Как все это напоминает Меистера Экгардта! И как это вплотную уже приближается к пантеизму (в форме столь частой у мистиков). В одном месте Сковорода прямо отожествляет понятия природы и Бога (63), - и здесь мысль Сковороды чрезвычайно приближается к виталистической космологии стоиков. Несмотря на ряд мест, дающих достаточно оснований для понимания метафизики Сковороды в терминах пантеизма, все же было бы большой ошибкой стать на эту позицию. Сковорода гораздо по существу ближе к {окказионализму} (типа Мальбранша). Бог есть источник всякой силы в бытии, Он есть "тайная пружина всему" (64). Если это принять во внимание, то тогда полу чает надлежащий смысл несомненный у Сковороды момент акосмизма низкая оценка эмпирической реальности, которая является лишь "тенью" истинного бытия. Тем настойчивее у Сковороды проводится мысль о присутствии и действии Бога в мире. Это не спиритуализм, - ибо и телесное бытие, вся - --------------------------------------(59) ibid. Стр. 86, 63. (60) Ibid. Стр. 90. (61) Ibid. Стр. 243. (62) Ibid. Стр. 244. (63) Ibid. Стр. 245. (64) Ibid. Стр. 331. [76] видимая природа не есть призрак, но эмпирическая реальность вся "держится" и движется Богом. "Бог есть вечная глава и тайный закон в тварях", Он есть "древо жизни", а вое остальное - "тень" (65). В одном из последних диалогов Сковорода выражает свой метафизический дуализм в платоновских терминах и даже склоняется к мысли о вечности материи (66), что ведет его к устранению идеи творения. Это было связано с новым учением Сковороды о внутреннем единстве добра и зла, - мм ниже обратимся к анализу этого учения и тогда вернемся к оценке метафизики Сковороды в этой части. Чижевский и Эрн оба настойчиво выдвигают, как характерную особенность метафизики Сковороды, символизм. Однако, надо отличать символизм, как манеру мыслить, как образность в мышлении, от символизма в онтологическом смысле. У Сковороды есть и то и другое, но онтологический символизм (особенно в учении о Библии, как особом мире) все же не глубок у него, не связан с существом его метафизики. 12. Нам остается коснуться этики Сковороды. В мировоззрении Сковороды, в его жизни вопросы морали занимают столь значительное место, что, как мы видели, его иногда склонны считать по преимуществу моралистом. Если это и неверно, так как моральные размышления у Сковороды нисколько не ослабляли его философского творчества, то все же нельзя не чувствовать у Сковороды подлинный моральный пафос, постоянную моральную серьезность. Выть может, тот гносеологический дуализм, который, по нашему мнению, определил всю систему Сковороды, сам зависел от присущего Сковороде морального отталкивания от пустоты внешней жизни и влечения его к более глубокому и духовному типу жизни. Но для такого сведения творчества Сковороды к моральным корням данных нет, - с другой стороны, никак нельзя отвергать того, что моральные воззрения Сковороды определялись его антропологией и метафизикой, а не обратно. Если моральный подход к проблемам мира мог психологически определять творчество Сковороды, то разве лишь в начальной стадии творчества. Этика Сковороды не есть этика творчества, а есть этика покорности "тайным" законам нашего духа. Это, конечно, не квиетизм, но все же моральное воодушевление не столько движет человека вперед, сколько определяет борьбу с самим собой. В человеке живет тайное "руководство блаженныя натуры:", и "надо только не мешать премудрости, живущей в нас" (67). Моральный путь человека, - --------------------------------------(65) Ibid. Стр. 320. (66) Ibid. Стр. 507. (67) Ibid. Стр. 354, 364. [77] внутреннее его устроение должно дать торжество мистической силе живущей в человеке, - а эмпирические силы в человеке (воля в первую очередь) потому и мешают моральному возрастанию, что они постоянно запутывают человека. "Не вините мира --невинен сей мертвец", - восклицает