Из нескольких случайно услышанных разговоров между Олерсом и Фаренвирстом он понял, что Вольф находится здесь, в лагере. Но странным было то, что, как выяснил Клос, ни один из офицеров никогда не видел группенфюрера.
      Клос снова посмотрел в окно.
      Он видел, как поднялся шлагбаум главных ворот и негр-часовой в белой каске пропустил во двор автомашину. Из комендатуры выбежал 1-й лейтенант Левис и бросился пожимать руки двум офицерам, вылезавшим из тесной машины.
      Клос отошел от окна и направился в зал, где разместились военнопленные немецкие офицеры. Он растянулся на своих нарах, не обращая внимания на приятельское приветствие полковника-танкиста, того самого, который два дня назад так неучтиво обошелся с генералом Вильманом. Старик до сих пор был обижен на него, но полковника Лейтцке это мало трогало.
      — Вы не могли бы составить мне партию, господин Клос? — обратился к нему полковник.
      — Может быть, но немного попозже, — ответил капитан.
      — Хандрите? — спросил полковник. — Лучшее средство против хандры — это сыграть партию в шашки.
      Лейтцке в первый же день смастерил доску, на которой нарисовал черно-белые клетки, собрал пуговицы от мундиров (единственное, что можно было найти в избытке в лагере) и теперь мучил всех, приглашая составить ему партию, поскольку играл он неважно, постоянно допуская одни и те же ошибки.
      — Нам нельзя поддаваться отчаянию, — сказал он с напыщенным видом, подражая старческому хрипловатому голосу генерала Вильмана. — Мы должны думать о будущем Германии.
      — Хорошо, что вы помните об этом, господин Лейтцке, — услышал Клос за спиной. В дверях стоял генерал Вильман, которому американцы возвратили ремень, как только он был назначен ими комендантом лагеря.
      — Старый идиот, — проворчал Лейтцке и повернулся спиной к Вильману.
      Генерал сделал вид, что не расслышал его слов.
      — Капитан Клос, — сказал он, — я хотел бы с вами поговорить, но предпочел бы… — Генерал выразительно посмотрел на отвернувшегося полковника.
      — Если речь идет о вашем вчерашнем предложении, господин генерал, то я заранее хочу сказать, что не согласен.
      Вильман, когда американский офицер предложил ему принять функции коменданта лагеря, тотчас же обратился к Клосу с предложением быть его офицером связи. Он считал, что ему, немецкому генералу, неловко лично поддерживать связь с каким-то там 1-м лейтенантом, хотя бы даже и армии-победительницы.
      Клос сразу же отклонил его предложение, однако Вильман не обиделся на него. Почти два дня он провел в обществе капитана и проникся к нему симпатией.
      — Нет, Клос, — сказал он, — я не намерен возвращаться к тому предложению, но был бы весьма рад, если бы вы согласились пойти со мной прогуляться.
      — В этом нет надобности. — Лейтцке медленно встал и почесал заросшую грудь. — Можете говорить здесь, я пойду немного проветрюсь. — Он вынул из-под подушки шашечную доску, мешочек с пуговицами и самым неожиданным образом пристукнул каблуками перед Вильманом. — Господин генерал, прошу вас позволить мне отлучиться! — отчеканил он, отдавая честь. Потом хрипло рассмеялся и выбежал.
      Вильман тяжело опустился на нары полковника Лейтцке и с грустью покачал головой.
      — Поверьте мне, господин Клос, это был отличный офицер. Жаль, что он так теряет голову… Я хотел бы с вами поговорить по весьма серьезному делу, которое не дает мне покоя.
      — Я вас слушаю, господин генерал, — ответил Клос.
      — Вы, наверное, помните — это было в тот день, за два часа до нашей капитуляции, — я приказал вам окружить здание гестапо? Тогда вы говорили о каких-то военнопленных, которые работали на фабрике по изготовлению армейской амуниции…
      — Да, разумеется. — Клос присел рядом с генералом.
