Глава 1

Весёлое, нестерпимо яркое весеннее солнце поднималось над большим городом, даря ему новый день. Оно било лучами в окна, заставляя стёкла сверкать всеми цветами радуги, сыпать радостными искрами, становиться новыми источниками света. Оно находило мельчайшую щёлку в плотных шторах и жалюзи, забираясь внутрь домов и квартир, продолжая там свою сумасшедшую игру. Весёлыми зайчиками солнце прыгало по полу, по стенам, бесстыдно забиралось в постели, ни капельки не заботясь, потревожит ли оно сон младенца, согреет ли кости немощного старика, подарив ему надежду прожить ещё один день, или рассеет мрак над влюблённой парочкой, которой мало оказалось таинства ночи. Впрочем, солнце делало всё это с таким невинным озорством, что люди не обижались на такое вторжение. Люди вообще уделяли слишком мало внимания светилу, принесшему на Землю жизнь. Да и самой Земле, медленно и лениво ворочавшейся с боку на бок, было мало дела как до того, кто освещает и согревает её половину, так и до того, кто топчет её лик, копается в недрах, считает себя её властелином.

Солнце поднималось, как и миллионы лет до того, и как будет оно подниматься ещё миллионы лет, в городе, да и по всей Земле на этом меридиане, начинался новый день. Новый день приходил и приносил свои новые радости и новые проблемы. Правда, этот день был субботой, потому, может быть, проблем было чуть меньше, а радостей чуть больше, а может быть, всё было как раз наоборот. Но в любом случае, в новый день всё должно было быть новым. Новой была зелень лужаек перед домами, совершенно по-новому она и молодая листва деревьев конкурировали с изумрудами, естественно, каждый раз выигрывая это соревнование. Новым и одновременно таким привычным и естественным было голубое безоблачное мартовское небо. Сам город казался обновлённым, как только на него начало светить солнце нового дня. Впрочем, в таком ощущении виновно было не только солнце, город действительно менялся и обновлялся буквально на глазах.

Лос-Анджелес, как известно, во все времена был городом для развлечений, городом-Голливудом, городом-Диснейлендом, городом туристов и знаменитостей, городом вилл и пляжей. И одновременно самими же жителями считался скучнейшим городишкой в мире, как раз именно из-за своей ориентированности на увеселения.

Потом же, в чью-то голову пришла шальная мысль превратить Лос-Анджелес во вполне заурядный мегаполис. В то время кинематографическая промышленность переживала глубокий кризис, так как глобальная компьютеризация фильмопроизводства уже лишила работы декораторов, осветителей, каскадёров, гримёров и костюмеров, а в ближайшем будущем та же участь ждала и актёров. Голливуд трещал по швам, гигантская отлично настроенная машина по штамповке фильмов разваливалась под собственной тяжестью. Скоро та же участь постигла и парки развлечений во главе с, казалось бы бессмертным, Диснейлендом. Город терял своё лицо изнутри и очень скоро должен был измениться внешне. Несмотря на то, что Лос-Анджелес всегда был одним из крупнейших городов, его площадь расходовалась неэкономно, теперь же было решено исправить ошибку. Целые кварталы невысоких коттеджей были снесены, а на их месте возведены небоскрёбы, столь несвойственные этому городу. Лос— Анджелес, Америка, да и весь мир переходили на новый виток развития.

Но, как известно, времена меняются, как-то незаметно подкрались семидесятые годы, а вместе с ними и повальное увлечение ретро. Мода совершила виток и остановилась на уровне где-то середины двадцатого века. Люди же, как им это свойственно, пустились из одной крайности в другую. Если раньше во всю отрицалось прошлое, в науке, искусстве, даже в личной жизни была настройка на движение только вперёд, основанное в основном на абсолютном противопоставлении тому, что было раньше, часто доведённом до абсурда, то теперь полная стилизация тысяча девятьсот тридцатых-сороковых годов считалась верхом совершенства. Если раньше компьютер был символом прогресса и первым помощником, то теперь искусственный интеллект являлся главным конкурентом, злейшим врагом и поработителем человечества. В результате в кинематографе снова появился спрос на обычное, причём в основном черно-белое кино. Мало того, стоило пройти слуху, что фильм имеет хотя бы компьютерный набор титров, как самая гениальная картина была обречена на провал и поругание зрителями. Так под влиянием времени возродился Голливуд, и снова белая надпись на холме стала возвещать миру, что людям не о чем беспокоится, что они не умрут со скуки, смотря только древние фильмы.

Одновременно проблемы перенаселённости решались радикальным способом: в пустыне было сооружено множество небольших посёлков, и те, кому не по карману становилась резко подорожавшая жизнь Лос-Анджелеса, переселялись туда. Небоскрёбы демонтировались, вновь возводились коттеджи, город опять становился местом для развлечений, городом знаменитостей, туристов, вилл и пляжей.

Был март две тысячи семьдесят шестого года, предпоследнего года, отпущенного человеческой цивилизации богом и самими людьми, хотя об этом ещё никто не знал. Весна вступила в свои права ещё в феврале, а теперь солнце сияло вовсю, покрывая лица и тела людей, не баловавшихся зимой солярием, здоровым загаром. Тёплый ветер шелестел листвой деревьев, океан катил свои волны на ослепительно яркий песок пляжей, переливаясь в лучах жаркого солнца. Однако, несмотря на установившуюся жару, мало кто решался открыть купальный сезон. Практичные янки, привыкшие не убирать с лица дежурной улыбки, слишком мало доверяли улыбкам других. Они знали, что за нежным тёплым ветерком и игривыми жгучими поцелуями весеннего солнца, за манящими вздохами океанских волн прячется холод калифорнийского течения, не слишком располагающий к водным процедурам.

Потому люди в основном предпочитали личный бассейн с подогревом или личную ванну с душем и гидромассажем. Солнце только что поднялось, потому на пляже отсутствовали не только купальщики, но и просто любители солнечных ванн. У причала, грустно уткнувшись носами в бетон, скучали яхты и катера, хозяева которых либо ещё спали, либо предпочитали проводить уик-энд в другом месте. Только на горизонте виднелось несколько парусов, то развлекались весёлые компании молодых бездельников, предпочитавших заходить в порт только для того, чтобы пополнить запасы продовольствия и спиртного. На самом краю пирса, там, где суда не заслоняли вид моря, свесив ноги с парапета, вполоборота сидела девушка лет двадцати пяти.

Широкая соломенная шляпка закрывала её лицо от яркого света, ни капли не скрывая его миловидность, а только оттеняя резкие черты, сглаживая неровности, добавляя красоты. Остальное же молодое сильное тело, облачённое лишь в узкий совершенно противоречащий моде купальник, покрытое лёгким золотистым загаром, жадно ловило солнечные лучи, купалось в них, казалось, светилось собственным мягким светом, светом молодости и здоровья.

Метрах в пяти от неё, удобно прислонившись спиной к борту одной из яхт, пристроился на корточках мужчина. На вид ему можно было дать лет тридцать, если бы не сетка мелких морщин вокруг глаз, которые немного старили его лицо. Одетый в лёгкие свободные шаровары, он подставлял солнцу свой могучий обнажённый торс, кожа которого, однако, вовсе не собиралась светиться каким-то особым светом. Эта кожа, вообще, была с солнцем на ты, в меру грубая и бронзово-смуглая, она сразу выдавала в мужчине южного человека. Первое впечатление не обманывало, так как он действительно был почти чистокровным индусом, проведшим своё детство и юность на равнинах Инда и Ганга. И очень странно было увидеть в руках этого гиганта и почти киношного красавца, такие предметы, как планшет и кисть. Палитра и несколько тюбиков с краской лежали рядом. Художник бросил ещё один взгляд на девушку, положил на бумагу несколько мазков и с явной неохотой отложил планшет в сторону.

— Знаешь, Фелис, мне иногда очень хочется, чтобы Лос-Анджелес находился намного севернее, а лучше даже за полярным кругом, — заявил он, поднимаясь и разминая затёкшие ноги.

— Ха, вот не думала, что тебе так по вкусу холод и северная природа. Чем дальше я узнаю тебя, тем всё более и более удивляюсь, неужели долгое проживание в Тибете так на тебя повлияло?

— Нет, дорогая, ты не до конца поняла мою мысль, — мужчина ласково улыбнулся, — здесь слишком быстро встаёт солнце, тогда как на севере рассвет тянется намного дольше, и всё это время я мог бы тебя рисовать.

— Ага, значит, заставил бы меня сидеть в одном купальнике на берегу Ледовитого океана и почти пол года, пока тянется полярное утро писал бы мой бледно синий портрет. Ну спасибо, Раджан, я всегда знала, что ты очень заботливый. Надеюсь, ты хотя бы научишь меня замораживаться в ледяную глыбу, ты же, вроде как йог, или скажешь, что тебя в монастыре этому не учили? — Фелис соскочила на причал и со смешным выражением бесконечной мольбы подошла к своему спутнику, положила пальцы рук ему на плечи и заглянула в глаза снизу вверх, что шляпка сползла ей на спину.

— Да нет… Бледно синий меня не устраивает… Ты мне нужна золотисто-розовой дочерью южных морей, — проговорил Раджан как бы про себя, стараясь отвести взгляд от шальных глаз Фелис.

— А что, замороженная женщина — идеальный вариант, — продолжала та, пропустив слова Раджана мимо ушей, — сидит, не двигается, можно обойти со всех сторон, сколь угодно долго рассматривать, и взаимной любви не просит. Всё, дорогой, я тебя наконец-то раскусила, признайся, что ты любишь во мне модель, источник вдохновения, а вовсе не женщину! — девушка картинно надула губки, убрала руки с плеч мужчины и резко отвернулась, сложив руки у себя на груди.

— Фелис, ты… Ты что, обиделась? А я ведь только хотел показать свою любовь, глупо получилось, извини.

— Ну, ты просто как ребёнок, даже покраснел весь, несмотря на свою бронзовую кожу. Вот оно хвалёное индийское философское отношение ко всему! — Фелис вскинула руки к небу, но, однако, не обернулась.

— Знаешь, получается, что любовь стоит выше любой философии, даже если эта философия на ней и основана. Так ты действительно обиделась? — теперь нотки обиды слышались уже в голосе Раджана.

— Ха, он ещё спрашивает! Конечно, обиделась, притом настолько сильно, что искупить обиду ты сможешь только, — она задумалась, как бы выбирая страшную куру, потом вдруг резко обернулась и, поднявшись на мыски, клюнула оторопевшего Раджана в губы, — поцелуем! — закончила она и бросилась бежать по пирсу, заливаясь звонким смехом.

— Ах ты притворщица, вот догоню и заставлю тебя извиняться, — крикнул Раджан, срываясь с места вслед за своей подругой, оставив валяться недописанный портрет и краски, — не даром имя твоё означает тигрица!

— Если ты думаешь, что первый заметил это, то очень сильно ошибаешься! — Крикнула та, резко останавливаясь и нагибаясь, так что разогнавшийся Раджан пролетел мимо. Поймав рукой лишь воздух. — Вот только переводят они его, как киска.

— Кто это тебя так называет?! — выпалил мгновенно помрачневший Раджан.

— Так меня называет… — нарочно медленно, растягивая слова, произнесла Фелис, — мой любимый… — тут она сделала значительную паузу, и на всякий случай отошла на несколько шагов назад, так как Раджан уже начал сжимать кулаки, — папочка. — Закончила она, проглотив окончание слова, и снова рассмеялась. Когда же поток смеха понемногу иссяк, Фелис наконец-то взглянула на своего любимого, побитый вид которого снова её развеселил. — Нет, Радж, какой же ты всё-таки ревнивый, я просто не могу, — с трудом сдерживая смех и слёзы, проговорила она, — ты ревнуешь меня буквально ко всему, что движется и даже что не движется, неужели ты считаешь меня настолько извращенной?

— Положим, ты тоже ревнуешь меня к собственному портрету, — наконец-то вставил слово Ражан.

— Имею законное право! — Ничуть не смутившись, парировала Фелис. — В твоих умелых руках моё изображение становится, намного прекраснее, чище, возвышенней, чем оригинал. Есть от чего прийти в возмущение, мне даже иногда завидно становится, что это я живая Фелис, а не та анупамсундарта, краса ненаглядная с безжизненного листа бумаги. Тогда как ты, Радж, единственный и неповторимый, и никого другого мне не надо.

— Ты слишком меня перехваливаешь, создать красу ненаглядную мне пока не под силу, у меня нет нескольких веков опыта, что были даны в распоряжение древним мастерам, чьи работы, увы, до нас не дошли.

— Ну вот, я как всегда права! Ты цепляешься за любое слово, чтобы перевести разговор на свою живопись. Я вообще не понимаю, с чего это ты выбрал меня моделью для своей будущей великой картины, я же вовсе не индуска.

— Истинная красота не имеет национальности, но раз уж на то пошло, твоё средиземноморское лицо, столь странное для дочери страны свободы, — «свободы» он произнёс с некоторой иронией в голосе, — в сочетании с крепким и одновременно гибким телом северянки подходят мне как нельзя лучше.

— Ну, что касается моей средиземноморской внешности, то ты прекрасно знаешь, что моя мать была родом с Балкан. Отец любил её без памяти, а эта гурия-фурия вышла за него только ради денег, а после моего рождения сразу затребовала развод, притом хотела оставить меня себе, но отец от неё откупился, так я и выросла папиной дочкой.

— Не очень-то ты почтительна к своей матери, — покачал головой Раджан, — ведь именно она подарила тебе свою красоту.

— Зато характер у меня папин! И любить я всегда буду человека, а не деньги, не будь я Фелис Стомберг, так что ты, Радж, от меня не откупишься даже своими картинами. — Она запечатлела на его губах долгий поцелуй, для чего потребовалось напрячь всю силу обеих рук, чтобы склонить непокорную голову к себе. Когда же она, наконец, отстранилась, чтобы перевести дыхание, то спросила, нежно проводя кончиками пальцев по щекам, шее и груди любимого. — Теперь ты тоже будешь меня ревновать?

— Именно теперь и буду, и намного больше, чем раньше, — улыбнулся Раджан, — именно такую я не хочу тебя потерять, — прошептал он, приподнимая Фелис и ища губами её губы.

— Подожди, — она проворно выскользнула из его объятий, — мы тут разговорились, а ты так и не показал, что у тебя получилось с портретом, я хочу лицезреть свою главную конкурентку!

— У тебя не может быть конкуренток, любимая!

— А вот это мы сейчас и проверим! — Откликнулась та, подбегая к месту, где остался лежать планшет с портретом, — Ну вот, что и требовалось доказать! Ведь это же не я! Раджан, дорогой, ну разве у меня такое ослепительно-золотое тело, и эти ярко-зелёные глаза, откуда они?! Нет, ты решительно любишь двух женщин, меня и ту, что сидит в твоём воображении, а может быть даже только одну, — Фелис снова надула губки, но на этот раз трюк не удался, так как Раджан спокойно подошёл, поцеловал сначала эти самые губы, потом глаза и возвышенно произнёс:

— Когда в твоих глазах светится любовь, они начинают гореть непонятным мистическим огнём, правда, ты не можешь этого видеть, так как в такие моменты тебе не до зеркала, тогда твои очи напоминают два изумруда…

— Во-во, как гипнотизирующий взгляд самой коварной змеи, спасибо, Раджан! — Вставила реплику Фелис, но тот этого, казалось, даже не заметил и спокойно продолжал всё с тем же пафосом:

— В твоих глазах тогда сосредоточена вся зелень травы и листвы деревьев, зелень морских волн, когда сквозь них светит живительное солнце, это светится жизнь, которая и есть любовь! Когда же ты гневаешься, глаза становятся серо-стальными и блестят, так остриё жертвенного ножа, занесённого над бессильным ягнёнком. В этом сером цвете проглядывает и алая кровь жертвы, которая скоро прольётся, и синева неба, которую она уже больше никогда не увидит, и бледно жёлтый свет луны, скорбящей о страданиях, но ничего не способной сделать. Я не люблю твоих серых глаз, так пусть же они вечно будут дарить жизнь и любовь.

— Так значит, ты хочешь, чтобы я дарила любовь всем? Что-то ты очень непостоянен в своей ревности, мой дорогой философ.

— Не ты, но твой портрет, пусть он вещает всему миру о твоей любви, ибо мир, потерявший веру в любовь, не сможет долго существовать. Ты же будешь принадлежать лишь мне, как и сама того желаешь.

— Какой же ты всё-таки эгоист, несмотря на то, что ты философ и йог, впрочем, любовь всегда эгоистична, и не мне тебя порицать. — Фелис подошла к парапету, на котором до того сидела и уставилась на море. — Кстати о йогах, ведь они же вроде не боятся холода, тогда почему я ещё ни разу в этом году не видела тебя купающимся?! Вон, например, молодой человек, явно не йог, а уже более получаса не выходит на берег.

В море и вправду виднелась чёрная голова и руки пловца. Мощными движениями он загребал воду и буквально за несколько минут исчез из виду в открытом океане, только иногда на гребне очередной волны мелькала чёрная точка и вновь пропадала.

— Бесстрашный пловец, настоящий мужчина, — тараторила с явным восхищением Фелис,

— И как он только не боится плавать в открытом океане, ведь там же могут быть акулы.

— Какие акулы в наше время, дорогая, опомнись, — с саркастической усмешкой заметил подошедший Раджан, обнимая Фелис сзади за плечи, — к тому же, против случайных акул и других больших рыб бухта защищена слабым шоковым силовым полем…

— Ты просто завидуешь и снова ревнуешь, дорогой, — парировала Фелис, — ведь сам— то так не можешь. С другой стороны, ты прекрасно знаешь, что на зиму генераторы поля сокращают в числе и подтаскивают поближе, чтобы сэкономить энергию, а этот парень плавает далеко за пределами поля. К тому же он плавает не в мелкой бухте с тёплой, прогретой солнцем водичкой, а в открытом море, где злобствует холодное течение, тогда как ты со своим хвалёным самоконтролем и самовнушением не окунулся даже здесь. Никакие отговорки о том, что ты не любишь солёной воды, не принимаются, ты просто трусишь!

— Ах, я трушу?! Ну смотри! — Раджан отступил на несколько шагов и с разбегу рыбкой нырнул в воду, даже не касаясь парапета, прямо как был в белых шароварах. Несколько секунд было видно, как он старается уйти на глубину, но раздувшиеся штаны ему явно мешали. Тогда он резким движением сбросил их, выпустив при этом множество пузырей воздуха, среди которых исчезло его тёмное тело. Фелис смеялась почти минуту, наблюдая, как эта тряпка, пропитавшись водой и потеряв запас плавучести, пошла на дно, ей было очень интересно, как же Раджан пойдёт в город в одних широких трусах. Придётся ему снова нырять и доставать свою одежду, а тут почти десять метров глубины. Когда же пошла третья минута, а Раджан всё не появлялся на поверхности, Фелис начала беспокоится, хотела звать кого-нибудь на помощь, но кроме неё, мужчины, скрывшегося за горизонтом, да маленькой девочки, плескавшейся на мелководье, видимо пришедшей вместе с мужчиной, никого не было видно. Фелис сама неплохо плавала, но нырять с трёхметровой высоты на десять метров, а потом искать на глубине тело любимого она не решалась. На исходе пятой минуты, её охватило отчаяние, она дико закричала, слёзы сами собой брызнули из глаз, а руки в нервном движении смяли и разорвали соломенную шляпку. Фелис не выдержала и, не преставая кричать, забралась на парапет и прыгнула ногами вниз в ближайшую волну. Тут же её, разогретую на солнце, сдавил обруч холода, но почти сразу отпустил, так как она начала энергично выдыхать воздух и загребать руками, чтобы скорее оказаться на дне, где предположительно покоился Раджан. Она не открывала глаз, дабы как можно дольше не увидеть его тела, потому, холодные руки, внезапно обвившие её за талию, и холодные губы, впившиеся в неё поцелуем, оказались такой неожиданностью, что она мгновенно потеряла сознание, решив что уже умерла. Очнулась Фелис оттого, что кто-то несколько раз энергично, но предельно ласково и осторожно ударил её по щеке, ещё не веря в то, что произошло. Не поверила она и тогда, когда, открыв глаза, увидела лицо смеющегося

Раджана, услышала этот смех. Только незнакомый, но такой узнаваемый запах соли в сочетании с его телом окончательно привёл её в чувства.

— Йог, чёртов! — Выдохнула, наконец, она, резко вырываясь из его объятий и направляясь к берегу, чтобы хоть немного согреться, так как руки Раджана продолжали быть страшно холодными после длительного пребывания на глубине.

— Не всё же тебе надо мной издеваться! — Весело крикнул ей в след Раджан и тоже поплыл, пытаясь настичь Фелис. Но та, казалось, его не замечала и на большой скорости приближалась к берегу, опередив Раджана на несколько метров.

Выйдя на берег, она без сил опустилась на песок и снова заплакала, а может быть это просто капельки солёной воды скатывались с её ресниц. Метрах в двадцати от неё резвилась абсолютно голенькая девочка лет трёх, не старше. Она занималась тем, что заходила в море по пояс, ловила набегающую волну и вместе с ней выкатывалась на песок, оглушительно при этом хохоча. Вышедший на берег вторым, посрамлённый в заплыве Раджан попытался было устроится рядом с Фелис, но та резко встала и подошла к девочке. И когда та, в очередной раз выкатившись на берег, развалилась на тёплом песке, спросила, не очень-то надеясь получить ответ от такой крошки:

— Ты такая смелая девочка, как тебя зовут?

— Натали, — прозвучал звонкий детский голос, — папа говорит, что так звали мою маму, а я тоже назову свою дочку Натали.

— А ты не боишься утонуть в таких высоких волнах, Натали? — продолжила разговор Фелис, просто так, чтобы не возвращаться к Раджану, который демонстративно отвернулся, также всем видом показывая обиду.

— Нет, не боюсь! Море любит смелых и добрых, так говорит папа. —Девочка немного промолчала, а потом продолжила. — Вы так сильно кричали, потому что боялись, что ваш жених утонул, да? Не надо было бояться, он художник, а значит добрый и очень смелый!

— С чего ты взяла, что он мой жених, — рассмеялась Фелис.

— Но ведь я же видела, как вы целовались на причале.

— Ничего-то ты ещё не понимаешь, Натали, поцелуи обычно ничего не значат…

— А вот и понимаю! — Ответила девочка полным уверенности в собственной правоте голосом. — Папа говорит, что я очень умная!

— И как твой папа не боится оставлять такую умную девочку одну? Ведь это он уплыл далеко в море? — Натали кивнула, и Фелис продолжила. — Ведь тебя может кто-нибудь украсть, или, может быть, твой папа о тебе не заботится?

— Мой папа меня очень любит! Он самый лучший папа на свете! — Выпалила Натали, казалось, сейчас у неё из глаз брызнут слёзы, но она так и не заплакала. — А если кто-то захочет меня украсть, я выбью ему все зубы, исцарапаю лицо и откушу пальцы! — Заявила девочка, мгновенно развеселившись и представив, как она будет это делать, впрочем, зубы и ноготки у неё действительно были острые.

— Вон, подплывает мой папа, хотите, я вас познакомлю? — Вдруг спросила она. — Он вам понравится.

— Да нет, лучше не надо…

— А! Ваш жених будет ревновать! Я бы тоже ревновала на его месте, вы такая красивая, я тоже буду красивой, когда вырасту!

— Всё-то ты знаешь, — снова рассмеялась Фелис, — ладно, беги встречай своего папу, а я пойду к своему жениху, чтобы он не ревновал. — И, хохоча во всё горло, она действительно направилась к хмурому Раджану, который уже раскаялся в своей глупой шутке и теперь только и ждал момента для примирения, уставившись в песок тяжёлым взглядом. Фелис подобралась к нему сзади на цыпочках, обвила руками мощную шею и поцеловала в плечо, в знак того, что всё забыто.

— Это что, Иудин поцелуй? — Спросил Раджан, не поворачивая головы — он обычно пользовался терминологией той культуры, с представителями которой общался, и Фелис всё чаще и чаще поражалась его безграничным энциклопедическим познаниям — на что она перегнулась через него и поцеловала уже в губы, запрокинув голову любимого на себя.

— Нет, это два Иудиных поцелуя, а это все три отречения Петра, а это тебе за Брахму и Мохини, — продолжала она, целуя его снова и снова, — надеюсь, ты не забыл эту легенду и помнишь, что бывает, если отвергают женщину?

— Нет, не забыл, — наконец-то рассмеялся Раджан, — и ни за что не желаю повторить участь Брахмы. — Сказал он, покрывая поцелуями и её лицо. — Так значит, ты уже не сердишься?

— Сержусь, потому что очень тебя люблю, Радж, и не могу без тебя. Ведь ты же знаешь, как я дорожу твоей жизнью, не стоило меня так пугать!

— Ладно, больше не буду! Только сейчас сбегаю, достану со дна свои утопшие штаны, чтобы не возвращаться в город голым.

— Нет! Я тебя не отпущу! Лучше довезу в машине до самого дома, но вот сбегать и забрать портрет, а заодно и мои вещи я тебе разрешаю. А то солнце уже высоко, пляж оживает, и портрет может кто-нибудь украсть. — Раджан убежал, весело поднимая ногами облачка песка, а Фелис растянулась на песке, с интересом наблюдая за выходившим из воды мужчиной. Это оказался совсем молодой парень, лет двадцати двух-двадцати трёх, если ростом он почти равнялся Раджану, то в фигуре явно проигрывал. Он казался скорее тощим, чем стройным и мускулистым с не очень широкими плечами и грудью, и было очень странно, как он мог так быстро и долго плавать, притом в холодной океанской воде. Тёмные мокрые его волосы, казавшиеся почти чёрными в ярком солнечном свете, спадали на плечи, липли к шее и спине, почти достигая лопаток. С аккуратных усиков и бородки длиной не более сантиметра стекала вода. Видно было, что он порядком продрог, так как вся его загорелая кожа пошла пупырышками, хотя и не подавал виду. Девочка с криком «Папа!» бросилась к нему, и он с неожиданной лёгкостью подхватил её набегу и одним движением водрузил себе на плечо, направившись к месту, где лежала их одежда.

Когда они проходили мимо Фелис, она расслышала, как Натали, наклонившись к уху своего папы, проговорила неожиданно громко:

— А что ты подаришь мне завтра на женский праздник?

— Рожок клубничного мороженного в три килограмма весом с дольками ананаса и банана тебя устроит? — спросил тот, улыбнувшись лишь кончиками губ. «Совсем не по-американски,» — отметила про себя Фелис.

— А я не простужусь? — Деловито осведомилась девочка.

— Конечно же нет, и ты прекрасно об этом знаешь!

— Ура! — Натали чмокнула отца в щёку, соскользнула с плеча и бросилась вперёд, чтобы первой успеть к единственному полотенцу. Дальше наблюдать счастливую семью Фелис не пришлось, так как подкравшийся сзади Раджан набросил ей на голову её собственное длинное платье, сшитое, в отличии от легкомысленного купальника, в полном соответствии с модой.

— Что, на молоденьких парней с маленькими дочками потянуло? А я старик тебе уже и не нужен стал?

— Да что ты, Радж, конечно нужен, лучше скажи, что ты мне подаришь завтра к женскому празднику, если такой вообще существует?

— Существует, дорогая, только, почему-то, у вас его не празднуют, а жаль. Я сам вместе с мороженым, клубникой, ананасами и бананами тебя устрою? — Спросил Раджан, каким-то чудом слышавший весь разговор.

— А я не заболею? — Шутливо переспросила Фелис, стараясь скопировать интонацию Натали.

