Раджан улыбнулся этим своим мыслям, на время отвлёкших его от созерцания хмурых туч, а заодно припомнил, что во все времена и у всех народов брак считался пережитком старины, который необходимо было искоренить любым способом. Много чего искореняли народы, в том числе и самих себя, а брак и свадебный обряд оставался. И как бы ни видоизменяли его обычаи, в любом случае основная суть оставалась неизменно. В общем-то, это правильно, как ни крути, а человек животное общественное не может жить в одиночку, к тому же, тенденция делить людей в обществе по степени близости ему присуща в высшей степени.

Раджан потянулся и посмотрел с нежностью на Фелис, которая теперь болтала об их медовом месяце и предстоящем свадебном путешествии, заранее раскладывая по полочкам всевозможные варианты. Почему-то у неё всегда выходило, что они должны проехаться по странам востока, а заодно и севера, видимо, слишком уж надоела ей ультра западная Америка, и иже с ней излишне южная Калифорния. Так что, как ни крути, а путь им лежал в Восточную Сибирь и на дальний Восток Евразии по бывшим российским просторам. Поиграть в прятки с уссурийским тигром, как выразилась Фелис, заставив обычно невозмутимого Раджана несколько раз стукнуться лбом о стекло, чтобы унять смех. На удары изнутри снаружи глухой барабанной дробью ответил наконец-то пошедший дождь. Пелена по тропически плотного дождя, что в столь редкие отведённые ему дни пытается, кажется, наверстать потерянное за весь оставшийся солнечный год, резко ухудшила видимость. Ожнако Фелис этого и не заметила и даже не сбавила скорость, сработанная по последнему слову дорога, отлично отводила воду, так что вероятность проскальзываний и заносов была практически сведена к нулю.

Машина стремительно мчалась вперёд через косую стену дождя, и Раджан мысленно похвалил себя, что перед самым выездом всё-таки натянул крышу, так что сейчас капли барабанили по упругому пластику, а не по их головам. Огорчало только одно, что до Сан-Франциско оставалось менее часа езды и придётся выходить под дождь, который промочит их насквозь за несколько секунд, ибо такой банальной для многих вещи, как зонт, Раджан не имел. А ещё больше, чем перспектива пропитаться водой огорчало то, что на этом такое спокойное и непринужденное совместное путешествие закончится и начнётся борьба, результаты которой ещё труднее увидеть, чем дома слишком близкого Сан-Франциско через стену дождя.

Раджан глянул вперёд и подивился, насколько же эта стена была реальна. Фары высвечивали на ней практически правильные эллипсы, а дорога внезапно обрывалась, словно отсечённая ножом. Казалось, что через пару секунд машина резко остановится, врезавшись в эту непреодолимую преграду, а их тела, не выдержав такого резкого торможения превратятся в ничто. Но за секундой проходили секунда, мгновения складывались в минуты, а стена всё отдалялась, как бы нарочно дразня, чтобы в самый неподходящий момент предательски остановиться и довершить то, что подсказывают человеку его чувства. И удар последовал, правда не оттуда, откуда ожидалось, да и не удар это был вовсе, а лишь лёгкий толчок в задний бампер, который оторвал Раджана от созерцания дороги и заставил обернуться. Оказалось, что за весёлым разговором и грустными мыслями они с Фелис не заметили, как сзади к ним на огромной скорости подкатил трейлер-дальнобойщик, и теперь он двигался, толкая перед собой их крохотную машинку, не замечая её. Фелис, дала несколько протяжных гудков, но неведомый водитель грузовика, которого не было видно на четырёхметровой высоте, то ли не услышал их сквозь шум дождя, завывание ветра и музыку в собственной кабине, то ли попросту не мог услышать, так как кабина закрывалась чересчур герметично. Фелис до отказа вдавила акселератор, молясь про себя, чтобы мощности двигателя хватило, чтобы хоть на несколько метров оторваться и уйти в сторону с пути тупого чудовища. За несколько минут, что машина, натужно ревя, пыталась уйти вперёд, Фелис, никогда не произносившая крепких ругательств, успела уже несколько раз сквозь зубы процитировать всю солдатскую лексику и принялась за корабельную. Который раз уж она проклинала Раджана за то, что его машина такая медленная, её собственный спортивный форд давно бы уже оставил дурацкий трейлер позади. Раджан ничего не отвечал, он это и сам прекрасно понимал, хотя понимал и другое, в не имеющем даже зачатков крыши форде они уже давно вымокли бы. Осознав всю тщетность попыток оторваться и бесполезность ругательств, что всё равно не достигали уха невнимательного водителя грузовика, лучи фар которого, теперь скользили точно над их крышей, делая машину абсолютно незаметной, Фелис решилась на отчаянный шаг. Прежде чем Раджан успел остановить её, руль был резко вывернут влево, а нога несколько раз нажала на тормоз. Машину крутануло, потащило боком, Фелис с трудом удалось выровнять движение, но тут под колёсами мелькнула узкая полоска обочины. Шести полосная автострада оказалась слишком узкой для такого манёвра, колёса лишились опоры и машина, кувыркаясь, полетела с откоса дорожной насыпи, а грузовик, с воем рассекая воздух, и воду понёсся дальше, так и не заметив, что мизерной помехи спереди больше нет…

