Глава 1

…Ночь, только круглая и невообразимо жёлтая луна освещает мёртвый пейзаж пустыни и чёрную воду реки, что катит свои волны куда-то вдаль с непостижимым упорством. По воде, повинуясь течению, плывут взбухшие трупы, трупы животных и трупы людей. Сотни мёртвых тел с застывшими однообразными лицами или же вовсе без лиц, улыбаясь такой близкой луне оскалом голых черепов, проплывают мимо, задевая его иногда своими скрюченными конечностями. Он бредёт по пояс в воде, не смея повернуть к берегу, дикий животный страх заставляет его держаться середины…

«Избранник, ты слышишь меня, Избранник?» Звонкий, взволнованный, проникающий в каждую клеточку его тела голос раздаётся, кажется, отовсюду. Он оборачивается и замечает, что никакой реки уже нет, что его окружает лишь голубоватая, переливающаяся дымка, а из неё выглядывает лицо с неподвижными выцветшими глазами, лицо старого деревенского шамана. «Избранник… Деревня умирает… Осталось слишком мало времени, поторопись!» Лицо исчезает, дымка рассеивается, всё проваливается в черноту бесконечности…

Он проснулся, почувствовав во рту чьи-то волосы и горячее дыхание, обжигающее щёку. Выплюнув изо рта надоедливый локон, он медленно, словно нехотя, повернулся на бок и только потом открыл глаза. И сразу же поймал другой взгляд, взгляд самых обыкновенных и чертовски красивых чёрных глаз, смотревших на него с некоторым страхом и беспокойством. Только через несколько секунд он смог разглядеть за глазами очаровательное личико молодой девушки, обрамлённое не очень длинными, но густыми тёмными волосами. Лицо некоторое время также выражало испуг, но потом девушка улыбнулась, отбросила непослушные волосы назад и томно, растягивая слова, проговорила.

— Сначала ты заснул, но потом вдруг так закричал… Я, было, подумала, что ты захочешь меня убить, так уже бывало пару раз, да и лицо твоё вдруг стало маской мертвеца. Глупо, правда? Я, наверное, слишком много всего думаю лишнего…

— Да нет, не слишком. Я ведь действительно мог тебя убить, — улыбнулся лежащий рядом с ней мужчина. Девушка отшатнулась с притворным ужасом, но потом вновь прильнула к его груди, погрозила пальчиком и проговорила ещё более томно:

— Ах ты мой шутник. Так напугал честную девушку, — при слове «честную» она прыснула со смеха, — теперь в наказание будешь меня до утра развлекать. Ну-ка, покажи неукротимую страсть дикого зверя!..

— Извини, может как-нибудь в другой раз, а сейчас я пойду.

— Но ведь ты же заплатил за всю ночь! А она только началась, кому я теперь подарю свою нежность и ласку?!

— Тому, кто придёт после меня. Не думаю, что ты останешься сегодня без партнёра. Мне же, действительно, пора. — Мужчина оделся, наклонился, в последний раз поцеловал привольно развалившуюся на кровати девушку и молча вышел за дверь.

Ночь действительно только начиналась, на безоблачное иссиня-чёрное небо высыпали звёзды, да изогнутая серпом луна нормальных размеров глядела своим почти человеческим лицом на мир, что расстилался внизу. А внизу освещённый дьявольским светом неоновых вывесок расстилался Нью-Рено, самый большой городишко в мире, как гласила надпись на арке у входа в город.

Нью-Рено, город безграничных возможностей и бесконечных удовольствий не собирался спать. Он, вообще, никогда ни спал, так как ни днём, ни ночью не закрывались бары и казино, завлекавшие усталых путников яркими огнями, не прекращалась борьба за звание чемпиона на боксёрском ринге и борьба за сферы влияния между четырьмя гангстерскими семьями, контролировавшими город, никогда не закрывал свои двери перед клиентами известный на всю Калифорнию бордель «Кошачья Лапа».