— Если будешь использовать подарок по назначению, то, конечно же, нет, и ты сама это прекрасно знаешь! — продолжил игру Раджан.

— Браво! — воскликнула Фелис, не решаясь воспроизвести незнакомый ей возглас, услышанный от девочки, о назначении которого она, впрочем, догадалась правильно. После этого она попыталась чмокнуть Раджана в щёку, но тот подставил губы, и пришлось ответить затяжным поцелуем, который их окончательно примирил.

Когда они уже выезжали с пляжа на серебристом форде Фелис, полностью стилизованном под спортивную модель середины двадцатого века, и даже работавшем на настоящем бензине — такая машина стоила бешеных денег, но Рен Стомберг отец Фелис мог себе позволить баловать дочь дорогими подарками — к машине подбежали два парня и начали махать руками, прося остановиться. На обоих были потёртые джинсы, непонятно, стилизация или настоящие, оба носили длинные непричёсанные волосы и были босяком. Внешность парней была настолько странной, что Фелис резко нажала на тормоз, успев, правда, проехать почти двести метров, а Раджан отметил, что если бы он не был уверен, что движение Хиппи благополучно закончилось почти век назад, а в начале двадцать первого века так и не смогло возродиться, то принял бы парней именно за хиппи.

— Вы Раджан? — Спросил первый подбежавший к машине, как только он смог отдышаться.

— Да я, а что вас интересует?

— Вы читали лекцию о древней индийской культуре и о современной роли Индии в Восточном Альянсе в Чикагском университете месяц назад, так?

— Так, но вряд ли вы сами были на той лекции, — улыбнылся Раджан, скользнув взглядом по одежде парня и решив, что джинсовому костюму, в который тот одет действительно не менее тридцати лет.

— Конечно не был, это же университет для детей миллионеров, сенаторов и других видных деятелей, но об этой лекции много писали в газетах и если хотя бы половина того, что написано там правда, то, могу поспорить, у вас осталось от неё не самое приятное впечатление.

Да Раджан помнил, как после получасового доклада, когда наступило время вопросов из зала, его завалили вопросами типа: «А правда ли, что женщины Индии должны ходить в чадре и парандже?», «А не стали ли по улицам индийских городов разгуливать медведи, после того, как часть сибирских территорий присоединились к Восточному Альянсу?», «А правда ли, что для казни недовольных правительством йогов использовали молекулярные дезинтеграторы, так как из любых мест заключения они выбирались за считанные секунды, а другие способы умерщвления на них не действовали?». Было ещё много подобных глупых вопросов, которые если и не показывали низкий уровень информированности американской молодёжи, то уж точно свидетельствовали о намеренной провокации рассчитанной на то, чтобы сконфузить заезжего лектора. Если о значении индийского сари и отличии его от атрибутики женского костюма мусульманских стран Раджан мог ещё рассказывать спокойно, тоном наставника, просвещающего чуть менее осведомлённых друзей, то остальные действительно вывели его из себя. Раджан открытым текстом назвал их глупостью и провокацией и покинул ораторский подиум под свистки из зала.

После лекции у него действительно сложилось весьма неприятное впечатление об американском студенчестве, верящем любой антивосточной пропаганде, что обильно сочится из всех средств массовой информации, которые контролировались монополией «Галакси Ньюз», а значит напрямую государством в обход всех законов о свободе слова и праве на достоверную информацию. Говорят, подобная же ситуация была век назад, когда мир также был двуполярным, а «Империей Зла» являлся Советский Союз. Теперь, после того, как история совершила очередной виток, роль противовеса и, следовательно, козла отпущения досталась коммунистическому Китаю и лояльному к нему Восточному Альянсу. А вот про русских, потерявших более половины своих территорий, никто уже и не вспоминал, несмотря на то, что ядерный потенциал страны был всё ещё очень велик. Растроганный воспоминаниями месячной давности, Раджан с интересом взглянул на парня и спросил:

— А вы хотите что-то предложить?

— Да, мы хотим исправить то впечатление, что сложилось у вас о нашей молодёжи и приглашаем вас присутствовать на студенческом митинге «Против ядерной смерти» в этот понедельник на рассвете в долине около голливудского холма. Вы не пожалеете, обещаем вам.

— Хорошо, я прибуду!

— Отлично, значит, договорились, мы вас встретим, только там будет много народу и около километра вам придётся идти пешком, оставив машину в городе, это вас не затруднит?

— Да нет, лёгкая прогулка никогда не помешает, пока! — Фелис и Раджан крепко пожали руки парня и его молчаливого товарища и почти сразу забыли об этом разговоре, поглощённые друг другом.

Глава 2

Коридор повернул направо и упёрся в высокую двустворчатую дверь, отделанную под чёрное дерево, хотя он прекрасно знал, что она выполнена из армированного пластика, способного выдержать взрыв фугаса массой в несколько килограммов. У двери стояли двое охранников не менее двух метров ростом каждый и почти такие же в плечах с одинаковыми бесстрастными лицами. «Клонирует их шеф что ли?» — мелькнула и тут же пропала мысль, которая приходила к нему в голову всякий раз, когда он сталкивался с обслуживающим персоналом босса. Охранники, ещё издали просканировав его бедж генерального директора, теперь приветственно кивнули и с чувством собственной значимости распахнули обе створки двери, больше похожей, несмотря на свою роскошную отделку, на ангарные ворота, тут же захлопнув их, как только он переступил порог. За дверью оказался ещё один коридор длиной почти пятьдесят метров, также упиравшийся в чуть меньшую по размерам чёрную дверь, у которой уже не было охраны. Теперь приходилось идти уже не по шершавым пластинам звукопоглощающего пластика, а по настоящему ковру, в высоком ворсе которого ноги утопали почти по щиколотку. Правая же стена коридора была стилизована под колоннаду, причём настолько удачно, что, казалось, идёшь по открытой галерее, несмотря на то, что за стеной находилось ещё множество стен и комнат.

Античная культура всегда была страстью его босса, и в своём подражании тот часто доходил, чуть ли не до абсурда, без зазрения совести смешивая греческие, римские и даже восточные элементы, не особо заботясь о полноте картины. Так и сейчас, пёстрый пушистый ковёр, строгая дорическая колоннада и фрески по левой стене не очень-то вязались вместе. «Чёрт, уж лучше бы средневековые каменные плиты под ногами и факелы на стенах! — про себя выругался он, очередной раз скользнув ботинком по ковровому ворсу, — А то от полосок псевдосолнечного света на полу в глазах рябит.» Так, прикрывая глаза от излишне ярких лучей, он быстро дошёл до двери, привычным движением распахнул её, отодвинул тонкую шёлковую занавесь, загораживающую проём и попал в святая святых — в личные апартаменты босса.

Комната президента корпорации «Дженерал Электроникс» была не очень большой, но, тем не менее, выдержанной всё в том же антично-восточном стиле. Углы стен украшали причудливые коринфские капительки, которые состояли не только из классических мраморных цветов и листьев, но также содержали фигурки обнажённых людей. Всё это переплеталось иногда столь откровенно и вызывающе, что некоторые, имевшие доступ в эту комнату, за глаза называли президента сексуально-озабоченным и чуть ли не извращенцем, хотя он сам считал себя истинным ценителем человеческой красоты. Потолок представлял собой купол, расписанный фресками из греческого эпоса. Тут хозяин тоже остался верен своей любви к эросу, потому все сюжеты были соответствующими, и оплодотворение Данаи золотым дождём был из них наиболее целомудренным. Сам президент в одежде напоминающей нечто среднее между греческой хламидой и римской тогой возлежал на жёстком золотом ложе, за низеньким столиком, уставленным фруктами и амфорами с вином. Совсем уж не к месту, рядом с ложем стоял кальян, наверняка заправленный гашишем. Президент — ещё не старый человек лет шестидесяти пяти, но достаточно толстый, с отвислыми щеками и оливковым венком на абсолютно лысой голове — закрыв глаза, потягивал янтарное вино из хрустального кубка, не обращая на вошедшего никакого внимания, казалось, он его вовсе не заметил. Тот, постояв несколько минут, предупредительно кашлянул, и только тогда президент открыл глаза, и улыбнулся, глядя на него сквозь переливающееся золотом вино.

— Привет, Гарри! Пришёл разделить мою скромную трапезу, или по делу? Да ты не стой в проходе, как неродной, ложись напротив, тут как раз ложе свободно, выпей божественного напитка, а там и разговор пойдёт, как подобает. — Он сделал приглашающий жест рукой и наполнил ещё один кубок, но тот, кого он назвал Гарри, и не думал двигаться.

— Господин президент, я явился к Вам по чрезвычайно важному делу, не требующему отлагательства, и останусь здесь стоять, пока Вы не соблаговолите меня выслушать.

— Да брось ты, Гарри, какие могут быть важные дела в воскресенье утром, если не хочешь ложиться, то садись, выпьем за нашу дружбу, а потом поговорим о том, что у тебя там стряслось.

— И всё-таки я настаиваю на том, что дело очень важное, притом касается оно не меня лично, а всей нашей компании, а значит в первую очередь Вас, господин президент.

— Гарри-Гарри, похоже, твой карьеризм и вечная гонка за лидером, убили в тебе

человека. Это очень не хорошо, Гарри, это погубит тебя окончательно. Твой старый друг предлагает тебе выпить за дружбу (а ведь ничего более святого, чем дружба нет на свете), а ты всё о делах. Садись, тебе говорят. — Подождав, пока Гарри, скинув ботинки, устроится по другую сторону стола, не прикасаясь, однако, к вину и фруктам, он продолжил. — Я ведь знаю тебя не один десяток лет, так же, как и ты меня, и успел тебя за это время основательно изучить. Какое бы срочное ни было дело, ты накинул на выполнение его ещё пару часов, отлично зная, что без трапезы я тебя не отпущу. — Он пренебрежительно махнул рукой, в ответ на вялый протестующий жест Гарри и спокойно мелкими глотками продолжил пить вино. Гарри был высоким худощавым мужчиной и являл собой полную противоположность своему боссу, которого он был моложе всего на пару лет. Насколько один был порывист и экспрессивен, настолько другой был флегматичен и неповоротлив. Сейчас же один медленно, закрыв глаза, потягивал вино, а другой нервно теребил пуговицы на костюме и в который раз поправлял идеально повязанный галстук, чувствуя себя нелепо в своей современной одежде среди всего этого великолепия с претензией на древность. Когда Гарри осознал, что выглядит со стороны смешно, он машинально взял из вазы на столе виноградную гроздь и начал одну за другой отправлять тугие крупные ягоды в рот, совершенно не различая их вкуса, а только чтобы хоть чем-то занять руки. Потом, отыскав среди глиняных амфор и кратеров, непонятно каким образом там оказавшийся, стеклянный графинчик с прозрачной жидкостью, плеснул себе в кубок и одним движением опрокинул в себя. Вместо воды там оказался неразбавленный джин — весьма странный напиток для патрицианской трапезы босса.

Даже не поморщившись, Гарри проглотил жгучую жидкость и воззрился на начальника, который поставил кубок на стол, вытер губы тыльной стороной ладони улыбнулся и произнёс:

— Ну вот, Гарри, в который раз моя взяла, всё-таки ты со мною позавтракал, а теперь говори, то, что хотел. — Гарри открыл, было, рот, но босс снова прервал его. — Подожди! Только без всяких там обращений, типа «Господин президент» или «Босс», мы ведь с тобой старые друзья и беседуем по душам за чаркой доброго вина. А может быть, ты настолько уже заработался, что и имя моё забыл, а, Гарри?

— Нет, Дик, я ничего никогда не забываю! А вот ты, похоже, многое успел запамятовать! — Голос Гарри звучал раздражённо, поведение президента явно не вписывалось в ту схему, что он разработал на сегодня. — В своём увлечении стариной, в своём пошлом преклонении перед животным сексом, гордо именуемым тобой Эрос, ты забыл, в какое время ты живёшь. Ты забыл, где ты живёшь, своим беспрестанным сладострастием и чревоугодием ты предаешь не только нашу компанию, но и Америку!..

— Стоп, стоп, стоп! Ты что это меня, хочешь устыдить, или даже оскорбить? Типа, разжирел старый хрен на чужом труде, а теперь под старость лет дальше стен своей комнаты не видит, так что ли? Между прочим, что касается Эроса (во всех его пониманиях), то это я любил всю свою жизнь! Даже наши знакомые девушки всегда выбирали меня, несмотря на то, что я был полный и облысел уже в двадцать лет, а всё потому, что ты, увлечённый карьерой, просто их не замечал, всё пытался меня догнать по служебной лестнице. Так что, под старость лет взревновал?

— Оставь, Дик! Ты же прекрасно знаешь, что нет! Ни к твоим женщинам, ни к должностям у меня никогда не было зависти, разве что гордость за удачи старшего товарища и здоровое желание быть достойным твоей дружбы. А вот что касается работы и карьеры, ты прав. Я всегда радел за то, что чем выше должность и зарплата человека, тем ответственней он должен быть и тем большую работу выполнять. Я всегда требовал понимания этого от своих подчинённых и в результате, кабинет, отдел, филиал под моим руководством становился примером идеально работающей структуры для всей корпорации. И я думал, что не тебе, моему бессменному начальнику и другу детства придётся всё это объяснять, так нет же, приходится. — Гарри безнадёжно махнул рукой, и хлебнул джина прямо из горлышка графина под одобрительным взглядом босса.

— Ну ладно, Гарри. Оставим в стороне наши личные пристрастия, достоинства и недостатки и поговорим, наконец, о деле, ведь за этим ты сюда пришёл, а от моего старческого брюзжания совсем голову потерял. Итак, что же у нас такое стряслось, касающееся нашей корпорации, что ты, презрев все людские и божеские законы, поправ конституционное право на личную жизнь, буквально влетаешь в дом к своему начальнику утором в воскресение, вытаскиваешь его из-за стола и требуешь немедленного разговора. — Президент потянулся на своём ложе, как ленивый откормленный кот, и уставился на собеседника, хитро щуря глаза, ещё больше походя при этом на кота. — Что, уже стыдно становится за своё поведение? Что, нет?! Вот и всегда у тебя так, в делах ты гений, стратег и тактик, а об этической стороне своих действий ты и не задумываешься, впрочем, именно эти качества я в тебе всегда и ценил. Ну говори, что молчишь.

— Слушай, Ричард, после всех этих словесных прелюдий, я даже и не знаю, с чего начать разговор. В общем-то, хочу задать тебе один простой вопрос. Ты давно смотрел в окно?

— Не помню, Гарри, честно не помню, но раз уж ты так просишь, давай посмотрим вместе. — Он с неожиданным для своей комплекции проворством подскочил к окну и резким движением распахнул шёлковые занавески, впуская в комнату тёплый ветерок, сразу наполнивший помещение свежестью моря, ароматом цветущего сада и ещё чем— то. За окном, искрясь в лучах утреннего солнца, расстилалось море. Сотни белоснежных парусов меленьких рыбацких лодок покрывали его поверхность, словно крылья чаек, которые также в большом количестве носились над водой. Лениво шумел прибой, плещась между крупными камнями, устилающими берег, резко поднимавшийся в гору, на которой террасами раскинулись виноградники, оливковые и апельсиновые сады, среди деревьев которых копошились чёрные фигурки рабов. А на самом верху ровными аллеями и затейливыми сквериками, окружающими фонтаны, устремлялись к небу гордые длинноигольчатые сосны и стройные кипарисы. Под самым окном виднелся мраморный портик входа, от него вниз спускалась широкая полукруглая лестница, половину ступенек которой занимали одетые в непонятное рваньё нищие плебеи, ожидающие милостыни или каких-либо поручений от своего патрона. Гарри минуты две тупо глядел вниз, потом расхохотался, одновременно с Ричардом. Так они смеялись ещё несколько минут, пока Гарри, наконец, смог заговорить.

— Чёрт, Дик! Который раз уж ты кидаешь меня своими голограммами, я уже со счёта сбился. Ты же ещё в колледже любил так шутить.

— Да, было дело, — мечтательно улыбнулся президент, а потом я по протекции отца пошёл работать в «Дженерал Электроникс» и со временем смог создать отдельный

филиал микроэлектроники и голографических проекторов, который ты, кстати, сейчас и возглавляешь. Ну ладно, пошутили и хватит, — он щёлкнул пальцами и тут же обстановка за окном мгновенно сменилась, вместе с запахом, он был сухой с лёгким привкусом гари, и в самом воздухе, казалось, висело напряжение и беспокойство, в отличие от ленивой безмятежности предыдущего пейзажа. Теперь это была улица, застроенная четырёхэтажными похожими друг на друга домами, сразу узнавался один из деловых кварталов Лос-Анджелеса. Довольно широкая улица была запружена машинами, которые толпились даже на тротуарах, заставляя редких пешеходов совершать замысловатые манёвры. Несколько светофоров тупо мигали всеми тремя цветами, однако, их мигание игнорировалось практически всеми водителями, застрявшими в безнадёжной пробке. Десяток регулировщиков пытались наладить движение, но их усилия давали не больше результатов, чем мигание светофоров. Тут к ним на помощь откуда-то снизу выскочило ещё с десяток полицейских, но даже их помощь оказалась малоэффективной, и машины ползли в нужном им направлении со скоростью черепахи, оглашая окрестности какофонией сирен и клаксонов.

— Камеры расположены прямо на департаменте полиции, я прав? Оригинально! Я всегда знал, что ты очень большой шутник, Дик. А ведь это всё незаконно.

— Конечно незаконно, но в этом то вся и прелесть. Ты тоже как всегда в своём репертуаре, угадываешь место с одного взгляда, могу поспорить, что ты и местоположение той античной виллы определил бы безошибочно, не будь это целиком компьютерный муляж. Но с другой стороны всё это всего лишь издержки служебного положения, а соответствующее положение мы с тобой занимаем именно благодаря правильному использованию собственных способностей, разве я не прав? Ну ладно, пойдём присадим и всё обсудим, разговор действительно намечается серьёзный, а к моим шуточкам, думаю, ты уже успел привыкнуть за долгие-то годы дружбы.

Пока они наслаждались разнообразными видами за окном, комната успела значительно видоизмениться, теперь это была уже не роскошная загородная резиденция богатого римского патриция, погрязшего в роскоши и пороках. Сейчас они находились в кабинете делового человека образца середины двадцать первого столетия. Жёсткие золотые ложа превратились в два кресла, внешне напоминающих авиационные и потому кажущиеся очень неудобными, на самом же деле они были способны подстраиваться под любое положение тела хозяина, обеспечивая максимум комфорта. Занавески на «окнах» сменили жалюзи, плотно сомкнутые пластины которых надёжно отгораживали кабинет от внешнего мира. Не было больше и белых колонн по углам с непристойными капителями, они вдруг стали вертикальными софитами и наполняли теперь комнату приятным голубовато-зеленым светом. Точно такой же свет струился и со сферического потолка, на котором, естественно, больше не было никаких фресок. Когда они подошли к креслам, крепкая седовласая женщина в чёрном платье — не то служанка, не то секретарша — как раз убирала со стола, мгновенно переставшего быть обеденным, посуду, переставляя её на специальную тележку. «А вот несколько минут назад обязательно была бы длинноногая полногрудая гречанка или эфиопка, « — как-то автоматически подумал Гарри, присаживаясь в кресле, которое тут же нежно обняло его, совсем, как только что представленная в воображении молодая служанка. Подобные метаморфозы он наблюдал уже десятки раз, но всегда ему становилось не по себе.

— Итак, Гарри, мы посмотрели в окно, о чём же ты хочешь продолжить?

— Да, мы увидели там именно то, на что я хотел бы обратить твоё внимание, Ричард. Даже сегодня утром, направляясь к тебе, я пол часа простоял в пробке, хотя выбирал достаточно спокойные улицы. А вот заяви нам кто-нибудь об этом десять лет назад, да мы бы ему в лицо рассмеялись. А всё почему, потому что тогда на улицах всех больших городов, а в первую очередь в Лос-Анджелесе, стояла система навигации, разработанная нашей компанией. Благодаря ней, любая машина получала полную информацию о состоянии улицы на выбранном маршруте движения, а также оперативные советы о скорости, которой следует придерживаться, чтобы попасть в зелёную волну светофоров (их тогда все уже начали считать пережитком дорожного регулирования), о возможном изменении маршрута, если впереди была опасность затора. Система работала безупречно, принося автолюбителям облегчение, а нашей компании немалую прибыль от её использования и усовершенствования.

— Да. Я это прекрасно знаю, так как у истоков разработки этой глобальной системы стоял ещё мой отец, а внедрять её и приспосабливать к нуждам большого города, а также к автомобилям пришлось уже нам с тобой. Но, пожалуйста, развивай свою мысль дальше, не обращай внимания на мои замечания.

— Так вот, как ты помнишь, мы уже замахивались, чуть ли не на внедрение всеобщей навигационной системы для всех магистралей континента с использованием, как локальных датчиков, так и спутникового контроля. Была даже создана экспериментальная трасса Лос-Анджелес — Сан-Франциско, которая на практике показала, что по нашим дорогам после небольшой их модернизации можно передвигаться со скоростями свыше двухсот миль в час. Мы открывали новые горизонты для автомобильной промышленности, не за горами было создание новых сверхскоростных грузовиков, призванных разгрузить железные дороги, которые уже не справлялись с объёмами перевозок. А потом проект был закрыт, прекращён приказом сверху, налогоплательщикам, видите ли, показалось, что это — слежка, а значит прямое нарушение их прав и свобод. Потом были демонтированы навигационные системы Лос-Анджелеса под предлогом переустройства города, а в последствии они так и не были восстановлены, так как их использование призналось нерентабельным в условиях новой, а точнее древней, планировки города. Теперь же, после того как пришла эта сумасшедшая мода на всякую древность, мир катится в пропасть со сверхзвуковой скоростью!

— А ты следишь за модой, Гарри?! Вот уж не подумал бы… Пожалуй, я действительно отстал от жизни и надо будет напрячься, чтобы её догнать.

— Да слежу! Иначе бы я здесь не сидел. Ведь мода для меня — это не потребность каждый месяц из-за её неуловимых течений целиком менять гардероб, автопарк, причёску (заодно с цветом волос), может быть даже пол. Мода — это, прежде всего, отличный индикатор конъюнктуры рынка, которым грех не воспользоваться.

— Вот-вот, Гарри, именно чтобы иметь этот индикатор поближе к телу ты и являешься ко мне в шерстяном пиджаке с широкими карманами, узких брюках, золотой булавкой на галстуке в косую полоску и зализанными назад волосами. — Смерив шефа, до сих пор облачённого в хламиду и оливковый венок (наряд, несомненно, практичный для богатого патриция, но явно неподходящий обстановке современного офиса), сочувственным взглядом, Гарри спокойно продолжил:

— Я одеваюсь так, как требуют того партнёры по бизнесу, подчинённые, светское общество, в конце концов, — всё это помогает удачно вести дела, и ты об этом прекрасно знаешь. К тому же, пользуясь правом игнорировать твои шуточки, я продолжаю, ибо бедственное положение компании не позволяет мне долго обсуждать самого себя.

— Уже бедственное? Пол часа назад оно было серьёзным, не думал я, что события имеют тенденцию развиваться стремительно именно по воскресеньям.

— Да бедственное, а каким оно станет ещё через пол часа, я боюсь даже загадывать! Так вот, проект века, предлагавшийся нашей компанией, был закрыт, и вовремя, надо сказать, теперь из-за дурацкой моды он вообще не смог бы функционировать. Видели рекламы автомобилей последних лет? Так вот, фразы типа «No Electronics», «No Computers» там заглавные, а ведь это была ещё одна из основных статей доходов корпорации. Чёрт, они бы ещё к древнему тезису «Ролс— Ройса» вернулись. «Этот автомобиль самый дорогой и самый неэкономичный автомобиль в мире», каково, и это при современном топливном кризисе.

— По-моему, топливный кризис был решён практически полностью ещё три года назад, после установки в Тихом океане гигантской нефтяной платформы.

— Да, особенно если учесть, что это было последнее нетронутое нефтяное месторождение, а все остальные уже практически истощились. Все страны вместе с ООН стали смотреть на нас косо, после заявлений президента о том, что это месторождение будет разрабатываться исключительно США. В то время, когда у других не хватает нефти даже в качестве сырья, наши умудряются использовать её, как топливо. Ещё два века назад один русский учёный заявлял, что топить нефтью — всё равно, что топить ассигнациями, а теперь и сто долларовыми купюрами топить дешевле, но американцам на это вроде бы плевать. И что мы имеем в результате? А то, что ООН встаёт на дыбы и вводит свои экономические санкции против США. И как ты думаешь, кто попадает под них, те, кто добывает и сжигает последнюю нефть на планете, или те, кто стоит у власти и допускает расхищение природных ресурсов? Так нет же, основная тяжесть их грехов падает на нас, и теперь на экспорт мы можем поставлять только тот товар, что не превышает по качеству зарубежный, притом обязаны платить за это такие пошлины, что покупают его за рубежом лишь дураки или проамерикански настроенные диссиденты. И я не могу смотреть на то, как наши предприятия специально переоборудуются, чтобы выпускать товар низкого качества на экспорт, потому что выпускать его на сверхсовременных станках невыгодно! Ну почему же мы должны страдать из-за горстки ожиревших идиотов из Белого дома!!!

— Гарри, похоже, ты завёлся! Возьми сигару, покури, успокойся и продолжай нормально и без эмоций, как ты это делаешь всегда, — Ричард вынул из одного из невидимых ящиков стола коробку с коллекционными сигарами пододвинул её собеседнику. Проследил, чтобы тот взял одну, сам же протянул руку к кальяну, минуту побулькал водой и, снисходительно улыбаясь, наблюдая за тем, как Гарри в несколько затяжек сжигает одну дорогую сигару за другой, проговорил. — Всё нормально, экспорт действительно от нас уходит, но наша компания настолько обширна, имеет столько внутренних связей, что экономические санкции ООН лишь незначительно уменьшают наши прибыли. Ну хорошо, продолжай, вроде бы ты успокоился.

— Да, я снова спокоен. Итак, нам обрезали экспорт, но внутри страны остались такие заказчики, как армия, постоянно нуждающаяся в высокотехнологичной электронике, и авиа космическая промышленность. Так что? Один за другим следуют несколько запусков автоматических шаттлов, предназначенных для строительства первого межзвёздного корабля на орбите. И в результате все они уходят в бездну космоса, и с ними теряется связь. В НАСА говорят, что все они встали на сильно вытянутые эллиптические орбиты, сходные с орбитами комет, и первый из них сможет вернуться на Землю лишь через два века. Ни о каком спасении экипажей с Земли не может идти речи, а люди останутся живы, только если воспользуются находящимися у них на борту аппаратами погружения в анабиоз, предназначенными для межзвёздного транспорта. Что это, диверсия или халатность никто так и не выяснил, но все в один голос обвинили нашу компанию в поставках некачественной аппаратуры, хотя к программированию траектории полётов мы не имели ни малейшего отношения. В результате, после больших денежных вливаний инцидент удалось замять, но одного заказчика мы потеряли.

— Да, с шаттлами был прокол, хотя проведённое лично мною внутреннее расследование показало, что вся техника до её отправления заказчику была многократно перепроверена, и дефектов обнаружено не было. Ну ладно, продолжай, может быть, мы найдём ещё кое-что, о чём я даже и не знаю.

— Хорошо, продолжим, — Гарри выпустил несколько колец табачного дыма, откинулся в кресле поудобнее, хотя в этом не было нужды, и заговорил.