Раджан резко, но с невероятным усилием оторвал голову от подушки безопасности, и, подтянувшись на руках, выполз из искореженной машины. Тугие и холодные струи дождя стегнули его по лицу, кожа которого тупо ныла и покалывала от удара о горячий после взрыва заряда пластиковый мешок. Вода, стекающая по волосам и одежде, быстро вернула ему способность соображать. Раджан вытер несколько капель крови с рассечённого лба и тут же стремглав кинулся обратно к машине, с единственной мыслью, узнать, что же с Фелис. Автомобиль лежал на левом боку, правое переднее колесо бессмысленно крутилось, тогда как все остальные его собратья встали, прижатые к земле или намертво скованные заклинившим двигателем. Переворачивать машину обратно у Раджана не было ни сил, ни времени, он просто сорвал брезентоподобный пластик крыши, забывая про замки крепления, раздирая в кровь непослушные пальцы, игнорируя, сводящую зубы судорогу. Когда упругий материал наконец-то отвалился в сторону, Раджан увидел, прижатую подушкой безопасности к сидению Фелис. С трудом оторвав её пальцы от бесполезного теперь руля, Раджан осторожно вынул девушку из плена погибшего автомобиля и уложил рядом на траву. Фелис даже не пошевелилась, дыхания её он тоже не чувствовал, но всё ещё прогонял от себя страшную мысль, что с поразительной настойчивостью лезла в голову. Фелис мертва… Мертва!!! Шептал глубоко в мозгу спокойный голос, его собственный голос, от которого холодело всё внутри, об этом барабанил дождь, об этом надрывно стонала чудом не разбившаяся радиола…

Но Раджан не верил никому, и в первую очередь себе, он всё продолжал искать доказательств чуда, но не находил. Чуда не было, Фелис лежала перед ним бездыханная, сердце её не билось, а на ставшем теперь мраморным виске виднелась совсем маленькая, но глубокая ранка, нанесённая ни то осколком стекла, ни то острым камнем. Не надо было быть врачом, хотя Раджан им был, чтобы констатировать смерть, но он всё ещё не верил в такое разрешение всех проблем. «Прямо как древнегреческий Бог из Машины, явился в самый драматический момент и решил всё самым радикальным способом» — мелькнула кощунственная мысль, что Раджан весь задрожал в душе от чудовищного каламбура, который ему подсказал услужливый хладнокровный мозг. Он и не пытался поверить, вместо этого он накрыл Фелис от дождя бывшей крышей автомобиля, а сам, в мгновение ока взобравшись на насыпь, бросился бежать по направлению к городу за помощью. Струи дождя стегали его, ветер пытался стащить вниз, но Раджан не обращал на них внимания, продолжая своё упорное движение вперёд, движение в никуда. Он сам прекрасно понимал, что зря выжимает из своих послушных мускул невозможное, зря пробивается сквозь дождь и ветер, это ни к чему не приведёт, и вернуть Фелис будет уже невозможно. Но не загружать сейчас тело интенсивной работой, значило заставить работать мозг, который спокойно бы констатировал и смерть и её причины и возможные последствия. А именно трезвых рассуждений, убивающих надежду, да и вообще любые чувства, Раджан желал сейчас меньше всего. Пусть бьёт дождь, пусть ветер в лицо, да и со всех сторон тоже, пусть сердце хочет вырваться из груди от перенапряжения. Главное не останавливаться, не давать бесчувственным размышлениям убить то, что не убил неизвестный водитель грузовика: память о живой Фелис и любовь к ней живой. Так он и нёсся сквозь ночь, сквозь дождь и ветер, удаляясь от того места, где накрытая куском пластика лежала она…