Сковорода, - корень греховности лежит в самом человеке и в сатане. Поэтому моральное возрастание и есть борьба нашего сердца, духовного начала в человеке с эмпирическими его движениями. "Воля, несытый ад! восклицает Сковорода: все тебе яд, всем ты яд" (68); "всяк, обоживший свою волю, враг есть Божией воле и не может войти в Царствие Божие" (69). Есть в глубине каждого человека тайный закон его возрастания, - надо поэтому, прежде всего, "найти самого себя". Все страдания и муки, через которые проходит человек, проистекают только из того, что человек живет противно тому, к чему он создан. "Какое мучение, говорит Сковорода, трудиться в несродном деле". Понятие "сродности" или следования своему призванию становится центральным в этике Сковороды: "природа и сродность, говорит он, означают врожденное Божие благословение, тайный Его закон, всю тварь управляющий" (70). Надо "прежде всего сыскать внутри себя искру истины Божией, а она, освятив нашу тьму, пошлет нас к священному Силоаму" (71).т.е. очистит нас. Сковорода очень остро и четко чувствовал силы, прикрепляющие нас к эмпирическому миру и мешающие нам восходить к вечной правде. Однажды (под конец жизни) у него вырвались такие слова: "О, Отче мой! Трудно вырвать сердце из клейкой стихийности мира!" (72). Плен миру не есть, однако, только слабость нашей чувственности, прикрепляющей нас к миру, - факт этот более сложный и глубокий. Он связан с реальностью зла в мире, которое опутывает человека со всех сторон. С тоской и мукой ощущал Сковорода это царство зла: "да не пожжет меня бездна мирская", молится он (73). Но, чем дальше, тем более задумывался Сковорода над проблемой реальности зла. И если он сначала выдвигал мысль, что "для того нам внушается тьма, чтобы открылся свет" (74){, -} то это учение о таинственной сопряженности добра со злом под конец переходит в учение о том, что острая непримиримость зла с добром есть факт, касающийся лишь эмпирической - --------------------------------------(68) Ibid.Стр. 454. (69) Ibid.Стр. 449. (70) Ibid.Стр. 339. (71) Ibid.Стр. 237. (72) Ibid.Стр. 499 (73) Ibid.Стр. 434. (74) Ibid.Стр. 286. [78] сферы, - иначе говоря, что различие зла и добра за пределами эмпирии стирается. "Знаешь, пишет он, что есть змий, - знай, что он же и Бог есть" (75). Эта неожиданная формула, столь приближающаяся к одной из ветвей древнего гностицизма, развивается у Сковороды в целую теорию. "Змий только тогда вреден, когда по земле ползет", т. е. когда он остается в сфере эмпирии: "мы ползаем по земле" (т. е. погрязаем в мирской неправде), "как младенцы, а за нами ползет змий". Но если мы "вознесем" его, "тогда явится спасительная сила его" (76). Преодоления зла дается таким образом через преодоление эмпирической его стороны: "если будем все время видеть в змие одну злость н плоть, не перестанет он уязвлять нас". Не только в том смысл этого учения, что зло открывается нам как путь к добру, -но и в некоем тожестве их. "Сии две половины, пишет тут же Сковорода (77), составляют едино; Господь сотворил смерть и жизнь, добро и зло, нищету и богатство и слепил их во едино". Иначе говоря, - двойственность в мире эмпирическом не простирается дальше эмпирий, но чтобы в зле открылась "спасительная сила", для этого нужно выйти из-под власти эмпирии, т. {е}. духовно ее преодолеть. Это есть путь преображсния, (как и называется последняя глава в этом диалоге): "старайся, говорит Сковорода, чтобы из твоей лживой земли блеснула правда Божия", чтобы в глубине эмпирии раскрылась вечная сторона ее, - держась за нее, мы освободимся от лжи. эмпирического бытия и тем станем на путь преображения... Таким образом зло есть несомненная реальность в пределах мира, и не зло является призрачным, но сам мир призрачен в своей нынешней данности. Этический дуализм преодолевается через преображение видимого в невидимое, тварного в божественное. Сковороде был