Нью-Рено не спал, ему просто нельзя было отдыхать, само его существование требовало кипучей деятельности, постоянного поддержания ритма, беспрестанного изменения. Древняя пословица: «Я мыслю, значит, я существую», приобретала здесь новый смысл: «Я существую, потому что живу, а живу, потому что двигаюсь». По странной иронии судьбы война пощадила этот город. Когда вся местность на тысячи миль вокруг превратилась в радиоактивную пустыню, Нью-Рено остался практически

нетронутым. Сотню лет простояли дома, глядя пустыми глазницами окон вдаль, давая приют только крысам, гигантским мутировавшим скорпионам, и ещё бог знает каким тварям. Потом же в этот уцелевший «осколок цивилизации» пришли люди, выжившие, кого не смогла достать и уничтожить карающая длань ядерного хаоса, царствовавшего на Земле всего несколько часов, но оставившего своим преемникам богатое и мрачное наследство.

Итак, в город вернулись люди, привлечённые целостностью построек и нетронутостью довоенных складов. Тогда как везде вокруг поселения рождались и росли в постоянной борьбе с природой и выживали только благодаря упорству мужеству и сплочённости людей, Нью-Рено давал своим жителям всё просто так. И тот, кто имел достаточно сил или хитрости, чтобы отобрать что-нибудь у соседа, мог безбедно существовать, буквально утопая в невиданной для послевоенного мира роскоши. Так потихоньку, в беспрестанных кровавых разборках и интригах создавалась городская элита. Эти люди присваивали самые большие и лучше всего сохранившиеся дома, самых красивых женщин, древние спиртные напитки и наркотики, а о том, что нужно добывать пищу ради того, чтобы не умереть с голоду они могли вообще не задумываться. Другим же, менее удачливым, ничего не оставалось, как прислуживать им, стараясь урвать хоть какие-нибудь крохи с барского стола.

Тогда жизнь была ещё более ленивой, почти бездеятельной, если не считать относительно редких стычек между кланами, делившими город. А когда людям нечего делать и не нужно даже шевелиться, чтобы отыскать средства к существованию, они начинают отдыхать, причём отдыхать так, что этот отдых становится для некоторых поистине адским трудом, в котором нельзя сделать перерыв, невозможно отдохнуть, так как человеческий мозг просто не в состоянии выдумывать всё новые и новые виды удовольствий. Когда-то труд сделал из обезьяны человека, что же делал бесконечный отдых из людей никто толком ответить не может, но, скорее всего, людьми они уже переставали быть. Так, в бесконечной погоне за удовольствиями, в городе один за другим стали появляться бары, игорные и публичные дома — все те пережитки старого мира, которые, которые в новой реальности, реальности мира после ядерной катастрофы, мира, в котором люди пытаются выжить в постоянной борьбе с порождённой ими самими пустыней, были, мягко говоря, не совсем уместны.

Как известно, за удовольствия надо платить и желательно звонкой монетой. Довоенный мир практически не использовал наличных денег, так как отлично развитая банковская система того времени, отточенная за много веков использования, позволяла совершать любые операции без передачи разноцветных бумажек, имеющих цену только потому, что об этом громогласно заявляли люди держащие власть, от одних лиц другим. Теперь же, когда путь между любыми двумя поселениями чаще всего становился последним для незадачливых путешественников, а о том, что творится за океаном, никто вообще не мог предположить, ни о каких системах, связывающих в единую сеть любые торговые операции, нельзя было и помышлять. Тогда снова вспомнили о начале всех начал, мериле любых ценностей, высшем благе и ужасном биче человечества, о золоте. Как ни странно, довольно быстро нашлись месторождения этого самого благородного и самого подлого из металлов, на их месте быстро возникли шахтёрские посёлки, и скоро уже весь обитаемый мир стал пользоваться монетами чеканки города Реддинга, крупнейшего поселения, возникшего, а точнее возродившегося из руин, на одной из таких золотых жил.