      — Но в этом лагере кроме русских, поляков и итальянцев были также и англичане… — Генерал внезапно замолчал.
      — Это имеет какое-либо значение? — прервал затянувшуюся тишину Клос.
      — Да, — ответил генерал. — То, что в этом лагере были англосаксы, усложняет наше положение и представляет нас в невыгодном свете.
      Клос вопросительно посмотрел на генерала.
      — Разве вам неизвестно, господин капитан, что этих пленных, всех до одного, уничтожили за три часа до прихода американцев? Потом их свалили в общий ров, присыпали тонким слоем земли, таким тонким, что два десятка солдат из нашего лагеря, которых сегодня рано утром доставили туда на грузовиках, сумели за пять часов откопать пятьсот трупов.
      — Грубая работа! — сорвался с места Клос. — Как они могли, эти идиоты, поступиться чисто немецкой аккуратностью в этом деле?! Почему они не исключили из группы славян господ англосаксов? Убить, черт их побери, поляков и русских, это еще куда ни шло, а вот англичан!.. Это действительно ставит нас в невыгодное положение.
      — Клос, — прервал его Вильман, — вы меня не поняли. Я, наоборот, осуждаю это преступление.
      — Вы всегда это осуждали или только сейчас?! — спросил его Клос.
      — Я никогда не позволял себе делать то, что противоречило законам войны, и не отдавал, приказов о расстреле военнопленных, — взволнованно проговорил Вильман.
      Клос постепенно успокоился. Он был зол на себя за то, что не смог сдержаться и проявил излишние эмоции. Еще минута — и он себя бы выдал. И уж тогда наверняка не смог бы разыскать группенфюрера Вольфа.
      — Извините, господин генерал, нервы… Я очень устал.
      — У всех нас теперь надорванные нервы, мой мальчик, — по-отечески тепло сказал Вильман и положил руку на его плечо.
      — Приказ о расстреле военнопленных отдал группенфюрер Вольф? — спросил Клос.
      Генерал в подтверждение кивнул головой.
      — Теперь мы должны думать о будущем нашего народа, о будущем Германии, — сказал он.
      — Что вы намереваетесь делать, господин генерал? — уже по-деловому спросил Клос.
      — Мы скоро будем им нужны, — продолжал философствовать Вильман. — Мы им, а они нам.
      — О ком вы говорите? — Клос понимал, кого имеет в виду генерал, но он хотел услышать ответ.
      — О них, — пренебрежительно кивнул Вильман на окно, за которым стоял американский военный полицейский в белой каске. — Я говорю об американцах. И поэтому, — добавил генерал, — мы должны выглядеть перед ними как можно чище, лояльней. Нам необходимо отречься от таких, как Вольф. Вермахт, — вдруг заговорил он высокопарным тоном, — не расстреливал военнопленных. Это делали военные преступники, такие, как Вольф…
      «Ведь знает, что это не так, — подумал Клос, — но красивыми фразами пытается заглушить угрызения совести».
      — Я думаю, нам надо помочь американцам найти группенфюрера Вольфа, который, как я предполагаю, находится в этом лагере. Мы должны им его выдать. Но нужно, чтобы это исходило не только от меня, но было решением всего офицерского корпуса. Что вы скажете на это, Клос?
      — Вы когда-нибудь видели Вольфа? Вам известно хотя бы, как он выглядит? — Клосу была необходима любая, даже минимальная, информация о группенфюрере. Для этого он здесь и остался.
      — Нет, — ответил генерал, — я никогда его не видел.
      — А может быть, вам известно, господин генерал, под каким именем он числится здесь, в лагере, и какой на нем мундир?
      — Не имею понятия, — ответил генерал. — Но я думаю, что мы должны вместе его разыскать. И тогда…
      Открылась дверь. Полковник Лейтцке возвращался в зал со своей шашечной доской. Ему, видимо, так и не удалось найти партнера.