присущ своего рода мистический оптимизм, обращенность к скрытому в мире свету, стремление к узрению этого света во тьме, к преображению жизни. "Не люблю я жизни, запечатленной смертью", воскликнул однажды Сковорода и тут же добавил: - "она сама (т. е. жизнь эмпирическая) есть смерть" (78). Сковороде не нужен, мучителен мир, если он не преображен, - душа ищет этого преображения, которое даже в его предчувствии сообщает силу нашему духу. "Оставь весь сей физический гной" (т. е. эмпирию, запечатленную смертью), взывает Сковорода (79), а сам переходи от земли - --------------------------------------(75) Ibid. Стр. 512. (76) Ibid. Стр. 512-513 (77) Ibid. Стр. 520. (78) Ibid. Стр. 193. (79) Ibid. Стр. 406. [79] к небу... от тленного мира в мир первородный..." "Не нужно мне это солнце (видимое нами), - я иду к солнцу лучшему... оно насыщают и услаждает меня самого, мой центр, мою сердечную бездну, ничем видимым и осязаемым не уловляемую"... "О, Боже сердца моего! Часть моя всесладчайшая! Ты еси тайна моя, вся плоть есть сень и закров Твой"... Заканчивая изложение этики Сковороды, укажем еще, - что весь ХVIII-век с его всецелой обращенностью к исторической эмпирии представлялся Сковороде мелким и ничтожным. Идея внешнего прогресса, идея внешнего равенства чужда ему, он часто иронизирует по этому поводу. Вот одно из таких мест: "мы измерили море, землю, воздух и небеса; мы обеспокоили недра земных ради металлов, нашли несчетное множество миров, строим непонятные машины... Что ни день, то новые опыты и дивные изобретения. Чего только мы не умеем, чего не можем! Но то горе, что при всем том чего-то великого недостает" (80). 13. Из всего сказанного становится ясной внутренняя цельность и бесспорная самостоятельность философии Сковороды. Это - философия мистицизма, исходящая из твердого чувства, что сущность бытия находится за пределами чувственной реальности. Хотя Сковорода не объявляет призрачным эмпирическое бытие, вое же закрытая сторона бытия настолько отодвигает в тень эмпирическую сферу, что получается сильный крен в сторону мистицизма. Это именно мистицизм, потому что "подлинное" бытие открывается нашему духу лишь "во Христе", в той таинственной жизни, какая рождается от пребывания "во Христе". Нельзя говорить о чистом феноменализме Сковороды - он не объявляет призраком эмпирический мир, - но все же чувственное бытие для него есть лишь "тень", ослабленная, несамостоятельная реальность. Однако, "плоть" может противиться духу, что удостоверяет ее реальность. Что касается мистической метафизики Сковороды, она остается у него незаконченной - главным образом вследствие неразрешенности вопроса о соотношении универсального и индивидуального момента в "подлинном" бытии. Будучи теистом, он очень часто вплотную подходит к пантеизму; мечтая о преображении личности, он рисует такой путь для этого, в котором само начало индивидуальности начинает терять метафизическую устойчивость. В то же время Сковорода продолжает твердо держаться христианской метафизики, которая остается исходной основой его исканий. Сила Сковороды, ценная сторона его творчества заключается в преодолении эмпиризма - --------------------------------------(80) Ibid. Стр. 224. [80] в раскрытии неполноты и неправды чувственного бытия. В этом отрицательном моменте Сковорода твердо опирается на христианство, на те вдохновения, которыми его наполняет Библия. Библия именно вдохновляет Сковороду, поэтому различные критические замечания его, направленные против буквального понимания Библии и настойчиво проводящие аллегорическое ее истолкование, решительно чужды рационалистической критике Библии, уже нашедшей свое яркое выражение в XVIII-ом веке на Западе. Повторяем Библия вдохновляет Сковороду; это {она} утончает для него понимание бытия, это она углубляет его понимание человека и вводит его в исследование "подлинного" бытия. Сковорода