5

Клос не мог сосредоточиться. Он смотрел на шахматную доску, но, вместо того чтобы обдумать дальнейший ход игры с сидевшим напротив инженером Мейром, невольно старался подвести в памяти итоги прошедшего дня.

Прежде всего, совещание у Гейбеля. Перспектива потерять несколько часов в душном, прокуренном кабинете шефа гестапо не слишком-то радовала его. Но это на первый взгляд обычное совещание оказалось весьма полезным – он узнал об опасности, которая нависла над радиостанцией подпольной организации.

Из слов Гейбеля следовало, что СД удалось забросить его агента в группу обеспечения. Клос решил, что Филиппа он должен обязательно предупредить. Пусть даже ценой роспуска всей группы необходимо избавиться от гестаповского агента, который действует где-то вблизи от радиостанции. Только благодаря этой радиостанции опасная работа Клоса имела какой-то смысл.

Добытые с трудом, а иногда и с риском для жизни разведывательные данные передавались в Центр, а там сопоставление их с информацией, поступившей из других источников, позволяло определить обстановку на том или ином участке фронта, наличие сил и намерения противника. Случалось иногда, что возникала необходимость срочно передать по радиостанции добытые сведения. Так было и теперь, когда Клосу удалось узнать точные сроки испытаний модели нового тяжёлого танка инженера Мейера.

Необходимо было немедленно сообщить Филиппу о том, что эти мощные танки после испытания на полигоне демонтируют, не более суток они пробудут на заводских складах, а потом их отправляют вглубь Германии на доработку или в Рурский бассейн на военные заводы для серийного производства. И только массированный налёт советской авиации в указанное время может уничтожить все образцы этих танков вместе с документацией.

Время для радиопередачи было установлено – полночь. Значит, командованию оставались ещё целые сутки для подготовки к нанесению массированного бомбового удара, даже если бы испытания новых танков закончились сегодня. Филипп должен был успеть передать все эти данные в Центр. При своевременной информации Центра год упорной работы целого коллектива научных сотрудников, инженеров, военных специалистов под руководством Мейера пойдёт насмарку. А может быть, под бомбёжкой погибнет и сам создатель этого бронированного чудовища, ведь заводская гостиница размещается поблизости от заводских корпусов.

Клос ничего не имел простив Мейера. Этот сорокадвухлетний инженер, сгорбленный, как шестидесятилетний старец, не вызывал у Клоса антипатии, а, напротив, даже возбуждал сожаление. Его незаурядный талант был поставлен на службу войне, сумасбродным планам нацистов покорить весь мир. Мейер (могло случиться и так) был противником всего этого, но, создавая новое оружие, укреплял фашизм, даже если сам и не был фашистом…

– Ваш ход, господин обер-лейтенант, – прервал мысли Клоса Мейер.

– Думаю, – ответил Клос. – Кажется, я попал в тяжёлое положение, придётся отдать фигуру.

– Скажите честно, Клос, – спросил Мейер, – вы думали сейчас о шахматах? Ваши мысли были где-то далеко-далеко. Семья?

– Что-то в этом роде, – ответил Клос, удивлённый проницательностью этого бледнолицего немца.

– Закончим игру ничьей? – предложил Мейер, убирая фигуры с шахматной доски. – Мне тоже трудно сейчас сосредоточиться. А когда-то играл на первой доске.

– Ну что же, – согласился Клос, – пусть будет по-вашему, Мейер. После такого успеха… Генерал будет восхищён вашим детищем. Если и дальше всё пойдёт так хорошо, то через несколько месяцев ваш новый танк перестанет быть только образцом и его запустят в серийное производство. Вы должны быть счастливы, дорогой Мейер.

– Я был бы счастлив, если бы знал, что это приблизит конец войны хотя бы на один день.

– Вы хотели сказать, – Клос уголками рта изобразил какое-то подобие улыбки и пододвинул инженеру пачку сигарет, – вы хотели сказать, господин Мейер, «если мой танк приблизит хотя бы на один день нашу победу»?

– А разве конец войны – это не победа?

– Вы правы, господин Мейер. Конец войны может означать только нашу победу.

Мейер испытующе посмотрел на Клоса, затянулся сигаретой и прищурил левый глаз.

