнувший в ворохе одежды, и схватила церемониальный кинжал, который выпал из ножен Микеля.
      Император скорчился на полу, закрыв руками голову, и Ананда подкралась к нему с ножом в руке. Вдруг что-то холодное коснулась ее затылка, и она замерла. Чадек опустил секиру, теперь ее острие упиралось Ананде в шею. Одно резкое движение - и она умрет.
      - Положите нож на пол, Ваше Величество, - приказал Чадек.
      "О Святые Матери!" Ананда прыгнула на Микеля, повалив его на спину. Они покатились по полу, рука Ананды нащупала под рубашкой пояс и вспорола его лезвием ножа. Микель закричал, Ананда тоже. Она успела откатиться в сторону, прежде чем почувствовала, как над ней со свистом пронесся топор и звонко ударился о камень. Ананда отбросила подальше пояс и съежилась на полу, приготовившись умереть - или жить.
      Однако удара не последовало, и Ананда осмелилась открыть глаза. Первым, что она увидела, был пояс, лежащий на каменном полу, он был сплетен из завязанных узелками серебряных нитей, с которых свисали тысячи сверкающих кисточек, и каждая была украшена стеклянной бусинкой. Беспристрастному взгляду эта вещь показалась бы очаровательной.
      Над поясом, упершись руками в пол, склонился Микель. Он дышал часто и тяжело, с ужасом глядя на эту прекрасную, эту омерзительную штуку, так долго сковывавшую его жизнь. Но его лицо... Оно порозовело от обуревавших его чувств, а глаза были ясны и видели. ОНИ ВИДЕЛИ!
      У Ананды перехватило дыхание.
      - Микель, - позвала она почти шепотом. - О Микель, муж мой, взгляни на меня.
      Медленно, морщась от боли, Микель оторвал руки от пола, поднял голову, и впервые со дня свадьбы их взгляды встретились.
      - Ананда? - прошептал он и, хотя руки у него по-прежнему дрожали, потянулся к ней.
      Несказанная радость охватила все ее существо. Ананда опять бросилась к нему - на этот раз, чтобы обнять Микеля и спрятать лицо у него на груди.