— Итак, армия. Армия — наш извечный клиент, которого мы ещё ни разу не подводили. Системы слежения, навигации, лазерного наведения — всё поставлялось нашей компанией и прекрасно себя зарекомендовало. Мы также имели касательство к разработке топливных элементов нового поколения, которые сейчас используются для питания небольших средств передвижения, на которые нельзя было установить ядерный реактор. Плюс к этому некоторые узлы нового лазерного и плазменного оружия также создавались в наших лабораториях. И, наконец, внедрение системы тотального контроля над каждой боевой единицей, возможность мгновенно связывать вместе или разделять любые воинские формирования для осуществления маневрирования — целиком наша заслуга. Всё было прекрасно, пока не начался этот чёртов проект «Волт», который контролировался напрямую министерством обороны и президентом. Теперь инвестиции потекли туда рекой, разработчикам проекта предоставлялись всевозможные льготы, давалась полная свобода действий на рынке, они в частности были освобождены от всех налогов. И этими разработчиками оказались не мы.

— Да, как только появились слухи о новом проекте, я обратился в министерство с предложением использовать нашу фирму в качестве подрядчика. Кстати, ведь именно ты вёл переговоры и помнишь, что тебе ответили?

— Помню, мне заявили, что подрядчик уже есть — никому не известная фирма «Волт— Тек», скорее всего она была создана специально для этого проекта, судя по названию. Когда же я предложил провести свободный конкурс, как того требовал закон, меня просто послали подальше, под предлогом того, что «Волт-Тек» — единственная фирма, способная справится с заданием, потому ни о каком конкурсе не может быть и речи. А аргументировалось это тем, что убежища-волты призваны укрыть народ на случай ядерной войны, потому всё электронное оборудование должно быть таким, чтобы выдержать сильные возмущения электромагнитного поля, которые неизбежно наступят при взрывах. Предлагалось использовать ламповую электронику, считалось, что все остальные фирмы просто не смогут в кратчайшие сроки переоборудоваться с производства полупроводниковой аппаратуры на ламповую технологию, тогда как «Волт-Тек» изначально была ориентирована на такое производство. Мои заявления о том, что мы вполне располагаем средствами защитить наше оборудование от мощных электромагнитных импульсов, или на основе новых материалов разработать не менее устойчивую аппаратуру, чем ламповая, но намного более дешёвую и компактную, просто проигнорировали. Тут же припомнили историю с шаттлами и указали на дверь. Это произошло почти три года тому назад, как раз тогда, когда была сооружена и нефтяная платформа. Кстати, в её строительстве также участвовала никому не известная фирма «Посейдон Оил», которая теперь стала монополистом в энергетической промышленности. И точно так же, как и в нашем случае, всех возможных подрядчиков, попросту послали, обозвав нефть стратегическим ресурсом, к которому нельзя допускать частные компании. Теперь понятно, что у нас просто не было шансов пробиться, так как вокруг этих проектов вращались огромные деньги, и никто наверху не хотел, чтобы они ушли на сторону.

Поговаривают даже, что Америка смогла опередить китайцев с установкой нефтевышки только благодаря чрезвычайно оперативной работе ЦРУ и целых бригад диверсантов.

— Ты прав, Гарри, давай выпьем за то, чтобы американские законы исполнялись не только в том случае, когда необходимо платить налоги. Или за то, чтобы в этом году к власти пришёл более лояльный нам президент. Как тебе тост? — Перебил его Дик, доставая откуда-то из стола две бутылки и две рюмки. — Тебе чего, бренди или продолжишь пить джин?

— Давай бренди, — безучастно ответил тот, протягивая руку к рюмке с коричневой жидкостью, — Выпить можно за всё, но вот толку-то… Выберут либо старого президента, либо его конкурента от республиканцев, который уже зарекомендовал себя, как непримиримый синофоб, так что подобная политика будет продолжаться в любом случае. Давай ещё по одной, за то, чтобы атомная война действительно была, и мы пострадали из-за произвола «Волт-Тек» не напрасно.

— Да, оригинальное у тебя чувство юмора, чернее некуда, но раз уж ты предлагаешь — выпьем. В любом случае мы до этой войны не доживём, а детей у нас нет, так что после нас хоть потоп, хоть ядерная зима — всё по боку.

— Если бы, если бы… Слишком большие инвестиции и льготы получает «Волт-Тек», войны ожидают всерьёз и в самом ближайшем будущем. Кстати, волтов на всех полмиллиарда человек не хватит, в построенных сейчас убежищах смогут разместиться не более ста тысяч, так что, когда приспичит, начнётся страшная дискриминация, но люди, похоже, об этом пока не догадываются и не очень-то рвутся похоронить себя под многометровой толщей камня и бетона.

— По оперативной информации волты закрываются практически сразу после сдачи в эксплуатацию, как только происходит укомплектование жителями и обслуживающим персоналом. А знаешь, Гарри, кого набивают в эти подземные казематы, как селёдок в бочки? Детей, маленьких, сопливых, кричащих по ночам «Мама-Мама». — Ричард заметно пьянел, он весь покраснел, так что стал больше похож индюка, и язык у него уже начал заплетаться, — Эти «Дети Подземелья» вырастут в полной изоляции, не приспособленные к труду, от которого отвыкнут, неспособные принимать самостоятельные решения, абсолютно не помнящие Америку, которая их спасла и одновременно предала. Ну и поделом нам! Что, ты возражаешь? Заявляешь, что их там обучат та горстка старших надзирателей? Ха, Ха и ещё раз Ха! Их поучат пару лет, может быть, пару десятков лет, а потом забьют, на это, предоставив всем самостоятельно заниматься в библиотеке Волта, в которой наверняка будет лишь незначительная часть информации о том мире, который они потеряли. А ведь волт рассчитан на очень длительное автономное существование, у этих детей успеют родиться собственные дети, а у тех ещё раз дети, кем вырастут эти люди, разумными существами, или организмами, паразитирующими на аппаратах поддерживающих их жизнедеятельность? Ты это хоть понимаешь, Гарри?!!! — Ричард перегнулся через стол и притянул к себе за лацкан пиджака своего худощавого собеседника, но тут же отпустил, залившись слезами.

— Дик, опомнись! Ты напился, как свинья, как раз в тот момент, когда мы должны всё обсудить на трезвую голову, а я чуть было не последовал твоему примеру! На вот, прими, это снимет опьянение!.. Вот, уже лучше, похоже, мы так и будем друг друга успокаивать. А теперь последуй собственному совету и выслушай меня без эмоций. Да я знаю, что запечатано уже около дюжины волтов, причём три или четыре из них на территории Калифорнии, но именно сейчас меня больше беспокоит не то, кого закрывают, а то, кто закрывает. То есть «Волт-Тек». Если бы они просто рыли свои пещеры и замуровывали там детей, я бы смирился с их конкуренцией, но они лезут на нашу территорию, причём настырно лезут! Они лезут в частный сектор, загоняют свою продукцию с претензией на древность простым людям, лишая нас доходов. И эта чёртова ничем не объяснимая мода им на руку, мне иногда кажется, что именно «Волт-Тек» каким-то образом её создал. Три года назад мы посмеивались над тем, что людям стало нравиться черно-белое кино, что женщины стали носить длинные платья с короткими стрижками, а автомобили из элегантных и обтекаемых превратились в гробы на колёсах. Да мы смеялись, потому что такая мода означала регресс, который не мог продолжаться долго, в конце концов, людям должен был надоесть тот дискомфорт, который несла с собой эта мода. Тогда как мы олицетворяли собой прогресс, прогресс, который есть постоянное движение вперёд,

без которого просто не может существовать наше цивилизация, наш товар должен был быть востребован в любое время и при любой моде. А что мы имеем теперь? Теперь нам уже не смешно, теперь рекламные фразы «No Electronics», «No Computers» обескровливают нас, теперь черно-белый ламповый телевизор, похожий на шкаф с экраном-тарелочкой стоит в магазине на порядок дороже нашего голографического проектора последней модели, и берут эти телевизоры больше! И ладно бы этому было хоть какое-то логическое объяснение, так ведь такого объяснения нет! Понимаешь, Ричард, НЕТ!

— Такое объяснение есть, Гарри… Есть, и оно очень простое. Мне недавно попался чрезвычайно старый рассказ одного древнего писателя-фантаста, где из-за неудержимой технологической гонки люди не успевали привыкать к новинкам, как они уже устаревали. Очень пессимистический, очень нереальный рассказ, но, скорее всего, именно этого народ и испугался. Народ не просто испугался, народ устал! Понимаешь, народ не выдержал ритма гонки и теперь хочет отдохнуть.

— К чёрту такой отдых, который заставляет человека возвращаться в прошлое, ведь это неестественный возврат, это тупое подражание жизни древних. Что там сказал Шекспир: «Вся жизнь — театр, и люди в нём актёры, « — но что это за театр, когда тебя заставляют играть давно уже сошедшую со сцены и неактуальную трагедию, причём не просто играть, а полностью копировать игру какого-то великого мастера прошлого, да так, чтобы зал рукоплескал, как и тогда! Это бред, Ричард, человек не может жить повторениями, ему нужно что-то новое, чего никогда не было, и то, что происходит сейчас — нереально и я отказываюсь в это верить!

— Бедный мой, Гарри. Не ты ли давеча заставлял меня глядеть в окно, чтобы я поверил в важность твоего разговора, я поверил, а теперь ты не веришь себе сам. Ну да ладно, это вполне нормальная человеческая реакция, так же как нормально и то, что сейчас происходит. Кстати, ты не заметил, что именно сейчас копируется, копируются тридцатые года двадцатого века, со всей их простотой, со всей их сложностью. Ведь в то время ещё не было оружия, способного в считанные секунды уничтожить человечество вместе со всей его цивилизацией, если тогда жизнь и была трудной, то она, по крайней мере, считалась вечной.

— Ты вздумал напоминать мне историю, Дик? Хорошо, я тоже кое-что тебе напомню, эти, благословляемые тобой, тридцатые годы. Такие слова, как «фашизм», «великая депрессия», выражение «Чикаго тридцатых годов», разве они для тебя пустой звук? Это сейчас через полтора века, то время кажется лёгким и романтичным. А ведь именно противоречия тех лет подтолкнули научную мысль к созданию идеального оружия, как к средству решения всех проблем. И попробуй только, подобно нашим учителям истории, заявить, что атомное оружие было необходимо, чтобы остановить «Красную Заразу». Это потом, когда оружие было создано, но это ничего не решило, вот тогда это всё и было придумано, так как простое объяснение, что идеальных средств от всего не существует, людей почему-то не устроило. Хотя, мы прекрасно знаем почему, но говорить об этом в такие моменты совершенно не хочется…

— Э, Гарри, да ты ещё и коммунист, вот не подумал бы.

— Я никогда не был коммунистом, так как коммунизм — тоже в своём роде идеальное средство от всех проблем, а я не верю в идеальность. Но то, что я истинный патриот ещё не значит, что я считаю идеальной нашу страну. Она очень неидеальна, но именно из-за того, что она пытается стать лучше, мы и должны её любить, помогая ей в этом стремлении по мере возможности и сил. А такой возврат в прошлое, я считаю предательством Родины.

— Гарри, если ты не веришь в простую человеческую усталость от бешеного ритма жизни, то это вовсе не значит, что её не существует в природе. Но мы отвлеклись, причём сильно отвлеклись, давай заканчивай то, за чем пришёл.

— Я почти уже закончил. Ты прав, я не верю в усталость человечества, и потому заявляю, что как бы долго не тянулась проклятая мода, мешающая нам работать, она закончится и наш первейший долг приблизить такой конец. Этот долг вызван не только личной материальной выгодой, но и ответственностью перед всем прогрессивным человечеством, которое пытаются вернуть чуть ли не в каменный век.

— И как же ты предлагаешь осуществить такой финт ушами, как изменение моды?

— У меня есть план, Дик, виртуозный план, над разработкой которого я трудился последний месяц. В основе его лежит то, что во всём происшедшем виновата компания «Волт-Тек», если они искусственно создали и поддерживают спрос на нерентабельный товар, на нерентабельный стиль жизни, то с развалом «Волт-Тек» всё должно вернуться в своё русло.

— А если это не они, а такая мода — лишь веление времени?

— В таком случае мы лишимся конкурента, а как действовать дальше будем решать по ходу действий, можно будет даже унизится до тупого копирования действий «Волт— Тек», чтобы потом одну за другой вернуть свои позиции. В план входят всевозможные способы воздействия от экономических до диверсионных, вплоть до прямого устранения руководителей, как явных, так и тайных, личности которых ещё предстоит выяснить. В такой игре, где ставка — будущее человечества все средства хороши, но для успешного завершения операции необходима полная конспирация, во все детали плана должны быть посвящены лишь мы с тобой и ещё парочка генеральных директоров из самых преданных наших друзей. План в общих чертах на этом диске, детали можно будет обсудить, когда соберутся все посвящённые, но это надо сделать как можно скорее, лучше уже сегодня вечером. А сейчас необходимо выбрать тех, кому мы доверимся.

— Стоп! Ты так говоришь, как будто я уже всё одобрил, а я это не одобряю, категорически не одобряю. Ты сегодня в деталях описал, что мы сдали одну за другой все позиции, что действовать, чтобы исправить ситуацию уже поздно. Ты прав, можно было действовать три года назад, а сейчас все законные попытки вызовут смех, а незаконные — осуждение. И не возражай мне, если ты попытаешься действовать один, я сдам тебя властям, так как не хочу под старость лет участвовать в подобной авантюре.

— Да, Дик, а я то считал тебя настоящим бойцом, не любящим проигрывать, а ты сдался…

— Да я сдался, я устал сражаться, вся моя жизнь, да и твоя тоже, была сплошной битвой за место под солнцем, в результате мы вылезли на самый верх, но когда-то надо уметь уйти. Ты этого до сих пор не понял, потому и не веришь в усталость человечества, в отличие от меня. Завтра я объявлю о банкротстве компании. Если хочешь, можешь подписать приказ о своём увольнении собственноручно, ты ведь часто подделывал мою подпись, не маши рукой, я и сам постоянно доверял тебе подписывать документы от собственного имени, именно потому, что я верил, любое твоё самоуправство пойдёт на пользу компании. Теперь же, то, что ты предлагаешь, вызвано отчаянием и ни к чему кроме гибели не приведёт. Так ты подпишешь приказ, или мне сделать это завтра самостоятельно?

— Конечно подпишу, Дик, так как тебе наверняка было бы очень неприятно увольнять лучшего друга, даже такого дьявола во плоти, как я. — Голос Гарри звучал глухо с большой долей горечи и сарказма. — Давай сюда эту бумажку! Чёрт, в каком веке живём, а закорючка, проведённая человеческой рукой на листе бумаги, до сих пор решает людские судьбы. Архаизм, а вот верят в него, в общем-то, теперь я тебя понимаю…

— Спасибо, Гарри, мне действительно было бы трудно это сделать. Кстати, ты ведь больше никому не говорил о своих планах относительно «Волт-Тек»? Ну и хорошо, что не говорил, давай, уничтожим этот диск, чтобы никто больше не смог натворить глупостей, а то в этом мире действительно полно фанатиков, якобы защищающих прогресс.

Два человека молча сидели за столом рядом с тремя пустыми бутылками и молча смотрели, как на шершавой и абсолютно чёрной поверхности покрывается пузырями и сворачивается маленькая пластинка. По иронии судьбы, или повинуясь незаметному приказу хозяина, свет, струящийся со стен и потолка комнаты, переменился и теперь был сумрачно красным, и настолько ярким, насколько позволяла мрачность этого мгновения. И в этом ровном красноватом свете виднелись два совершенно разных силуэта двух очень различных и таких похожих людей. Наконец, один из них встал и, не оборачиваясь, быстрым шагом направился к выходу. Когда он уже взялся за ручку, другой окликнул его.

— Знаешь, Гарри, я не могу просто жить в своё удовольствие, проматывая заработанные деньги, да и ты, я знаю, так не сможешь. Моей мечтой детства было стать владельцем казино где-нибудь на Лонг-бич у самого берега моря. Если хочешь, мы могли бы войти с тобой в долю, и работать дальше вместе, как старые друзья. Как тебе моё предложение?

— Я подумаю, Рич… Я подумаю. — Рассеяно ответил тот, чтобы хоть что-нибудь сказать, потом распахнул дверь и выскочил из комнаты.

Яркое весеннее солнце, словно бритвой, резануло по глазам, заставив его поморщиться и надеть тёмные очки. На дворе был день, время только что перевалило за полдень, хотя ему показалось, что прошла уже вечность и тьма и холод ядерной зимы должны были быть единственными его встречающими. За какие-то несколько часов он был свидетелем падения империи, которое намечалось давно, но всё равно оказалось неожиданным. Из генерального директора крупнейшего в мире концерна по производству электроники он превратился в ничто, в богатого старика, у которого впереди лишь должность управляющего казино сомнительной заманчивости. Но самым обидным было то, что все его слова, вся стройная система доказательств собственной значительности, попросту вошли в этого человека, которого он считал своим другом, и не вызвали совершенно никакой реакции. Тот всё равно сделал так, как посчитал нужным с самого начала, и несколько часов играл с ним, прекрасно зная, чем закончится разговор. Впрочем, он не винил своего босса, так как считал непреклонность самой лучшей чертой характера, он и сам гордился собственной неподатливостью, радуясь, когда его сравнивали с тонким стальным лезвием, которое можно гнуть, но оно всегда возвращается в первоначальное положение, чуть только напряжение ослабится. Именно такую политику стального лезвия, которое может долго находиться согнутым, но в любой момент способно распрямиться и нанести удар, он пытался проводить. Что же, его боссу такая политика оказалось чуждой, об этом можно было судить даже по его внешнему виду. Он скорее был желеобразным моллюском, очень тяжёлым моллюском, сдвинуть которого с места практически невозможно. Какие бы удары ему ни наносились, он их просто поглощал, просто игнорировал, а стальное лезвие против моллюсков, как известно, самое слабое оружие. Он будет ловить режущие и колющие удары, но уйдёт только тогда, когда сам того захочет. А лезвию можно лишь сломаться или разбиться, но ни на шаг не приблизиться к намеченной цели. Да, сломаться или разбиться. СЛОМАТЬСЯ! Или РАЗБИТЬСЯ…

Машина остановилась у скромного трёхэтажного коттеджа, раз в двадцать меньшего по размеру той виллы, которую занимал босс. Войдя в дом, он поднялся к себе в кабинет, на ходу срывая дурацкий галстук-удавку, не заботясь о том, что золотая иголка с бриллиантом впилась в палец, из которого тут же выступила капля ярко алой крови. В кабинете была небольшая, неприметная на фоне стен дверка, которая вела в домашнюю медицинскую лабораторию, сейчас там было пусто, так как фамильный врач получал на выходные право заниматься собственными делами. Обрывая пуговицы и пачкая всё в крови, он освободился и от остальной одежды. Подойти к аппарату авто доктора и ввести программу, попутно ответив на кучу глупых вопросов, а точно ли он желает провести такую сложную операцию, было делом одной минуты. «Поговаривают, что „Волт-Тек“ тоже выпускает авто докторов, полностью механических авто докторов, — подумал он, когда матово-прозрачная крышка саркофага отделила его от внешнего мира. — Ни за что бы не позволил отдать своё тело на растерзание устройству с кучей металлических рук, держащих инструменты эскулапа. Ни за что!..»

Глава 3

Ночной Лос-Анджелес никто и никогда не решился бы назвать пустынным городом, но в тот день он казался Фелис именно таким. Это было странное ощущение, что они едут по городу-призраку, хотя повсюду сновали весёлые люди, горели огни, но и эти люди и эти огни — всё казалось призрачным. Может быть, этому была виной лёгкая туманная дымка, заполнившая улицы, столь редкая для сухого климата Лос-Анджелеса, а может быть то, что смотрела она на город сквозь полу прикрытые веки, постоянно проваливаясь в тревожный сон, из которого её выводил любой рывок машины или поворот дороги.

Машина медленно продвигалась по достаточно свободным улицам, так как Раджан пытался щадить сон своей подруги, да и торопиться им было пока некуда, так митинг, на который их пригласили, начинался только через пару чесов, если он правильно интерпретировал слова «на рассвете», которые бросил ему на прощание странный парень. Скоро двух трехэтажные коттеджи основной застройки города остались позади, уступив место большим земельным владениям преуспевающих американцев, в глубине которых прятались шикарные похожие на дворцы виллы. Сразу света и людей стало меньше, так как вместе с городом отступили назад в темноту и увеселительные заведения, заставлявшие людей бодрствовать. Машина покинула пределы последних пригородов Лос-Анджелеса и теперь летела по прямой как стрела дороге, точно на юг. Фелис, перестав получать толчки на поворотах, наконец-то уснула на плече любимого, а тот, прижав её к себе, повёл машину левой рукой. Благо резких манёвров не требовалось, да и встретить кого-нибудь на ночной дороге, уходящей в тупик, было проблематично.

Пусть девушка поспит, — размышлял Раджан, покрепче обнимая Фелис, и лениво вглядываясь в освещённый участок шоссе впереди, — хотя бы так. Конечно, её гоночный двухместный «форд» отличная машина, превосходный индикатор достатка владельца, но это всего лишь дорогая игрушка. Для длительных путешествий и для сна он явно не годится. Он вообще не хотел её брать на этот дурацкий митинг, на который его так некстати пригласили, некстати, потому что приходилось прерывать такую прекрасную ночь, которую он, как и обещал, подарил Фелис. Но ничего не попишешь, если хочешь выполнить все свои обещания, приходится поступаться некоторыми удовольствиями. Хотя, похоже, её не очень огорчает эта странная поездка, Фелис считает её чем-то вроде продолжения романтической ночи. Ну, пусть считает, возможно, она и права, слишком странно выглядели парни, их пригласившие, и странным было выбрано место проведения «митинга». «Двигайтесь на юг от города, вас там встретят,» — вроде так сказал приглашающий. Интересно, где же их встретят, и не проехал ли он уже место встречи. Хотя нет, скорее всего, не проехал, вокруг было слишком пустынно, а парень сказал, что нужно будет оставить машину и пройтись пешком и что будет очень много народу, значит, там должны были остаться и другие машины, а такое скопление он пропустить не мог. В любом случае тут сложно заблудиться, если, конечно, не выскочить случайно в Мексику, но не настолько уж он и слеп, чтобы проехать границу не заметив её. К тому же, для этого нужно будет свернуть, так как прямое шоссе упирается в океан.

Странно всё-таки, что митинг назначен так далеко от города. Хотя, вполне возможно, что организаторы опасаются излишнего внимания властей и полиции. Тогда зачем его проводят, если не для того, чтобы выразить своё недовольство политикой, или надеются, что всё тайное всегда станет явным, а сейчас не хотят разгона демонстрации? Ну да ладно, на месте разберёмся, главное не пропустить встречающих.

Наконец Раджан увидел вдалеке искру синего фонаря, направленного точно в лобовое стекло машины. Фонарь мигнул несколько раз, как бы приглашая, а потом погас, и скоро машина остановилась рядом человеком, затянутым с ног до головы в чёрную кожу. Тот, не говоря ни слова, указал выключенным фонарём на обочину, где скопилось уже немало автомобилей, а потом направо, куда уходила еле заметная не очень широкая дорожка.

— Что, уже приехали? — Фелис сразу же проснулась, как только машина прекратила двигаться. — Куда идти?

— Да вроде туда, — произнёс Раджан, подавая ей руку, которую она проигнорировала, самостоятельно выпрыгнув из машины. — Ох, не нравится мне вся эта конспирация…

— А чего такого? Ну собрались молодые ребята за город, попить пивка на природе, заодно демонстрацию протеста для самих себя устроили, что тут странного? Ведь это очень даже романтично. А чтобы всё просто так не пропадало, пригласили всемирно известного иностранного журналиста Раджана, чтобы поведал о митинге всему прогрессивному человечеству. По-моему, всё правильно и разумно. Пойдём, а то опоздаем! — Фелис задорно мотнула головой, отбрасывая назад волосы, скатившиеся во время сна на лицо, и побежала в указанном направлении, заставив тем самым Раджана пуститься за ней следом, чтобы не потерять её в темноте. «Совсем ребёнок,» — подумал про себя он, но, догнав Фелис, произнёс:

— Да, хорош пикник на свежем ночном воздухе, на тысячу человек, при том вновь прибывших встречают синим фонарём, который не видно сбоку или сверху. А через каждые сто метров стоят дозорные, — в темноте действительно виднелись неподвижные тёмные фигуры. — Прямо, тайный заговор какой-то или шабаш ведьм…

— Да пусть и так, ведь это так весело в нашей жизни, такой скучной и легко предсказуемой. Ты слишком прагматичен, Радж, надо быть хоть немножко романтиком и радоваться любому такому, пусть даже самому крошечному, приключению!

— А не боишься ли ты, о романтик, что тебя принесут здесь в жертву? Если это действительно шабаш или собрание членов какой-то незаконной секты, то такое вполне возможно, — продолжил Раджан, переходя на хинди, которым Фелис владела довольно сносно, и улыбаясь в сторону очередной молчаливой фигуры на обочине.

— С тобой, милый, я ничего не боюсь, а быть принесённой в жертву вместе с любимым человеком — это тоже так романтично, совсем в стиле средневековых рыцарских романов, — прощебетала Фелис, не принимая его серьёзного тона.

— Ну как хочешь, — пожал плечами Раджан, — кстати, мы, кажется пришли, вот стоит наш старый знакомый.

Впереди действительно виднелась фигура парня, которого они видели два дня назад на пляже. Тот мгновенно обернулся на голоса, улыбнулся, узнав новоприбывших, и, подойдя к ним, крепко пожал руки.

— Рад, что вы всё-таки нашли время, чтобы приехать! Очень рад! Если честно, я до последнего момента в этом сомневался, — затараторил парень. — Это просто великолепно, что вы захватили с собой подругу, она, как представитель американской «Аристократии», должна это видеть, она должна знать, куда ведёт гибельная политика нашей верхушки. Ведь вы дочь Стомберга, я не ошибаюсь?! — полуутверждением, полувопросом проговорил он и, не дожидаясь ответа, быстро продолжил. — Пойдёмте быстрее, сейчас всё начнётся! — Он повёл их вперёд, туда, откуда раздавался глухой гул, как будто большая толпа народу пыталась сохранять тишину, но у неё это не получалось. Дорога обогнула какое-то большое здание, у которого был готов только первый этаж, а ввысь устремлялись лишь колонны каркаса. На удивлённые взгляды Фелис и Раджана провожатый заметил, — это будущая штаб-квартира нашего общества. В прошлом году тут что-то копались ребята из Волт-Тека, может быть, очередное убежище хотели соорудить, а может ещё чего, кто их разберёт. Но потом они строительство забросили, а мы купили по дешёвке этот каркас с уже готовым подвалом. Утром при свете солнца можете рассмотреть постройку, но сейчас нам не сюда, здание слишком мало, чтобы вместить всех собравшихся. Пойдёмте скорее, а то опоздаем!

— Я же говорил, что это религиозная секта, первый этаж здания — один в один пародия на готический собор! — наклонившись к уху Фелис, прошептал Раджан, всё также на хинди. — Раньше в таких служили чёрные мессы, ну и жертвы соответственно приносили, даже человеческие.

— Если хочешь меня запугать, то не выйдет, дорогой! Я уже твёрдо решила посмотреть спектакль до конца, и ты только раззадориваешь моё любопытство. Кстати, ты не задумывался, зачем сатанистам протестовать против ядерного оружия?