Можно наслаждаться ленивым ничего неделанием долго, но отнюдь не вечно, вечность вообще никогда не была у людей в почёте, что лучше всего доказала война, в мгновение ока разрушившая цивилизацию, казавшуюся незыблемой. Так и для Нью-Рено пришли тяжёлые времена, ознаменовавшие начало новой жизни, жизни полной борьбы внутренней и внешней, борьбы за право выжить в этом новом мире. Причина столь резких изменений была весьма проста. Довольно быстро опустели древние склады, питавшие город продуктами, боеприпасами и наркотиками, небольшой реактор, позволявший стенам баров и казино переливаться многочисленными огнями неоновой рекламы, ветшал, требовал ремонта и нового топлива. И пришлось людям делиться теми удовольствиями, что присутствовали в городе в избытке. Делились, естественно, не за просто так, а за всё те же деньги, которые, как несколько тысяч лет назад вновь стали завоёвывать власть над миром.

Нью-Рено в который раз повезло, повезло в том, что склады опустели именно тогда, а не на десять лет раньше. За полтора века, прошедших после войны, люди уже успели достаточно расселиться. Пустынная почва вокруг поселений после десятков лет мелиорации наконец-то начала давать стабильные урожаи, у людей появились лишние деньги, которые они были не прочь потратить. Конечно, потратить деньги можно было где угодно, так как покупать спиртные напитки или играть в кости люди могли в любом достаточно крупном городе, где это не было запрещено законом. Но Нью-Рено… О, Нью-Рено — это было нечто особенное, это был город, манивший не только красивым названием, которое можно было повторять нараспев всю ночь, потягивая из бутылки довоенный ликёр (никакое вино древности могло тягаться с ним по выдержке). Это было как окно в прошлое, в прошлое полное удовольствий, в то прошлое, которое, казалось, навеки кануло в лету в мареве ядерных вспышек, возвратиться в которое давал возможность Нью-Рено. Причём возврат в прошлое стоил не так уж дорого. В этом городе, вообще, всё было самым дешёвым: самая дешёвая выпивка местного производства, раздаваемые чуть ли не задаром наркотики, самые красивые и доступные в мире женщины. Да, женщины в Нью— Рено были действительно прекрасны, они доставлялись в город со всех концов Калифорнии, часто захватывались и приводились силой вместе с караванами работорговцев. Часто сопровождали в путешествии своих мужей, отцов или братьев, которые, истратив все деньги, вынуждены были продавать красавиц в бордель, чтобы ещё некоторое время покупать, казавшиеся такими доступными раньше, наркотики. Иногда девушки приходили сами в надежде обрести самостоятельность, известность (так как помимо борделя в городе действовала и киностудия), получить возможность жить, не работая в поте лица на полях, растрачивая красоту в постоянной борьбе с природой, а занимаясь единственной достойной женщины профессией — торговлей собственным телом.

Так что, народ валом валил в город, ибо не было для простого крестьянина, вся жизнь которого прошла за плугом или траппера с риском для жизни добывавшего шкуры гигантских ящериц-гекосов, большего удовольствия, чем гордо шагать по ярко освещённой разноцветными огнями улице, позвякивая в карманах золотыми монетами. Что может быть лучше, чем чувствовать себя хозяином и повелителем всех тех красавиц, что подобно греческим Кариатидам подпирают стены домов, всех этих нимф и гурий, которые бросятся к тебе по первому зову, по единому призывному движению руки, чтобы служить и дарить блаженство своему господину. Что ещё может доставлять такое ощущение собственной значимости, чем когда ради твоего удовольствия сходятся в яростной схватке атлеты, каждый из которых одной только левой рукой мог бы уложить десяток таких людишек как ты. Это ли не счастье, когда бойцы сражаются перед твоим взором, наносят друг другу раны, иногда даже гибнут, несмотря на смягчающие боксёрские перчатки, и всё исключительно для того, чтобы простой житель пустоши смог не только насладиться чужим страданием, но и обогатиться, правильно разместив ставку. А как приятно посмотреть в глаза растерянному крупье, когда шарик, пущенный его натренированной за годы работы рукой, тот шарик, что всегда проявляет такую покорность воле своего хозяина и ложится точно туда куда требуется, вдруг становится строптивым и приносит тебе джек пот.