Раджан бежал без передышки со скоростью спринтера уже почти час, он мог бы так бежать ещё и ещё, хотя прекрасно знал, что он свалится сразу после остановки, израсходовав все отведённые человеку резервы, использовать которые он столько лет учился. Впрочем, именно этого ему и нужно было сейчас. Вдруг обочину, по которой бежал Раджан, прорезали ответвления, потом невдалеке справа появились дома, освещённые размытым дождём светом уличных фонарей. Конечно, это был ещё не Сан-Франциско и даже ни один из его пригородов, так поселение у дороги, которых много развелось с тех пор, как был взят курс на ликвидацию перенаселённости в крупных городах. Однако это в любом случае означало конец его пути, который Раджан хотел бы продолжить вечно. В посёлке наверняка есть телефоны, а позвонить в полицию или в службу спасения был его элементарнейший человеческий долг.

Он вбежал в одиноко стоящую у стены ближайшего дома будку, на ходу сорвал трубку, прижал её подбородком к плечу и, помогая себе левой рукой, негнущимся указательным пальцем набрал три цифры, которые с рождения вдалбливают каждому американскому ребёнку. «Оператор службы спасения слушает вас! — раздался в трубке приятный женский голос, но тут Раджан понял, что ответить уже не сможет, на грудь навалилось что-то тяжёлое, выдавив из неё остатки воздуха и сжав сердце в горошину, неспособную перекачать ни капли крови. Перед глазами поплыли чёрные круги, перемешиваясь иногда с жёлтыми искрами, и Раджан, стараясь удержаться за трубку, как за опору, сполз вниз по стене будки и провалился в темноту. — Алло! Говорите, вас слушают. Алло, вы меня слышите?.. Не молчите же, скажите что-нибудь… Перезвоните, если у вас проблемы с аппаратурой!.. Не занимайте линию и повесьте трубку!.. Хорошо, на место вашего звонка уже выехала машина, если звонок был ложным, вы будете отвечать по закону штата, до свидания!» — в трубке послышались гудки, но Раджан их уже не слышал. Он спал, спал тяжёлым сном от переутомления, сном, лишённым всяческих сновидений…

Боль гуляла где-то по его телу, перекочевывая из одного органа в другой, то усиливаясь, то утихая. Наконец, видимо устав от бесцельного блуждания, перетекла отовсюду в голову и осела там, заставив Раджана издать глухой стон и очнуться. В глаз ему бил слепящий свет, от которого нельзя было ни отстраниться, ни загородиться, так как руки отказывались слушаться приказов. Наконец, чей-то грубый палец, державший его веко открытым, ослабил хватку, и приветливая тьма снова окружила Раджана, потом из темноты послышался голос, видимо, принадлежавший тому же человеку, что и палец.

— Пришёл в себя, — констатировал голос, отдаваясь в ушах, подобно ударам камней под водой на большой глубине, заставляя боль, засевшую в голове увеличиться в объёме и растечься по всему телу. — Как я и обещал, три минуты двадцать секунд, действие препарата проверено.