— А девушка права, мы не сатанисты, — вмешался в разговор парень, на это раз на чистейшем санскрите. — Извините, что подслушал вашу тайную беседу, но это не совсем прилично — разговаривать на языке, который окружающие якобы не знают. Кстати, чтобы потом не возникало подобных эксцессов, я магистр филологии, специализируюсь по восточным языкам, так что мы с вами почти коллеги, господин Раджан. Да, мы уже пришли! — Парень во весь рот улыбнулся и показал рукой вперёд, где у их ног расстилалась большая котловина, почти до краёв заполненная стоящими людьми, лишь в центре оставалось пустое пространство, где суетилось несколько человек, натягивая какие-то кабели и устанавливая приборы, видимо, голографические проекторы. Люди, расположившиеся на ступенях этого естественного амфитеатра, были все, как на подбор, длинноволосыми и облачёнными в джинсовую или кожаную одежду. Так что, Фелис не удалось в темноте разглядеть, есть ли среди собравшихся женщины или это всё поголовно парни.

— Не стоит спускаться вниз, отсюда будет видно всё намного лучше! Сейчас начнётся представление, посмотрев которое вы не пожалеете. — провожатый снова обрёл серьёзность.

— Странно… Когда я услышала слово митинг, мне представилась толпа народу с транспарантами и плакатами, но никак не театрализованное представление на природе. — Улыбнулась Фелис. — Хотя, в тайне я надеялась на что-то подобное.

— Надеюсь, мы оправдаем ваши надежды, — галантно расшаркался провожатый, — но, чу, светает, сейчас всё и начнётся!…

Снизу раздался глухой трубный звук, который быстро перешёл в замысловатую мелодию, всё набиравшую и набиравшую темп и вдруг резко оборвавшуюся на самой высокой ноте. Было похоже, что кто-то пронзительно вскрикнул и умчался в беспросветную черноту неба, которое вслед за этим сразу начало светлеть. Видимо, представление было рассчитано по секундам. Тут же на фоне светлеющего неба появился большой вращающийся шар голубой планеты, в очертаниях морей и материков которой, легко узнавалась до боли знакомая Земля. Планета медленно вращалась, подставляя солнечным лучам то один бок, то другой, и почти одновременно снова возникла тихая спокойная музыка, обволакивающая Землю мягкими волнами. Со временем музыка становилась всё тревожнее, и в самый кульминационный момент в небе возникла гигантская человеческая рука, резко сжавшая Землю в кулаке и тут же исчезнувшая, растворившись в предрассветных сумерках. Одновременно смолкла и музыка, лишь слышалось почти унисонное дыхание людей в котловине, да звёзды мигали с вышины холодным светом.

— Чёрт! — не сдержавшись, выругалась Фелис. — Когда Земля превратилась в ничто, у меня мороз по коже пробежал и захотелось выть от отчаяния и безысходности. Да я до сих пор вся дрожу.

— Ну прижмись ко мне, я смогу унять твою дрожь, — улыбнулся Раджан, которому стыдно было признаться, что и он почувствовал нечто подобное, плюс ужас абсолютного одиночества. Такое состояние, правда намного более длительное, у него было лишь раз в жизни. Тогда он ради испытания собственного духа несколько месяцев провёл в тёмном и сыром каменном мешке в подвале монастыря, где вода и пища передавались ему через разные промежутки времени, когда он спал. К тому же, продолжительность испытания не было определено заранее. Вряд ли такое ощущение могло быть знакомо Фелис во всей его остроте.

— Не поможет! Я ведь инстинктивно схватила тебя за руку и не почувствовала её! Я словно была в абсолютной пустоте. Только я и эта картинка, один на один!

«Похоже, всё не просто так. Здесь пользуются низкочастотными излучателями или другими способами влияния на подсознание, как бы гипнотизируют собравшихся. Но так намного глубже ощущение реальности, так что не стоит придавать этому факту большого значения, надо просто наслаждаться,» — подумал про себя Раджан, а в слух произнёс:

— Забавно! Чрезвычайно похоже на вступительный ролик перед фильмом, я так и ожидал, что сейчас вылезет логотип фирмы изготовителя.

— Да, есть что-то, — не оборачиваясь, ответил парень, уже взявший на себя роль гида. — призвано разогреть зрителей, ну и показать некоторые возможности техники, а то люди со своими черно-белыми телевизорами уже забыли что такое эффект присутствия. Но не отвлекайтесь, представление продолжается.

На это раз действие происходило внизу, на свободном от зрителей участке котловины. Опять была Земля, но на этот раз не планета, а уже поверхность, пока в основном скрытая облаками. Все как бы чувствовали себя парящими над землёй и водой. И снова была музыка, лёгкая, почти неразличимая на фоне завываний ветра (реального ветра, а не смоделированного), но заметно усиливавшая эффект свободного полёта. Сначала внизу пронёсся океан, искрящийся в лунном свете, потом появилась береговая черта, лишь чёрные голые скалы. Потом пошла нескончаемая череда леса, плохо различимого в темноте. Только иногда деревья расступались, чтобы в лунных лучах блеснула полоска воды, то ли река, то ли озеро, и снова чёрно-зелёное море деревьев. «Никак тайга, — мелькнуло в голове у Раджана, — интересно, Сибирь или Канада?» Становилось всё светлее, очевидно камера двигалась с запада на восток. «Значит всё-таки Канада. Сейчас наверняка будут выступать против аннексии, хотя, посмотрим…» Движение заметно ускорилось, хотя это произошло скорее всего из-за того, что уменьшилась высота и можно было уже разглядеть отдельные деревья, вместе с движением убыстрился и темп музыки, к тому же, как и в прошлый раз она становилась всё более и более тревожной, продолжая оставаться всё такой же тихой. Вдруг снизу выплыл какой-то городок, а скорее даже большой посёлок, застроенный невысокими домами. Над ним движение замедлилось, камера сделала ленивый разворот, и, показав его последний раз во всей красе мирного и безмятежного предрассветного сна, резко нырнула вниз, одновременно голографическая сцена поднялась до уровня глаз наблюдателей. Стремительно пронесясь по пустынным улицам, так что разглядеть отдельные постройки оказалось не под силу, камера так же стремительно затормозила, как бы незаметно подкравшись со спины к двум людям, что стояли посреди улицы. Теперь улицу и дома можно было рассмотреть подробнее, при этом сразу терялось всё очарование и безмятежность посёлка. Такая чистая издалека улица теперь была разворочена гусеницами танков, покрыта выбоинами и трещинами. У аккуратного трёхэтажного домика с колоннами выполненного чуть ли не в стиле барокко, не хватало угла, который осыпался, завалив часть улицы кирпичной и бетонной крошкой. Не лучше выглядели и остальные дома, у многих в стенах зияли пробоины или змеились крупные трещины, а целых окон не было почти ни в одном здании. Сразу было видно, что в городе недавно шли бои с применением техники и тяжёлого оружия. Не развеивали этого ощущения и двое, стоявшие посреди улицы. Хотя, закованные с ног до головы с металлические доспехи, со шлемами на головах, напоминающими вёдра, они больше походили на тевтонских рыцарей, что-то выдавало в них современных солдат. Скорее всего это были очень плавные обводы брони, чрезвычайная подвижность её сочленений, наконец, огнестрельное оружие, которое они держали в руках.

— Энергетическая броня, — ахнула Фелис и тут же зашептала на ухо Раджану, словно боясь громким голосом нарушить пафос минуты, — мне отец про неё рассказывал. У него много друзей военных, так они говорят, что броня была разработана пару лет назад, и сейчас ей укомплектовываются только элитные армейские части…

— Похоже, одно из таких элитных подразделений сравняло этот канадский городок с землёй, — так же шёпотом ответил Раджан.

Между тем камера обогнула закованных в броню солдат и теперь оказалась от них сбоку — на самом деле сцена как бы повернулась вокруг своей оси, чтобы дать всем собравшимся увидеть ранее недоступные участки. Стало видно, что перед солдатами спиной к ним на коленях стоит ещё один человек. Человек был облачён в стандартную боевую камуфляжную броню, которую использовали солдаты почти всех стран. Его каска валялась неподалёку, а руки были скованы за спиной наручниками. Сцена продолжала вращаться, когда один из солдат сделал шаг вперёд, приставил пистолет к затылку пленного и спустил курок. Выстрел прозвенел у всех у ушах и тут же потонул в рёве толпы, выкрикивающей лозунги: «Свободу Канаде! Смерть мировому империализму! Да здравствует ООН! Даёшь соблюдение прав человека!». Раджан вдруг тоже почувствовал непреодолимое желание что-нибудь крикнуть, потрясая кулаком, но пальцы Фелис, резко сжавшие его локоть, привели его в чувство. Он повернул голову вбок и увидел, что та бормочет сквозь слёзы:

— Этого… этого не может быть… Ведь Канада присоединилась добровольно… Ведь, уже два года мы празднуем день объединения США и Канады… И канадцы, они тоже отмечают этот день! Нам по телевизору показывают разукрашенные флагами двух стран улицы Торонто, улыбающихся людей, смеющихся детей… То что мы видели неправда! Раджан, ну скажи пожалуйста, что всё это неправда, что всё это сон… Ну пожалуйста!!! — Фелис ткнулась ему лицом в грудь и разрыдалась.

— Ну успокойся… успокойся… Всё это неправда, сейчас мы поедем домой, ты ляжешь в постель, а когда проснёшься, на улице будет светить радостное солнце и всё будет хорошо…

— Нет, не будет! — Фелис резко отстранилась. — Ведь там действительно было сопротивление, были свободолюбивые люди, которые теперь мертвы! А я то дура не верила, считала, что это всё слухи, происки диссидентов, покушающихся на наш мир и покой. Ну почему, Раджан, почему в конце двадцать первого века не могут всё решить мирным путём, почему из-за чьих-то амбиций должна литься человеческая кровь?!

— Фелис, всё нормально, давай уйдём! Во всём виновата чёртова аппаратура внушения! Дома ты придёшь в себя, и всё станет нормально…

— Нет, не станет! Не станет! — Фелис ударила ладонью Раджана в грудь. — И никуда я не пойду! Я хочу досмотреть до конца, я хочу знать правду! —тут она не выдержала и снова разрыдалась у него на груди.

— Фелис, опомнись! Какая правда, правды не существует, так же как не существует Добра и Зла! Господи, что за бред я несу… Откуда ты знаешь, что всё показанное истина? Это наверняка компьютерный муляж. Ну что мне с тобой делать… Попытайся рассуждать здраво, что сделано, то сделано, и ты ни в чём не виновата! Понимаешь, Фелис, НЕ ВИ-НО-ВА-ТА! Ведь жизнь продолжается, и не стоит та убиваться, пока твоя вина не доказана…

— Да, не стоит… Но я обязательно узнаю правду! Я пойду к отцу и потребую этой правды от него, ему я поверю, он не сможет мне соврать, он меня слишком любит… А он наверняка знает, что происходит в мире, ведь он постоянно вращается в политических и военных кругах, это необходимо ему для бизнеса! Да, завтра же, нет сегодня, я у него всё испрошу! А сейчас я хочу посмотреть до конца, что скажут здесь. Я так хочу, Радж, и ты не заставишь меня уйти, даже не пытайся!

Раджан уже был сам не рад, что перевёл разговор в такое русло, теперь наверняка у Фелис будет громкий скандал с отцом, если, конечно, он не успокоит и не переубедит её раньше, а для этого нужно её отсюда увести. Зря он её всё-таки сейчас успокаивал, уж лучше бы она продолжала рыдать у него на груди, тогда воздействие этого дурацкого фильма на неё было бы намного меньше. Так он и стоял, сжимая Фелис в объятиях, чтобы не дать ей остаться один на один с происходящим, стараясь не обращать больше внимания на то, что делается внизу. А внизу переливался в ярко алых лучах восходящего солнца океан, на его поверхности высилась нефтяная платформа. Что-то показывалось про то, как с помощью диверсионной деятельности американцы обошли китайцев, тоже стремившихся получить последнее в мире нетронутое нефтяное месторождение. Всего этого Раджан не видел, так как закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и найти способ увести отсюда Фелис. Из задумчивости его вывел странный звук, разрывавший мелодичные музыкальные аккорды и плеск волн своей чужеродностью и искусственностью. Это был какой-то стрёкот. Раджан открыл глаза, глянул по сторонам и обомлел. Прямо в центр впадины, игнорирую голографическую воду, садился вертолёт, вполне реальный, а не голографический. Зрелище было настолько необычное, что Раджан даже выпустил девушку их объятий.

Между тем, как только вертолёт прорезал океанские волны, они исчезли, и сразу же в небе развернулся трепещущий звёздно-полосатый флаг, и заиграл американский гимн. Из вертолёта высыпали солдаты в только что виденной энергетической броне, похоже, что у них был приказ разогнать митинг. «Почему солдаты? Почему не полиция? — Пронеслось в голове у Раджана. — Может быть им дан приказ расстрелять собравшихся? Вполне возможно, особенно если учесть, что у каждого в руках пулемёт… Бред какой-то, ведь это же не война на чужой территории, правительство никогда не решилось бы устраивать бойню, тем более так близко от такого крупного города, как Лос-Анджелес!» Тут стало ясно, зачем солдатам броня против гражданских, прилёта вертолёта явно ждали и к нему подготовились. Из толпы, прочерчивая в воздухе белые линии, полетели вниз гранаты, похоже, что со слезоточивым газом, но, снабжённая воздушными фильтрами, энергоброня, позволила солдатам попросту проигнорировать белый дым, и продолжить наступление на толпу. Стрельбы пока никто не открывал.

Тут в воздухе пронёсся душераздирающий, не то вопль, не то стон, порвавший тихо наигрывающий гимн, сходный с тем, что был слышен в самом начале представления. И сразу же в ярко алеющее рассветное небо устремились струи чёрного дыма, между которыми проблёскивало оранжевое пламя. Над котловиной медленно, но верно вырастал гриб ядерного взрыва, над которым продолжал бессмысленно трепетать звёздно-полосатый флаг. А на фоне его всё утолщающейся «ножки» метались увеличенные до невероятных размеров тени солдат в энергетической броне, больше похожих не на людей, а на мифических рыцарей апокалипсиса. Отличный режиссёрский ход, призванный произвести на зрителей неизгладимое впечатление, жаль только, что почти никто этого не видел. Толпа, охваченная паникой, разбегалась в разные стороны, покидая котловину… По телевизору крутили какие-то мультики, сюжеты и герои которых были грубо сворованы из раннего творчества Уолта Диснея. После мультфильмов, начался репортаж с хоккейного матча НХЛ, и Фелис сразу переключилась на другой канал. Там, впрочем, тоже не оказалось ничего интересного. Один за другим лениво переключались каналы, на экране меняли друг друга теле рекламы, какие-то фильмы про дикий запад, Наполеона и короля бандитов Аль-Капоне. Снова реклама нового

домашнего многофункционального робота с шутливым именем мистер Хенди, данным ему видимо за то, что у него было множество рук. Последний писк моды от Волт-Тек не очень-то впечатлил Фелис, хотя она и улыбнулась странному выражению морды собаки, с которой прогуливался робот, иллюстрируя часть своих возможностей. Как ни странно, спать совсем не хотелось, хотя когда она только вошла в дом, то думала, что свалится от усталости и перенапряжения. Возможно, во всём были виноваты три таблетки кофеина, которые она проглотила, а может быть боязнь проспать кое-что важное, ради которого она и сидела теперь у телевизора. Наконец, очередной гангстерский синдикат был повержен группой камикадзе из ФБР, фильм выплюнул на зрителей бесконечную полоску титров с ничего не значащими именами осветителей, декораторов, эпизодических актёров, указанием фирм изготовителей реквизита и неизменной надписью в конце, что при съёмках ни один бандит не пострадал. Экран на мгновение погас, но тут же засветился снова, позволяя зрителям насладиться видом ракеты, вращающеёся по жёсткой, сделанной из металла орбите вокруг такой же металлической земли. Это была фирменная заставка «Галакси Ньюз» — монополиста на все средства массовой информации. Теперь переключать каналы было бессмысленно, так как везде шли шестичасовые выпуски новостей, практически дословно копировавшие один другой. Именно новостей сейчас ожидала Фелис, ей страстно хотелось узнать, какова степень искажения информации, которую преподносят зрителям. В том, что о происшедшем сегодня утром расскажут, она не сомневалась ни на секунду, слишком уж масштабным было мероприятие, слишком уж скандально оно завершилось.

Утренние выпуски рассказывали обо всём, что угодно, но не о происшедшем, но вполне возможно до информационных агентств ещё не дошла информация, а возможно все ждали разрешения на её обнародование от «Галакси Ньюз». Наконец, в четыре часа дня промелькнуло сообщение, что на рассвете недалеко от мексиканской границы под Лос-Анджелесом произошло какое-то вооружённое столкновение, в результате которого есть пострадавшие, все подробности обещали в шестичасовых новостях. Итак, новости начались. Снова во всех красках описывали гибель одного из вице-президентов компании «Дженерал Электроникс», которого нашли утром в собственном доме, зарезанным в аппарате автодоктора. Снова показали интервью с экономкой хозяина, которая и нашла труп, вернувшись домой с выходных. Долго смаковали странные повреждения, что получил этот человек, у него были извлечены и уничтожены мозг, сердце и ещё часть внутренних органов. В очередной раз Фелис подумала, что, слава богу, журналисты щадят нежную психику обывателей, не показывая фотографий трупа. Она сама закончила факультет журналистики по специальности криминалистика, так что за время практики перевидала подобного немало и знала, что это зрелище не из приятных. Чуть ли не половину выпуска заняло обсуждение того, что послужило причиной этой странной гибели. Напрочь была отметена и показательно разгромлена первая версия о халатном обращении с аппаратом или о программной ошибке, приведшей к таким страшным последствиям. Теперь за первое место боролись версии заказного убийства, замаскированного под самоубийство, и, собственно, самоубийства. В пользу первой говорили огромная активность погибшего, который по слухам был связан не только с компанией, но и занимался ещё множеством других махинаций, многие из которых были весьма тёмными. Защитники второй версии возражали, что он был кристально честен, всё своё время, даже свободное, тратил на благо процветания «Дженерал Электроникс», так что ему просто некогда было работать заодно «серым кардиналом» и все слухи полная чепуха. Зато с другой стороны он был очень нервным и импульсивным, и вполне мог, поддавшись минутной слабости, покончить собой, особенно таким экстравагантным способом. Это подтверждало и сегодняшнее сообщение президента «Дженерал Электроникс» о банкротстве корпорации, которое вызвало резкие колебания на бирже. В результате чего разорилось множество мелких сопутствующих фирм, а акции Волт-Тек взлетели почти в два раза. К тому же Волт-Тек на корню скупил большинство производственных мощностей умершего гиганта вместе с рабочими.

Когда, наконец-то, по теме смерти и банкротства уже сказать было особо нечего, перешли к другим темам. Сверкая обворожительной белозубой улыбкой, молоденькая дикторша поведала, что вокруг имени президента, которому уже в прошлом году пытались вынести импичмент за нарушение правил дорожного движения, снова готов разразится скандал. На это раз были подозрения, что у президента есть множество внебрачных связей, а стало быть, Белый Дом превращается в гнездо разврата. Однако, несмотря на эти порочащие его слухи, президент имеет огромные шансы на победу на выборах осенью этого года, так как его будущего соперника от республиканцев не любили практически все из-за его неумения улыбаться, целовать детей на встречах с избирателями и прочих не менее мерзких недостатков. Когда эта дань демократическому строю была отдана, пошёл рассказ о различных мелких происшествиях, о планах правительства относительно внешней политики, о том, что несмотря на санкции ООН экономика по прежнему переживает бурный рост, так что в следующем году на долю каждого американца и канадца (это слово подчёркивалось особенно) будет приходиться в пять раз больше различных жизненных благ, чем у среднего европейца или китайца. Фелис уже отчаялась услышать нужные ей слова, когда очередной диктор соизволил вспомнить об обещании двухчасовой давности и поведать подробности утреннего пограничного происшествия.

Оказывается за пол часа до рассвета большая группа молодых парней, вооружённых лёгким стрелковым оружием, газовыми и осколочными гранатами предприняла попытку атаковать объект, принадлежавший Волт-Тек. Охрана открыла ответный огонь и завязалась долгая перестрелка, в результате которой был убит один нападавший, а один из охранников получил лёгкое ранение. Через полчаса к месту происшествия прибыли отряды полиции быстрого реагирования, так что диверсантам (а именно так величали возмутителей спокойствия) пришлось срочно отступать под напором превосходящих сил. В результате блестяще проведённой полицейской операции удалось захватить нескольких нападавших, остальные, к сожалению, смогли прорвать окружение и уйти в сторону Мексики. Некоторые горячие аналитики поспешили связать это нападение и самоубийство, приписав ему характер последней мести, так как отношения между Волт-Тек и Дженерал Электроникс были, мягко говоря, натянутыми. На этом новости закончились, появился прогноз погоды, реклама и снова фильмы.

Фелис лежала, откинувшись на диване, и размышляла о только что увиденном. Получалось, что факты искажались до неузнаваемости, и разгон демонстрантов превращался теперь в отражение атаки бандитов. Хотя, возможно, что про разгон митинга вообще не сказали, а обнародовали какую-то другую диверсию, происшедшую в то же время. Нет, такое предположение не выдерживает никакой критики, во— первых, насколько она знает, под Лос-Анджелесом нет больше объектов, якобы принадлежащих Волт-Тек. А во вторых, сейчас показали фотографии задержанных, это были именно те парни, в толпе которых она провела утро. Хотя, что ни говори, длинноволосые, затянутые в кожаные куртки и джинсы, а после задержания перемазанные грязью и кровью, с перекошенными от ярости лицами, они действительно сильно напоминали бандитов, которыми их пытались представить. Итак, как же всё было там на самом деле. Чёрт, она слишком смутно всё помнит, меньше надо было плакать, а больше смотреть и думать. Теперь же придётся восстанавливать картину по кускам, додумывая там, где память откажется работать. Она во все глаза смотрела на голографический океан, который просто затягивал её своей реальностью, зачаровывал первозданностью и скрытой силой, звал… Это было странное ощущение желания, которое можно испытывать разве что к человеку, но никак не к порождению мёртвой природы. И тем внезапнее оказалась перемена, когда такие желанные волны растаяли, а вместо них оказался вертолёт и солдаты. Помнится, она долго не могла поверить в то, что они реальные, а не голографические, она, в общем-то, не верила в это до сих пор. Потом произошло что-то непонятное. Её, и так еле понимающую, что происходит, вдруг охватил ужас, но самое страшное было то, что этот ужас исходил не от солдат с пулемётами и не от вертолёта. Он жил внутри неё, захватывая всё тело клетку за клеткой. И ощущение этого беспричинного ужаса усугублялось ещё ощущением одиночества, так как толпа народу вокруг, вдруг стала как бы мёртвой, перестала быть собранием людей, а превратилась в нечто аморфное и колышущееся, окружающее её со всех сторон, сковывающее движения. Как утопающий, окружённый со всех сторон водой, хватается за любой твёрдый предмет, так и она стала искать, за что бы ухватиться. Этим предметом, как она поняла позже, оказалась чья-то рука, которая с невообразимым упорством и силой потянула её в неизвестном направлении. Но это было хоть какое-то направление, в том новом мире, не имевшем очертаний и границ, потому она безропотно подчинилась.

Очнулась она в каком-то тёмном помещении, и настолько узком, что спина, плечи и грудь практически упирались в стены, а руками можно было шевелить лишь очень ограниченно. Было полное ощущение того, что находишься в гробу, хотя этот гроб и стоял вертикально. Как ни странно, новое положение не вызывало практически никакого страха, конечно тыла спина, подкашивались ноги, ломило затёкшие в согнутом положении руки, хотелось вырваться на свободу, но беспричинный внутренний ужас уже прошёл. Наоборот, было очень даже приятно вновь ощутить себя нормальным человеком в нормальном мире, пусть даже таком маленьком и тёмном. Сколько времени она простояла, ощущая всем телом холод окружающих стен, она не помнила. Наконец, послышались какие-то шаги, и темница распахнулась, почему-то дверь оказалась у неё за спиной, выпуская её на свободу.

Свет дневного солнца после непроглядной тьмы оказался настолько нестерпимым, что Фелис зажмурилась и чуть не потеряла сознание, когда перед глазами поплыли разноцветные круги — болезненная реакция сетчатки на резкую смену освещённости. Когда же она наконец-то смогла смотреть вокруг, то оказалось, что она стоит внутри странного здания мимо которого они проходили ночью, а, успевшее подняться достаточно высоко, солнце бьёт лучами через несуществующую ещё крышу. Рядом, переминаясь с ноги на ногу, и улыбаясь, стоял их провожатый.

— Извините, что пришлось вас немного подержать в темноте и тесноте. Зато теперь можно вполне безопасно отсюда уехать, кстати, вы не подбросите меня до Лос— Анджелеса, а то я не думаю, что смогу вернуться на той же машине, что привезла меня сюда.

— Да-да, конечно… — ответила она. — Если мая машина осталась. Вполне возможно, что на ней уже уехал Раджан. Чёрт, — она мотнула головой, как бы сбрасывая оцепенение, — какую ерунду я горожу. Раджан не мог уехать без меня. Ведь это он привёл меня сюда.

— Нет, сюда привел вас я. А что случилось с Раджаном, я не знаю. У меня было задание спрятать именно вас.

— Значит, вы думаете, что его поймали?

— Вряд ли, хотя и не исключено. Всё было спланировано, и появление полиции тоже, к этому отлично подготовились. Представляете, каким было для нас ударом, когда вместо полиции явились эти чёртовы солдаты, против которых не действовали обычные средства. Потому пришлось воспользоваться так называемой ментальной атакой.

— Да, теперь и я помню, Раджан говорил, что вы используете какую-то аппаратуру внушения. Жаль, что я тогда не обратила на его слова никакого внимания. Вот почему был такой беспричинный ужас и паника…

— Ещё раз приношу извинения, что вам пришлось испытать это. Аппаратура использовалась исключительно для усиления эффекта присутствия, и не появись солдаты, мы вполне ограничились бы газовыми гранатами. Ментального удара удалось избежать только тем, у кого были специальные устройства, одеваемые на голову, а в частности мне. Только мы могли действовать более-менее разумно, все же остальные, включая солдат и, к сожалению, вас и господина Раджана, попросту разбежались в разные стороны. Дальнейшую их судьбу представить трудно, но так как ментальная атака перестала действовать через пол часа, или просто теряла свою силу с расстоянием, вполне вероятно, что большинству удалось бежать, но кое-кто, естественно, попался. Я же сам вместе с вами спрятался здесь, а когда всё кончилось вышел. Ладно, пойдёмте к машине, думаю, с Раджаном ничего страшного не случится, всё-таки он гражданин другого государства.

Они вышли из здания, которое, как справедливо отмечал Раджан, действительно было очень похоже на готический собор, если можно судить лишь по первому этажу. Фелис, поглощённая собственными мыслями, шла, не глядя по сторонам и не оборачиваясь, но провожатый чуть притормозил и посоветовал ей оглянуться и посмотреть на фасад здания. Там над только что законченной стеной первого этажа возвышалась скульптура из чёрного камня, которой надлежало украшать здание и быть его символом. Прямо из стены, а точнее из небольшой ниши, которая ещё не была построена, торчала верхняя половина туловища человека. Лицо его было очень жёстким, но при этом очень уставшим и измождённым, щёки ввалившимися, а нос заострённым, как положено рабу, который вот-вот упадёт на следующем шаге. Человек как бы шёл или даже бежал вперёд, одновременно прогнувшись настолько, что каждый его шаг, должно быть, являлся падением, предотвращённым лишь в последнюю секунду. Сильные мускулистые руки человека с большими привыкшими к труду ладонями теперь были раскинуты в стороны и как бы пытались что-то поймать, или схватиться за воздух, чтобы удержаться. И над этим изнемогающим, находящимся на последнем издыхании телом, почти над самой спиной человека красовался трилистник знака радиационной опасности, выполненный из какого-то красного металла, который теперь весь горел в лучах солнца, бросая на худое лицо, руки и плечи человека зловещие красноватые отблески.