от христианства идет к философии, -ноне уходя от христианства, а лишь вступая на путь свободной мысли. Выло бы исторически несправедливо забыть о том, что Сковорода, отрываясь от чувственного бытия и уходя в изучение "подлинного" мира, движется вперед, к а к исследователь. Его смелые построения о том, что распад бытия на противоположности (добра и зла, жизни и смерти и т. д.) верен лишь для эмпирической сферы, не означает метафизического дуализма, иначе говоря, что эмпирические антиномии "снимаются" в мистической сфере, - все это есть именно исследование Сковороды, а не какое-либо безапелляционное утверждение. Философия Сковороды бесспорно была продуктом его личного творчества, но это совсем н" отрицает возможности ряда влияний на него. При нынешнем состоянии материалов совершенно невозможно в этом отношении что-либо категорически утверждать; тем важнее нам кажется указать на чрезвычайную близость построений Сковороды к системе Мальбранша. Только у Сковороды и манера изложения иная, да и идея Логоса не стоит в такой ясности в центре системы, как это мы находим у Мальбранша. Отвержение чувственного бытия у обоих философов определяется совсем разными мотивами, - Сковорода мыслит библейски, Мальбранш всюду рационалист. Тем не менее, близость построений обоих философов часто замечательная. Сковорода был тверд в свободном своем творчестве, но решительно чужд всякому бунту: наоборот, им владеет убеждение, что он в своем искании истины остается со Христом, ибо "истина Господня, а не бесовская". Сковорода никогда не отрывается от Церкви, но никогда и не боится идти путем свободной мысли. В истории русской философии Сковороде принадлежит таким образом очень значительное место, как первого представителя религиозной философии. Вместе с тем, в лице Сковороды, мы стоим перед бесспорным [81] фактом внутрицерковной секуляризации мысли. Вот к кому действительно применима средневековая формула о fides quaerens intellectum. Нам остается теперь перейти к изучению того же процесса секуляризации мысли уже за пределами Церкви в светской интеллигенции, окончательно оформившейся в русской жизни с воцарением Петра Великого.
      [82]
      ГЛАВА III. НАЧАЛО СВЕТСКОЙ КУЛЬТУРЫ В РОССИИ. ФИЛОСОФСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В РОССИИ В XVIII-ом ВЕКЕ.
      1. "Светская" культура и в Западной Европе и в России есть явление распада предшествовавшей ей церковной культуры. Это происхождение светской культуры из религиозного корня дает себя знать в том, что в светской культуре - особенно по мере ее дифференциации - есть всегда своя религиозная стихия, если угодно - свой (внецерковный) мистицизм. Действительно, светское культурное творчество всегда одушевлено ярким и определенным идеалом - устроения "счастливой" жизни здесь на земле. Это творчество принципиально "посюсторонне", но с тем большей силой в нем разгорается "религиозный имманентизм". Идеал, одушевляющий светскую культуру, есть. конечно, не что иное, как христианское учения о Царстве Божием, - но уже всецело земном и созидаемом людьми без Бога. Но как раз в силу этого, психология культурного делания неизбежно заключает в себе дух утопизма, страстного ожидания всецелого и всеобщего, свободного и радостного воплощения идеала на земле. Отсюда неизгладимая печать pомантизма в светской культуре {по ее существу -} в ней научные, социальные и иные идеи сочетаются с социально-политической мечтательностью. Культура формирует всегда свой "передовой класс", в котором кристаллизуются творческие силы и устремления эпохи, - и в представителях этого "передового класса" постепенно слагается своя особая психология, существенно и глубоко отличная от церковности. Деятели культуры настолько обычно внецерковны в самых основах и глубинах своей творческой жизни, что среди них одинаково возможны (без серьезного перелома) и дружелюбное и враждебное