— А может, было бы надёжнее по-старинному, ладошками по щекам? — выплыл откуда— то ещё один голос, абсолютно неотличимый от первого, такой же глухой и булькающий, слышимый словно через толщу воды.

— Успеешь ещё ладошками! И не ладошками тоже. После твоих ласок пришлось бы двойную дозу стимулятора вкалывать, — это, казалось, вмешался третий голос, хотя Раджан до сих пор не мог найти между ними различия. Вернее его мозг фиксировал только смысл сказанных слов, напрочь отсекая частоту и тембр звука. Раджан усилием воли сжал вольготно разлившуюся по телу боль в маленький сгусток, что теперь раскалённой иглой колол его куда-то в затылок, прочистил сознание и только потом решился приоткрыть глаза. Как он и ожидал. Ничего увидеть ему не удалось, кроме конусовидной лампы, висевшей точно над его лицом. Отодвигающей в темноту все остальные детали помещения. Зато он точно смог почувствовать, что руки его заведены за спинку кресла или стула и скованы так, что но не может ими даже слегка пошевелить. Ещё он понял, что людей всё-таки было двое, во всяком случае, он видел только две пары ботинок, хотя третий человек мог находиться и в темноте. «Что за дешёвые декорации из дешёвого фильма про гангстеров, наверняка, если убрать лампу, можно будет лицезреть голые кирпичные или оштукатуренные стены, покрытые сырой плесенью, бред какой-то»

— Доброе утро, господин Раджан, как спалось, какие сны видели, надеюсь, кошмаров вам не снилось, — над ухом раздался сдавленный смешок, а голос, который он мог теперь квалифицировать, как низкий дисконт, невозмутимо продолжал. — Ну нельзя так себя не любить, господин Раджан! Надо заботиться о своём здоровье и не бегать по ночам под проливным дождём, заставляя ваших друзей опасаться, как бы вы не схватили простуду. Ну что же вы молчите, мы все тут ждём ваших оправданий, такому легкомысленному поведению. «Да кто они вообще такие, и чего им от меня нужно? И какого чёрта понадобилось связывать мне руки и прятать свои лица за лучами яркого света, как будто люди в двадцать первом столетии не могут решить свои проблемы за нормальным разговором.» — задавал себе вопросы Раджан, стараясь хотя бы по носкам ботинок определить, кто скрывается в темноте. Однако ботинки были самые обыкновенные, лёгкие кожаные туфли с заострёнными мысами. Правда, у одного мысы были не чищены или сбиты совсем недавно, а сами туфли на первый взгляд на несколько размеров превосходили ботинки второго, но это не значило ровным счётом ничего.

— Не хотите отвечать, господин Раджан? Ну и не надо, это, собственно, никого и не интересует. Сейчас важно немного другое, а именно, почему ваша работа на нас за последний месяц не приносит никакой отдачи? Знаете, господин Раджан, наша служба не любит платить деньги бесполезным агентам, а особенно оставлять их в живых.

— Какая служба? — наконец-то отозвался Раджан, с трудом ворочая языком в пересохшем горле. — ЦРУ или… ФБР?

— Интеллидженс Сервис, МОССАД, КГБ… — продолжил голос из темноты, явно издеваясь, — так вы, оказывается, работаете на всех, а теперь даже не можете опознать, кто перед вами? Не ожидал, от вас такой прыти, господин Раджан, не ожидал. Шефу будет интересно узнать, что у нас такой исполнительный сотрудник… был… Не уж-то действительно не можете вспомнить? Жаль, придётся применить другие методы для очистки памяти.

— Я ни на кого никогда не работал, мистер, не знаю, как вас там… — Выдавил Раджан, ещё пристальнее вглядываясь в ботинки говорящего и его товарища.

— Обойдёмся без имён, всё равно, не богу же на страшном суде вы их будете приводить в качестве свидетельств. А ведь вы проработали на нас последние два года, получая за это приличное вознаграждение, и были очень полезны в некоторых делах. Всё ещё не вспомнили? Ну подумайте внимательно, даю вам ещё пять минут. — Раджан использовал отведённое ему время, чтобы окончательно сосредоточить свой взгляд на ногах того, что сейчас молчал, больно уже ему не нравилось это упорное молчание. Наконец, Раджану удалось разглядеть штанину, которая показалась ему вроде бы джинсовой.