— Как я понимаю, скульптура символизирует человечество, несущее на себе ядерное бремя, так?

— Почти так, с некоторыми мелкими деталями, но общий смысл именно таков. Жалко только, что скульптор немного перестарался, и у некоторых неподготовленных этот человек вызывает ассоциацию с неким ядерным демоном, злым богом, которого нужно бояться и одновременно поклоняться, чтобы не вызвать его гнев. Такие говорят, что ему только крыльев не хватает до полноты картины. Когда они вышли на шоссе, представившееся их взору зрелище оказалось не очень весёлым. Вдаль уезжали автоэвакуаторы, увозя с собой беспомощные автомобили, а несколько машин, ещё оставалось сиротливо жаться к обочине, ожидая и своей участи. По счастью, серебристый форд Фелис стоял тут же и наверняка вошёл бы в следующую партию пленных. Впрочем, радоваться было рано, так как переднее колесо машины прочно обхватил капкан, снабжённый электронным замком, так что уехать прямо сейчас было проблематично. Но тут, в который раз за этот день, на помощь пришёл её провожатый. Как оказалось, он был не только филологом, но ещё и неплохо разбирался в электронике, а заодно и в замках на автокапканах. Пять минут кропотливого рассматривания, несколько замкнутых друг на друга проводов, лёгкий, но очень резкий удар, и бесполезная теперь железяка оказалась в руках улыбающегося парня, путь был свободен.

Теперь уже скоро должно было стемнеть, и Фелис всё больше и больше беспокоилась, так как о судьбе Раджана ничего до сих пор не было известно. Наконец, когда она уже, томясь бесплодным ожиданием, в десятый раз выключила дурацкий телевизор и взялась за наскучившую книгу, в двери раздался протяжный звонок. Фелис мгновенно вскочила, подлетела к двери, открыла её и так и застыла. На пороге стоял Рен Стомберг, её отец.

Глава 4

Рен Стомберг высокий и широкоплечий стоял, загораживая своим телом почти весь проход, и, улыбаясь, глядел на дочь.

— Быстро ты сегодня. Обычно не дождёшься, когда дверь отворишь, то в ванной отмокаешь, то вообще дома отсутствуешь. Да, может быть, ты меня всё-таки впустишь, или так и будем через порог разговаривать?

— Да, папа, конечно… Чёрт, я не ожидала, что ты явишься сегодня, проходи, а я пока приготовлю кофе. — Фелис посторонилась, пропуская отца в комнату.

— Не стоит. — Стомберг лёгкой походкой подошёл к дивану и с размаху уселся на него, так что пружины жалобно взвизгнули под тяжестью его мощного тела. Судя по его внешнему виду и поведению, было очень трудно догадаться, что перед тобой мультимиллионер, хитрый и беспощадный к конкурентам финансовый воротила и просто пожилой человек. Стомбергу было уже за сорок, когда он наконец-то встретил свою единственную настоящую любовь от которой и родилась Фелис, а теперь, даже по меркам конца двадцать первого века, он должен был считаться почти стариком. Однако, глядя на это словно вырубленное из гранита лицо без единой морщины, непослушные, рассыпающиеся в разные стороны соломенные волосы, играющие под яркой ковбойской рубашкой мышцы, думать такое было бы просто грешно. — Я не на долго. Садись, надо поговорить.

— О чём? — Фелис присела напротив на маленьком клочке оставшейся диванной площади и уставилась на лицо отца, которое вдруг потеряло эдакую озорную весёлость и стало серьёзным.

— Ну, хотя бы о том, что я тебя очень люблю.

— И именно за этим ты пришёл сюда, наплевав на то, что одна минута твоего свободного времени обходится в несколько десятков тысяч долларов? Не ожидала такой жертвы, спасибо.

— Тридцать четыре тысячи восемьсот одиннадцать долларов, если верить этим чёртовым аналитикам. Но я пошёл бы и не на такие расходы, чтобы сказать это, Фелис, ведь ни за какие деньги я не смог бы купить такую как ты, и это тебе прекрасно известно. В любом случае я слишком мало вижу тебя в последнее время, и не только из за собственной занятости…

— Папа!.. — начала было Фелис, но он остановил её взмахом руки и продолжил.

— Но я пришёл сюда не за тем, чтобы требовать от тебя отчёта, почему тебя никогда не бывает дома, ты, чай, уже не девочка, а я всегда больше всего ценил в людях независимость. Дело, в общем-то, вот в чём. Как ты знаешь, я хочу в этом году избираться в сенат от Калифорнии, а с завтрашнего дня начинается моя поездка по штату, встречи с избирателями и прочая дребедень. Так что мы не сможем видится почти месяц.

— Если я очень буду скучать я в любой момент смогу приехать, или приеду по первому твоему зову, клянусь! — Фелис, весело смеясь, подняла правую руку, как бы намереваясь произнести слова клятвы, но отец её прервал, хотя и улыбнулся в свои пшеничные усы.

— Я тебе верю! Только дело обстоит немного серьёзнее, чем простая скука. Пока я буду отсутствовать, я не хочу, чтобы с тобой ничего случилось. Поверь, мне будет трудно пережить что-нибудь подобное.

— А что со мною может случиться? Я никогда в жизни не болела, войны сейчас, вроде как нет, разве что несчастный случай, но от них никто не застрахован, да и я очень осторожна.

— Да, ты сама осторожность, дня не проходит, чтобы ты не ввязалась в какую— нибудь авантюру. Да и насчёт войны — бабушка надвое сказала, при современном положении вещей, может случится всё что угодно.

— Это, что, твои агенты следят за мною, раз ты знаешь про все мои авантюры? Знай, что на слежку я могу и обидеться!

— Нет, конечно, ты всё сама рассказываешь, а что не рассказываешь, то можно легко предположить, зная твой характер. Ведь ты пошла в меня, а я в твои годы был ещё каким сорви головой. Но всё равно, призываю тебя хотя бы в моё отсутствие повысить осторожность и не рисковать собой, ты мне обещаешь?

— Хорошо обещаю! Но, в любом случае, Раджан сможет меня защитить от всех реальных и мнимых опасностей. — Весело ответила Фелис но тут же погрустнела, так как вспомнила, что раджан с самого утра не подавал о себе никаких вестей, а приход отца немного отвлёк её от тягот тревожного ожидания. К её большому удивлению Стомберг тоже помрачнел и его лицо от этого как бы даже состарилось.

— Ах да… Раджан, этот твой индийский дружок. Я хотел поговорить и о нём, но никак не мог начать.

— Раджан — не дружок! — Отрезала Фелис. — И я его люблю и не меньше, чем тебя!

— Возможно, даже больше… — Как-то хрипло и про себя произнёс её отец, но тут же взял себя в руки. — Я знаю, что такое обещание тебе было бы очень трудно дать, но я попрошу тебя этот месяц не видится с ним…

— Конечно я не дам такого обещания! Или ты думаешь, что какая-либо опасность может исходить от самого Раджана?! Даже если бы оно так и было, я всё равно бы не рассталась с любимым, даже ценой собственной жизни!

— И моей заодно. Послушай, Фелис, я ведь хочу тебе только добра. Я не буду особо настаивать, просто обрисую положение вещей. Раджан индиец, а Индия вместе со всеми странами Восточного Альянса в последнее время всё ближе и ближе склоняется к Китаю — нашему потенциальному противнику. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что в случае войны (ох не к добру ты про неё упомянула) Индия выступит против нас. А я не думаю, что Раджану понравилось выбирать бы между любовью и долгом, да и тебе тоже…

— Ах вот как! — Фелис вышла из себя. — Значит ты, вместе со своими соратниками в правительстве и военном ведомстве, доводишь мир до состояния балансирования на грани небытия, а потом я и множество других людей должны расплачиваться за это своими чувствами, может быть даже жизнями?! Ну спасибо, папочка…

— Дожил… От собственной дочери слышу обвинения в нагнетании международной напряжённости, и это при том, что ещё только начал баллотироваться в сенаторы. Интересно, что будут говорить избиратели через год-два. Лучше уж тогда сразу в могилу ложиться, мёртвых, как и победителей, обычно не судят. — Стомберг сказал это в шутку, но при этом в голосе чувствовалась такая горечь, что в этом можно было усомниться.

— Извини, папа. Я не хотела тебя обвинять, просто само как-то с языка сорвалось. Да и ты хорош, я даже не представляю, как ты мог потребовать от меня такое. Сам ведь сказал, что я вся пошла в тебя. А ты всегда был однолюбом и потому любил очень крепко!

— Я понял это только после того, как встретил твою мать. Однако это не помешало мне с ней расстаться и переключить всю любовь на тебя, как бы тяжело это ни было?

— И теперь ты требуешь подобного же подвига от меня? Ну спасибо, это верх родительского деспотизма! А я вот тоже поняла, что я однолюбка только после того, как встретила Роджана, но при этом отнюдь не намерена ломать своё счастье в угоду кому-либо, даже тебе. И вообще, давай закроем эту тему. Я уже сказала нет, значит нет, я своего мнения не поменяю! Если будешь говорить дальше, то говори, у нас вроде как свобода слова, но вот отвечать я не стану. — С этими словами Фелис отвернулась и положила подбородок на ручку дивана, всем видом демонстрируя готовность следовать собственным словам.

— Хорошо. Я буду говорить в одну сторону, но, надеюсь, мой монолог будет услышан и хотя бы частично воспринят и обдуман. Пойми, Фелис, я не требую от тебя невозможного, я просто прошу тебя трезво посмотреть на вещи, всё взвесить и в результате вынести наиболее приемлемое для тебя решение. Я не против Раджана, он наверняка очень симпатичный парень, хотя я с ним и не знаком лично. В общем-то, его личность, как человека меня вполне устраивает, раз уж он тебе так мил, а мы с тобой, как здесь уже неоднократно упоминалось, очень похожи по характеру. Проблема немного в другом… Я сейчас не хочу тебя во всё впутывать, но именно через твоё знакомство с Раджаном, и мне и тебе могут грозить очень большие неприятности. Конечно, ты сейчас заявишь, что сам тебе не выдаю всю информацию целиком, а потом требую безропотного подчинения и будешь права. Но поверь, лучше тебе обо всё пока не знать. Сейчас я не хочу делать никаких резких заявлений или кого-нибудь обвинять… Каюсь, мои люди сейчас следят за Раджаном, а заодно получается и за тобой, когда вы вместе. Заметь, я не спрашиваю тебя, где ты была сегодня утром, но и себе не ставлю в заслугу такое своё поведение. Я, в общем— то, одобряю твою любознательность человеку, вообще просто необходимо видеть разные стороны одного и того же явления, уметь размышлять, оценивать и не идти на поводу у других. Я ведь когда-нибудь умру и оставлю тебе всю свою скромную финансовую империю, так что такое качество тебе будет просто необходимо. Кстати, после всего увиденного у тебя наверняка появилась потребность в дополнительном подтверждении полученной информации, в частности из моих уст. Так вот, когда я тебе расскажу о том, о чём ты жаждешь узнать, ты наверняка встанешь перед проблемой что выбрать. То есть, возникнет дилемма, собственная безгрешность и непорочность с одной стороны, либо долг патриота и собственная выгода с другой. Эти два понятия редко оказываются на одной стороне дилеммы, но тут, как видишь, оказались. Так что, выбор, часто ущербный или противоречивый цена за информацию. Пока этот выбор в твоей жизни был достаточно безболезненный, но никто не может поручиться, что в следующий раз на чашах весов окажутся сильные чувства, как та же любовь, или же чьи-то жизни. Сейчас я не требую от тебя окончательного выбора, но ты должна быть готова к тому, что в один прекрасный день тебе придётся сделать такой серьёзный шаг и выбрать, например, между мною и Раджаном (тешу себя надеждой, что все остальные обстоятельства будут оказывать на тебя несоизмеримо меньшее давление). Сейчас же, пока не подтвердятся или не будут опровергнуты данные, которые я получил, тебе лучше воздержаться от встреч с Раджаном. Надеюсь, ты сможешь потерпеть хотя бы до конца месяца, хорошо?.. Не отвечаешь? Ну и не надо, главное, чтобы наш разговор остался в твоей очаровательной головке, а что делать решишь ты сама. Во всяком случае постарайся пока не искать встречи с Раджаном, а если он явится сам… Дьявол, я даже и не знаю, что тебе делать в таком случае. В любом случае это лишь до конца месяца. А сейчас прощай, я уезжаю, я и так слишком уж засиделся. — Он наклонился к Фелис, чтобы поцеловать её в щёку на прощание, но с удивлением обнаружил, что его дочь спит. Аккуратно оторвав её голову от подлокотника, он уложил Фелис на диван, осторожно захлопнул за собой дверь и скоро его лимузин растворился среди бурного потока на улицах вечернего Лос-Анджелеса.

Бледно зелёный свет струился с потолка, абсолютно не раздражая глаз, и от этого было всё равно, свет ли это или уже тьма, словно пациентов заранее готовили к переходу в мир иной, да так, чтобы они этого даже не заметили. Точно такие же салатовые шершавые, и абсолютно голые стены, однообразие которых лишь частично скрашивала полупрозрачная дверь. А строгую линейность и симметричность прямых углов комнаты, пытался нарушить единственный букет цветов, вставленный прямо в одно из углублений стола, являвшегося в комнате единственной мебелью, если не считать кровати, на которой лежал Раджан и небольшого пуфа, практически невидимого под столом. Раджан никогда в своей жизни не лежал в больнице, так что о быте военных госпиталей или частных клиник знал в основном по книгам и фильмам. И что теперь поразило его больше всего, так это отсутствие запаха лекарств, на который наиболее часто делался акцент в описании любых врачебных заведений. В палате вообще не было абсолютно никаких запахов, так что временами Раджан невольно подносил к лицу руки, чтобы проверить, не лишился ли он ещё обоняния. Да лучше бы уж пронзительный запах спирта, терпкий камфары, приятный мятый аромат, чем такая пустота, лишающая человека пятой части чувств. Он бы даже согласился нюхать гниющие бинты пополам с кровью и гноем, а заодно слышать стоны тяжело раненых, так хоть понимаешь, что вокруг есть другие люди, которые страдают, вероятно, больше чем ты, и ощущаешь радость от сознания собственного существования. А здесь сознание одиночества давит слишком сильно. Ни один звук не доносится из-за двери, а из людей он может видеть лишь молоденькую медсестру, которая иногда заглядывает в палату, да и то выбирает время сна, совсем как тогда при испытании каменным мешком в той далёкой другой индийской жизни. Может именно потому его гнетёт обстановка, и чувство одиночества не оставляет практически ни на минуту, что раз в жизни ему уже пришлось испытать его в полной мере. Другим такого не доводилось, и они чувствуют себя в больнице более чем комфортно, если такое слово применимо к положению больного. Впрочем, вроде бы он должен быть привычен к такой изоляции. Ведь, когда сидишь на самом краю горной террасы, на которой в незапамятные времена вознёсся ввысь монастырь, утверждая превосходство человеческого разума над тупой силой стихий, ни один звук из долины не достигает твоего уха, и запахи не могут держаться в разреженном горном воздухе. Можно часами наблюдать за восходом и закатом солнца, за игрой его лучей на гранях гигантских кристаллов-ледников. Можно думать о многом, черпая мысли прямо из ветхих стен, что впитали в себя мудрость десятков веков и сотен поколений. А можно, если очень постараться, прямо от ещё более древних солнца и неба, гор и ледников, от того, что на разных языках и у разных народов зовётся по-разному, но обозначает неведомую силу, заставляющую вселенную жить и изменяться, дающей право на движение, право на жизнь, право на мысль. А вот стерильные стены больницы, стерильный, лишённый всяческой жизни воздух, так и сочатся невыплаканными страданиями, заглушенной с помощью стимуляторов болью, непрочувствованным испугом. Да по-другому и быть не могло, ведь человек, совсем недавно считавший себя разумным существом, свободным созданием, чуть ли не властелином всего сущего, вдруг терял здесь власть даже над собственным телом. А что может единый разум, без тела, которое его порождает. Раджан зевнул и поймал себя на том, что каждый день к нему приходят эти размышления, и каждый раз он додумывается до одного и того же вывода. Похоже, что однообразность обстановки, которая не изменилась с самого первого дня его здесь пребывания, направляет поток мыслей в одно и то же русло. Вот и сейчас он начнёт вспоминать, как он тут очутился.

Всё произошло в тот день, когда они с Фелис ездили на странный митинг, ей богу, лучше бы они этого не делали. Очнулся он тогда около какой-то заброшенной заправочной станции, которую то ли не успели демонтировать, то ли ещё не восстановили. В условиях нефтяного кризиса сжигать бензин стало нерентабельно, так что автозаводы быстро перевели всю свою продукцию на универсальные топливные элементы, которые стоили дёшево и заряда которых хватало на долгий срок. Тогда бензоколонки стали неактуальны и их быстро демонтировали в черте города, заменив другими полезными учреждениями, предоставив особо любящим древний вид топлива, покупать бензин канистрами в магазинах по баснословным ценам. Однако ещё долго стояли вдоль дорог покинутые здания, которые нечем было заменять, а ликвидация стоила лишних расходов. Потом же построили нефтевышку в Тихом океане, а пришедшая вместе с тем нелепая мода затребовала от респектабельных людей, в качестве дополнительного индикатора их веса в обществе, ездить на бензиновых автомобилях. Это вновь подняло спрос на этот продукт ректификации, а некоторые заправки были реанимированы, чтобы и в дальних путешествиях, если такие случались, железные кони богатых американцев не чувствовали голода. Раджан огляделся по сторонам, но так и не смог сообразить, каково будущее этого хранилище крови Земли. Давно прошли те времена, когда по ржавчине на металлических частях и по облезлой краске можно было судить о запущенности объекта. Современные сплавы были коррозиеустойчивы, а красители, добавляемые в пластики не теряли своей яркости многие годы. Лишь кучи свежевырытой земли свидетельствовали о том, что здесь ведутся какие-то работы, которые были приостановлены на выходные, а в понедельник ещё не успели начаться, так как только недавно взошло над горизонтом… Тут Раджан понял, что думает совсем не о том, что нужно, ведь ему в сущности плевать на эту заправочную станцию, а вот события сегодняшнего утра воскресить в памяти не помешало бы. Он присел, прислонясь спиной к тёплому нагретому солнцем боку здания, зажмурил глаза, предоставляя солнечным лучам спокойно разгуливать по лицу, и начал вспоминать, хотя гудение в голове и мешало как следует сосредоточиться. Итак, судя по часам, сейчас почти семь утра понедельника, а находится он примерно в десяти километрах от города, если намётанный глаз не подводит. Итого, сюда он попал на машине, хотя и не помнит этого. Кстати, вон из-за угла виднеется часть кузова, значит, доехали до сюда и все пассажиры разбежались в разные стороны, чтобы замести следы, а так как он не мог бежать, то его просто уложили на землю. Так значит, их преследовали, или впереди была засада. Да, теперь он вспомнил, вертолёт, фигуры в энергетической броне, мечущиеся на фоне импровизированного ядерного взрыва, и паника, беспричинный страх, который, казалось, живёт в тебе самом и от которого нельзя убежать, как ни старайся.

Страх этот, как он понимал, был прямым следствием психотропного оружия, одной из сторон. А какой? А устроителей митинга были какие-то устройства, для влияния на подсознание. Этим они добивались максимально чувства погружения собравшихся в происходящее. Однако с другой стороны посеять панику среди толпы демонстрантов было крайне выгодно солдатам, прибывшим на разгон. Ведь не зря же они в броню обрядились, ожидали встретить серьёзное сопротивление и потому не желали понапрасну рисковать. Так, а, собственно, какое ему дело до того, что именно произошло там. Сейчас самое главное, как он очутился здесь и где теперь Фелис. Если на первый вопрос ответ нашёлся сам собой в виде брошенного грузовичка за углом, то на второй можно было достоверно ответить, только добравшись до города.

Так чего же он расселся, нужно выходить на дорогу и попытаться поймать машину, в худшем случае идти пешком, за час он вполне добежит до пригорода, а там с машиной будет намного легче. Мысль попытаться уехать на оставленном грузовике, он сразу же отбросил, во-первых, его не прельщало использование чужой собственности, а во-вторых, грузовик наверняка был меченый, раз его бросили, ареста же первым полицейским патрулём он совсем не желал. Раджан отпустил виски, которые до этого сжимал ладонями, стараясь привести мысли в порядок — голова трещала, а на затылке вылезла довольно значительная шишка, видимо, он здорово ударился, то ли во время панического бегства из котловины, то ли уже потом в грузовике, и потому мало что смог сразу вспомнить — и открыл глаза. Точно напротив, в метре от него виднелся большой тёмный силуэт, видимо, мужчины.

— Что, китаёза, головка бо-бо? — участливо осведомился тот. Раджан, поднёс руку к глазам, пытаясь получше рассмотреть говорящего, но кроме штанин рабочего комбинезона, заправленных в тяжёлые ботинки, как будто бы армейские (древние армейские, так как сейчас в армии носили другую обувь), рассмотреть ничего не смог. В воздухе просвистел кулак и не успевший ничего сообразить Раджан, провалился в темноту.

А очнулся он уже в больнице, в этой самой палате, что так и сочилась зелёным цветом пополам с невыплаканными людскими страданиями. Потом явился доктор, посверкал ослепительной белой улыбкой, заявил, что через неделю его поставят на ноги и стоить это будет совсем недорого, заодно осведомился, есть ли у Раджана достаточная сумма. Получив утвердительный ответ, заулыбался ещё больше и хотел уже было выйти, пожелав больному скорого выздоровления, когда тот пристал к нему с вопросами, что именно с ним случилось и как он тут очутился. Быстрый ответ про множественные переломы и отбитые внутренние органы Раджана не удовлетворил и он продержал доктора у себя ещё пол часа. Пока тот наконец не выдал названия каждой сломанной косточки. Заодно Раджан узнал, что нашли его за городом, почему-то, на севере в понедельник вечером, да ещё в состоянии алкогольного опьянения. Похоже, что неведомый синофоб посчитал его мёртвым и очень постарался, чтобы замести следы. Впрочем, на него Раджан зла не таил, так как понимал, что человеку, не способному отличить индийца от китайца (во всяком случае, так ему показалось), можно внушить ненависть к кому угодно. Вот именно на тех, кто такую ненависть внушает, теперь и злился Раджан, ну и на себя в том числе, за то, что не смог противостоять всего одному противнику, а теперь должен валяться прикованный к постели, ничего не зная о судьбе Фелис. Доктор, видимо обидевшись на внезапный допрос не в меру любопытного пациента, больше в палате не появлялся. Впрочем, от него этого и не требовалась, так как вся посильная врачебная помощь была уже оказана, а теперь больному требовался лишь покой и уход, с чем вполне могла справиться сестра, а следить за состоянием здоровья можно было, не выходя из собственного кабинета, благо на дворе был конец двадцать первого века. Сестра же, смогла только рассказать, что кандидат в сенаторы Рен Стомберг отправился в предвыборное турне по штату, а с его дочерью, скорее всего, всё в порядке, иначе о происшествии было бы написано во всех газетах. Впрочем, об этом он мог догадаться и сам, смущало молчание Фелис, хотя она могла бы уже давно его отыскать. Все данные были внесены в больничный компьютер, доступ к базе данных которого был достаточно свободным.

То ли, из-за постоянного беспокойства о Фелис и ощущения дискомфорта, толи из-за того, что вечно улыбающийся доктор не совсем верно оценил степень повреждений, но Раджан поправлялся крайне медленно и неохотно. Шла уже вторая неделя, а особых улучшений не было заметно, во всяком случае, так говорила медсестра, передавая слова лечащего врача, который так и не удосужился больше его посетить. А может быть, с него попросту тянули деньги, так как, помимо самого лечения, он платил за каждый день пребывания в больнице. Впрочем, сейчас Раджану было всё равно, он ждал сейчас хотя бы одного известия от Фелис, и ему было без разницы, делать ли это в больнице или у себя дома. Одновременно он заметил и изменения в поведении одной из дежурных медсестёр. Она стала стараться заходить к нему как можно реже, когда он бодрствует, а во время сна наоборот, бывало, просиживала за неудобным столом, что стоял рядом с его кроватью, по несколько часов. Всё это Раджан увидел, когда пару раз притворился спящим. Но потом, сестра больше на подобные уловки не попадалась, наверняка сверялась с показаниями приборов, круглосуточно следящих за его состоянием, прежде чем явиться. Так что, проснувшись, Раджан иногда обнаруживал следы её присутствия только по едва уловимому запаху дешёвых духов в обычно стерильном воздухе, если конечно мощная система кондиционирования не успевала уже его ликвидировать. А к концу второй недели, в комнате появился странный букет, составленный пополам из красных роз и белых хризантем. И хотя букет принёс человек одетый, посыльным цветочной фирмы, шлейф всё тех же духов тянулся за ними, явно указывая на отправителя, хотя сначала у Раджана мелькнула шальная мысль, что цветы послала Фелис, не имея возможности явиться самой. Потом уже Раджан старался не думать о медсестре и цветах, так как ему стыдно было признаться даже самому себе, что мысли о том, что ещё кто-то кроме него страдает тут из-за любви, доставляет ему некоторое удовольствие. Мысленно Раджан очень жалел девушку и сопереживал ей, так как сам невольно являлся причиной её мучений, но ничего не мог поделать с собственными эгоистичными чувствами, которые всегда присутствуют даже у самых благородных натур. Так что, попросту не думать об этом было более простым выходом. Вот он и не думал, а точнее думал, но всегда об одном и том же, старясь мысленно не покидать того утра, когда он расстался с Фелис. За три недели пребывания в больнице Раджан досконально изучил режим её работы, что даже перестал реагировать на редкие моменты, когда в комнату входила, например, сиделка. Он знал, что и сейчас, через несколько минут ему принесут обед, причём принесёт его одна из медсестёр, хотя это вполне мог быть и робот-разносчик. Но, видимо, таким образом администрация больницы добивалась повышения уровня общения больных с людьми, а заодно обеспечивала лишние рабочие места. Однако эти небольшие перерывы Раджан воспринимал, как необходимое дополнение к его одиночному заточению, и они никогда не прерывали его мыслей. Потому Раджан даже не открыл глаза, когда дверь практически бесшумно распахнулась в условленный час. Он продолжил думать о чём-то связанном с его прошлой монастырской жизнью, которая, казалось, была так давно. Но тут кто-то осторожно, но настойчиво постучал его костяшками пальцев по плечу. Раджан скосил глаза и увидел пухленькую руку с короткими пальцами, а потом и зелёный халат доктора, которого он видел лишь единожды почти месяц назад. Перехватив удивлённый взгляд пациента, и так улыбчивый доктор, весь просто просиял и заговорил:

— Поздравляю, господин, Раджан. Вы здоровы!

— Как я здоров? Не может быть, ведь ещё вчера я был болен, или вы наконец-то смогли найти причину «болезни», а теперь исцелили меня за несколько минут, продержав в заточении месяц?

— Господин, Раджан, такова политика нашей клиники. Больные узнают о своём выздоровлении за несколько минут до выписывания. Это даёт им очень сильный эмоциональный всплеск, что помогает быстро вернуться к нормальной жизни. Пока что, мы не получали ни одной жалобы.