отношение к Церкви. Нов обоих случаях светская культура стихийно движется в сторону вытеснения Церкви из жизни; этот внутренний конфликт Церкви и культуры объясним только из того, что секуляризация культуры (по крайней мере, в Западной Европе) развивалась в линиях отхода и разрыва с Церковью, [83] но не с христианством. Вот отчего в самой динамике культурного творчества, в движущих силах культуры пылает видимым или скрытым пламенем вековая тяжба с Церковью. В России этот процесс отхода от целостной церковности и создания нового стиля "мирской" жизни начался приблизительно уже в конце XV-го века (при Иоанне III), - но уже тогда он сразу осложнился тем, что новый стиль жизни формировался под влиянием западной светской жизни, притягательность, а позже и очарование которой действовали чрезвычайно сильно на русских людей. Этот процесс принимает яркие, можно сказать - "острые" формы после Смутного времени, т. е. с половины XVII-го века, но во всей своей силе, почти "стихийности", он проявился при Петре Великом и его наследниках. Сначала быт самих царей и их приближенных, а затем постепенно и тех слоев которые их окружали, стал сильно и быстро меняться. Не только разные технические "удобства" жизни, но еще больше эстетика западного быта пленяли русских людей часто с невообразимой силой. Уже в ХVП-ом веке у нас заводится театр, а при Петре Великом, под его прямым наблюдением и по строгому приказу, насаждаются разные формы западного быта (костюмы, снятие бороды, ассамблеи, свободное появление на них женщин и т. д. (1). Эти перемены отвечали, конечно, внутренним сдвигам, происходившим в русской душе, - и прежде всего внутренней секуляризации, которая создавала потребность и внешнего выражения своего. Так было и на Западе, который не обошелся без своей модели (каковой была для него античность), - но на Западе этот процесс шел около двух веков. В России же наличность живой и привлекательной западной "модели" устраняла (по крайней мере первое время) необходимость самостоятельной выработки нового стиля жизни. Вот отчего этот стиль жизни формируется в верхних слоях русского общества с такой быстротой, что уже через несколько десятилетий старый быт сохранился в целостности лишь в провинции, - у народа, да у старообрядцев. Разумеется, менялись не только внешние формы жизни. - вырастала потребность и в новой "идеологии", - вместо былой (церковной). Всюду вспыхивает жажда образования и именно светского, - в данный момент находимого на Западе. Как типична в этом отношении биография Ломоносова, сына дьячка, - --------------------------------------(1) См. об этом обильный материал в книге Haumant.La culture frangaise en Rusaie ; много интересного можно найти в книге Алексея Веселовского "Западное влияние в русской литературе" (4-е издание). [84] пробравшегося в Москву в Духовную Академию, попавшего заграницу и ставшего затем замечательнейшим ученым! В биографии многих русских людей ХVIII-го века есть сходные внешние черты, - и всюду поразительно раннее созревание, быстрое овладение всем значительным в западной культуре. В качестве примера укажем на молодую княгиню Дашкову, ставшую позже президентом Академии Наук: она была широко образована, знала несколько языков, во время пребывания в Западной Европе была в самых дружественных отношениях с выдающимися писателями того времени (2)... Быстрота, с какой русские люди овладевали важнейшими результатами западной культуры, с какой они выходят один за другим на путь самостоятельного творчества, - поразительна. Но в этой быстроте было и другое: отрываясь от церковного уклада жизни, русские люди в первое время попадали в безоговорочный плен Западу, не имея у себя никаких зачатков для выработки самостоятельного типа жизни. Вот почему долго на Руси было так много слепого подражания Западу; по позднему выражению Хомякова, было так много "комической восторженности", доводившей до нелепостей. 