— Я ни на кого не работаю, — снова повторил он, стараясь подняться взглядом выше по штанине, или хотя бы мысленно пронзить темноту, представив облик человека.

— Упорствуете в своём мнении? Это делает вам честь… Однако ни капельки не облегчает участь. Последний раз повторяю, вы вспомнили, или же нам применить меры?

— А я последний раз повторяю, что если на кого и работаю, то уж точно не на вас.

— Если бы не печальные события последних часов, то Раджан наверняка рассмеялся бы, больно уж фальшивым и наигранным выглядело всё вокруг, а в первую очередь этот допрос. — И что вы теперь, бить будете или иголки под ногти загонять?

— Значит, всё-таки упорствуете… — В голосе говорившего звучало сожаление. — Значит, примем меры, ткнём вас носом в ваш же собственный послужной список. Вот, читайте! — Из темноты высунулась раскрытая папка, где на первой странице красовалась его фотография анфас, почему-то черно-белая, и был напечатан убористый текст.

— Значит, всё-таки ЦРУ… — Передразнил окончательно пришедший в себя Раджан. — Вот только, подписи моей там нет, денег я не получал, и вообще, катились бы вы подальше со своими шпионскими играми, пока я не разозлился и не подал на вас в суд.

— Чёрт, действительно нет подписи. — С таким же фальшивым удивлением воскликнул голос. Проигнорировав последнее замечание Раджана . — Значит и деньги за два года отличной службы вы не получали… Непорядок, надо исправить. Давайте так, сейчас вы быстро подписываете заявление о сотрудничестве с ЦРУ, а мы потом его задним числом заверяем, зарплату за два года пополам, идёт?

— Слушайте, ребята, я не знаю, кто вы, откуда, никак не могу взять в толк, что вам от меня надо, но скоро моему терпению придёт конец и тогда вам не поздоровится. Мало того, что я встану и начищу физиономию каждому из вас, так потом ещё и в суд подам за нанесённый моральный и физический ущерб. И даже наручники вас не спасут.

— А на вас и нет наручников, господин Раджан, у вас просто не действуют руки, да и ноги, в общем-то, тоже.

— Значит, я не смогу ничего подписать, как бы вы меня ни заставляли и пытки тут не помогут. Что-то плохо продумана ваша операция по псевдовербовке, господа хорошие.

— Это не наши проблемы, продумывать операции, жалобу сможете подать своему непосредственному шефу, когда вступите в славные ряды защитников демократии от красной заразы. — Рассмеялся всё тот же собеседник, остальные же, сколько их там было в темноте, продолжали хранить молчание. — А теперь серьёзно, оставим шутки в стороне, господин Раджан. Расклад такой: или вы подписываете заявление о сотрудничестве, или не подписываете, но тогда вы уже ничего больше не сможете сделать или не сделать. Как видите, всё элементарно и просто, причём никакого принуждения, всё на добровольных началах. — Над ухом снова раздался сдавленный смешок, из чего Раджан заключил, что людей в комнате всё-таки, как минимум, трое.

— Да… Оно и видно, если каждому у вас плевать на то, что делают другие. Потому и хотят ЦРУ с ФБР объединить, а потом всё это отдать под ведомство министерства обороны. Вот вы и извращаетесь, чтобы кого ни попадя себе завербовать, создать видимость работы. Жалко мне вас, но помочь ничем не могу. Так что извините, ребята. А если вы меня прямо сейчас отпустите, то я, может быть, никому ничего не скажу о том, какой произвол творят «защитники демократии». Всё равно все это и без меня знают.