      — Ну и как, господа, обсудили все свои секреты? Быстро же вы договорились выдать их американцам. Приехали какие-то два молокососа, от которых за километр смердит разведкой. Они уже собрали всех офицеров внизу. Мне приказано передать, что они с нетерпением ждут вас. Вызывают по списку — одного уже начали допрашивать. Штурмбанфюрера Фаренвирста, если я не ошибаюсь.
      — Пойдемте, Клос, — сказал Вильман, поднимаясь с нар. — Странные манеры у этих американцев. Они должны были начать допрос с меня — я имею высшее офицерское звание в этом лагере.
      — Нужно было меня расстрелять там, около почты, — вмешался Лейтцке. — Тогда бы вас, господин генерал, вызвали в первую очередь, так как их прежде всего интересуют военные преступники.
 
 
      Двое американцев, приехавшие на автомашине, — Робертс и Карпинский — были представителями службы безопасности. Об этом они сообщили 1-му лейтенанту Левису, который встречал их у двери комендатуры.
      — Нас прежде всего интересуют военные преступники, — подчеркнул цель визита Карпинский.
      — О'кей! — понимающе ответил Левис. — Меня предупредили о вашем приезде. Большой зал и прилегающие к нему комнаты в вашем распоряжении.
      — Вы приготовили к нашему приезду что-нибудь кроме комнат? — спросил Робертс.
      — Найдется пара бутылочек еще из старого запаса, — улыбаясь ответил Левис, но, заметив, что прибывшие офицеры не склонны к шуткам, сразу же переменил тон: — Вам, видимо, уже известно о раскопках в лесу за фабрикой?
      — Мы еще поговорим об этом! — оборвал его Карпинский.
      — Офицеры размещены в том крыле. В остальных помещениях — солдаты, — докладывал Левис. — Однако не исключено, что среди рядовых могут скрываться и офицеры, которые сменили свои мундиры. Возможно, что это офицеры СС.
      — Все может быть, — ответил Карпинский. — Этим мы займемся позднее. Надеюсь, у нас полный комплект местной СД?
      — Да. Генерал Вильман сделал из них букет и преподнес его нам в подарок. За это он получил благодарность: мы назначили его немецким комендантом лагеря.
      — Начнем со старших офицеров, — сказал Карпинский. — У вас есть список?
      — Да. Прошу вас пройти в мою комнату. Кстати, может быть, выпьете по рюмочке?
      — Можно, но только по одной, — ответил Карпинский.
      — Ты очень спешишь добраться до этих убийц, — с оттенком иронии произнес Робертс.
      — Прежде всего меня интересует один из них! — резко бросил Карпинский. — Если только он находится в этом лагере…
      — Вы имеете в виду группенфюрера Вольфа? — вмешался Левис. — А не стоит ли объявить в лагере, что тот, кто его укажет, получит вознаграждение?
      Но идея Левиса не получила одобрения у прибывших офицеров.
      Первым, кого вызвали на допрос, был штурмбанфюрер СД Фаренвирст. Немец вошел в сопровождении солдата военной полиции.
      — Фамилия, имя, звание? — отрывисто спросил Робертс.
      Он был зол на Карпинского за то, что тот не захотел поддержать предложение Левиса перенести допрос на вечер. После осмотра выкопанных изо рва трупов он имел только одно желание — напиться.
      — Фаренвирст Отто, штурмбанфюрер.
      — С какого года в партии?
      — С 1933-го, в СС — с 1936-го.
      — Семейное положение?
      — Женат, шестеро детей.
      — Прохождение службы?
      — В тридцать шестом переведен из СА в СС, в сороковом — в СД. Во время войны находился только в России и Польше.
      — Хватит! — прервал его Карпинский. — Скажите, вы знали группенфюрера Вольфа?
      — Так точно! — быстро ответил немец, как будто ждал этого вопроса.
      — Опишите его наружность!
      — Блондин, с вытянутым лицом, худощавый, без особых примет, — охотно докладывал Фаренвирст. — Рост около 180 сантиметров, возраст — не более сорока.