– Если бы я не узнал и не полюбил вас за эти несколько дней, Ганс, я готов был подумать, что вы меня…

– Проверяю? Или как там у вас говорят среди инженеров, испытываю? Нет! – искренне рассмеялся Клос. – Таких специалистов, как вы, господин Мейер, проверяет другая служба. Наилучшая рекомендация вашей преданности нашему общему делу – ваш новый танк.

– Да? – с иронией спросил Мейер. – А если бы я проектировал тракторы для нужд сельского хозяйства или портовые краны?

– Да-да, ведь портовые краны Мейера…

– Тридцать второй год! Как давно это было! Вы, Клос, интересовались портовыми кранами?

– В сорок первом году я должен был защищать диссертацию в политехническом институте в Гданьске.

– Хотели защитить европейскую цивилизацию? – В голосе инженера прозвучала недвусмысленная насмешка. И вдруг он спохватился: – Я хотел бы просить вас, Ганс… Могли бы вы кое-что сделать для меня?

– Постараюсь, если это в моих силах.

– Прошу вас сказать мне… но только правду. Вы служите в абвере, вам многое известно, вы знаете значительно больше, чем пишут в газетах. Скажите честно, что было в Гамбурге? Это для меня очень важно: мои жена с ребёнком и родители живут в этом городе.

– Вчера, – ответил Клос, – на Гамбург был налёт авиации противника. Я слышал об этом налёте, но, к сожалению, не знаю подробностей. У нас в Гамбурге отличная зенитная артиллерия – костяк нашей противовоздушной обороны, так что нет оснований о чём-то беспокоиться. – «Боишься, наверняка боишься, – подумал он с удовлетворением. – Твоя жена. Твои родители… А что было в тридцать девятом, когда фашисты бомбили Варшаву? Или в сороковом, когда они разрушали Лондон? Или в сорок первом, когда они уничтожали города и сёла России? Там тоже были чьи-то жёны, дети и родители. Тогда господин Мейер, видимо, также не любил войны, но только сейчас он почувствовал страх за своих близких…»

Клос не мог сказать Мейеру о своих родных, близких, могилы которых невозможно будет даже разыскать. У него было желание потрясти этого немца, постучать кулаком по его затуманенной геббельсовской пропагандой голове. А ведь этот ум породил много научно-технических идей, смелых проектов, он мог бы служить мирному, созидательному труду так же, как служит сейчас войне.

Ему было жаль этого человека, попавшегося в паучью сеть фашизма, из которой нелегко выбраться.

Вместе с тем Клос испытывал удовлетворение, что сейчас немцы почувствовали страх и смертельную опасность. Вера многих из них во всемогущество нацистской Германии пошатнулась.

– Вы не хотите сказать мне правду… – нарушил тишину Мейер. – Один унтер-офицер в нашей столовой, он тоже родом из Гамбурга, сказал мне по секрету, что было там. Девять часов продолжался непрерывный массированный налёт… Начали его ночью англичане, а закончили днём американцы. Наш дом находится невдалеке от порта. Вчера целый день телефон не отвечал. Видимо, нарушена связь в городе.

«Что я могу ему сказать? – подумал Клос. – Надо ли утешать его? Унтер-офицер, видимо, имеет информацию, слушает зарубежные радиопередачи. Каждому немцу вдалбливают, что это пораженческая информация. За слушание лондонского радио этому унтер-офицеру грозит Восточный фронт, а это наверняка претит его желанию».

Клос многое сделал бы, чтобы помочь тому унтер-офицеру, который перестал верить гитлеровской пропаганде. Он родом из Гамбурга – города рабочих. Там гитлеровцы всегда проигрывали – гамбуржцы голосовали за социалистов и коммунистов.

Сегодня утром Клос просматривал армейский бюллетень с грифом «Совершенно секретно» и знал, что в результате налёта английской и американской авиации город Гамбург превратился в руины.

– Может быть, действительно прервана линия связи, – ответил Клос, – но это ещё не значит, что ваш дом не уцелел. Скажите мне ваш адрес в Гамбурге, имена родителей, жены и ребёнка. Попробую дозвониться через армейскую линию связи.

Мейер написал несколько слов на листке бумаги, вырванном из блокнота, и подал его обер-лейтенанту.

«Сегодня в полночь, – подумал Клос, – Филипп передаст по рации в Центр добытые сведения о новом тяжёлом танке немцев, а результатом этой передачи будет массированный налёт советской авиации на испытательный полигон и заводские ангары».