Но все эти мелкие радости жизни меркнут перед одним настоящим удовольствием, перед этой панацеей, призванной в мир, чтобы люди забыли свои страдания, единственной вещью, позволяющей осуществиться всем древнейшим мечтам человека. Мечте о свободе, мечте о полёте, мечте о бесконечном счастье. Это джет — наркотик нового мира, прозванный за свои, поистине фантастические свойства реактивным самолётом. Стоит только вдохнуть в себя порошок из этой маленькой, столь удобно лежащей на руке розовой ампулы, и мир вокруг преображается. Человек, как и положено венцу творения, получает полную власть над собственным телом. Распрямляется, скрученная годами, остеохандрозом и радикулитом спина, дряблые мышцы наливаются сталью, столь слабое в последнее время сердце превращается в неутомимый мотор, способный перекачивать кровь тонну за тонной всё быстрее и быстрее. Ноги мгновенно исчезают, человек, словно, парит в метре над землёй, но в любую секунду может сорваться с места и устремиться вперёд или ввысь, туда, куда захочет, и никакая сила не будет в состоянии его остановить. Но это всё наяву, а стоит лишь закрыть глаза, как весь мир склоняется у твоих ног, Земля уменьшается до размеров песчинки, да что песчинки, атома, и уже вся вселенная распластанная и покорная ждёт приказов от своего властелина. И всё это ощущение высшей эйфории, это погружение в нирвану стоит гроши, меньше чем бутылка тёплого пива с отвратным вкусом, неизвестно когда (может даже до войны) произведённого, в баре родного города.

Ну ни добрый ли гений человечества тот, чей неутомимый мозг смог изобрести джет? Ни дал ли он людям то, что все политики во все времена обещали, но ни на шаг не приблизили, СВОБОДЫ?! Причём, свободы полной, свободы не только от других, но в первую очередь от себя, от страданий своего бренного тела, а что ещё нужно человеку в этом ужасном мире, в который превратилась цветущая и прекрасная некогда Земля. Да снизойдёт на него вселенская слава, да будет имя его золотыми буквами вписано в райские скрижали, пусть в ссудный день для него первого откроются райские врата и пропустят того, кто смог подарить человечеству рай на Земле.

Вот так думали люди, впервые попадавшие в город, вот что такое был для них джет, вот что такое был Нью-Рено, этот самый большой городишко в мире, место абсолютной свободы, бесчисленных возможностей и вечного удовольствия. Так оно и было до поры до времени, пока золотые монеты ещё гремели в карманах туриста. Когда же они заканчивались… Впрочем, люди об этом редко задумывались, а когда такое происходило, их разум был уже достаточно затуманен, и им было уже всё равно. Такие бедолаги селились в развалинах на окраине города, где от домов оставались только куски стен первого этажа или же десятками набивались в подвалы. Ради очередной дозы наркотика некоторые сбивались в банды и пытались нападать на караваны, идущие из города и везущие зелье, но чаще всего такие попытки жестоко пресекала охрана, и кости незадачливых грабителей устилали подступы к городу на многие километры вокруг. Другие же ради получения заветной ампулы шли в услужение, к более богатым и удачливым и там, на положении рабов сутками напролёт исполняли любые самые грязные поручения, чтобы потом вдохнуть живительный порошок и временно забыть о страданиях. Некоторые даже добровольно отдавали себя в качестве подопытных кроликов для испытания новых наркотиков. Обычно ни те, ни другие долго в этом мире не задерживались и их тела также выбрасывались в пустыню на растерзание скорпионам и гекосам. Были, конечно, и такие, что бежали из города, но они либо гибли в дороге, либо джет возвращал их обратно. Те, кого он раньше делал повелителями собственного тела, властителями вселенной, теперь сломленные, безвольные были способны лишь на одно — служить своему единому богу, богу по имени ДЖЕТ.