— Видимо, жалобы было подавать уже некому. — Не удержавшись, съязвил Раджан, однако, каменное лицо доктора, осталось таким же неизменным, словно он был не человеком, а всего лишь статуей, которую искусный скульптор обрёк на вечную улыбчивость.

— Надеюсь, вы будете так же довольны, как и все остальные наши клиенты. А сейчас, позвольте, я освобожу вас от плён, которые удерживали ваши сломанные кости вместе. Думаю, эти путы не слишком вас тяготили. — С этими словами доктор вынул из кармана какое-то устройство, похожее на авторучку, провёл им в воздухе вдоль изгибов тела Раджана, и тут же, словно кокон с бабочки, с Раджана сползла полупрозрачная, но очень прочная плёнка, стягивавшая до этого его грудь и конечности. Тот тут же соскочил с койки и чуть не упал, на подогнувшихся, отвыкших от ходьбы ногах, но доктор поддержал его со странной для такого низенького человека силой.

— Вы поосторожнее, а то опять что-нибудь себе сломаете, хотя теперь после лечения ваши кости намного крепче. Кстати, одеться вам тоже не помешает. — Только тут Раджан заметил, что чуть позади доктора стоит одна из медсестёр, держа в руках стопку одежды, и чуть ли не давится от смеха. Раджан поскалил зубы ей в ответ, наготы он никогда не стеснялся, и начал потихоньку одеваться. — Надеюсь, мы вам больше не понадобимся, — врач величественным жестом указал рукой на дверь, которая тут же распахнулась, открывая тёмный проход, который тут же постепенно стал освещаться до самых выходных дверей.

— Я тоже на это надеюсь, — опять уколол Раджан, направившись к выходу. Оказалось, что больница находилась за городом, на территории какой-то усадьбы, так что нужно было пройтись по аллее мимо нескольких фонтанов и скамеечек, на которых чинно сидели благообразные старички. Как ни странно теперь, когда душная, прямая и стерильная зелень больничных стен отошла назад, ожила, разорвалась, стала зеленью травы и листвы, она исчезла и из его мыслей. Теперь из всей больницы Раджану вспоминался только доктор, которому лучше было бы работать комиком на телевидении или швейцаром, открывать двери. Больно уж театрально у него это получается. Тут Раджана посетила весёлая мысль, что доктор на самом деле и был комиком-актёром, ведь он же ничего по лечению не сделал в его присутствии и на анатомические вопросы отвечал крайне неохотно, к тому же наплёл много всякой чуши, видимо понадеявшись на малую осведомлённость больного. Посмеиваясь такой забавной политике клиники, Раджан направился к воротам, отмечая, что не такая уж и это и дурацкая политика. Вот и сейчас он совсем не чувствует зла на эту больницу, где его наверняка продержали лишние две недели в абсолютном одиночестве, наедине со своими мыслями. Сейчас он мог только радоваться живому, хотя очень резкому, солнечному свету, живой траве, живым людям.

Мысль о живых людях пришла к Раджану как-то мимоходом, безо всякой логики, и он даже не успел удивиться глупости этой мысли, как увидал одного из живых людей, окружавших его последние три недели. От арки ворот, из которых он только что вышел, отделилась женская фигура и робко, невообразимо долго, хотя их разделяла всего лишь несколько шагов приблизилась. Раджан стоял спиной к женщине, потому услышал лишь звук осторожных шагов, а когда почувствовал знакомый аромат духов, уже знал, кого он увидит обернувшись. Однако он не спешил разворачиваться, а всё смотрел вдаль, туда, куда уходила дорога на Лос-Анджелес. Женщина тоже не спешила начинать разговор, но через минуту всё-таки решилась:

— Зачем вы так пристально всматриваетесь в дорогу? Вы ждёте её? — низковатый для такого возраста, но от этого более чувственный голос звучал удивительно спокойно. — Зря, она не придёт. — Раджан развернулся, про себя решив не ввязываться в разговор, и вопрошающе взглянул в лицо девушке. Та выдержала его взгляд и, сверкнув своими тёмно синими глазами, снова продолжила. — Ведь вы всё время ждали её в больнице, а она не пришла. Она вас совсем не любит! — Тут голос ей изменил, последнюю фразу она произнесла, чуть ли не криком. Она сделала движение ему навстречу, может быть, хотела поцеловать или обнять, но Раджан об этом так и не узнал, так как она тут же отпрянула и скрылась за воротами больницы быстрее молнии. Он стоял, долго глядя ей в след, не зная, что же лучше сделать, понимая, что догонять и продолжать разговор, было бы верхом глупости, но с другой стороны слова самой же Фелис про историю Брахмы и Мохини, не давали ему покоя. Просто уехать сейчас было бы правильно, но как-то совсем уж неприлично, если не подло. Его размышления были прерваны неожиданно, когда около него притормозил автомобиль, в котором Раджан не без удивления узнал собственную машину. Из машины вылез человек в ливрее и, практически копируя недавний жест доктора, произнёс:

— Карета подана, господин Раджан. Надеюсь, здесь вас больше ничего не задерживает.

— Да, конечно, считайте, что я уже уехал, — Пробормотал Раджан. Тяжело опустился в кресло и дал полный газ. Сейчас он хотел лишь как можно дальше оказаться от госпиталя, а по возможности поближе к Фелис или, хотя бы, к её дому. Как бы ни банальна была фраза этой простушки-медсестры (а может быть, не такой уж простушки, может все женщины, не имеющие практически никаких шансов, цепляются за обвинение соперницы в равнодушии, как за соломинку, хотя, мужчины наверняка не исключение), но она обожгла его изнутри. Одно дело думать, строить предположения что случилось, а совсем другое услышать полностью сформулированное утверждение из уст другого человека, пусть даже и такое абсурдное.

Громко взвизгнув тормозами, автомобиль остановился напротив до боли знакомого коттеджа. Игнорируя дверцы, Раджан выпрыгнул из машины, стрелой взлетел на крыльцо. Но тут вся его решительность испарилась. Он никак не мог поднять рука и дёрнуть за верёвку звонка, что был повешен над дверью, обычно Раджан всегда посмеивался над этим анахронизмом, однако, сейчас верёвочка, казалось, связывала ему руки. Раджан так и представил, как после мелодичного перезвона в дверном проходе явится, подобно злому духу вызванному неосторожным запретным заклинанием, полуобнажённый красавец, и, смерив его взглядом, улыбнётся. Раджан отогнал наваждение и со всей силы дёрнул за верёвку, чуть не оторвав её. Удар гонга раздался, разорвав, казалось бы, в абсолютной тишине и… ровным счётом ничего не произошло, но этот звук отрезвил его. Раджен дёрнул ещё несколько раз для верности и стал ждать, обычно Фелис заставляла себя ждать очень долго. «Кто там так ломится?! Сейчас открою,» — этот родной, живой голос заставил сердце Раджана сжаться, но он резким усилием воли заставил его биться равномерно. Отворившая дверь, Фелис была в халате, вся розовая, видимо, как всегда сидела в ванной. Увидев Раджана, она тихо охнула и бросилась ему на шею, но тут же отстранилась и шагнела назад в дом, явно с намерением захлопнуть дверь.

«Что они все сегодня, с ума посходили?» — удивился Раджан, настолько успокоившийся, что уже получил способность удивляться. Но тело действовало быстрее мысли, руки рванулись вперёд и мёртвой хваткой вцепились в дверную ручку, а губы зашевелились так, чтобы выдохнутый из груди воздух прошелестел единственное слово «Фелис». Но Фелис, казалось бы, не услышала его, она развернулась, словно в трансе добрела до дивана и зарыдала, уткнувшись лицом в жёсткую обивку. Раджан подошёл к ней, сел рядом и заговорил:

— Фелис, ты сердишься на меня? Извини, я не мог появиться раньше, я лежал в больнице, — сейчас Раджан чувствовал себя кругом виноватым, хотя, совсем недавно, лёжа в одиночестве, называл себе совсем других виновных. Ведь, если смотреть объективно, он легко мог дать Фелис знать, однако, ждал активности от неё. — Но теперь я никуда не уйду, если ты сама меня не прогонишь. Теперь я останусь с тобой столько, сколько ты позволишь.

— Конечно, пока не прогоню, — Фелис откинулась на спинку дивана. — Знаешь, тебе очень повезло, что ты попал в больницу, а то я бы тебя достала и все кости переломала. А так пришлось кое-что дома разбить, кошке тоже очень повезло, что она, угадав моё настроение, убежала из дома. Когда ты не пришёл в тот день, ни на следующий, ни через неделю, я возненавидела весь мир, себя в первую очередь. Тебя в нулевую!!! Говоришь, в больнице был, узнавала по всем больницам, в полиции, о тебе там и не слышали. Я уж думала, что мой отец успел с тобою поговорить, и ты дал согласие. Такого предательства я стерпеть не могла…

— Подожди, на что я должен был дать согласие? И при чём тут твой отец?

— А, уже неважно, не могу я долго злиться на человека. Но тебе придётся уйти, теперь я буду выполнять так и не данное обещание.

— Фелис! Да что с тобой, в конце концов?! Не хочешь отвечать? Хорошо, тогда я поеду и спрошу прямо у твоего отца, но тогда уж не обижайся, если с твоим обожаемым папочкой у нас выйдет настоящий мужской разговор! — Он встал и направился к машине.

— Подожди, Радж! — Фелис повисла у него на руке. — Чёртов папа как всегда оказался прав, вся жизнь состоит из выбора, порой невозможного. Я не могу ничего сделать, хотя понимаю, что от моих действий сейчас многое зависит. Ну почему я такая, Радж? Когда отец попросил меня не видеться с тобой до конца месяца, я подумала, что как только ты явишься, я забуду о его словах. Теперь же ты явился, и я тебя вроде бы прогоняю, хотя прекрасно понимаю, что через минуту после того, как ты уйдёшь (а ты уйдёшь, ты не сможешь меня ослушаться). Буду себя проклинать вместе с тобой и отцом… Ну почему так, почему? Скажи, представив себя со стороны и совсем другим человеком, что мне сейчас делать, на себя полагаться я уже не могу?

— Значит дело в простой просьбе отца? — рассмеялся Раджан. — Интересно, чем это я ему не угодил, и почему такой странный срок?

— Не знаю, честно не знаю. Я совсем ничего не могу сообразить. А тем более сделать. К тому же отец так ничего и не объяснил… Радж, ну почему жизнь всегда оказывается такой сложной. Раньше, когда я видела это на примере других, я не предавала этому значения, считала, что другие просто так на неё смотрят. Ведь я ребёнок, правда?

— Ребёнок. Конечно ребёнок, очень умный взрослый и послушный ребёнок, хотя и любишь меня в этом обвинять. И это хорошо. А решение проблемы я вижу только в одном. Месяц-то вроде почти кончился, два дня осталось. Хотя, я всё ещё хочу поговорить с твоим отцом. Насколько я знаю, он сейчас должен быть в Сан— Франциско, думаю, я за два дня обернусь…

— Раджан, ну как ты можешь так говорить? Ты что совсем уж буквально понял мою просьбу посмотреть на проблему со стороны. Я не могу тебя так отпустить. Не то, чтобы боюсь, что ты поговоришь с папой по-мужски, — первый раз за время разговора Федлис улыбнулась. — В конце концов, он сможет сам за себя постоять, я просто не могу тебя отпустить, как бы ни требовала твоего ухода. Мы поедем к отцу вместе, а что два дня… Чёрт с ними, могу же я хотя бы раз кого-то ослушаться и не побыть послушным ребёнком. Я тоже тебя никогда не оставлю, если ты меня не прогонишь. Ведь не прогонишь же?

— Хорошо, не прогоню. Поедем прямо сейчас? Тогда пойди переоденься, а я подожду тебя в машине.

— Нет! Подожди дома, и поешь чего-нибудь, а то ещё умрёшь с голоду, пока будешь меня ждать. Ведь мы женщины можем очень долго одеваться. — Фелис прикоснулась своими пальцами к губам, потом приложила их к губам Раджана и со звонким смехом убежала внутрь дома, справедливо полагая, что такие путы удержат Раджана сколь угодно долго.

Глава 5

Ночь упала на побережье чёрной пеленой практически мгновенно, как и следует в тропиках. Ещё раньше поднявшийся океанский бриз согнал вместе тучи, что теперь нависали над прямой, как луч света, трассой, проложенной умелыми человеческими руками, игнорировавшей горы и впадины, русла рек и даже морские заливы. Трассе, призванной прочнее любых цепей привязать друг к другу людей, разделённых пространством. Теперь же в это полуночный час была практически пуста, если не считать маленькой букашки, стремительно продвигающейся вперёд по прямой дороге. А в чреве этой букашки нашли себе приют два человеческих существа, которым не нужны были цепи, чтобы удерживаться вместе. Ибо их удерживали самые прочные узы во вселенной — узы любви. Фелис, изредка кидая взгляд на далеко освещённую мощными фарами пустующую ныне дорогу, непринуждённо вела машину. Она наотрез отказалась доверить это Раджану, сославшись на то, что он только что перенёс тяжёлые травмы. Однако обязанности водителя ни чуть не мешали ей болтать обо всём на свете, так что Раджан, оглушённый с одной стороны её звонким голосом, с другой надрывными звуками саксофона, что лились из динамиков радиолы, ели улавливал смысл её слов. Теперь же Раджан, выполнявший условные обязанности штурмана, сидел, оглядываясь по сторонам, морщился, когда его взор касался затянутого тучами горизонта. Почему-то, тучи вообще всегда ассоциировались у него с чем-то неприятным, а вода, проливающаяся с небес дождём, свидетельствовала о неспособности небес удержать её, а, следовательно, об их бессилии. Откуда приходили такие ассоциации, Раджан никогда не понимал, так как ни с научными. Ни с религиозными его представлениями они совершено не вязались. Впрочем, сейчас и так было немало причин испытывать беспокойство, кроме пресловутых туч. Ещё неизвестно, как примет его Рен Стомберг, а если хотя бы малая доля его подозрений относительно причастности отца Фелис к его пребыванию в больнице справедливы, то ничего хорошего от такой встречи ожидать нельзя. Похоже, что Фелис этого не понимает, вон как весело щебечет о том, какой хороший у неё отец, как они с Раджаном обязательно понравятся друг другу, ибо они так похожи. Или вот ещё, размышляет уже о своей свадьбе с ним, как о свершённом деле. И проблема даже не в том, что кто-то будет против, что назревающий международный конфликт в доли секунды сможет порвать их счастье, ни она ли сама так недавно выступала с мыслями, что брак — пережиток старины, излишне связывающий двух людей, лишающий каждого отдельного человека его свободы, в частности, свободы распоряжаться частью самого себя, своим генетическим материалом. Раджан улыбнулся этим своим мыслям, на время отвлёкших его от созерцания хмурых туч, а заодно припомнил, что во все времена и у всех народов брак считался пережитком старины, который необходимо было искоренить любым способом. Много чего искореняли народы, в том числе и самих себя, а брак и свадебный обряд оставался. И как бы ни видоизменяли его обычаи, в любом случае основная суть оставалась неизменно. В общем-то, это правильно, как ни крути, а человек животное общественное не может жить в одиночку, к тому же, тенденция делить людей в обществе по степени близости ему присуща в высшей степени.

Раджан потянулся и посмотрел с нежностью на Фелис, которая теперь болтала об их медовом месяце и предстоящем свадебном путешествии, заранее раскладывая по полочкам всевозможные варианты. Почему-то у неё всегда выходило, что они должны проехаться по странам востока, а заодно и севера, видимо, слишком уж надоела ей ультра западная Америка, и иже с ней излишне южная Калифорния. Так что, как ни крути, а путь им лежал в Восточную Сибирь и на дальний Восток Евразии по бывшим российским просторам. Поиграть в прятки с уссурийским тигром, как выразилась Фелис, заставив обычно невозмутимого Раджана несколько раз стукнуться лбом о стекло, чтобы унять смех. На удары изнутри снаружи глухой барабанной дробью ответил наконец-то пошедший дождь. Пелена по тропически плотного дождя, что в столь редкие отведённые ему дни пытается, кажется, наверстать потерянное за весь оставшийся солнечный год, резко ухудшила видимость. Ожнако Фелис этого и не заметила и даже не сбавила скорость, сработанная по последнему слову дорога, отлично отводила воду, так что вероятность проскальзываний и заносов была практически сведена к нулю.

Машина стремительно мчалась вперёд через косую стену дождя, и Раджан мысленно похвалил себя, что перед самым выездом всё-таки натянул крышу, так что сейчас капли барабанили по упругому пластику, а не по их головам. Огорчало только одно, что до Сан-Франциско оставалось менее часа езды и придётся выходить под дождь, который промочит их насквозь за несколько секунд, ибо такой банальной для многих вещи, как зонт, Раджан не имел. А ещё больше, чем перспектива пропитаться водой огорчало то, что на этом такое спокойное и непринужденное совместное путешествие закончится и начнётся борьба, результаты которой ещё труднее увидеть, чем дома слишком близкого Сан-Франциско через стену дождя.

Раджан глянул вперёд и подивился, насколько же эта стена была реальна. Фары высвечивали на ней практически правильные эллипсы, а дорога внезапно обрывалась, словно отсечённая ножом. Казалось, что через пару секунд машина резко остановится, врезавшись в эту непреодолимую преграду, а их тела, не выдержав такого резкого торможения превратятся в ничто. Но за секундой проходили секунда, мгновения складывались в минуты, а стена всё отдалялась, как бы нарочно дразня, чтобы в самый неподходящий момент предательски остановиться и довершить то, что подсказывают человеку его чувства. И удар последовал, правда не оттуда, откуда ожидалось, да и не удар это был вовсе, а лишь лёгкий толчок в задний бампер, который оторвал Раджана от созерцания дороги и заставил обернуться. Оказалось, что за весёлым разговором и грустными мыслями они с Фелис не заметили, как сзади к ним на огромной скорости подкатил трейлер-дальнобойщик, и теперь он двигался, толкая перед собой их крохотную машинку, не замечая её. Фелис, дала несколько протяжных гудков, но неведомый водитель грузовика, которого не было видно на четырёхметровой высоте, то ли не услышал их сквозь шум дождя, завывание ветра и музыку в собственной кабине, то ли попросту не мог услышать, так как кабина закрывалась чересчур герметично. Фелис до отказа вдавила акселератор, молясь про себя, чтобы мощности двигателя хватило, чтобы хоть на несколько метров оторваться и уйти в сторону с пути тупого чудовища. За несколько минут, что машина, натужно ревя, пыталась уйти вперёд, Фелис, никогда не произносившая крепких ругательств, успела уже несколько раз сквозь зубы процитировать всю солдатскую лексику и принялась за корабельную. Который раз уж она проклинала Раджана за то, что его машина такая медленная, её собственный спортивный форд давно бы уже оставил дурацкий трейлер позади. Раджан ничего не отвечал, он это и сам прекрасно понимал, хотя понимал и другое, в не имеющем даже зачатков крыши форде они уже давно вымокли бы. Осознав всю тщетность попыток оторваться и бесполезность ругательств, что всё равно не достигали уха невнимательного водителя грузовика, лучи фар которого, теперь скользили точно над их крышей, делая машину абсолютно незаметной, Фелис решилась на отчаянный шаг. Прежде чем Раджан успел остановить её, руль был резко вывернут влево, а нога несколько раз нажала на тормоз. Машину крутануло, потащило боком, Фелис с трудом удалось выровнять движение, но тут под колёсами мелькнула узкая полоска обочины. Шести полосная автострада оказалась слишком узкой для такого манёвра, колёса лишились опоры и машина, кувыркаясь, полетела с откоса дорожной насыпи, а грузовик, с воем рассекая воздух, и воду понёсся дальше, так и не заметив, что мизерной помехи спереди больше нет…

Раджан резко, но с невероятным усилием оторвал голову от подушки безопасности, и, подтянувшись на руках, выполз из искореженной машины. Тугие и холодные струи дождя стегнули его по лицу, кожа которого тупо ныла и покалывала от удара о горячий после взрыва заряда пластиковый мешок. Вода, стекающая по волосам и одежде, быстро вернула ему способность соображать. Раджан вытер несколько капель крови с рассечённого лба и тут же стремглав кинулся обратно к машине, с единственной мыслью, узнать, что же с Фелис. Автомобиль лежал на левом боку, правое переднее колесо бессмысленно крутилось, тогда как все остальные его собратья встали, прижатые к земле или намертво скованные заклинившим двигателем. Переворачивать машину обратно у Раджана не было ни сил, ни времени, он просто сорвал брезентоподобный пластик крыши, забывая про замки крепления, раздирая в кровь непослушные пальцы, игнорируя, сводящую зубы судорогу. Когда упругий материал наконец-то отвалился в сторону, Раджан увидел, прижатую подушкой безопасности к сидению Фелис. С трудом оторвав её пальцы от бесполезного теперь руля, Раджан осторожно вынул девушку из плена погибшего автомобиля и уложил рядом на траву. Фелис даже не пошевелилась, дыхания её он тоже не чувствовал, но всё ещё прогонял от себя страшную мысль, что с поразительной настойчивостью лезла в голову. Фелис мертва… Мертва!!! Шептал глубоко в мозгу спокойный голос, его собственный голос, от которого холодело всё внутри, об этом барабанил дождь, об этом надрывно стонала чудом не разбившаяся радиола…

Но Раджан не верил никому, и в первую очередь себе, он всё продолжал искать доказательств чуда, но не находил. Чуда не было, Фелис лежала перед ним бездыханная, сердце её не билось, а на ставшем теперь мраморным виске виднелась совсем маленькая, но глубокая ранка, нанесённая ни то осколком стекла, ни то острым камнем. Не надо было быть врачом, хотя Раджан им был, чтобы констатировать смерть, но он всё ещё не верил в такое разрешение всех проблем. «Прямо как древнегреческий Бог из Машины, явился в самый драматический момент и решил всё самым радикальным способом» — мелькнула кощунственная мысль, что Раджан весь задрожал в душе от чудовищного каламбура, который ему подсказал услужливый хладнокровный мозг. Он и не пытался поверить, вместо этого он накрыл Фелис от дождя бывшей крышей автомобиля, а сам, в мгновение ока взобравшись на насыпь, бросился бежать по направлению к городу за помощью. Струи дождя стегали его, ветер пытался стащить вниз, но Раджан не обращал на них внимания, продолжая своё упорное движение вперёд, движение в никуда. Он сам прекрасно понимал, что зря выжимает из своих послушных мускул невозможное, зря пробивается сквозь дождь и ветер, это ни к чему не приведёт, и вернуть Фелис будет уже невозможно. Но не загружать сейчас тело интенсивной работой, значило заставить работать мозг, который спокойно бы констатировал и смерть и её причины и возможные последствия. А именно трезвых рассуждений, убивающих надежду, да и вообще любые чувства, Раджан желал сейчас меньше всего. Пусть бьёт дождь, пусть ветер в лицо, да и со всех сторон тоже, пусть сердце хочет вырваться из груди от перенапряжения. Главное не останавливаться, не давать бесчувственным размышлениям убить то, что не убил неизвестный водитель грузовика: память о живой Фелис и любовь к ней живой. Так он и нёсся сквозь ночь, сквозь дождь и ветер, удаляясь от того места, где накрытая куском пластика лежала она…

Раджан бежал без передышки со скоростью спринтера уже почти час, он мог бы так бежать ещё и ещё, хотя прекрасно знал, что он свалится сразу после остановки, израсходовав все отведённые человеку резервы, использовать которые он столько лет учился. Впрочем, именно этого ему и нужно было сейчас. Вдруг обочину, по которой бежал Раджан, прорезали ответвления, потом невдалеке справа появились дома, освещённые размытым дождём светом уличных фонарей. Конечно, это был ещё не Сан-Франциско и даже ни один из его пригородов, так поселение у дороги, которых много развелось с тех пор, как был взят курс на ликвидацию перенаселённости в крупных городах. Однако это в любом случае означало конец его пути, который Раджан хотел бы продолжить вечно. В посёлке наверняка есть телефоны, а позвонить в полицию или в службу спасения был его элементарнейший человеческий долг.

Он вбежал в одиноко стоящую у стены ближайшего дома будку, на ходу сорвал трубку, прижал её подбородком к плечу и, помогая себе левой рукой, негнущимся указательным пальцем набрал три цифры, которые с рождения вдалбливают каждому американскому ребёнку. «Оператор службы спасения слушает вас! — раздался в трубке приятный женский голос, но тут Раджан понял, что ответить уже не сможет, на грудь навалилось что-то тяжёлое, выдавив из неё остатки воздуха и сжав сердце в горошину, неспособную перекачать ни капли крови. Перед глазами поплыли чёрные круги, перемешиваясь иногда с жёлтыми искрами, и Раджан, стараясь удержаться за трубку, как за опору, сполз вниз по стене будки и провалился в темноту. — Алло! Говорите, вас слушают. Алло, вы меня слышите?.. Не молчите же, скажите что-нибудь… Перезвоните, если у вас проблемы с аппаратурой!.. Не занимайте линию и повесьте трубку!.. Хорошо, на место вашего звонка уже выехала машина, если звонок был ложным, вы будете отвечать по закону штата, до свидания!» — в трубке послышались гудки, но Раджан их уже не слышал. Он спал, спал тяжёлым сном от переутомления, сном, лишённым всяческих сновидений…

Боль гуляла где-то по его телу, перекочевывая из одного органа в другой, то усиливаясь, то утихая. Наконец, видимо устав от бесцельного блуждания, перетекла отовсюду в голову и осела там, заставив Раджана издать глухой стон и очнуться. В глаз ему бил слепящий свет, от которого нельзя было ни отстраниться, ни загородиться, так как руки отказывались слушаться приказов. Наконец, чей-то грубый палец, державший его веко открытым, ослабил хватку, и приветливая тьма снова окружила Раджана, потом из темноты послышался голос, видимо, принадлежавший тому же человеку, что и палец.

— Пришёл в себя, — констатировал голос, отдаваясь в ушах, подобно ударам камней под водой на большой глубине, заставляя боль, засевшую в голове увеличиться в объёме и растечься по всему телу. — Как я и обещал, три минуты двадцать секунд, действие препарата проверено.

— А может, было бы надёжнее по-старинному, ладошками по щекам? — выплыл откуда— то ещё один голос, абсолютно неотличимый от первого, такой же глухой и булькающий, слышимый словно через толщу воды.