Уничтожение многомесячных трудов немецких специалистов во главе с Мейером по производству нового оружия было в тот период главной задачей Ганса Клоса.

– Проклятая война, – сказал Мейер, глубоко вздохнув. Потом, немного успокоившись, начал перебирать свои бумаги на письменном столе. И когда Клос был уже у выхода, он услышал дрожащий голос Мейера: – Вы должны, Клос, сказать мне правду! Только правду, умоляю вас!..

6

Паренёк плакал, не стыдясь слёз.

– Останусь здесь, – говорил он, вытирая рукавом щеки.

– Хорошо, останешься, – успокаивал его Бартек. – Пока останешься, а потом что-нибудь придумаем. Ешь, – пододвинул он ему тарелку горячего супа.

– Если бы я сразу прибежал к лавке, а не мотался по улицам, то предупредил бы Филиппа, а так…

– Иначе ты поступить не мог, – сказал Бартек. – Хорошо, что успел предупредить часовщика.

– Он выставил в витрине паяца, – сказал паренёк. – но разве это теперь поможет Филиппу?

– Перестань хныкать, – оборвал его Флориан, тот самый кудрявый мужчина, который принимал донесения от слепого старика в лавке.

Этот на вид суровый человек хотел своей строгостью помочь парнишке, на плечи которого легла непомерная тяжесть.

– Выспись, – сказал Бартек парнишке, бросив на деревянный сундук кожух.

В соседней избе, самой большой в лесничестве, в которой они находились уже третий месяц, радиотелефонистка Анка готовилась к передаче.

– Прежде всего передай последнюю информацию Филиппа, ту, от «J-23», – сказал Бартек.

– Постараюсь передать всё. – Анка начала уверенно постукивать телеграфным ключом.

Бартек какое-то время приглядывался к девушке, как будто хотел ещё что-то сказать, потом осторожно пододвинул два стула к окну, сел и указал место Флориану.

– Молодец! Успел нас предостеречь, – сказал он. – Арест Филиппа никак не связан с операцией, которую готовят немцы против партизан. В противном случае… – Он замолчал на полуслове.

– Ты имеешь в виду «J-23»? – спросил Флориан. – Кто он на самом деле?

Бартек пристально посмотрел на Флориана. Вопрос этот насторожил его. В рапорте Филиппа ясно сказано: «Не исключено, что в отряде действует провокатор, агент гестапо». А если это так, то у провокатора было достаточно возможностей, чтобы сообщить гестапо об отряде и выдать всех товарищей. Однако пока что ничего подобного не произошло. Что же означало предостережение Филиппа? Подозревал ли он кого-нибудь конкретно? К сожалению, Филипп больше ничего не скажет.

Под пристальным взглядом Бартека Флориан немного смутился. Хорошо знакомым Бартеку жестом он взъерошил кудрявую голову.

– Извини, Бартек, – сказал он, – глупо было спрашивать, кто такой «J-23»…

Эти слова Флориана успокоили Бартека.

– Сегодня, – сказал он, – Филипп должен был получить от «J-23» информацию о более точном времени бомбардировки испытательного полигона. «Тётя Сюзанна» ждёт от нас этого сообщения. К сожалению, от него мы ничего не получили.

– Есть ли возможность спасти Филиппа?

– Об этом подумают в штабе. Я знаю только одно: без человека, который встречался с Филиппом, мы не можем даже надеяться на это. Нам необходима помощь «J-23».

– Если его тоже ещё не раскрыли, – мрачно проговорил Флориан.

– Будем надеяться на лучшее. Ещё сегодня встречусь с руководством соединения. Меня вызывают на совещание. Удобный случай, чтобы предупредить товарищей из других партизанских отрядов о готовящейся операции СД. До моего возвращения ты принимаешь командование отрядом. В случае чего, ты знаешь, куда его вывести. Надо усилить дозоры со стороны железной дороги. Сейчас нужно быть особенно бдительными.

– Слушаюсь, – по-армейски вытянулся Флориан.

Анка закончила передачу, закрыла шкаф, в котором хранилась радиостанция, подошла к Бартеку:

– Что будем передавать в полночь? Выделен дополнительный сеанс. «Тётя Сюзанна» напомнила, чтобы мы непременно сообщили точное время бомбардировки полигона.