Глава 2

Ночь, черное небо, подёрнутое слабой дымкой, через которую свободно просвечивают так небрежно разбросанные по небосводу звёзды и луна. Мраморно— бледная, как лицо больного чахоткой с синими пятнами на месте ввалившихся глаз, луна. Странно, как это люди в древности могли её боготворить, воспевать красоту этого ночного светила, считать её покровительницей влюблённых и поэтов. Гипсовая или восковая маска смерти, а отнюдь не человеческое лицо, а если и лицо, то лицо актёра-трагика, на которое не пожалели белил и чёрной туши, чтобы оттенить, резко обозначить морщины, ярче показать страдание. Именно страдание выказывает это лицо, страдание оттого, что вынуждено наблюдать за всей той мерзостью, подлостью, звериной жестокостью, что творят внизу под покровом ночи люди возомнившие себя венцом творения и властителями природы. И как ни пытается страдалица отвернуться, обратить свой взгляд в чёрную бесконечность космоса, а не на грешную Землю, ничего не выходит. Вечно обязана она наблюдать чужие страдания не имея возможности ни предотвратить их, ни поведать кому-либо об увиденном.

Вот и сейчас, не успела ещё тьма как следует укутать землю своим покрывалом, не успели лучи луны и далёких звёзд как следует разредить эту тьму, как в начала литься кровь. Нет, кровь проливалась и днём, и в не меньших количествах, чем ночью, но тогда яркий весёлый солнечный свет придавал убийству видимость благородной победы над противником, можно даже сказать, подвига. Сейчас же, вид трупов, неподвижно лежащих на утрамбованной каменистой почве пустыни, отказывающейся впитывать кровь, не доставлял ничего кроме боли.

Трупов было около двух десятков, все мужские. Тела лежали на небольшом пятачке между склонами двух холмов в беспорядке, часто друг на друге, в тех

позах, в которых их застала смерть. Между телами, не особо заботясь о том, чтобы не запачкаться кровью, двигались трое, постоянно нагибаясь, чтобы поднять приглянувшееся оружие.

Высокий статный мужчина с копной чёрных прямых и жёстких волос на голове остановился, опершись на снайперскую винтовку, которую только что сжимал скрюченными пальцами один из мертвецов, и взглянул на луну, словно прося у неё прощения за только что увиденное. Теперь его лицо можно было легко рассмотреть. Прямой, но немного приплюснутый нос с широкими ноздрями, широкие резко обозначившиеся скулы, большие, но узкие глаза с сетью мелких морщин вокруг них говорили о том, что он родился и вырос в пустыне, также как и несколько поколений его предков. Однако тонкие волевые губы и острый подбородок, казалось, утверждали обратное и свидетельствовали о более аристократичном, если можно так выразиться, происхождении. Также как и высокий чистый лоб, и гладкая, хотя и смуглая, совсем не грубая, как у дикарей, кожа. Лицо это, несмотря на его бросающуюся в глаза неправильность, а может быть именно благодаря ей, можно было бы назвать очень красивым и привлекательным, если бы не отсутствие правого уха, на месте которого виднелся тёмно-бордовый рубец, понятно было, что ухо человек потерял совсем недавно.

— Хороший нож. Длинный, острый, тяжёлый. Враг быстро отправится к духам. — Эти слова произнёс второй мужчина — широкоплечий великан, на целую голову возвышавшийся над своим очень немаленьким товарищем. Уж в его-то происхождении точно нельзя было усомниться. Это был дикарь чистой воды, принадлежал к той породе людей, что появилась на свет сразу после войны, к так называемым «пережившим». Это были те люди, которые сохранились не благодаря глубоким бункерам-волтам, куда не могла проникнуть ядерная смерть, и где поколение за поколением человечество переживало катастрофу. Они выжили только благодаря своей силе, благодаря устойчивости к радиации. Сразу после войны, сбившись в поселения, они жили на одном месте многие годы, не смея куда-нибудь двинуться, так как везде вокруг царила смерть. В результате жесточайшего отбора в живых оставались только самые сильные, самые выносливые, самые приспособленные, и скоро замкнутые популяции дали новую расу людей, предназначенных для дикого существования в дикой пустыне.