— Успеешь ещё ладошками! И не ладошками тоже. После твоих ласок пришлось бы двойную дозу стимулятора вкалывать, — это, казалось, вмешался третий голос, хотя Раджан до сих пор не мог найти между ними различия. Вернее его мозг фиксировал только смысл сказанных слов, напрочь отсекая частоту и тембр звука. Раджан усилием воли сжал вольготно разлившуюся по телу боль в маленький сгусток, что теперь раскалённой иглой колол его куда-то в затылок, прочистил сознание и только потом решился приоткрыть глаза. Как он и ожидал. Ничего увидеть ему не удалось, кроме конусовидной лампы, висевшей точно над его лицом. Отодвигающей в темноту все остальные детали помещения. Зато он точно смог почувствовать, что руки его заведены за спинку кресла или стула и скованы так, что но не может ими даже слегка пошевелить. Ещё он понял, что людей всё-таки было двое, во всяком случае, он видел только две пары ботинок, хотя третий человек мог находиться и в темноте. «Что за дешёвые декорации из дешёвого фильма про гангстеров, наверняка, если убрать лампу, можно будет лицезреть голые кирпичные или оштукатуренные стены, покрытые сырой плесенью, бред какой-то»

— Доброе утро, господин Раджан, как спалось, какие сны видели, надеюсь, кошмаров вам не снилось, — над ухом раздался сдавленный смешок, а голос, который он мог теперь квалифицировать, как низкий дисконт, невозмутимо продолжал. — Ну нельзя так себя не любить, господин Раджан! Надо заботиться о своём здоровье и не бегать по ночам под проливным дождём, заставляя ваших друзей опасаться, как бы вы не схватили простуду. Ну что же вы молчите, мы все тут ждём ваших оправданий, такому легкомысленному поведению. «Да кто они вообще такие, и чего им от меня нужно? И какого чёрта понадобилось связывать мне руки и прятать свои лица за лучами яркого света, как будто люди в двадцать первом столетии не могут решить свои проблемы за нормальным разговором.» — задавал себе вопросы Раджан, стараясь хотя бы по носкам ботинок определить, кто скрывается в темноте. Однако ботинки были самые обыкновенные, лёгкие кожаные туфли с заострёнными мысами. Правда, у одного мысы были не чищены или сбиты совсем недавно, а сами туфли на первый взгляд на несколько размеров превосходили ботинки второго, но это не значило ровным счётом ничего.

— Не хотите отвечать, господин Раджан? Ну и не надо, это, собственно, никого и не интересует. Сейчас важно немного другое, а именно, почему ваша работа на нас за последний месяц не приносит никакой отдачи? Знаете, господин Раджан, наша служба не любит платить деньги бесполезным агентам, а особенно оставлять их в живых.

— Какая служба? — наконец-то отозвался Раджан, с трудом ворочая языком в пересохшем горле. — ЦРУ или… ФБР?

— Интеллидженс Сервис, МОССАД, КГБ… — продолжил голос из темноты, явно издеваясь, — так вы, оказывается, работаете на всех, а теперь даже не можете опознать, кто перед вами? Не ожидал, от вас такой прыти, господин Раджан, не ожидал. Шефу будет интересно узнать, что у нас такой исполнительный сотрудник… был… Не уж-то действительно не можете вспомнить? Жаль, придётся применить другие методы для очистки памяти.

— Я ни на кого никогда не работал, мистер, не знаю, как вас там… — Выдавил Раджан, ещё пристальнее вглядываясь в ботинки говорящего и его товарища.

— Обойдёмся без имён, всё равно, не богу же на страшном суде вы их будете приводить в качестве свидетельств. А ведь вы проработали на нас последние два года, получая за это приличное вознаграждение, и были очень полезны в некоторых делах. Всё ещё не вспомнили? Ну подумайте внимательно, даю вам ещё пять минут. — Раджан использовал отведённое ему время, чтобы окончательно сосредоточить свой взгляд на ногах того, что сейчас молчал, больно уже ему не нравилось это упорное молчание. Наконец, Раджану удалось разглядеть штанину, которая показалась ему вроде бы джинсовой.

— Я ни на кого не работаю, — снова повторил он, стараясь подняться взглядом выше по штанине, или хотя бы мысленно пронзить темноту, представив облик человека.

— Упорствуете в своём мнении? Это делает вам честь… Однако ни капельки не облегчает участь. Последний раз повторяю, вы вспомнили, или же нам применить меры?

— А я последний раз повторяю, что если на кого и работаю, то уж точно не на вас.

— Если бы не печальные события последних часов, то Раджан наверняка рассмеялся бы, больно уж фальшивым и наигранным выглядело всё вокруг, а в первую очередь этот допрос. — И что вы теперь, бить будете или иголки под ногти загонять?

— Значит, всё-таки упорствуете… — В голосе говорившего звучало сожаление. — Значит, примем меры, ткнём вас носом в ваш же собственный послужной список. Вот, читайте! — Из темноты высунулась раскрытая папка, где на первой странице красовалась его фотография анфас, почему-то черно-белая, и был напечатан убористый текст.

— Значит, всё-таки ЦРУ… — Передразнил окончательно пришедший в себя Раджан. — Вот только, подписи моей там нет, денег я не получал, и вообще, катились бы вы подальше со своими шпионскими играми, пока я не разозлился и не подал на вас в суд.

— Чёрт, действительно нет подписи. — С таким же фальшивым удивлением воскликнул голос. Проигнорировав последнее замечание Раджана . — Значит и деньги за два года отличной службы вы не получали… Непорядок, надо исправить. Давайте так, сейчас вы быстро подписываете заявление о сотрудничестве с ЦРУ, а мы потом его задним числом заверяем, зарплату за два года пополам, идёт?

— Слушайте, ребята, я не знаю, кто вы, откуда, никак не могу взять в толк, что вам от меня надо, но скоро моему терпению придёт конец и тогда вам не поздоровится. Мало того, что я встану и начищу физиономию каждому из вас, так потом ещё и в суд подам за нанесённый моральный и физический ущерб. И даже наручники вас не спасут.

— А на вас и нет наручников, господин Раджан, у вас просто не действуют руки, да и ноги, в общем-то, тоже.

— Значит, я не смогу ничего подписать, как бы вы меня ни заставляли и пытки тут не помогут. Что-то плохо продумана ваша операция по псевдовербовке, господа хорошие.

— Это не наши проблемы, продумывать операции, жалобу сможете подать своему непосредственному шефу, когда вступите в славные ряды защитников демократии от красной заразы. — Рассмеялся всё тот же собеседник, остальные же, сколько их там было в темноте, продолжали хранить молчание. — А теперь серьёзно, оставим шутки в стороне, господин Раджан. Расклад такой: или вы подписываете заявление о сотрудничестве, или не подписываете, но тогда вы уже ничего больше не сможете сделать или не сделать. Как видите, всё элементарно и просто, причём никакого принуждения, всё на добровольных началах. — Над ухом снова раздался сдавленный смешок, из чего Раджан заключил, что людей в комнате всё-таки, как минимум, трое.

— Да… Оно и видно, если каждому у вас плевать на то, что делают другие. Потому и хотят ЦРУ с ФБР объединить, а потом всё это отдать под ведомство министерства обороны. Вот вы и извращаетесь, чтобы кого ни попадя себе завербовать, создать видимость работы. Жалко мне вас, но помочь ничем не могу. Так что извините, ребята. А если вы меня прямо сейчас отпустите, то я, может быть, никому ничего не скажу о том, какой произвол творят «защитники демократии». Всё равно все это и без меня знают.

— Издеваетесь, ну издевайтесь, пока есть время… А вы и так ничего не скажете. Впрочем, не хочется вас запугивать, угрожать, всё это достаточно пошло. — «Знал бы ты, как это на самом деле пошло,» — подумал Раджан, которому вдруг самому захотелось сделать какой-нибудь дешёвый жест, например плюнуть в лицо говорившему, но он вовремя взял себя в руки. — Мы ведь с вами умные люди, понимаем, что каждому нужно своё и, во всяком случае, мы попытаемся этого достигнуть. Знаете, господин Раджан, вы нам действительно, нужны ли мы вам — это ни нас, ни наше начальство не интересует, так что, как это ни прискорбно, придётся достигать цели хоть как-нибудь. Подождите отвечать, подобно античному герою, что вы мужественны, способны выдержать что угодно ради собственных или чьих-то там принципов. Не спешите класть руку на огонь, чтобы это доказать, к тому же вы даже и руки сейчас поднять не можете. Жаль, это была вынужденная мера, но мы на неё пошли довольно легко, а вот есть другие действия, которые мне бы очень не хотелось производить. — Тут собеседник перешёл на хинди, так что Раджан всерьёз задумался, трюк ли это, или тот действительно хочет договориться с ним так, чтобы товарищи не разобрали смысла сказанного. — Понимаете, есть способы заставить вас сделать всё что угодно, вне зависимости от ваших желаний и от ваших способностей к самоконтролю и самовнушению. Пытки, причинение боли — это всё прошлый век, к тому же, вы сами прекрасно знаете, что часто под действием шока от пытки и допроса у человека проявляется так называемая истерическая анальгезия и человек абсолютно перестаёт чувствовать боль. А вы к тому же, как я знаю, можете усилием воли подавить в себе любые ощущения. Так вот, достаточно давно были разработаны технические способы внушения, но до недавнего времени они были достаточно малодейственны, в основном внушали различные чувства, например, страх, или болевой шок, достаточный для смерти. За последние же пару десятков лет американская наука шагнула очень далеко в расшифровке того, как именно записывается информация в мозгу и, что более важно, как действует связка головной мозг/спинной мозг/мышцы и научилась подменять головной мозг машиной. Если бы вы знали, сколько учёных расписались в собственном бессилии, работая над устройствами по контролю над человеческим разумом. И всё дело было не в том, что они ничего не могли сделать, скорее наоборот, слишком много могли и не хотели, чтобы кто-то научился воровать человеческие души, когда понимали, что их исследования зашли слишком далеко. Вы ведь знаете, гений и злодейство понятия несовместимые, да что я вам это говорю, вы мне всё равно не верите.

— Не верю, — холодно подтвердил Раджан.

— Можете не верить, но сначала выслушайте, у нас есть время. Несмотря на такое дружное и повальное упорство учёных, исследования сейчас практически закончены, во всяком случае, нам выдали некоторые опытные образцы, чтобы мы могли опробовать их в деле. Как сказали при инструктировании, пока нельзя полностью контролировать чужое тело, как своё собственное. Однако приказать исполнить несложное действие, заученное до автоматизма, чётко прописанное в спинном мозгу, на данном этапе исследований вполне возможно. Роспись на клочке бумаги — как раз в таком духе, то, что нужно. Так что, если вы не согласитесь сделать, как мы просим, ваша подпись всё равно окажется там, где требуется, причём это будет не подделка, а именно ваша подпись.

— И зачем тогда этот разговор, эта лампа, эти запугивания, когда вы без лишних рассуждений уже час назад, если не больше, могли сделать своё дело, даже так, чтобы я ничего не знал.

— Господин Раджан… И всё-таки вы так ничего и не поняли из того, что я хотел донести до вас, — вроде бы голос должен был выразить сожаление, но мужчина сообщал всё это с какой-то наглой ухмылочкой и нотками угрозы, как будто действительно хотел скрыть истинный смысл разговора от товарищей, так что Раджану приходилось в основном ломать голову над проблемой, кого обманывает собеседник, а не пытаться осознать смысл его слов. — Да, мы многое могли сделать, к тому же всё это не противоречило бы данным нам инструкциям, за исключением разве что того, что вы должны были находиться в сознании, когда подписывали документ. Но поймите же меня, как человек человека, а не как допрашиваемый палача. Я, в общем-то, не знаю вас, я человек, давным-давно похоронивший свои чувства, убивший их ради карьеры, можете это и так назвать. Я применю к вам любые санкции, не противоречащие инструкциям, чтобы выполнить задание. Не сомневаюсь, что мои помощники скажут вам то же самое. Но… Я, в конце концов, человек, и как бы я не отрекался от собственной души, она всё-таки есть и с годами я это ощущаю всё чаще и чаще. А раз я не бездушен, то другие тем более, а такое воровство душ, которому я бы потакал, применяя изложенные методы, например, на вас — преступление против всего человечества. Дьявол! Я сейчас сказал какую-то чушь. Запутался и сам себя обманул, ещё уменьшив ваше доверие. Давайте на чистоту, я не хочу собственными руками вить себе верёвку. Может, мои товарищи этого пока не замечают, но подобные разработки отразятся в первую очередь на нас. Они думают, что наше начальство люди, что они будут использовать свою власть над другим человеком, только если он враг. Ерунда всё это, начальство — звери, и чем выше, чем ожесточённее, мы и сами со временем такими станем, но уж лучше быть лютым зверем, чем бездушным зомби. Понимаете хотя это— то, господин Раджан? Я не хочу, чтобы потом мною управляли, как хотели, да при том, чтобы я осознавал, что сам участвовал в ускорении процесса. Уж если это суждено, то пусть произойдёт попозже, чтобы я к тому времени занял как можно высшую ступень, чтобы управлять самому, а не быть управляемым.

— И всё равно я вам не верю, господин. По моему, вы уже стали лютым эгоистичным зверем и ещё смеете надеяться на мою помощь, причём в ущерб мне. Наверное, слишком уж верите в свой дар убеждения, зря, право дело, зря.

— Может быть и зря. Вполне возможно, я уже не человек, впрочем, это ваше личное мнение. Дело не в этом, просто я сейчас хочу склонить вас к наиболее выгодной мне линии поведения, если же не получится, то не судьба. Я плакать по этому поводу особо не буду, просто запишу на свой личный счёт ещё один промах, а вы будете подвергнуты соответствующему воздействия соответствующего устройства. Не думаю, что вам будет очень приятно видеть, как собственное тело выходит из под контроля и начинает жить собственной жизнью. Достаточно необычные ощущения, признаться, я не хотел бы испытать их никогда в жизни и делаю всё возможное, чтобы этого не произошло. А вы своим отказом, возможно, посылаете тысячи людей на подобную пытку. Вам их не жалко, господин Раджан?

— Теперь я ещё и виноват. Ваша демагогия заходит в тупик. Можно подумать, что я сам пришёл и попросился принять участие в исследованиях нового устройства в качестве подопытного. Знаете, похоже, вы выбрали не правильную тактику, или неправильный объект допроса. Вы сказали у нас много времени, но я вас разочарую, наше время вышло, больше я вам ничего не скажу.

— Хорошо, господин Раджан, как это ни прискорбно мне говорить, но сейчас всё произойдёт по вашему желанию. Что же, такова судьба, такова ваша карма, как вы сами наверняка сказали бы. Впрочем, есть у меня ещё один последний аргумент, даже скорее предложение. Вы не желаете подписывать заявление о сотрудничестве с нами, не желаете становиться на сторону врага, превращаться в предателя. Что же, это вполне нормальное поведение для человека и чопорного гражданина, кичащегося своим патриотизмом. Тогда предлагаю совершить вам сугубо патриотичный поступок. Сейчас мы отпускаем вам руки, и вы подписываете следующий документ. Что я, Даярам Манимурти (известный под псевдонимом Раджан) чистосердечно признаюсь в том, что занимался военным шпионажем против Соединённых Штатов Америки для стран Восточного Альянса, дата (завтрашнее число) и подпись. Вам даётся двадцать четыре часа, чтобы скрыться. Выбирайте, господин Раджан, компромисса, к сожалению, не существует.

— Зато у меня существует возможность оставить выбор за вами, господа, действуйте. Я вам мешать не буду. Неправда ли, сделать из человека предателя или глупца-патрирота по собственному усмотрению, удовольствие сравнимое с правом повелевать его телом или читать мысли.

— Док, господин Раджан отказался от предоставленного ему абсолютно добровольного выбора, — на этот раз он говорил уже по-английски, причём из голоса исчезло всякое выражение, он стал холодным голосом автомата, отдающего приказания, — вы знаете что делать. Сзади кто-то переступил с ноги на ногу, потом провёл пальцами по волосам Раджана и надел тому на голову какое-то устройство, большую часть которого занимали непрозрачные очки и наушники. «Прямо как к казни на электрическом стуле готовят, — пронеслось в голове у Раджана, — впрочем, не всё ли сейчас равно. А если всё равно, то почему не согласился добровольно? — Тут же вылезла расчётливая мысль. — Ведь спасение множества людей от телесного порабощения — достаточный выкуп за собственное, к тому же неотвратимое, падение. Уйди! — попросил Раджан мысль. — И без тебя тошно, не хватало мне ещё с самим собой спорить, никогда не заключал сделок с совестью и не буду, всё, что я сделал так или иначе мне зачтётся, так что сейчас можно просто расслабиться и ни о чём не думать. И всё-таки, интересно, много ли ещё людей подвергаются подобному же опыту, а следовательно, велика ли будет его вина — снова подала голос мысль, но Раджан постарался её не развивать, не хватало ему ещё и раздвоения собственного сознания на пороге разделения души и тела. Однако мысль и не думала уходить или иссякать. — Интетресно, а если попытаться „отключить“ сейчас тело, впасть в летаргический сон, сократив сердцебиение до минимума мысленным приказом, ведь ты это можешь, Раджан, очень даже можешь. Удастся ли тогда, людям, что якобы из ЦРУ и якобы защищают демократию, таким уверенным в том, что они держат ситуацию под контролем, осуществить задуманное? Удастся, что бы я ни делал! — огрызнулся Раджан на собственные мысли. — Или ты, то есть я, физиологию никогда не изучал. Достаточно укола адреналина в сердце, чтобы оно затрепыхалось даже у мёртвого. Правда сознания таким способом не вернёшь. Но им этого и не надо, лишь бы мышцы действовали, впрочем идея хорошая, заснуть и ничего не думать, и тебя в первую очередь не слышать. Прощай, мысль, становлюсь я из человека дважды разумного бездушным зомби, ну и поделом мне.» Сзади что-то колдовал со своей установкой доктор, закрепляя на голове Раджана какие-то датчики, вводил за ухо какой-то дьявольский состав, призванный облегчить взятие чужого тела под контроль. Он ещё не заметил, что ровное дыхание пациента стало не таким заметным, а на стенках кровеносного сосуда, в который он только что впрыснул лекарство, больше не раздаётся эхо пульса…

…Он стоял совершенно один под солнцем босыми ногами на раскалённых камнях, а выжженное слепящими лучами небо казалось абсолютно безжизненным, ещё более безжизненным, чем, окружающая пустыня. Он провёл рукой по опухшему от жары лицу, царапая раздражённую кожу мозолями на руках, что в результате почувствовал, как выступившая кровь, испарясь, стала хоть немного охлаждать разгорячённый лоб. Ноги сами развернули его тела, повинуясь какому-то внутреннему сигналу, совсем, как если бы кто-то управлял ими со стороны. Там, казавшееся таким близким, плескалось весёлое море, золотые солнечные зайчики прыгали с волны на волну, вдали на фоне живого синего неба виднелись белоснежные паруса, похожие на крылья чаек и альбатросов, и крылья чаек, похожие на девственно чистые и светлые паруса яхт. А на небольшом парапете причала, прямо над бездной волн сидела девушка в купальнике. Лишь ветер свободно играл её выбивающимися из под элегантной соломенной шляпки волосами цвета перележавшей соломы, самыми родными для Раджана волосами. Раджан, издав нечленораздельный

вопль, который даже он сам так и не смог услышать, бросился к ней, казалось, ещё минута и он наконец-то сможет заключить её в свои объятия, чтобы уже никогда не выпускать. Но какая-то сила, словно арканом, дёрнула его за ноги, камни больно врезались в лицо и в кожу рук, и Раджан понял, что больше ни на шаг не сможет сдвинуться. Он протянул вперёд руку, словно всё ещё надеялся достать девушку, тянулся изо всех сил, теряя их, проваливаясь в пустоту. А девушка, которой было бы достаточно сделать пару лёгких шагов до Раджана, всё сидела на парапете, старательно не шевелясь, словно позируя кому-то, и лишь ветер шевелил её волосы цвета прелой соломы…

Глава 6

«Оператор службы спасения слушает вас!.. Не молчите, отвечайте хоть что— нибудь, иначе мы не сможем вам помочь! — женский голос в трубке надрывался уже не первую минуту. — Вас давно уже слушают, если по каким-либо причинам вы не можете ответить, не бросайте трубку, сейчас к месту вашего звонка выедет машина…» — Слова, долетавшие до Раджана откуда-то издалека, наконец, смогли пробить барьер понимания и их смысл начал потихоньку доходить до него, требуя каких-то немедленных ответных действий. Память потихоньку возвращалась, а вместе с ней возвращалось и сознание того, что происходит. Ведь это он сам только что не слушающимися пальцами набрал номер телефона, сам хотел о чём-то сообщить… Да, сообщить, необходимо поведать далёкому оператору о том, что случилось на ночной дороге, нужно рассказать о том, что Фелис больше нет. Раджан простроил поудобнее трубку между подбородком и левым плечом и уже, было, хотел произнести слова, которые подвели бы итог всей его прошлой жизни, попросту перечеркнув всё, что было, самые трудны слова, которые он когда-либо произносил. Но тут чьи-то пальцы сжали ему запястье и выдернули трубку из-под щеки. Раджан проследил за кистью руки, которая, отобрав у него телефонную трубку, потеряла к ней всяческий интерес и оставила свободно качаться на проводе, позволяя женщине-оператору сотрясать бесполезными инструкциями воздух, и обернулся в сторону незнакомца чуть ли не с благодарностью.

— Поднимайтесь, и лучше поскорее, если вам дорога жизнь. Впрочем, если не дорога, то всё равно поднимайтесь, так как жизнь дорога мне, в частности, моя. — Мужчина поднял вверх уголки губ, что должно было обозначать улыбку, и подставил Раджану ладонь, помогая встать на ноги, так как тот всё это время сидел на полу телефонной будки, прислонившись спиной к одной из стенок.

— Чёрт, а кто вы такой и куда мы спешим?! — Спросил Раджан, одновременно что-то напряжённо вспоминая. — Хотя, сейчас уже рассвет, а должна была бы быть ночь…

— Вот-вот, — кивнул собеседник, и, оглянувшись на дорогу, на которой уже стали останавливаться прохожие и с интересом поглядывать на странную парочку, продолжил, — через три с половиной минуты здесь будет машина службы спасения. Подозреваю, что уже второй раз за сутки, а ведь вас наверняка предупреждали хорошо проинструктированные операторы, что за ложный вызов взыщут, а за два тем более. Так что советую поторопиться. Всё, что смогу, объясню по дороге, остальное додумаем вместе. Вот моя машина, к сожалению, не последний писк моды, — говоривший снова криво усмехнулся, — но зато через минуту нас уже здесь не будет.

Автомобиль действительно был не последним писком моды, во всяком случае, уж точно не американской. Плавностью обводов и низкой посадкой она скорее выдавала японское происхождение. Впрочем, Раджан никогда не был силён в тонкостях очертаний автомобильных кузовов, а сейчас ему и вовсе было не до этого. Он просто рухнул на переднее сидение, предоставив креслу принять форму спины — за два последних года пребывания в США Раджан уже отвык от такого неотъемлемого элемента комфорта, как трансформирующееся кресло — и попытался забыться и ни о чём не думать.

Солнце тусклым пятном пробивалось сквозь светофильтр левого окна машины, не раздражая глаз, и абсолютно не изменяя температуру внутри салона. Раджан открыл глаза и понял, что заснул, заснул в самый неподходящий момент, поддавшись коварному комфорту кресла. Да и переживания последней ночи оказались для него слишком тяжелы, хотя сейчас он уже смог прийти в себя. На его счастье, проспал он не долго, всего лишь минут пять, но за это время автомобиль уже успел покинуть небольшой и негостеприимный придорожный городок и теперь мчался по шоссе, оставляя позади себя горы и другие машины. Взглянув в окно, Раджан даже присвистнул от того, с какой быстротой скрылся за линией горизонта очередной автовладелец вместе со своим железным конём. Проследив его взгляд, сидящий за рулём незнакомец вновь беззвучно усмехнулся, не разжимая губ, развернулся торсом к Раджану, оставив на руле лишь пальцы левой руки, и заговорил:

— Триста двадцать километров в час… Хорошо народ из «Дженерал Электроникс» над системой навигации поработал, можно было бы и ещё быстрее двигаться, но так энергия неэкономно расходуется, аккумуляторные батареи почти сели, а останавливаться где-нибудь раньше Лос-Анджелеса как-то не хочется.

— Система навигации говорите, так ведь она была экспериментальной, и её использование запретили. Во всех городах такие системы демонтировали. — с сомнением покачал головой Раджан.

— Значит, демонтировали, — легко согласился собеседник, управляя машиной одними лишь пальцами и не глядя на трассу впереди, — а сейчас от аварии нас удерживает лишь моя интуиция…

— Давайте не будем про аварии!.. — попросил Раджан. — Так значит, всё-таки система продолжает существовать?.. Странно… А ведь по телевидению, да и во всех газетах трубили, что чудовищное нарушение прав человека на частную жизнь в виде подсматривающих камер вдоль дорог наконец-то ликвидировано…

— А вы верите средствам массовой информации? Насколько я помню, в истории не было ещё прецедентов, чтобы безоговорочная вера тому, что сказали по телевизору, доводила до добра. — Он снова улыбнулся и наконец-то развернулся к дороге. — Кстати, «камер» на дорогах практически не было, всё основное слежение осуществлялось со спутников, а они до сих пор переполняют все мыслимые околоземные орбиты и никто не просит их оттуда снимать. А что касается системы… Её просто перестали поддерживать, рекламировать, от неё отказались, однако, она продолжает работать в автоматическом режиме, никого не трогая. Думаю, это высшее руководство «Дженерал Электроникс» специально так поступило, оставило эту фишку в личных целях, особо этого не афишируя. А так как никого, от системы не отключали — лень им, что ли, было — то грех не попользоваться плодами чужого труда. А что никто больше не пользуется, так это проблема тех, кто в погоне за модой забросил свои автомобили, и купил красивые безделушки, прельстившись тем, что в них нет ни одной электронной схемы за исключением детекторного радиоприёмника. Никогда не придерживался моды, особенно, если она шла в разрез со здравым смыслом.

— А вы разве были подключены к системе? — покачал головой Раджан. — Она же тестировалась исключительно внутри корпорации. Не очень-то похоже, чтобы вы работали на «Дженерал Электроникс».

— Что, вид не интеллигентный?.. Действительно не работал, просто машина от одного такого по дешёвке досталась.

— Да нет, скорее наоборот… — Раджан повнимательнее оглядел водителя. Широкий и высокий лоб занимал чуть больше половины лица и мог бы свидетельствовать о высоком уровне интеллекта. Мог бы, если бы ум и объём мозга были пропорциональны, к сожалению, из этого правила встречались в основном исключения. Дальше, длинные чёрные волосы, на первый взгляд не очень чистые, собранные в небрежный хвост. Впрочем, это тоже не о многом говорило, давно прошли те времена, когда фирмы заставляли сотрудников носить аккуратную причёску. За исключением, естественно, тех, от чьего внешнего вида зависело благополучие фирмы. Да и попытки назвать человека с причёской-хвостом программистом, как в древности, или студентом, как почти во все времена, к концу двадцать первого века были бы слегка легкомысленны и наверняка неверны. Впрочем, если убрать с лица незнакомца усы, бородку, немного разгладить морщины на лбу и переносице — признаки достаточно больших переживаний —, то, как раз, студент бы и получился, лет эдак двадцати трёх — двадцати пяти. Странно, что он не убирает морщины, сейчас это делают за смешные деньги, даже самый простенький домашний автодоктор вполне мог бы справиться. Да и не только морщины, вон как выделяется седая прядь на виске, не очень-то уж это прилично для молодого человека ходить с седыми волосами, разве только для того, чтобы казаться старше… Или седина появилась совсем недавно… Тут Раджану подсознательно захотелось оглядеть себя, чтобы проверить, появилась ли седина у него, причин было вполне достаточно, хотя… Хотя разум и знания физиологии утверждали, что в здоровом организме не так-то просто всё изменить на почве спонтанных переживаний, пусть даже и очень сильных. Чтобы не думать о себе, Раджан опять занялся изучением внешности попутчика. Тот, видимо, тоже не очень-то жаждал продолжения разговора и молча вёл машину, не обращая внимания на Раджана.