— Издеваетесь, ну издевайтесь, пока есть время… А вы и так ничего не скажете. Впрочем, не хочется вас запугивать, угрожать, всё это достаточно пошло. — «Знал бы ты, как это на самом деле пошло,» — подумал Раджан, которому вдруг самому захотелось сделать какой-нибудь дешёвый жест, например плюнуть в лицо говорившему, но он вовремя взял себя в руки. — Мы ведь с вами умные люди, понимаем, что каждому нужно своё и, во всяком случае, мы попытаемся этого достигнуть. Знаете, господин Раджан, вы нам действительно, нужны ли мы вам — это ни нас, ни наше начальство не интересует, так что, как это ни прискорбно, придётся достигать цели хоть как-нибудь. Подождите отвечать, подобно античному герою, что вы мужественны, способны выдержать что угодно ради собственных или чьих-то там принципов. Не спешите класть руку на огонь, чтобы это доказать, к тому же вы даже и руки сейчас поднять не можете. Жаль, это была вынужденная мера, но мы на неё пошли довольно легко, а вот есть другие действия, которые мне бы очень не хотелось производить. — Тут собеседник перешёл на хинди, так что Раджан всерьёз задумался, трюк ли это, или тот действительно хочет договориться с ним так, чтобы товарищи не разобрали смысла сказанного. — Понимаете, есть способы заставить вас сделать всё что угодно, вне зависимости от ваших желаний и от ваших способностей к самоконтролю и самовнушению. Пытки, причинение боли — это всё прошлый век, к тому же, вы сами прекрасно знаете, что часто под действием шока от пытки и допроса у человека проявляется так называемая истерическая анальгезия и человек абсолютно перестаёт чувствовать боль. А вы к тому же, как я знаю, можете усилием воли подавить в себе любые ощущения. Так вот, достаточно давно были разработаны технические способы внушения, но до недавнего времени они были достаточно малодейственны, в основном внушали различные чувства, например, страх, или болевой шок, достаточный для смерти. За последние же пару десятков лет американская наука шагнула очень далеко в расшифровке того, как именно записывается информация в мозгу и, что более важно, как действует связка головной мозг/спинной мозг/мышцы и научилась подменять головной мозг машиной. Если бы вы знали, сколько учёных расписались в собственном бессилии, работая над устройствами по контролю над человеческим разумом. И всё дело было не в том, что они ничего не могли сделать, скорее наоборот, слишком много могли и не хотели, чтобы кто-то научился воровать человеческие души, когда понимали, что их исследования зашли слишком далеко. Вы ведь знаете, гений и злодейство понятия несовместимые, да что я вам это говорю, вы мне всё равно не верите.

— Не верю, — холодно подтвердил Раджан.

— Можете не верить, но сначала выслушайте, у нас есть время. Несмотря на такое дружное и повальное упорство учёных, исследования сейчас практически закончены, во всяком случае, нам выдали некоторые опытные образцы, чтобы мы могли опробовать их в деле. Как сказали при инструктировании, пока нельзя полностью контролировать чужое тело, как своё собственное. Однако приказать исполнить несложное действие, заученное до автоматизма, чётко прописанное в спинном мозгу, на данном этапе исследований вполне возможно. Роспись на клочке бумаги — как раз в таком духе, то, что нужно. Так что, если вы не согласитесь сделать, как мы просим, ваша подпись всё равно окажется там, где требуется, причём это будет не подделка, а именно ваша подпись.

— И зачем тогда этот разговор, эта лампа, эти запугивания, когда вы без лишних рассуждений уже час назад, если не больше, могли сделать своё дело, даже так, чтобы я ничего не знал.