Великан широким быстрым шагом приближался к первому мужчине, который всё, не отрываясь, смотрел на луну, не обращая на товарища ни малейшего внимания. Однако того это ни капельки не обижало, и он продолжал приближаться, любуясь игрой лунного света на длинном прямом клинке, который только что подобрал. Вид у этого дикаря был весьма примечательный. Небольшая круглая голова венчала короткую очень крепкую шею, через всё лицо, а также через лишённую волос макушку шла замысловатая татуировка, которая потом спускалась на плечи, переходила на грудь и, вероятно, опоясывала всё тело, но кожаная куртка, в которую был облачён мужчина, мешала судить об этом достоверно. Также в глаза сразу бросалась огромная обточенная кость, продетая через нос и торчащая над губами подобно усам. С ушами у него было всё в порядке. Маленькие, стоящие торчком, и одновременно очень твёрдые и мясистые, настолько твёрдые, что даже две кости, чуть меньших размеров, чем в носу, не могли слишком сильно их вытянуть.

— Якудза сильный быстрый и умелый боец, но он глупый воин, он не хочет стрелять.

Пуля быстрее ножа, потому якудза проигрывает. — Дикарь подошёл вплотную к своему товарищу, и тоже уставился на луну, время от времени, подкидывая вверх только что найденный нож и ловко хватая его на лету за резную рукоятку. Так они постояли пару минут, после чего мужчина с винтовкой, в нём можно было без труда узнать того, кто не более часа назад покинул «Кошачью Лапу», словно очнулся от своих мыслей и задумчиво произнёс:

— Ты не совсем прав, Сулик. На этот раз якудза победили, к тому же, нападают они большой толпой и внезапность — их главный козырь, очень часто они представляют внушительную силу, противостоять которой неспособен караван средних размеров.

— Гремпи-кость говорит, что духи дали якудза победу, чтобы мы смогли вступить с ними в схватку и выйти из неё победителями, — ни мало не смутившись, ответил Сулик.

— Ну что же, Гремпи-кость всегда права, — улыбнулся его собеседник, — и битва эта произошла здесь исключительно для того, чтобы дать нам хорошее оружие, а то ходить с пистолетом становится небезопасно. Надо возблагодарить духов за такое покровительство.

— Разве ты хочешь гнева духов?! — строго спросил дикарь, что вызвало на лице его спутника ещё одну улыбку. — Зачем ты так говоришь?! Тот, кто силён, должен в бою доказывать свою силу. Он либо умирает, либо становится ещё сильнее. Сегодня сильнее стали мы, а они, — Сулик обвёл быстрым взглядом пространство вокруг, — они погибли.

Товарищ не ответил, он вскинул винтовку на плечо, прошёл несколько шагов и остановился над странного вида трупом. У его ног лежало тело мужчины, внешний вид которого обыватель охарактеризовал бы одним словом шкаф. Действительно, тот был высок, необычайно широк в плечах, длинные, похожие на брёвна руки, при ходьбе наверняка достававшие до колен, сейчас всё ещё сжимали автомат производства более чем двух вековой давности, настоящий «Томпсон». Одежда на нём тоже была странной. Ярко синий пиджак, плотно облегающий фигуру, скрадывающий угловатости и излишнюю массивность торса, такого же цвета узкие брюки и чёрные кожаные штиблеты. Белая, под цвет рубашки, фетровая шляпа с широкими полями, дополнявшая странный костюм, валялась неподалёку.

Мужчина усмехнулся, подцепил дулом винтовки шляпу, резко встряхнул её, смахивая пыль, и водрузил себе на голову. Однако, быстро сообразив, что она абсолютно не идёт к его бронежилету из прессованной кожи грязно зелёного цвета, сорвал её и отбросил далеко в сторону. Он справедливо полагал, что яркий костюм, смотревшийся бы со шляпой довольно внушительно, особой защиты своему владельцу не даст, о чём красноречиво свидетельствовала рукоять ножа якудза, торчащая из груди громилы.