Впрочем, поверхностный обзор не дал особых результатов: человек, как человек, разве что, в одежде немного небрежен, но когда это небрежность была смертным грехом или доказательством чего-то особого. А между тем, Раджана терзал вопрос, кто же этот незнакомец, по какой причине он оказался именно в том месте и именно в то время, в которое они встретились. Ведь по внешнему виду и по манере общения он никак не мог определить даже его профессию. В общем-то, интеллектуальные данные позволяли тому заниматься любым делом, благо в наше время требования работодателей по этому признаку сильно снизились. Физические данные… Конечно, этот человек не производил впечатления горы мышц, даже наоборот… Хотя, что-то постоянно подсказывало Раджану, что поверхностное наблюдение, заявляющее, что попутчик, несмотря на высокий рост слабоват физически, обманчиво. Что именно ему это подсказывало, он никак не мог вспомнить, да и не хотел. А больше всего мучили странные намёки этого человека про события последней ночи. Наконец, Раджан не выдержал, ещё раз скользнул взглядом по ногам незнакомца, одетым в джинсы и обутые в немного стёртые туфли, словно ища поддержку в этих нехитрых элементах его наряда поддержку, и задал вопрос прямо:

— Знаете, кажется, я вас уже где-то видел.

— Больше чем уверен в этом…

— Сегодня ночью, — на всякий случай Раджан напрягся, так как можно было ожидать любой реакции незнакомца, вплоть до самой враждебной, в случае, если его подозрения хотя бы отчасти верны. Но тут у Раджана было преимущество, ему не нужно было следить за дорогой, а если в случае драки они разобьются, тем лучше, быстрее он встретит Фелис, а если не встретит, то тем более это ничего не меняет.

— Вот это вряд ли, — лицо водителя ни капельки не изменилось, хотя тот и не повернулся, так что Раджану не удалось проследить за выражением его лица. Тогда Раджан пошёл в атаку дальше.

— Естественно, ведь в комнате было темно, — водитель опять никак визуально не отреагировал на это более чем прямое заявление, а спокойно ответил:

— Вполне логично, но если вам приятнее думать, что я сегодня ночью был в той же тёмной комнате, что и вы, пожалуйста. Я не собираюсь что-то доказывать, к тому же, у меня нет никаких других доказательств, кроме слов. А слова, насколько я знаю, перестали что-либо свидетельствовать с того момента, как человеку была дана речь. — Раджану показалось, что на этих словах губы собеседника слегка дёрнулись, изображая усмешку. — Но с другой стороны, если принять что меня там всё-таки не было, может быть, расскажите, как всё происходило?

— Не расскажу! — хмуро отрезал Раджан. — Вообще, это не совсем честно, как я понимаю, вы обо мне почти всё знаете, а я о вас нет. Думаю, сначала нужно уравнять наши знания, хотя бы познакомиться, что ли, а потом уже спрашивать.

— Логично, хотя, я позволю себе не согласиться, что вы знаете обо мне намного меньше, чем я о вас. И что бы вы хотели узнать?

— Во-первых, кто вы такой, и по какой счастливой случайности я оказался в вашей машине? — в слово «счастливой» Раджан вложил весь сарказм, на который был

способен, но собеседник не обратил на это особого внимания и спокойно заговорил, не отрывая взгляда от летящего под колёса шоссе.

— Ну, если уж на то пошло, в машине вы оказались, повинуясь порыву собственного тела, во всяком случае, мне так показалось.

— Ну тогда, как машина оказалась около телефонной будки, в которой я сидел в столь непрезентабельной позе?

— Не стану отпираться, туда её привёл я, причём гнал столь быстро, что чуть не израсходовал последние запасы энергии в аккумуляторах.

— Не уходите от ответа! Кто вы и что вам от меня нужно?

— Я… хочу спасти вас, как это ни парадоксально звучит. Впрочем, если вам не нужно такое участие… Хотя, нет, думаю, вы в результате согласитесь со мною…

— Вот это вряд ли. И всё-таки, кто же вы такой? Или хотите остаться, эдаким добрым гением, незримым помощником? Тогда где вы раньше были, когда ваша помощь могла хоть на что-нибудь повлиять?!

— Не заводитесь, успеете ещё. А что касается меня… Никогда не хотел быть героем, особенно положительным, особенно бескорыстно. А зачем мне вас спасть? Ну, в общем, есть в этом некая выгода, правда достаточно маленькая. Но с другой стороны, как я понимаю, вытащить вас практически невозможно, а я вот попытаюсь, всё равно терять особо нечего.

— Это почему это меня невозможно вытащить?

— Точно не знаю, но догадываюсь, всё зависит от того, что произошло с вами за несколько часов до нашей встречи. Вы же сами предлагали обмен знаниями, так что никто не мешает начать именно сейчас.

— Фелис погибла, — выдохнул Раджан после нескольких минут молчания. Когда он наконец произнёс то, о чём боялся думать всё последнее время, ему стало легче и захотелось наконец-то говорить, но собеседник перебил его.

— Фелис — это дочь Рена Стомберга, так? Я предполагал нечто подобное. Соболезную…

— А потом какие-то уроды делали вид, что допрашивают меня. — На этот раз уже Раджан пропустил чужие слова мимо ушей. — Ненавижу фарс, где бы то ни было, а когда играют человеческими жизнями и такими понятиями, как патриотизм и предательство… Чёрт побери, да я бы даже мог простить управление чужим телом, но не это. Жизнь всегда была, есть и остаётся трагедией, а тут…

— В общем-то, правильно. Хотя, жизнь трагедия для тех, кто чувствует и комедия

для тех, кто думает. А с другой стороны, последние три года американская жизнь — сплошной фарс и подражание. Это пародия на саму жизнь, но думаю, это надолго не затянется… Ладно, вас допрашивали, а дальше что?

— Как будто сами не знаете! Этот наш разговор начинает напоминать ночной допрос.

— К сожалению не знаю. Хотя, многое предполагаю. Вас заставили кое-что подписать, ведь так?

— Да, было там на выбор, либо сотрудничество с ЦРУ, либо признание в военном шпионаже против Штатов. Всё выглядело настолько нереальным…

— Ну и что же вы подписали?

— А почему подписал?

— Ну не знаю, вы что-то обмолвились об управлении чужим телом, я знаю, в ЦРУ используют подобные устройства. Так что, не подписать у вас не было шансов.

— Не знаю. Совсем не знаю, дальше была пустота и наша встреча на обочине дороги. Хотя, нет, подождите. — Раджан сунул руку в карман и извлёк оттуда сложенный вчетверо лист бумаги, на которым чёрным по белому говорилось, что он признаёт себя шпионом и добровольно отдаёт себя в руки властям, снизу виднелась закорючка подписи. Водитель мельком глянул на бумагу и снова улыбнулся, не разжимая губ.

— Шутники ребята. А это можете выбросить, всё равно у кого надо есть оригинал, только ему он вряд ли понадобится. — Раджан покорно опустил боковое стекло и щелчком отправил скомканную в шарик бумажку на асфальт. — А вообще, вы правы, фарс прёт из всех щелей. Даже факт того, что в конце двадцать первого века на что-то влияет такая вещь, как роспись уже о многом свидетельствует, причём не в лучшую для человечества сторону.

— Не знаю, не знаю… Человечество оно разное и постоянно изменяется в пространстве и во времени.

— Естественно, но я имел в виду, так называемое, прогрессивное американское человечество (так оно само себя называет). Для них из всех наук важнейшей является евгеника, хотя мы отвлеклись.

— Вот именно, вы так и не сказали кто вы. А я никак не могу вспомнить, где же я вас видел.

— Ну, во-первых, я человек…

— Это и невооружённым глазом заметно, а конкретнее?

— Конкретнее — дипломат. Так что вы, как журналист наверняка видели меня.

— Дипломат?! Ни за что бы не поверил, представить вас в смокинге совсем не получается.

— И не надо меня представлять. К тому же, я уже давно не работаю, уволили за ненадобностью.

— А какой страны дипломатом были? И почему на родину не депортировались?

— Опять удивитесь, но я из России. Знаете такую? Наверняка знаете, раз занимались в своё время исследованием связи славянских и индийских слов, я прав?

— Отчасти. Так почему же вы теперь здесь, спасаете никому не нужного индийского шпиона, а не занимаетесь общественно-полезным дипломатическим делом на родине?

— Ну, в общем-то, я не совсем дипломат, так как никогда на него не учился. Вообще, занимался естественными науками. А потом четыре года назад начались тут всякие интриги со строительством вышки на последнем нефтяном месторождении, вот и начали посылать всех подряд, кто мог выполнять хоть какую-то дипломатическую работу. Работы много было, до сих пор многое из того, что делали государственная тайна. Хотя, никому теперь эта тайна не нужна. А сейчас… Сейчас у меня в награду за четыре года хорошей работы отпуск, который, кстати, заканчивается завтра.

— Ну ладно, допустим, верю. А хоть имя своё можете назвать, а то не очень-то приятно общаться местоимениями с человеком, который собирается тебя спасти.

— Имя? Моё имя вам ничего не скажет, а вот псевдоним, пожалуйста. В посольстве я проходил под нейтральным псевдонимом Иван Росс. У нас все работали, не зная настоящих имён друг друга, даже не знаю, зачем это было сделано, возможно, начальство тоже решило поиграть в шпионов на манер американских братьев по разуму (или по его отсутствию). Как видите, ваше утверждение насчёт того, что человечество везде разное теряет позиции, впрочем, это не так уж важно.

— Да, не важно, хотя немного обидно за такое человечество. Разговор заглох, и несколько минут ехали молча. Наконец, Раджану надоело разглядывать пейзаж, сливавшийся за окном в единую расплывчатую полоску и он спросил.

— Почему же вы всё-таки заявляете, что меня сейчас практически невозможно спасти?

— Ну, хотя бы потому, что существует оригинал той бумажки, которую вы выбросили, послушавшись моего вредного совета.

— И вы всерьёз считаете, что эти третьесортные актёры, что пытались меня допрашивать ночью действительно из ЦРУ? А ведь вы производите впечатление серьёзного человека.

— Ну, может быть, и не из ЦРУ, но что вы будете схвачены полицией по подозрению в шпионаже при первой же попытке покинуть страну, я уверен.

— Неужто, мистер Росс, вы считаете, что я мог кому-то так сильно встать поперёк дороги, что ради моего захвата и удержания предпринимаются столь изощрённые методы? Или вы относите всё это к пустым развлечениям оперативных сотрудников, которым нечем заняться в связи с нормализацией международной обстановки?

— Да нет, но я с удовольствием выслушаю вашу версию, а насчёт нормализации хорошая шутка. Моему старому шефу в полпредстве она бы понравилась.

— Мою версию? Пожалуйста, я думаю, что таким образом Рен Стомберг хотел разлучить меня со своей дочерью. Национальность ему моя, что ли не нравилась, не знаю… Вот только его дуболомы всё сделали настолько криво, что будь я

Стомбергом, не сносить бы им головы. Знаете, мне становится его очень жалко, как я подумаю о том, что известие о гибели Фелис и отчёт о прекрасно проделанной операции он получит практически одновременно.

— И меня вы тоже считаете частью этого абсолютно провального плана? Что же, всё вполне логично. Кроме того, что такой план мог родиться лишь в вашем, ещё не пришедшем в себя сознании. Ну да ладно, не думаю, что моя собственная версия лучше, хотя она и перекликается с вашей. В общем-то, история вкратце такова. Вы заметили, как за последние годы взлетели вверх две неизвестные ранее компании «Посейдон Оил» и «Волт-тек»? Наверняка замечали, как и многие другие, и даже сопоставляли эти два вроде бы вполне закономерных, но тем не менее странных случая. Так вот, по некотором данным, по тем самым, что составляют теперь государственную тайну моей необъятной Родины, — он неопределённо хмыкнул, — фактическим хозяином обеих компаний являлся Рен Стомберг. С другой стороны, эти фирмы находились под протекцией военных ведомств. Дальше чистые измышления. Главной функцией этих компаний, и в первую очередь «Волт-тек», была отмывка денег, так как всяческих ревизоров и других ищеек военные держали на расстоянии — яркий пример американской демократии и прозрачного бюджета. Собственно, высшее военное руководство на этом и наживалось, так как больше некому. А потом в стройной, хорошо отлаженной системе, приносившей всем лишь пользу обнаружился сбой, который упирался в Стомберга. Не знаю, что его вызвало, жадность ли последнего или наоборот излишняя, поздно пробудившаяся совесть (оба варианта маловероятно), а может, кто-то решил, что Стомберг своё получил, а теперь его очередь погреть руки на государственной машине. Дело не в подробностях. Хотя, одна интересная (я бы даже сказал весёлая, если бы не трагичность последствий) подробность есть. Во время своего избирательского тура по Калифорнии Стомберг три часа провёл на секретной военной базе в горах. Что делать кандидату в Сенаторы на засекреченном военном и научном объекте вроде непонятно. Что он мог там смотреть, или что ему там могли показывать?

— Это что, тоже государственная тайна? Тогда почему вы мне это рассказываете? по принципу, болтун — находка для шпиона, странный вы дипломат, мистер Росс?

— Никогда болтуном не был, вы первый, от кого это слышу. А насчёт тайны… Естественно, всё это государственная тайна, правда, уже не моего государства. К тому же, когда перестанут существовать государства, кому будут нужны пустые тайны. Не лучше ли их хоть кому-нибудь раскрыть. А вот на той военной базе, если верить секретной информации из анонимных источников, делали эксперименты на людях, включая целенаправленные мутации и управление мёртвыми телами. Колдунам Вуду и некромансерам древности такого и не снилось. Думаю, Стомберга хотели слегка припугнуть таким экстравагантным способом, а может заодно и лишнюю «тайну» на него повесить, чтобы жизнь малиной не казалась. Не получилось, так что потом решили докапываться через его дочь. И как бы вам ни было тяжело это слышать, но происшествие на ночной дороге было скорее покушением, чем несчастным случаем. Хотя, скорее всего, гибель девушки не планировалась. Но, и в двадцать первом веке мельчайшие погрешности могут привести к плачевным результатам. А что касается вашей роли… Видимо, из вас хотят сделать козла отпущения, подсунув Стомбергу. А всякие бумажки с подписями — так, мишура, чтобы вы особо никуда не делись, из тюрьмы вас достать легче, чем с того берега Тихого океана. Мелочь, естественно, а неприятно.

— Мрачная история, но тоже выглядит нереальной, точнее, это мне не хочется верить, чтобы она была такой.

— А вы хоть что-нибудь реальное видели в последнее время?

— Видел, точнее, думал, что вижу, просто жил, а теперь…

— Теперь жить не хочется… Это зря, жить не так уж и долго осталось, хотя, с другой стороны, всегда, чем быстрее, тем лучше.

— Ладно, мои счёты с жизнью, вас, вроде как, не должны касаться. Лучше поделитесь гениальным планом, что вы хотите делать дальше. Как я понял, если верить вашим же словам, господин Росс, моя компания для вас весьма небезопасна.

— А что тут думать, сматываться надо! — снова усмехнулся своей обычной улыбкой.

— По возможности, вместе с вами. Хочется в дороге пообщаться с настоящим йогом.

Я же говорил, что корысть у меня небольшая. А что до опасности… Нужно же, хоть раз в этой короткой жизни хоть раз рискнуть.

— И как же, интересно, вы собрались покинуть пределы гостеприимных Штатов? Особенно вместе со мною, которого уже разыскивают, как китайского шпиона.

— Не верите в сверх способности русских дипломатов? И правильно делаете, никто из нас не супермен, не Джеймс Бонд и даже не Штирлиц… А вывезти вас на самом деле просто, даже до безобразия просто, то есть, вполне в человеческих силах. А всё дело в том, что те, кто придумывал этот свой изощрённый план потеснить Стомберга физически не мог учесть всего, в частности, нашей встречи.

— А вы именно такой супермен, поздравляю.

— Да нет, какой же я супермен, будь я суперменом, меня бы тоже учли. А так…

Так, скорее всего учли. Но совсем не в связи с вами. А покидать этот обетованный берег Нового Света мы будем так же, как первые колонисты сюда прибывали, то есть, по воде.

— Думаете, уйти от таможенного катера проще, чем миновать серию постов в аэропорту? Да, мистер Росс, вы, как и все русские, не избежали заражения избыточной верой в чудеса, и даже работа за океаном вас не вылечила.

— Ошибаетесь, я никогда ни чем не болел, особенно излишней верой, неверием, впрочем, тоже. А уйти от катера проще на порядок, так как в аэропорту смотрят на вас, сканируют сетчатку, отпечатки пальцев, чуть ли не хромосомный анализ берут. А вот в море, прежде всего, смотрят на судно, и если у него высший уровень доступа к данным территориальным водам, то его спокойно пропускают и даже салют отдают.

— А вы что же, вместе с автомобилем от «Дженерал Электроникс» ещё и корабль от американского военного флота приобрели?

— Да, как это ни абсурдно звучит. Правда, приобрести не дали, пришлось просто так позаимствовать. Не лично, естественно, наши резиденты постарались ещё год назад. Спасибо американской бюрократии, политике военного резервирования и прочим приятным оттенкам местного колорита, облегчающим нашу жизнь. А сейчас надобность в использовании пропала, международного скандала никто не хочет, потому кто-то наверху решил корабль уничтожить. Тупо, конечно, уничтожать вещественные доказательства — анахронизм. Видимо, как все последние сто лет, берём пример с «цивилизованного» Запада. Обидно за державу, но этот приказ, ради отдачи которого, чувствую, мне и разрешили столько времени провести здесь в качестве отдыхающего, и позволит вам спасти если не жизнь, то хотя бы честь. А один разведывательный катер американских ВМС пропадёт где-то в районе Полинезии, не успев подать сигнал о помощи. Вот, собственно, последняя военная тайна на сегодня. Дальше романтика заканчивается и начинается обычная жизнь.

— Или заканчивается… — С сомнением покачал головой Раджан. — И что вы собираетесь, везти меня в Россию, или по дороге высадите?

— А вам хочется высадиться по дороге? Не думаю, что вам вообще сейчас куда-то нужно, потому есть такое предложение. Прокатиться по знаменитым местам мира, вам ведь нужно немного развеяться, да и мне тоже. Закончим путешествие в Индии, если, конечно, нам дадут его закончить. А там вы проводите меня до любого сохранившегося в Тибете монастыря и на этом будете свободны, я же хочу немного приобщиться к древней мудрости вживую. Это всё, естественно при условии, что вы согласитесь.

— А если не соглашусь?

— Тогда я выполню все пункты плана по возможности в одиночку.

— Так… А знаете, я сейчас всё-таки вспомнил, где же я вас один раз точно видел. Это было почти месяц назад на пляже в Лос-Анджелесе…

— У вас отменная память на лица, Раджан, я, например, не помню, что видел вас там.

— И вы ведь были не один. Эта девочка, ваша дочь, она тоже поедет с вами?

— Наташа? — Росс вяло улыбнулся, пожал плечами и, сощурив глаза, взглянул на Раджана второй раз за весь разговор. — Нет, не поедет. Она вообще уже никуда поехать не сможет, она умерла.

— Извините, я не знал… Я сочувствую, но… но я не смогу принять ваше предложение. Я должен остаться здесь.

— Понимаю, хотя и не приветствую. Зачем оставаться, чтобы отомстить? Тогда кому? Вы забываете, что есть ещё Рен Стомберг, который также жаждет мести, причём его права не менее священны, чем ваши. Если вы исчезните, то с большой долей вероятности его месть обрушится на истинных виновников, а если нет, то на вас. Да, я понимаю, что этот год только начался, но уже выдался для вас очень несчастным. Да и не только для вас, для Стомберга, для меня, почти для каждого человека. А знаете всё почему? Потому, что этот две тысяча семьдесят шестой год високосный, а значит, семьдесят седьмой год будет намного лучше и ради одного этого стоит до него дожить…

— Мистер Росс, перестаньте шутить! Если это какой-то намёк, то я его не понял, а если объяснение, данное от чистого сердца… Тогда извините, я не суеверен. Остановите машину, я выйду здесь. — Дорога замедлила свой бег навстречу, пейзаж за окном снова стал чётким и через несколько секунд замер в неподвижности.

Дверь, подобно крылу стальной птицы, взметнулась вверх, и Раджан, немного размяв уставшие от сидения ноги, медленно побрёл назад к небольшой придорожной забегаловке, от которой они отъехали метров на триста. Но тут спутник окликнул его:

— Господин Раджан, я чуть было не забыл сказать вам самого главного, на этот раз самая последняя государственная тайна, переставшая быть таковой пол часа назад, так как об этом рассказали в новостях. Конечно, эта информация может показаться попыткой вас задержать, но это не так. Так вот, ночью первый американский тихоокеанский флот получил приказ выйти к нефтяной платформе, чтобы противостоять китайским военным учениям в непосредственной близости от стратегических нефтяных ресурсов. Сами понимаете, если китайцы не захотят отступить или произойдёт какая-нибудь провокация, то третья мировая война может начаться уже через несколько часов. Но раз уж вы решили остаться на территории вражеского государства, то это ваше право. Прощайте, Раджан и удачи, хотя, даже она вам, скорее всего, не поможет.

— Это вам удачи, мистер Росс, вам-то она понадобится. — Спокойно ответил Раджан, вскинул руку вверх, и, развернувшись, зашагал прочь.

*****

Холодный и высокомерный голубой свет лился с потолка и со стен, делая окружающие предметы ещё более таинственными, и ещё более интересными. Маленькая Наташа сладко зевнула и окончательно проснулась. Проведя рукой по тёплой и шершавой поверхности стены, она ощупала саму себя и крепко зажмурилась, ещё не до конца веря, что всё произошедшее с ней недавно не сон. Когда она вновь открыла глаза, всё было по-прежнему: с потолка и стен всё так же лился волшебный голубой свет, а на ней самой был аккуратненький синий костюмчик с золотой цифрой тринадцать на спине. Наташа даже специально обернулась и потянула податливую ткань костюма за плечи, чтобы удостоверится в присутствии этой цифры. Когда же она окончательно убедилась, что не спит, то улыбнулась во весь рот, потом весело засмеялась и захлопала в ладоши. Значит, это было правдой, значит, она действительно попала в сказочное подземелье, путешествие в которое давно обещал ей папа.

Да, папа… Жалко, что некоторое время придётся пожить без него, но он сказал, что эта сказка только для детей и что взрослые не могут попасть сюда. И правда, в подземелье не было ни одного взрослого. Даже самый главный волшебник, которого она вчера мельком видела, хоть и кажется таким большим и страшным с высоты своего трона, похожего на гигантский гриб-шампиньон, на самом-то деле намного моложе папы, так как у него и усов нет. А она поживёт немножко и без папы, не даром, он сам хвалил её и называл очень самостоятельной, когда дела требовали срочного отъезда, а ведь она была тогда совсем крошкой. Сейчас она большая, три года — это почти уже взрослая, и ей во владение отдаётся целое огромное подземелье, целый мир, который нужно успеть изучить, пока она ещё не покинула его. И это даже хорошо, что рядом не будет папы, так она сможет всё сделать сама, сама станет на время хозяйкой этого мира, так что даже главный волшебник на троне-грибе и несколько его помощников не смогут ей помешать. А что уж там говорить об остальных детях, которые не понимают, что такое сказка, что такое радость исследования. Вон, один мальчик, кажется по имени Джой, вчера, когда за ними затворился огромный камень, прикрывающий вход в пещеру, расплакался и долго звал маму, пока не уснул. Слабак, маменькин сынок, хотя ему на целых два годика больше, чем ей. Она так и сказала ему, а он разревелся ещё больше и заявил, что не будет с ней дружить, ну и не надо, не больно-то и хотелось, она найдёт с кем подружиться. Да и остальные дети не лучше, стояли хмурые, думали, что их бросают навсегда и не слушали ни каких объяснений. Глупые, но зато сказка будет принадлежать ей одной, а когда остальные спохватятся, будет уже поздно.

Наташа последний раз огляделась в комнате, в которой на кроватках спали ещё несколько малышей, так как, наверное, сейчас была ещё ночь и осторожно выскользнула в коридор. Там было намного светлее, чем в комнате, намного больше звуков и в сто раз интереснее. Ведь вдоль стен, там и тут, стояли большие, в два раза больше её компьютеры, которых она никогда раньше не видела. Все компьютеры у них дома были настолько маленькими, что прятались внутри всех самых обычных вещей и ничем не проявляли себя. А эти… эти были большими, стояли в углах, подобно вечно бодрствующим стражам, охраняя покой маленьких жителей сказки, мигали разными лампочками и гордо жужжали, как жуки, которых она часто ловила в траве. Сразу было видно, что это волшебные создания, сделанные специально для этой сказки, так как больно уж значительный был у них вид.

Наташа мысленно пожелала компьютерам спокойной ночи и приятных сновидений, хотя понимала, что они, скорее всего, никогда не ложатся спать. Тенью скользнув вдоль стены, она юркнула в первую же попавшуюся открытую дверь, так как в коридоре послышался звук открывающихся дверей лифта и шаги. Детям строго запретили выходить ночью из своих комнат, а сама Наташа смогла проделать это, лишь подсмотрев, как старшие закрывали на ночь замок. Теперь, вжавшись в стену, она слышала, как кто-то прошёл мимо её и направился дальше, а впереди, за поворотом, совсем близко, гостеприимно растворив двери, остался ждать лифт, пользоваться которым без старших было запрещено и подавно. Вдохнув поглубже и набравшись храбрости, Наташа стремглав пробежала до поворота, потом немного по коридору и нырнула в чрево лифта, обступившее её со всех сторон ярким белым светом, после того, как осторожно закрылись двери. Теперь ничто не мешало ей добраться до последнего этажа, туда, где вчера со своего грибоподобного трона строго взирал на них главный волшебник, которого они все дружно пообещали слушаться и никогда не нарушать его запретов. Наташа тоже пообещала, но предусмотрительно сжала оба кулачка в фиги, чтобы когда-нибудь, например, сегодня, ничто не помешало ей легко нарушить это обещание.

И вот теперь, лифт медленно уносил её туда, куда было запрещено, где стояло высокое кресло главного волшебника, а ещё там была большая дверь, над которой ярко мигала красная лампочка, запрещая туда входить. Она ещё доберётся до двери, когда-нибудь, когда научится хорошо открывать замки без ключей, а сейчас её цель — трон главного волшебника. Ведь сейчас ночь и тот наверняка должен спать, а спать, сидя в этом кресле, было наверняка неудобно. Так что, у неё есть все шансы, залезть туда и посидеть, хотя бы одну минутку, но всю эту минуту она будет главной волшебницей повелительницей этого мира. А потом она тиха вернётся к себе в комнату и никому не скажет о своём ночном приключении, как сделал бы какой-нибудь глупый Джой. Нет, она будет наслаждаться об этом лишь одна, заодно наслаждаясь тем, что содеянное осталось в тайне. А то не хватало ещё, чтобы её выгнали из сказки за непослушание. Ведь папа сказал, что если она будет хорошо себя вести, то после того, как она покинет эту волшебную пещеру, они отправятся вместе в далёкую и не менее сказочную страну, в которой всегда будут вместе. Папа не стал много распространяться об этой стране, сказал, что пусть всё будет для неё сюрпризом. Он даже не сказал, как страна называется, рассказал только, что там есть две волшебных реки, Стикс и Лета, да, именно эти реки он и назвал, а необычные имена прочно врезались в память. Наташа никогда не видела настоящих рек, а тем более волшебных, но ничего, у неё ещё будет время, чтобы насмотреться, так как папа обещал, поселиться с ней в этой стране навсегда. А теперь, пока она ещё живёт в этом подземелье, нужно обойти его всё, побывать и в кресле главного, и за дверью с красной лампой. Она должна побыть и хозяёкой и пленницей этого подземелья, покуда это ещё возможно, покуда сказка принадлежит ей одной…

Зеликов Иван aka morongo

13 ноября 2000 года. Москва