– Подумаем, как это лучше сделать, – сказал Бартек и похлопал её по плечу. – Если не получим необходимые сведения от «J-23», то свяжемся через три дня на резервной волне. А в полночь передадим, что произошёл провал. Арестован Филипп, а может быть, и «J-23». – Бартек прижал девушку к себе и нежно поцеловал. – Будем надеяться на лучшее, – сказал он уже в дверях. – Я ещё застану вас здесь, ждите…

7

– Янек, Янек! – кричала старушка, укутанная клетчатым платком, высовываясь из окна переполненного до отказа вагона узкоколейки. – Опоздает глупый мальчишка, опоздает! – голосила она.

До смешного маленький паровозик подал еле слышный гудок, вздрогнул, с большим усилием потянул за собой несколько вагончиков.

Паренёк лет пятнадцати бежал вдоль состава. Паровоз уже набирал скорость. Янек схватился за поручень последнего вагона, на мгновение повис, и наконец ему удалось взобраться на подножку.

– В порядке, – сказал Клос, глубоко вздохнув. – Успел сесть.

Старушка взглядом поблагодарила его и, как бы желая выразить признательность, передвинула в сторону свой узел, который давил ему на ногу.

В вагоне было тесно. Одежда, в которую облачился Клос, соответствовала облику оккупированного города. Благовоспитанный полковник Роде, шеф Клоса, открыл бы рот от удивления, если бы увидел своего офицера в полушубке с барашковой оторочкой, в бриджах, сапогах и кепке, небрежно сдвинутой набекрень.

Клос редко переодевался в гражданскую одежду. Это было слишком опасно. Правда, появление немецкого офицера в мундире на улицах города генерал-губернаторства было не менее опасным. На всякий случай Клос обеспечил себе надёжное алиби: позвонил Роде и сообщил: гестапо предполагает, что в окрестном лесу действует партизанская радиостанция. Жаль, если Гейбель ликвидирует её, а не абвер. Роде проглотил эту наживку, и тогда Клос сказал ему, что попытается добраться до этой радиостанции, опередив гестапо.

Роде одобрил намерения своего офицера, но на всякий случай предупредил Клоса, что тот делает это под свою личную ответственность.

Ну что же, завтра придётся доложить шефу, что радиостанцию, к сожалению, обнаружить не удалось. Получив это сообщение, Роде наверняка скривится и скажет, что он с самого начала не верил в успех этого предприятия. А если полковник будет в хорошем настроении, то похвалит Клоса за отвагу.

Но Клос должен найти радиостанцию, и сегодня же к ночи. Ему известно, что последний сеанс радиопередачи – в полночь.

Необходимо, чтобы его информация о времени выезда инженера Мейера с его новыми танками успела дойти до Центра. Там должны точно знать, когда направить бомбардировщики, чтобы превратить военный завод вместе с танками в развалины.

Узнать точно дату выезда инженера Клосу помог неожиданный случай. Спустя полчаса после того, как Клос покинул завод, он позвонил Мейеру и сказал ему, что армейская линия связи с Гамбургом так перегружена, что только в конце недели он сможет получить сведения о судьбе его семьи.

– К сожалению, слишком поздно, – ответил Мейер. – В четверг рано утром мы выезжаем. – Говоря это, инженер не мог даже предположить, что одной этой фразой он превращает завод вместе со своим новым оружием в груду дымящих развалин.

И для того чтобы это осуществилось, Клосу нужно было отправиться в лес и разыскать отряд Бартека.

Его гражданская одежда ни у кого не вызывала особого подозрения. Он преобразился в молодого человека, который вполне мог сойти за мелкого торговца.

Выезд Клоса в лес был последней возможностью спасти положение. Решился он на это только тогда, когда по дороге к Филиппу, как обычно, задержался около витрины часовщика, чтобы проверить время. Однако точное время в витрине часовой мастерской показывали не только старинные часы с двумя маятниками, по и уродливый паяц с циферблатом на животе.

Клос, не оглядываясь, прошёл мимо подъезда дома номер 32, остановил проезжавшего велорикшу и распорядился везти его в предместье города. Необходимо предупредить Филиппа. Но, подъезжая к домику, в котором у своей тётки проживал Филипп, Клос заметил чёрный «опель», так хорошо известный ему. В этой машине обычно ездил Бруннер. Хорошо заплатив велорикше, который, видимо, с удивлением подумал, зачем немецкому офицеру понадобилось эта прогулка, Клос снова возвратился в центр города.