— Господин Раджан… И всё-таки вы так ничего и не поняли из того, что я хотел донести до вас, — вроде бы голос должен был выразить сожаление, но мужчина сообщал всё это с какой-то наглой ухмылочкой и нотками угрозы, как будто действительно хотел скрыть истинный смысл разговора от товарищей, так что Раджану приходилось в основном ломать голову над проблемой, кого обманывает собеседник, а не пытаться осознать смысл его слов. — Да, мы многое могли сделать, к тому же всё это не противоречило бы данным нам инструкциям, за исключением разве что того, что вы должны были находиться в сознании, когда подписывали документ. Но поймите же меня, как человек человека, а не как допрашиваемый палача. Я, в общем-то, не знаю вас, я человек, давным-давно похоронивший свои чувства, убивший их ради карьеры, можете это и так назвать. Я применю к вам любые санкции, не противоречащие инструкциям, чтобы выполнить задание. Не сомневаюсь, что мои помощники скажут вам то же самое. Но… Я, в конце концов, человек, и как бы я не отрекался от собственной души, она всё-таки есть и с годами я это ощущаю всё чаще и чаще. А раз я не бездушен, то другие тем более, а такое воровство душ, которому я бы потакал, применяя изложенные методы, например, на вас — преступление против всего человечества. Дьявол! Я сейчас сказал какую-то чушь. Запутался и сам себя обманул, ещё уменьшив ваше доверие. Давайте на чистоту, я не хочу собственными руками вить себе верёвку. Может, мои товарищи этого пока не замечают, но подобные разработки отразятся в первую очередь на нас. Они думают, что наше начальство люди, что они будут использовать свою власть над другим человеком, только если он враг. Ерунда всё это, начальство — звери, и чем выше, чем ожесточённее, мы и сами со временем такими станем, но уж лучше быть лютым зверем, чем бездушным зомби. Понимаете хотя это— то, господин Раджан? Я не хочу, чтобы потом мною управляли, как хотели, да при том, чтобы я осознавал, что сам участвовал в ускорении процесса. Уж если это суждено, то пусть произойдёт попозже, чтобы я к тому времени занял как можно высшую ступень, чтобы управлять самому, а не быть управляемым.

— И всё равно я вам не верю, господин. По моему, вы уже стали лютым эгоистичным зверем и ещё смеете надеяться на мою помощь, причём в ущерб мне. Наверное, слишком уж верите в свой дар убеждения, зря, право дело, зря.

— Может быть и зря. Вполне возможно, я уже не человек, впрочем, это ваше личное мнение. Дело не в этом, просто я сейчас хочу склонить вас к наиболее выгодной мне линии поведения, если же не получится, то не судьба. Я плакать по этому поводу особо не буду, просто запишу на свой личный счёт ещё один промах, а вы будете подвергнуты соответствующему воздействия соответствующего устройства. Не думаю, что вам будет очень приятно видеть, как собственное тело выходит из под контроля и начинает жить собственной жизнью. Достаточно необычные ощущения, признаться, я не хотел бы испытать их никогда в жизни и делаю всё возможное, чтобы этого не произошло. А вы своим отказом, возможно, посылаете тысячи людей на подобную пытку. Вам их не жалко, господин Раджан?

— Теперь я ещё и виноват. Ваша демагогия заходит в тупик. Можно подумать, что я сам пришёл и попросился принять участие в исследованиях нового устройства в качестве подопытного. Знаете, похоже, вы выбрали не правильную тактику, или неправильный объект допроса. Вы сказали у нас много времени, но я вас разочарую, наше время вышло, больше я вам ничего не скажу.

— Хорошо, господин Раджан, как это ни прискорбно мне говорить, но сейчас всё произойдёт по вашему желанию. Что же, такова судьба, такова ваша карма, как вы сами наверняка сказали бы. Впрочем, есть у меня ещё один последний аргумент, даже скорее предложение. Вы не желаете подписывать заявление о сотрудничестве с нами, не желаете становиться на сторону врага, превращаться в предателя. Что же, это вполне нормальное поведение для человека и чопорного гражданина, кичащегося своим патриотизмом. Тогда предлагаю совершить вам сугубо патриотичный поступок. Сейчас мы отпускаем вам руки, и вы подписываете следующий документ. Что я, Даярам Манимурти (известный под псевдонимом Раджан) чистосердечно признаюсь в том, что занимался военным шпионажем против Соединённых Штатов Америки для стран Восточного Альянса, дата (завтрашнее число) и подпись. Вам даётся двадцать четыре часа, чтобы скрыться. Выбирайте, господин Раджан, компромисса, к сожалению, не существует.