      — Он в лагере?
      — Не знаю, я его не видел. В лагере находятся сотни людей.
      — Ты лжешь! — крикнул Робертс. — Отвечай! Он скрывается под другим именем? В чужом мундире?.
      — Не знаю, — ответил тот с безразличным видом.
      — Об этом тебе тоже ничего не известно? — Карпинский бросил на стол пачку фотоснимков состоявшейся утром эксгумации трупов военнопленных, расстрелянных фашистами.
      — Нет, неизвестно, понятия не имею, — прошептал гестаповец.
      — В городе было пятьсот военнопленных. Что с ними случилось?
      — Я не занимался рабочими-иностранцами.
      — Однако тебе известно, что они работали на фабрике по изготовлению амуниции?
      — Могу только еще раз заявить, что лично я не имел никакого отношения к этим иностранцам. Я выполнял только приказы своего непосредственного начальника группенфюрера Вольфа.
      — Кто занимался военнопленными? — спросил Карпинский. Слово «занимался» он произнес с особой интонацией.
      — Я не смогу ответить на этот вопрос.
      — Советую тебе хорошо подумать, Фаренвирст. В твоих же интересах помочь нам найти вашего шефа.
      — У него тоже было начальство, — сказал уходя Фаренвирст Карпинскому. — Я заранее знаю, как все будет, когда мы наконец поймаем его. Он также будет говорить, что выполнял приказы.
      Когда Фаренвирст скрылся за дверью, Робертс недовольно процедил:
      — По-моему, ты слишком увлекаешься розысками этого Вольфа. Может быть, потому, что те, расстрелянные, в большинстве своем поляки и русские?
      Карпинский только пожал плечами. Он не чувствовал себя поляком, почти не знал языка своих предков, хотя его отец неплохо говорил по-польски. Он разыскивал бы группенфюрера Вольфа с неменьшим рвением, если бы расстрелянные военнопленные были, например, суданцами. Карпинский не мог понять, для чего немцы расстреляли этих военнопленных за несколько часов до капитуляции города и за три дня до окончания войны. Чудовищность этого преступления, его бессмысленность выходили за рамки здравого смысла. Он знал, конечно, что Вольф занесен в списки военных преступников и его выдачи добиваются прежде всего русские и поляки, ибо именно в Восточной Польше и на Западной Украине он совершил наиболее тяжкие свои злодеяния.
      Сначала Карпинский и Робертс вместе допрашивали военнопленных. Однако они пришли к обоюдному согласию, что процесс предварительных допросов можно значительно ускорить, если вести эту работу отдельно друг от друга.
      Робертс перешел в соседнюю комнату, а всегда готовый к услугам 1-й лейтенант Левис быстро подыскал ему среди своих парней такого, который мог вести протоколы допросов.
      Уже через несколько часов американские офицеры установили невероятный факт. Из более чем ста допрошенных эсэсовцев только четверо лично видели группенфюрера Вольфа и могли описать его внешность. Это были Фаренвирст, Вормитц, Олерс и Любоф.
      Карпинский приказал Левису усилить охрану лагеря: если Вольфу донесут, что им усиленно интересуется американская разведка, этой ночью он может попытаться скрыться. А завтра с самого утра он, капитан Карпинский, специально займется всеми теми, кто хоть немного похож на Вольфа согласно описанию его примет, полученных от четырех гестаповцев.
      Удивительное совпадение в подборе слов при описании примет Вольфа, которыми пользовались те четверо офицеров СС на допросе, не внушало ему доверия. Не исключено, что они сговорились между собой давать ложные показания, касающиеся наружности шефа, чтобы его скрыть. Как еще можно объяснить факт, что никто, кроме них, не видел Вольфа и не мог описать его внешность. Шофера, который ездил на аэродром за группенфюрером, нашли в одной из комнат здания гестапо с простреленным затылком. Это также не могло быть случайностью.