Из первой попавшейся аптеки Клос позвонил по телефону. Ему ответили, что пан Козёл выехал навестить больную бабушку и неизвестно, когда возвратится. Это был сигнал тревоги.

«Удалось ли Филиппу скрыться? – подумал Клос. – Какие звенья связи оказались прерванными? Случайный ли это провал, или результат тщательно подготовленной облавы гестапо?»

Он многое дал бы за то, чтобы получить ответ на эти вопросы. Хотелось верить, что явка у часовщика в безопасности. То, что часовщик успел выставить в витрине мастерской паяца, ещё не подтверждает этого. Если гестаповцы раскрыли конспиративные связи, то они могли взять часовщика, а в его мастерской оставить засаду.

«Другого выхода нет, – рассуждал Клос. – Нужно рисковать – поехать в лес и встретиться с Бартеком. Тогда таким путём можно будет передать информацию об отъезде Мейера, которую так ждут в Центре».

Он надеялся, что с помощью Бартека ему удастся восстановить прерванные связи разведывательной сети. Клос понимал, что слишком велик риск. Его тревожила мысль о намерениях гестапо начать операцию против партизан. Клос, правда, не очень-то верил хвастливым словам Гейбеля, но он не мог не принимать во внимание всё то, что слышал на совещании в гестапо.

Люди, охраняющие радиостанцию, были старательно подобраны и тщательно проверены, а Бартек достаточно осторожен. Он не станет держать в своём отряде того, кто возбудит хотя бы малейшее подозрение. Однако откуда эта уверенность у Гейбеля? Он знал гораздо больше, чем сказал на совещании…

«А может, – похолодел Клос, – всё это совещание было организовано Гейбелем, чтобы проверить меня?» Может, этому гестаповцу уже известна настоящая роль, которую играет Клос, и сейчас он пытается старательно продуманными действиями нанести решающий удар по разведывательной сети и посмотреть, как он, Клос, будет на это реагировать?

Нет, это исключено. И не потому, что у Гейбеля не хватает полицейского опыта для разработки и осуществления подобной операции, а потому, что если бы вся сеть была провалена, то первым арестовали бы его, Клоса.

Это было бы для Гейбеля слишком большой победой. Клос не мог бы тогда простить себе этой непоправимой ошибки…

– Возьмите, – предложила старушка Клосу яблоко. – Угощайтесь! Тоже едете до Трокишек?

Клос в ответ буркнул что-то невразумительное. Старушка расценила это как нежелание разговаривать и больше не трогала его.

В переполненном вагоне было тихо, никому из пассажиров не хотелось разговаривать. Лампа, подвешенная к потолку, придавала лицам людей необычный оттенок.

Клос вынул сигарету, закурил и заметил, что в пачке осталось только две штуки. Видимо, Курт позаимствовал. Его ординарец много курил и периодически таскал сигареты из пачки офицера. Наверное, Курту не хватало тех сигарет, которые ему выдавали. Клос закрывал глаза на поступки Курта. Он был уверен, что на Курта можно положиться. Когда Клос, уже переодетый в гражданскую одежду, выходил из дома, он встретил на лестнице Курта.

– Вы, господин обер-лейтенант, выглядите как настоящий партизан, – заулыбался ординарец. – Вам этот наряд идёт даже больше, чем мундир…

Был ли в этих словах скрытый намёк на то, что Курту что-то известно? Но эту мысль Клос тут же отмёл. Солдат сказал то, что взбрело ему в голову в тот момент. Курт почти не скрывал своего пренебрежения к армейскому мундиру.

Клос вспомнил, как вчерашним утром он ехал на заводской машине-амфибии на полигон, где испытывали мощную броню нового танка Мейера. На краю полигона, около зарослей, Клос приказал Курту остановить машину. Ему потребовалось не более двух минут, чтобы вынуть из тайника миниатюрный фотоаппарат и три раза щёлкнуть затвором.