— Зато у меня существует возможность оставить выбор за вами, господа, действуйте. Я вам мешать не буду. Неправда ли, сделать из человека предателя или глупца-патрирота по собственному усмотрению, удовольствие сравнимое с правом повелевать его телом или читать мысли.

— Док, господин Раджан отказался от предоставленного ему абсолютно добровольного выбора, — на этот раз он говорил уже по-английски, причём из голоса исчезло всякое выражение, он стал холодным голосом автомата, отдающего приказания, — вы знаете что делать. Сзади кто-то переступил с ноги на ногу, потом провёл пальцами по волосам Раджана и надел тому на голову какое-то устройство, большую часть которого занимали непрозрачные очки и наушники. «Прямо как к казни на электрическом стуле готовят, — пронеслось в голове у Раджана, — впрочем, не всё ли сейчас равно. А если всё равно, то почему не согласился добровольно? — Тут же вылезла расчётливая мысль. — Ведь спасение множества людей от телесного порабощения — достаточный выкуп за собственное, к тому же неотвратимое, падение. Уйди! — попросил Раджан мысль. — И без тебя тошно, не хватало мне ещё с самим собой спорить, никогда не заключал сделок с совестью и не буду, всё, что я сделал так или иначе мне зачтётся, так что сейчас можно просто расслабиться и ни о чём не думать. И всё-таки, интересно, много ли ещё людей подвергаются подобному же опыту, а следовательно, велика ли будет его вина — снова подала голос мысль, но Раджан постарался её не развивать, не хватало ему ещё и раздвоения собственного сознания на пороге разделения души и тела. Однако мысль и не думала уходить или иссякать. — Интетресно, а если попытаться „отключить“ сейчас тело, впасть в летаргический сон, сократив сердцебиение до минимума мысленным приказом, ведь ты это можешь, Раджан, очень даже можешь. Удастся ли тогда, людям, что якобы из ЦРУ и якобы защищают демократию, таким уверенным в том, что они держат ситуацию под контролем, осуществить задуманное? Удастся, что бы я ни делал! — огрызнулся Раджан на собственные мысли. — Или ты, то есть я, физиологию никогда не изучал. Достаточно укола адреналина в сердце, чтобы оно затрепыхалось даже у мёртвого. Правда сознания таким способом не вернёшь. Но им этого и не надо, лишь бы мышцы действовали, впрочем идея хорошая, заснуть и ничего не думать, и тебя в первую очередь не слышать. Прощай, мысль, становлюсь я из человека дважды разумного бездушным зомби, ну и поделом мне.» Сзади что-то колдовал со своей установкой доктор, закрепляя на голове Раджана какие-то датчики, вводил за ухо какой-то дьявольский состав, призванный облегчить взятие чужого тела под контроль. Он ещё не заметил, что ровное дыхание пациента стало не таким заметным, а на стенках кровеносного сосуда, в который он только что впрыснул лекарство, больше не раздаётся эхо пульса…

…Он стоял совершенно один под солнцем босыми ногами на раскалённых камнях, а выжженное слепящими лучами небо казалось абсолютно безжизненным, ещё более безжизненным, чем, окружающая пустыня. Он провёл рукой по опухшему от жары лицу, царапая раздражённую кожу мозолями на руках, что в результате почувствовал, как выступившая кровь, испарясь, стала хоть немного охлаждать разгорячённый лоб. Ноги сами развернули его тела, повинуясь какому-то внутреннему сигналу, совсем, как если бы кто-то управлял ими со стороны. Там, казавшееся таким близким, плескалось весёлое море, золотые солнечные зайчики прыгали с волны на волну, вдали на фоне живого синего неба виднелись белоснежные паруса, похожие на крылья чаек и альбатросов, и крылья чаек, похожие на девственно чистые и светлые паруса яхт. А на небольшом парапете причала, прямо над бездной волн сидела девушка в купальнике. Лишь ветер свободно играл её выбивающимися из под элегантной соломенной шляпки волосами цвета перележавшей соломы, самыми родными для Раджана волосами. Раджан, издав нечленораздельный