      — У меня есть кое-что интересное для тебя, — проговорил возбужденно Робертс, входя в комнату Карпинского. — Приказ о расстреле пятисот военнопленных отдал лично группенфюрер Вольф.
      Карпинского весьма заинтересовало сообщение Робертса. Вместе с тем он заметил, что немецкий офицер в звании капитана, которого он вызвал на допрос, внимательно прислушивается к их разговору. «Может быть, он что-нибудь знает о Вольфе? Нужно будет его хорошенько потрясти», — решил Карпинский.
      — К сожалению, он не видел его, — продолжал Робертс. — Это офицер связи. Он случайно был на линии, когда Вольф разговаривал с каким-то офицером из батальона охраны лагеря. Он слышал только его голос и, к сожалению, не помнит даже имени офицера, который разговаривал с Вольфом. Офицер не хотел выполнять приказ без письменного подтверждения, но Вольф резко оборвал его и приказал сейчас же уничтожить военнопленных, а письменное подтверждение обещал немедленно послать с мотоциклистом… Это все, что удалось узнать.
      — Не так уж много, — проговорил на чистом английском языке немецкий офицер. — Итак, господа, вы пока не нашли никого, кто бы видел группенфюрера Вольфа?
      Американцы посмотрели на него с таким удивлением, как будто он свалился с луны.
      — Может быть, вы, капитан, тоже его разыскиваете? — спросил наконец Карпинский.
      — Удивительно то, — продолжал немец, — что никто не видел Вольфа.
      — А те четыре эсэсовца? — не согласился с ним Робертс.
      — Фаренвирст, Олерс, фон Любоф и Вормитц, да? Этого следовало ожидать, — ответил немец.
      — Извините, — вмешался Карпинский, — кто здесь задает вопросы? Кто вы, собственно говоря? Ваше имя, капитан?
      — Ганс Клос.
      — Вы прекрасно говорите по-английски, — проговорил Робертс и предложил немецкому капитану сесть. — Из абвера?
      — Так точно.
      Робертс достал сигареты.
      — Может быть, закурите, господин капитан? В данный момент мы являемся как бы коллегами, хотя не так давно боролись друг против друга. Вы армейский специалист, а мы ценим хороших специалистов. Я надеюсь, что мы получим от вас немало интересных сведений.
      — Не думаю, — вежливо отклонил Клос это предложение. — Я могу быть вам полезным лишь в том деле, о котором вы только что говорили.
      — Вот и хорошо. Считаю, мы с вами договорились, — сказал Робертс. — Где вы служили?
      — В основном в Польше и в России, в связи с тем что… — Клос на мгновение заколебался: он не хотел сообщать американцам о себе ни на йоту более того, чем требовала необходимость. — В связи с моим знанием славянских языков, — закончил он.
      — Вы имели неплохую разведывательную сеть на Востоке, не правда ли?
      — Да, — ответил Клос. — Мы имели самую мощную армию, правили всей Европой; у нас был фюрер…
      — Поговорим лучше о делах вашей разведки. Как у вас с памятью? — прервал его Робертс.
      — Не очень хорошо, — пробормотал Клос. И подумал, что той информации, которая им так нужна, они наверняка от него не получат.
      — В этом далеко на лучшем мире, — сказал Робертс, — ничего не делается быстро и задаром. Я прекрасно понимаю, господин капитан, что вашу память необходимо освежить. Я не думаю, что вам нравится долгое пребывание в этом лагере…
      Воцарилась тишина. Карпинский, делая вид, что перебирает какие-то бумаги на письменном столе, с нескрываемой недоброжелательностью посмотрел на своего коллегу.
      — Я думаю, что мы еще поговорим с капитаном на интересующую тебя тему, — остановил он Робертса. — А сейчас я предлагаю заняться другим.
      — Группенфюрером Вольфом? Мне также хотелось бы поговорить на эту тему, — вставил Клос. — Хотя сейчас…
      — А вас пока никто не спрашивает, чего вы хотите, — прервал его Карпинский.