2. Русские оказались очень восприимчивы и к философской культуре Запада. Изучение этого проникновения в Россию философских идей Запада (преимущественно Франции, но также и Германии и Англии) начато давно, имеется очень большая литература об этом, но цельной картины всего философского движения в России ХVIII-го века еще нет (3). Это философское - --------------------------------------(2) См. ее "Записки". Очень живо и иитересно биография ее рассказана Герценом - до сих пор это лучшее описание ее жизни. В биографии Дашковой чрезвычайно любопытна ее дружба с Дидро. (3) Укажу наиболее общие сочинения о философских течениях в России в ХУ111 в. Из общих руководств и очерков по истории русской философии только у одного Радлова, отчасти у Шпета можно найти кое что, - громадное же большинство общих работ дает всегда крайне поверхностный обзор XVIII века. Радлов написал также специальный этюд "Очерк русской философской литературы XVIII в." (в журнале Петербургского "Философоcкого Общества "Мысль" ? 2 и 3- Петербург 1922). К сожалению эта работа Радлова очень слаба. - Очень ценны для изучения XVIII в., работы. Сиповского (1. "Русские вольтерианцы XVIII в.", Журнал "Минувшие годы" 1914. 2. "Философские настроения и идеи в русском романе XVIII в.", Журнал Министерства Народного Просвещения. 1905. 3. Книга "Н. М. Карамзин", 1899). Интересна и ценна работа В. Н. Тукалевского "Из истории философских направлений в русском обществе XVIII в.", Журн. Мин. Народи. Просвещения, 1911. Много существенных данных можно иайти в книге П. Н. Милюкова "Главные течения русской исторической мысли" (2-е издание, Москва 1898). См. также специальные тома "Литературного Наследства", посвящанные XVIII в. (взаимоотношениям России и Франции). ? 29-30. Издание 1933 г. Москва. См. также ? 9^10. (Том, посвященный Гете - "Гете в России", тоже богат материалом). Отметим наконец книгу В. Боголюбова, Н. И. Новиков и его время. Москва 1916 г., в которой дано очень много ценных материалов. [85] движение было сложно, даже запутанно; наивное и глубокое, большое и ничтожное сплетались вместе, в духе упрощенного эклектизма. Но было бы большой ошибкой весь XVIII-ый век в России характеризовать в тонах философского эклектизма. Вместе с тем различные течения XVIII-го века оказались очень типичными для всей будущей русской философии - в них проявились черты, которые позже выступили с большей отчетливостью и законченностью. Мы не можем превратить настоящую главу в целое исследование и будем по необходимости кратки, отмечая лишь главные течения в философском движении XVIII-го века, касаясь лишь попутно представителей этих течений. Лишь при изложении взглядов Радищева мы дадим несколько более подробный анализ. В общем, можно отметить следующие основные течения в философском движении в России в ХVШ-ом веке: 1) то, что можно назвать "русским вольтерианством" и в чем надо различать скептицизм и "вольнодумство" от более серьезного "вольтерианства". Термин этот, утвердившийся в русской литературе (и жизни), очень недостаточно и односторонне выражает сущность этого течения, из которого впоследствии оформились как идейный радикализм, так и существенно отличный от него "нигилизм". 2) Второе течение определялось потребностью создать новую идеологию национализма, в виду крушения прежней церковной идеологии. Одни искали нового обоснования национализма в "естественном праве", другие - в линиях "просветительства" (русский гуманизм XYIII-го века). 