Когда Клос вышел на дорогу, застёгивая мундир, Курт улыбнулся: «Господин обер-лейтенант скрылся за кустами, чтобы спрятаться от меня, а там, – показал он на приближавшуюся к танку группу людей, – вы могли бы запечатлеть нечто более интересное – целый штаб во главе с генералом. Я и сам с удовольствием сделал бы это…» «Что?!» – удивился Клос. «Я хотел бы поглазеть на генерала», – ответил откровенно Курт. Клос должен был призвать его к порядку. Но Курт не обратил особого внимания на выговор, сделанный ему Клосом. Он знал, что если бы обер-лейтенант хотел причинить ему неприятность, то мог бы сделать это уже давно.

Год назад Клосу было поручено разобрать два персональных дела солдат вермахта, у которых были найдены юмористические журналы, издаваемые польским подпольем на немецком языке. Солдаты, которым предъявили найденные у них журналы, в один голос утверждали, что они впервые видят «это свинство». Однако в деле Курта, паренька из Бытома, Клос обнаружил несколько любопытных записей: был арестован за анекдоты, несовместимые с честью немецкого солдата; получил предупреждение с рекомендацией о направлении на Восточный фронт за разговоры на польском языке.

Видимо, Курт не питал особой любви к Германии Адольфа Гитлера. И когда Клосу удалось как-то замять это дело, он взял солдата к себе в ординарцы. Перед этим он показал Курту компрометирующие его материалы. Самым маленьким наказанием, которое ожидало Курта, был бы штрафной батальон на Восточном фронте.

Курт понял, что обер-лейтенант спас его. Теперь он преданно служил своему офицеру. Был очень внимательным ординарцем, старался не задавать лишних вопросов. Между ними сложились почти товарищеские взаимоотношения, и Курт высоко ценил это. Он не дал бы втянуть себя в какую-либо авантюру против своего обер-лейтенанта. Клос неоднократно убеждался в этом.

Паровоз пыхтел не подъёмах, дёргался, выбрасывая красноватые искры. Состав двигался медленно, колёса постукивали на стыках рельсов.

Клос, прижавшись лицом к окну, всматривался в быстро густеющую темноту. Мелькали стволы деревьев и заросли кустов… Нет, Курт ни при чём. Клос отбросил все подозрения относительно Курта. Однако же Филипп арестован. Как это могло произойти? Случаен ли провал? Или это дело рук агента гестапо?… Тут было над чем подумать…

Он любил Филиппа, ценил его спокойный, выдержанный характер, умение владеть собой, интуицию и способность быстро ориентироваться в обстановке и принимать решения.

Когда-то, в доме его тётки, они сидели вместе до полуночи. Филипп тогда посмотрел на часы с сказал: «Вот и ещё один день прошёл, как подарок судьбы».

Клос отдавал себе отчёт, что Филипп живёт в постоянной тревоге, как бы ожидая чего-то худшего. Это требовало от него колоссального нервного напряжения. Не каждый мог бы так жить. Сам Клос не выполнил бы, наверное, ни одного задания Центра, если бы не верил в свою счастливую звезду и не решил бы, что после войны обязательно защитит диссертацию в политехническом институте в Гданьске. Он был абсолютно уверен, что ему удастся добиться этой цели.

После совещания у Гейбеля Клос поспешил к Филиппу, чтобы предупредить его об опасности, которая нависла над подпольной организацией. Когда они встретились в зубоврачебном кабинете, Клос пообещал ещё напомнить о себе, если удастся узнать о сроках окончания испытаний нового танка Мейера. «Информацию передам по назначению», – ответил тогда Филипп. Потом он попросил Клоса, чтобы тот вскрикнул, и, заметив его недоумевающий взгляд, объяснил: «Пациенты в приёмной удивятся, если ты не вскрикнешь от боли, сидя в кресле зубного врача».

Дверь вагона открылась, и внутрь ввалился тот самый паренёк, который в последнюю минуту успел вскочить на подножку вагона отходившего поезда.

– Янек! – воскликнула старушка в клетчатом платке. – Успел! А я уж думала, и что я буду делать со своими узлами без тебя?!

– В Трокишках – жандармы, – объявил Янек, тяжело дыша.

– Облава! – истерически крикнул кто-то. – Тормоз! Нужно остановить поезд!

– Тихо, – успокоил их Янек, – сейчас начнётся лес, там и остановим.

В вагоне началась суматоха. Люди принялись стаскивать с полок узлы и чемоданы, роняя их на других пассажиров, создавая ещё большую сумятицу и толчею…

Клос выскочил из вагона вместе со всеми. Он перешёл железнодорожное полотно и скоро обогнал своих спутников, которые с вещами тянулись через лес в сторону посёлка, подальше от железнодорожной станции, где орудовали жандармы.