      Он почувствовал к этому немецкому офицеру ничем не объяснимую симпатию и не хотел рвать ту тоненькую нить доверительности, которая возникла между ними. Карпинский был зол на себя за то, что дал возможность втянуть себя в этот бесполезный разговор с немецким офицером, а еще больше на Робертса, который, конечно, не мог отказать себе в удовольствии продемонстрировать свою политическую дальнозоркость. Они не раз яростно спорили об отношениях с Россией в послевоенное время. Карпинский верил в идею Рузвельта о дальнейшем сотрудничестве двух великих держав, Робертс был ее ярым противником. «Мы помогали России, чтобы она победила Германию, но кто поможет нам справиться с Россией?» — обычно говорил он.
      — Капитан Клос, знали ли вы группенфюрера Вольфа? — спросил Карпинский.
      — К сожалению, нет.
      — Почему «к сожалению»?
      — Вольф — военный преступник. Он отдал приказ о расстреле польских и советских военнопленных.
      — А также нескольких десятков итальянцев и англичан, — вставил Робертс.
      — Прежде всего это были русские и поляки.
      — Значит, вы знаете и об этом? — удивился Карпинский. — Откуда?
      — Я пытался помешать этому преступлению, но, к сожалению, опоздал: приехал в лагерь через два часа после этой бойни. Я предлагал генералу Вильману начать с лагеря военнопленных, а потом уже захватить здание гестапо. Но Вильман настоял на своем. Он боялся, что если мы начнем с лагеря, то упустим гестаповцев и тогда вряд ли уцелеем.
      — Мне кажется, — улыбнулся Робертс, — что вы являетесь противником гитлеровцев. С каких это пор?
      — Вольф, — спокойно продолжал Клос, как будто бы не расслышав его вопроса, — вероятно, находится в этом лагере. Те четыре эсэсовца, о которых вы здесь упоминали, наверняка знают, под каким именем он скрывается. А может быть… — Клос заколебался и умолк.
      — Я не уверен, что Вольф находится в этом лагере. В панике, которая охватила город в первые часы после нашего вступления, он мог легко ускользнуть. Но для чего вы, господин капитан, пытаетесь разыскать Вольфа? Может быть, это старые счеты абвера с гестапо? — допытывался Робертс.
      — Я полагал, что он вам необходим больше, чем мне, — спокойно ответил Клос.
      — Что это, предложение о сотрудничестве? — Робертс не скрывал иронии. — Мы готовы принять его, но не только по вопросу, касающемуся Вольфа. Надеюсь, вы меня поняли, господин капитан?
      — Вы, господин Клос, упомянули о какой-то возможности, но до конца ее не раскрыли. Вы говорили также о тех четырех эсэсовцах, которые уже давно знают Вольфа и… — начал Карпинский.
      — Понимаю, — прервал его Клос, — но я не имею никаких доказательств. Это только мое предположение. Хотя, может быть, один из них все-таки Вольф?
      — А может быть, Вольф — это вы? — рассмеялся Робертс. — Вы соответствуете тому описанию, которое они дали. Ну хватит! — Он стал серьезным. — Мы остановились на вашем предложении о помощи в деле Вольфа. Но прошу вас, Клос, не забывать также о том, чего мы касались до этого. И советую вам, господин капитан, отнестись ко всему тому, о чем мы здесь говорили, со всей серьезностью. А теперь возвращайтесь к себе.
      После ухода Клоса Робертс послал мотоциклиста за пивом.
      — Мы должны немного отдохнуть, — сказал он Карпинскому. А потом, открывая консервную банку, спросил напрямик: — Как тебе понравился этот Клос из абвера?
      — Кто знает, может быть, он действительно хотел нам помочь в розыске Вольфа? — в свою очередь спросил Карпинский. — Как ты думаешь, Робертс?