3) Третье течение, то же идущее по линии секуляризации, ищет удовлетворения религиозно-философских запросов вне Церкви - сюда относится русское масонство. В нем, как увидим дальше, кроме религиозно мистического направления, очень настойчиво пробивалось натурфилософское направление. Все это - направления секулярной мысли, знаменующие начало свободных философских исканий. Ученическое следование тем или иным течениям западной мысли не мешает тому, что начинает работать собственная мысль, но мы, конечно, еще лишь "на пороге" философии. Отметим тут же, что рядом с указанными философскими движениями - в Духовных Академиях (Киев, Москва), в Университете (пока лишь в Москве, где Университет был открыт в 1755 г.) развивается "школьная" философия, несущая свой вклад в развитие философской культуры, но обо всем этом мы скажем уже в следующих главах. 3. Обратимся прежде всего к тому, что принято называть "русским вольтерианством". Уже одно то, что именем Вольтера сами русские люди обозначали целое течение мысли и настроений, является очень характерным. Действительно, имя Вольтера [86] было знаменем, под которым объединялись все те, кто с беспощадной критикой и часто даже с презрением отвергали "старину" - бытовую, идейную, религиозную, кто высмеивал все, что покрывалось традицией, кто стоял за самые смелые нововведения и преобравования. На почве этого огульного отвержения прошлого, развивается постепенно вкус к утопиям (начало здесь положило увлечение Фенелоном - см. об этом дальше). Но когда мы говорим о влиянии Вольтера в России, то, в первую очередь, надо иметь в виду его художественные произведения, в частности, его романы, как это очень хорошо показал Сиповский (4) Скептицизм, ирония, критика общественного строя, осмеяние суеверий, преклонение перед разумом, решительное отрицание чудес, преклонение перед всем "естественным", наконец, вопрос о зле - таковы основные мотивы в русской литературе, шедшей под знаменем "новых идей". Вольтер все же был для русских людей главным представителем "нового сознания". Не следует при этом забывать особо почтительного отношения Екатерины II к Вольтеру (она называла его в письмах к Гримму "мой учитель"). По исследованию Д. Д. Языкова (5), в течение XVIII-го и начала Х1Х-го веков всего было 140 переводов сочинений Вольтера. К этому надо прибавить, что, по свидетельству современников, "сочинения Вольтера ввозились тогда в великом множестве и находились во всех книжных магазинах". С другой стороны, как свидетельствует Митр. Евгений (Болховитинов), "письменный Вольтер был тогда столько же известен, как и печатный" (6). Вольтера издавали даже в провинции; так, один тамбовский помещик, Рахманинов, издал полное собрание сочинений Вольтера (в 1791-ом году вышло второе издание этого собрания сочинений). Правда, после французской революции Екатерина II распорядилась конфисковать все книги Вольтера в магазинах (а бюст Вольтера, находившийся во дворце, был отправлен в подвал). Русское вольтерианство, с одной стороны, развивало радикализм, но имело и другое свое выражение; как свидетельствует Фонвизин, в некоторых философских кружках их "занятия" заключались в "богохульстве и кощунстве". "Потеряв своего Бога, замечает по этому поводу Ключевский (7), заурядный русский вольтерианец не просто уходил из Его храма, как человек, - --------------------------------------(4) См. его статью "Философские настроения и идеи в русском романе XVIII в." Журн. Мин. Народи. Просв., 1905. (5) Д. Д. Языков "Вольтер в русской литературе". Сборник статей, посвященных проф. Стороженко, под заглавием "Под знаменем науки", 1902. См. также библиографические указания о Вольтере у Алексея Веселовского "Западное влияние в русской литературе" .Изд. 4. 