— Синий и белый, цвета Бишопа, похоже, это его люди столкнулись сегодня с якудзе, не так ли, Вик?

— Вы правы, босс! — Ответил третий мужчина, стараясь увязать вместе пять снайперских винтовок и десяток палашей — нежданные сегодняшние трофеи. — Было бы очень странно, если бы мы наткнулись на Райтов или Сальвадоре.

Говоривший был уже очень немолод, но ещё довольно силён и проворен, несмотря на достаточно внушительное брюшко, выпирающее из под такого же бронежилета, как у его босса. Стоило только посмотреть, как ловко он управляется с расползающейся в стороны кучей оружия, чтобы понять, что в команду он взят не просто так. Вик всю жизнь был торговцем, и исходил северную Калифорнию вдоль и поперёк, продавая диким племенам всякую дребедень в качестве древних артефактов, промышлял и выпивкой, и наркотиками. Так что, хотя его волосы уже давно поседели и в большинстве своём выпали, тело стойко сопротивлялось пагубному влиянию времени, которое обычно усугубляется бездельем, и он всё ещё очень легко переносил длительные путешествия. А отличные навыки ремонтника и умение обращаться с оружием и постоять за себя в бою делали его ценным попутчиком.

Единственное, что сильно портило впечатление о нём, как о человеке, был низкий с хрипотцой, какой-то каркающий голос. К тому же разговаривал он постоянно так, словно пытался всех убедить в своей правоте, даже когда смысл его речи был соглашающийся или льстивый.

— А почему же странно? — удивился тот, кого называли боссом. — Почему бы, им не иметь собственных счётов с якудза?

— Вот это-то и странно, босс. По равнине вокруг Рено шатаются только люди Бишопа, а якудзе никогда не появляются в городе. Райтов ещё понять можно, они слабы, да и выпивку свою продают исключительно местным им незачем сражаться с якудза. Сальвадоре, вообще, непонятно чем промышляют, кроме того, что наравне с другими контролируют «Кошачью Лапу» и некоторые другие заведения, они никогда не выходят за город. Мардино, вот уж кому бы следовало вести открытую войну, странно отмалчиваются. Наверное, надеются на достаточную охрану своих караванов с джетом, тогда как патрули Бишопа под предводительством специально натасканных мордоворотов, — Вик сплюнул и кивнул в сторону трупа в синем костюме, — рыскают по всей округе и подобные драки происходят, чуть ли не ежёдневно, шум от выстрелов постоянно слышен в самом Нью-Рено.

— Может быть, остальные не высовываются из города именно поэтому? Не хотят нарываться, бояться громких разборок.

— Может быть и так, но вряд ли. Город поделён уже давно, может, раньше на улицах и случались кровавые баталии, но сейчас все видят, что это вредит бизнесу, так что разборки либо переносятся на Голгофу, что редко, либо плетутся интриги, что происходит почти всегда, но за знание о них можно очень легко попрощаться с головой. — Вик посидел, посмотрел с любовью на только что связанный ровный тюк оружия и продолжил, — Скажите, босс, ведь вам бы не хотелось оказаться посаженным на кол на Голгофе просто так, из-за своего любопытства. Ведь вы вроде как Избранник, в вас верят, на вас надеются, — он чуть было не прибавил «горстка тупых дикарей», но сдержался, поймав холодный взгляд Сулика, — а тут такая нелепая смерть.

— Да, Вик, ты прав. Плевать мне на этот Нью-Рено, на борьбу за власть. У меня, в конце концов, есть цель, к которой надо стремиться, а ещё есть обязанности, и в частности обязанности перед своими друзьями. Верно, Сулик? — тот присел рядом с Виком, и склонил голову в знак согласия. — Не беспокойся, твою сестру мы тоже найдём и вызволим из плена работорговцев, даю тебе слово Избранного, надеюсь, это поможет и моим святым поискам святого ГЭКа.