      — Помнишь тот указатель, который приказал поставить старик Паттон, когда мы перешли голландскую границу: «Внимание, вы пересекли границу европейской цивилизации. С этого места начинается страна варварства». Ты страдаешь манией преследования. Этот Вольф не выходит у тебя из головы. Рано или поздно мы его найдем. Он от нас никуда не уйдет. Но нельзя забывать и о других, не менее важных делах. Этот капитан абвера хочет нам слишком дорого продать себя, а может быть…
      — Что ты имеешь в виду?
      — Немцы недооценили славян и их разведку. За это они дорого заплатили.
      — Это ты, Робертс, страдаешь манией преследования, — улыбнулся Карпинский. — Допускаешь, что офицер побежденной армии должен радоваться предложению о сотрудничестве с победителями. Может быть, он отъявленный фашист и ненавидит нас или просто ему все уже надоело… Такое может случиться и со мной, — сказал он, немного помолчав. — Долго здесь не выдержу. Осточертела мне эта работа.
      — Ты преувеличиваешь, старик, — махнул рукой Робертс. Он встал, походил по комнате и добавил: — Ну что ж, продолжим. В зале нас ожидают около тридцати человек.
 
 
      В течение двух часов немецкие офицеры, вызванные на допрос, давали обстоятельные показания, отвечая на все вопросы Робертса и Карпинского. Их лица были хмурые, иногда равнодушные, а подчас откровенно враждебные. Одним из последних, кого допрашивали в этот день, был полковник Лейтцке. Карпинский начал с вопроса, который задавал всем:
      — Что вам известно о Вольфе?
      — Только то, что он возглавлял местное гестапо и теперь его разыскивают. Я не имею никаких причин, — добавил он через минуту, — чтобы покрывать таких людей, как Вольф, Он опозорил честь немецкой армии.
      — Жаль, господин полковник, что вы раньше не пришли к такому умозаключению, — заметил Карпинский.
      Лейтцке молчал, внимательно присматриваясь к американским офицерам.
      — Вы, очевидно, антифашист? — рассмеялся Робертс.
      — Я никогда не любил Гитлера, но я офицер и обязан был выполнять приказы.
      — Все вы теперь так говорите, — вставил Карпинский и обратился к Робертсу: — У тебя есть к нему еще какие-либо вопросы?
      — Что вам известно, господин полковник, о Клосе? Где его встречали? Не заметили ли чего-нибудь особенного в его поведении? — спросил Робертс.
      Не догадываясь о цели этих вопросов, Лейтцке ответил, что знает Клоса не так давно. Ему известно только, что он служил в Польше и в России, получил Железный крест, что в абвере было не столь частым явлением.
      — Больше ничего? А что вы лично о нем думаете?
      — Ничего, — ответил Лейтцке. — У меня нет о нем определенного мнения, так как он не был в моем подчинении.
      Робертс посмотрел на полковника с иронией:
      — Можете идти, на сегодня хватит. Пройдет не так уж много времени, и мы научим вас кое-чему.
      Лейтцке встал по стойке «смирно», отдал честь американским офицерам и, пристукнув каблуками, скрылся за дверью. Они остались одни. Робертс разлил коньяк по стаканам.
      — Выпьем, Карпинский! — сказал он. — Я только что разговаривал с генералом по телефону. В штабе был офицер из русского представительства. Он заявил, что, по их данным, в нашей зоне находится этот самый группенфюрер Вольф. Они располагают весьма точной информацией. Что ты думаешь об этом?
      — Если он здесь, — ответил Карпинский, — то мы должны его найти.
      — Конечно. Но откуда русские об этом узнали? Мы должны это установить.
      Карпинский сел за письменный стол и начал перекладывать какие-то бумаги.
      — Не могу забыть, — вдруг тихо проговорил он, — как выкапывали изо рва трупы военнопленных. Их изуродованные лица, окровавленные тела, изодранная в клочья одежда… Страшное зрелище. Зачем Вольф приказал это сделать?