1910. Стр. 75-76 (прим.). (6) См. Веселовский, Ibid. Стр. 76. (7) В. Ключевский. Очерки и речи. Т. II. Стр. 255. [87] ставший в нем лишним, но, подобно взбунтовавшемуся дворовому, норовил перед уходом набуянить, все перебить, исковеркать, перепачкать". Не трудно увидеть здесь первые ростки того безшабашного нигилизма, который довольно прочно вошел в русский обиход в XIX-ом веке. Тот же Ключевский справедливо говорит об этом течении "вольтерианства" в России: "новые идеи нравились, как скандал, подобно рисункам соблазнительного романа. Философский смех освобождал нашего вольтерианца от законов божеских и человеческих, эмансипировал его дух и плоть, делал его недоступным ни для каких страхов, кроме полицейского"... (8). Рядом с этим "нигилистическим" течением надо поставить русских щеголей, пустых людей, которые безоглядно увлекались "всем французским" - языком, манерами, модами, бытом и т. д. Все это нередко принимало невообразимо комичные формы, - и когда, при Екатерине П, расцвела русская журналистика, русские писатели и журналисты не переставали высмеивать и бичевать это нелепое, но страстное поклонение "всему французскому". Конечно, ярче всего это зарисовано Фонвизиным в его "Бригадире", где герой драмы Иванушка патетически заявляет, что, если "тело его родилось в России, то душа принадлежит французской короне"... Этот отрыв от всего родного кажется сразу мало понятным и как-то дурно характеризует русских людей XVIII-го века (явление такого отрыва встречается {еще} долго - до середины Х1Х-го века). Это, конечно, верно, но факт этот сам по себе более сложен, чем это кажется. Весь этот нигилистический строй ума слагался в связи с утерей былой духовной почвы, с отсутствием, в новых культурных условиях, дорогой для души родной среды, от которой могла бы душа питаться. С Церковью, которая еще недавно целиком заполняла душу, уже не было никакой связи, - жизнь резко "секуляризировалась", отделялась от Церкви, - и тут образовывалась целая пропасть. И если одни русские люди, по-прежнему пламенно жаждавшие "исповедывать" какую-либо новую веру, уходили целиком в жизнь Запада, то другие уходили в дешевый скептицизм, в нигилистическое вольнодумство. 4. Русское вольтерианство в своем нигилистическом аспекте оставило все же надолго следы в русском обществе, но оно принадлежит больше русскому быту, чем русской культуре. Гораздо существеннее то крыло вольтерианства, которое было серьезно и которое положило начало русскому радикализму, как политическому, так и идейному. Тут уже, конечно, значение Вольтера не было исключительным - русские люди увлекались и Руссо, и Дидро, энциклопедистами, позднейшими материалистами. В - --------------------------------------(8) Ibid. Стр. 256. [88] "Словаре российских писателей" (XVIII в.) рядом с Вольтером названы Дидро, Локк, Руссо, Шекспир. У многих русских людей пользовался огромным авторитетом Бейль (Bayle), у других - Монтескье. Митрополит Евгений рассказывает об одном священнике, товарище его по Московской Духовной Академии, что тот никогда не расставался с сочинениями Руссо, - совсем как впоследствии Лев Толстой, который вместо креста, носил на груди портрет Руссо. Из "Энциклопедии" переводились как отдельные статьи, так переводили ее и целиком - о русском публицисте и историке Болтине известно, что он довел свой перевод "Энциклопедии" до буквы К. В 1767-ом году в Москве образовалась группа из девятнадцати лиц для издания переводов из "Энциклопедии" под редакцией Хераскова (9). Русский посол во Франции, кн. Д. А. Голицын, друг Дидро (поездку которого в Россию устраивал именно он), был настолько близок с Гельвецием, что, по его смерти, издал его сочинение "De l'homme". Кстати сказать, сын этого князя Голицына отрекся от почета и светской жизни, принял католичество и уехал в Америку насаждать просвещение, - это любопытный прообраз другого русского человека, отрекшегося от родины и веры, - проф. Печерина, с которым мы еще встретимся позже. Из рассказа одного из виднейших масонов ХVIII-го века, И. В. Лопухина, мы знаем, что он "охотно читывал Вольтеровы насмешки над религией, опровержения Руссо и подобные сочинения". Читая известную книгу Гольбаха "Systeime de la nature", в которой идеи материализма соединяются с бесспорно искренним морализмом, Лопухин настолько увлекся этой книгой, что перевел на русский язык заключение книги и решил даже распространять свой перевод.