— Правильно, босс, но если мы будем так сидеть на месте каждой битвы, то умрём от старости ещё до того, как доберёмся до Волт-Сити. Как любит говаривать наш философ Сулик: «Неподвижные воды никуда не текут…»

— А ещё, человек человеку друг, товарищ и корм, — вставил своё слово в разговор, молча до того созерцавший трупы, Дикарь, обнажив при этом очень крупные острые зубы и похлопав Вика по животу.

— Босс! — старик вскочил как ошпаренный и спрятался за спиной третьего товарища, залившегося весёлым смехом. — Сулик так жадно смотрит на меня, что когда-нибудь вы проснётесь и не обнаружите даже моего трупа, — жалобно простонал он.

— Не беспокойся, Вик, — сквозь смех ответил тот, — нас с Суликом связывают узы кровной дружбы, так что в любом случае он со мною поделится.

— Спасибо, босс, вы меня успокоили. — Попытался улыбнуться Вик, но улыбка получилась натянутой, так как он снова увидел лицо дикаря, и в очередной раз отметил, что кости в носу и ушах до предела напоминают человеческие.

— Ладно, пошли! — Вдруг перестав смеяться, бросил тот, кого называли боссом и Избранником. — Постараемся за ночь уйти как можно дальше, так как днём солнце палит нещадно, а бронежелет снимать опасно. В любой момент можно ожидать чьей— нибудь атаки, так что ни какая Гремпи-кость не поможет.

— Гремпи-кость всегда приходит на помощь достойным. Тот, кто сможет отразить любую атаку — достоин, — невозмутимо изрёк Сулик, взваливая на плечи, приготовленную Виком связку оружия.

— Да, вездё духи, везде души и везде кости… Вот и сегодня, пустыня получила два десятка тел, пять из которых на нашей совести. Эдак, к концу путешествия, пусть бы он поскорее наступил, их будет уже несколько сотен. Дорого же обходится спасение соплеменников, к тому же неизвестно, будут ли они спасены…

— Пока мы побеждаем сильных, мы сами становимся сильнее, мы даём шанс стать сильнее слабым. Это наше право, наша судьба — так говорит Гремпи-кость.

— Ты как всегда прав, Сулик, хотя и скуп на слова. Я буду сражаться с врагами постоянно и буду их побеждать, и это их проблемы, если они окажутся слабее нас. Тех, кто встаёт у меня на пути, я бил и буду бить, пусть даже голыми руками!

— А уж как вы голыми руками дерётесь, босс, — вмешался Вик, — стоило посмотреть, какие чудеса вы вытворяли на ринге Нью-Рено, чтобы не позавидовать тем врагам, кому достанется драться с вами.

— Пожалуйста, не напоминай мне о Нью-Рено, а особенно о ринге, — не оборачиваясь, бросил Избранник, который уже успел уйти далеко вперёд, так что Вику пришлось пробежаться, чтобы догнать своих спутников.

— Но почему же, босс?! — На ходу продолжил он. — Ведь то, как лучшие бойцы города падали от одного-двух ваших ударов — грандиозно! Вас теперь весь город величает не иначе, как Скорпионом. Вас приветствуют, как чемпиона, все двери открыты перед вами!

— Вик, оставь! Такая мимолётная слава — ничто, стоит объявиться следующему чемпиону, и обо мне забудут. В любом случае, я потерял больше, чем приобрёл.

— Ах да, я совсем, было, забыл, — Вик закатил глаза и состроил кислую мину, будто действительно только сейчас вспомнил, — вам же в последнем бою откусили ухо. Ай-ай-ай, как жаль, такой красивый мужчина и с одним ухом. Но перестаньте печалиться, босс, в кошачьей лапе за деньги приласкают даже гула, так что, без девушек вы не останетесь. А что касается титула чемпиона, то вы лучший! На обратном пути вы вернётесь и снова завоюете его, пусть даже ради этого придётся пожертвовать вторым ухом. — Вик засмеялся, но тут же осёкся под огненным взглядом товарища.