      — Мне кажется, — пренебрежительно заметил Робертс, — что ты, Карпинский, совершил непростительную ошибку, поступив на службу в контрразведку американской армии.
      — А может быть, это ты, Робертс, допустил ошибку? — спокойно ответил Карпинский.
      Робертс промолчал. Он подошел к окну и посмотрел на огромный двор, где 1-й лейтенант Левис муштровал своих подопечных. Перед ним стояли в строю военнопленные, вооруженные ведрами, щетками, метлами. Строй был такой ровный, подтянутый, что даже самому строгому капралу не к чему было бы придраться.
      — На кра-ул! — кричал Левис.
      Военнопленные поднимали перед собой метлы, щетки и ведра. Левис прохаживался вдоль строя с выражением крайнего удовольствия, пристально всматриваясь в застывшие лица военнопленных.
      — Неплохо, неплохо, — бормотал он. — Из вас можно будет сделать людей. Наверное, когда-нибудь мы составим из вас целую армию.
      Потом они бегали по двору, ползали по-пластунски, атаковали казарменные постройки.
      — Левис неплохой парень, — заметил Робертс.
      — Вымещает на них свою» злобу, — сказал Карпинский, подходя к окну. — Это не метод воспитания.
      — А какой бы ты предложил метод? — спросил Робертс. — Что бы ты с ними делал? Это они выполняли приказы Вольфа. Забыл?.. Может быть, ограничиться только тем, чтобы они вовремя вставали в строй? Или приказать готовить из них будущих капралов?
 
 
      Лейтцке возвратился в казарму и застал там Клоса, наблюдающего в окно за забавами Левиса.
      — Я уже насмотрелся на это, — проговорил Лейтцке. — Отвратительно. Унижает человеческое достоинство.
      — А что может случиться с ними за этот час, — спросил Клос, резко отвернувшись от окна, — после стольких лет войны? А если бы вместо Левиса все это делал немецкий капрал, то, видимо, вы, господин полковник, были бы довольны.
      Лейтцке молчал. Он присел на нары и старательно делил сигарету на три части.
      — Давайте не будем об этом, Клос, — проговорил он. — Я прекрасно понимаю, что это было бы таким же свинством.
      — С каких пор вы стали это понимать? После Сталинграда, где нас здорово потрепали?
      — А вы, господин Клос, когда изменили свои взгляды? — спросил Лейтцке.
      Клос молчал.
      — Давайте вообще не будем говорить на эту тему, — предложил Лейтцке, подавая Клосу треть сигареты. — Война проиграна, но это еще не последняя война Германии. Мы не должны допускать, чтобы унижали немецких солдат. Они еще будут нам нужны.
      — Какой вздор, — прервал его Клос. — То, что вы говорите, господин полковник, верно по отношению к солдатам, а не к бандитам и убийцам, которые почти сплошь составляют нашу армию.
      — Я думаю, — возразил Лейтцке, — об очищении наших рядов от преступников.
      — Не поздно ли?
      — Нет, это никогда не поздно. Американцы разыскивают Вольфа. Его необходимо выдать им, чтобы к тем, кто — останется, относились так, как они того заслуживают. Мы должны узнать, где он находится и под каким именем скрывается.
      — Вы тоже, господин полковник, — рассмеялся Клос, — хотите иметь в руках козырь, да?
      — Нет, я хочу спасти честь немецкой армии.
      — Вы шутите, полковник. Никто из нас теперь уже ничего не спасет.
 
 
      Клос бродил по двору, по коридорам зданий, заглядывал в лица офицеров и солдат, слушал, о чем они говорят, угощал сигаретами. Кто же из них Вольф? Многие, переодевшись сейчас в солдатские мундиры, наверняка служили в СС и СД, убивали и отдавали приказы об убийствах, и Вольф легко мог укрыться среди них.
      Карпинский продолжал допрашивать пленных немецких офицеров. Их ответы в большинстве своем были однообразны.
      Американцы выходили из себя, теряя терпение и надежду узнать что-либо существенное о группенфюрере.