Он быстро осмотрелся – за ним никто не шёл. Через небольшую просеку Клос углубился в заросли, вынул карту и компас. Посветил себе карманным фонариком, выбрал направление и двинулся по бездорожью.

8

Яркий, слепящий свет ударил ему в лицо. Филипп сощурил глаза.

– Выходи! – приказал гестаповец.

Филипп, опираясь руками о стены тесной и тёмной камеры, попытался встать. Ноги не повиновалась, были как ватные, локти скользили по выкрашенным масляной краской стенам. Грубый толчок гестаповца, схватившего Филиппа за воротник пиджака, заставил его поднялся. Филипп сделал один шаг, другой… Дотронулся до опухшего лица, которое было в ссадинах и кровоподтёках. Зашатался от слабости.

– Быстрее, быстрее, шевелись! – прикрикнул гитлеровец, выталкивая его в коридор.

Дверь камеры захлопнулась за ним. С противоположной стороны коридора два гестаповца волокли за ноги стонавшего мужчину. Его голова подпрыгивала на неровностях цементного пола.

Филипп с большим усилием поднимался по грязной узкой лестнице, пытаясь считать ступеньки: семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… Гестаповец постучал в какую-то дверь, открыл её, толкнул Филиппа внутрь помещения.

Внезапно Филипп перестал слышать свои шаги – ковёр приглушал все звуки. Он насторожённо осмотрелся. Глубокие кожаные кресла, мягкий свет, дубовая мебель, большой письменный стол под портретом Гитлера.

– Прошу садиться, – услышал он тихий голос и только тогда заметил сидящего за столом мужчину в чёрном мундире. Это был оберштурмбанфюрер Гейбель. Филипп почти упал в кресло.

Гестаповец встал из-за стола, подошёл ближе к заключённому, присмотрелся к его изуродованному лицу. Теперь и Филипп заметил большие кровавые пятна на своём пиджаке. Лицо его ныло от боли.

– Бруннер! – крикнул Гейбель.

Из-за портьеры бесшумно появился Бруннер.

– Что вы с ним сделали? – спросил Гейбель. – Кто вам позволил? Избили человека до полусмерти. Прошу вас выйти из кабинета, я ещё поговорю с вами… Извините за столь грубое обращение, – сказал Гейбель, наклонившись над Филиппом.

– Что? – спросил Филипп, которому показалось, что он ослышался.

– Извините, – повторил Гейбель. – К сожалению, мы не сами подбираем сотрудников, работаем с такими, каких нам присылают. Закурить не желаете? Я хотел бы с вами спокойно поговорить. Но, если вы очень устали, мы можем отложить наш разговор до завтра…

Он подал дантисту сигареты и огонь и только потом закурил сам.

– Я не люблю, когда избивают людей, – тянул Гейбель, – и мне не хотелось бы снова отдать вас в руки моих сотрудников. Я лично предпочитаю деликатную беседу. Люблю разумные беседы между разумными людьми. Могу ли я считать вас разумным человеком, доктор?

– Да, – ответил Филипп, с наслаждением затягиваясь сигаретой.

– Я рад, – сказал Гейбель. – Назовите ваше имя, фамилию…

– Сокольницкий, Ян Сокольницкий, – ответил Филипп. Избитое лицо болело, и он говорил с большим трудом.

– Я спрашиваю о вашей настоящей фамилии, – усмехнулся Гейбель, а когда Филипп не ответил, добавил: – Однако вы, я вижу, не хотите быть разумным человеком. Но я не теряю надежды. – Оберштурмбанфюрер подошёл к письменному столу и открыл лежавшую на нём папку. – Вы, кажется, недооцениваете нас, – сказал он, – пан Сокольницкий, извините, пан Филиппяк… – Гестаповец пристально посмотрел в глаза измученного заключённого, втиснутого в кожаное кресло, и, не заметив в них ни тени заинтересованности, начал читать: – «Юзеф Филиппяк, родился 9 мая 1900 года в Лодзи. В 1924 году приговорён к тюремному заключению за коммунистическую деятельность на четыре года, в 1929 году – на пять лет, следующий приговор в 1936 году – восемь лет. Партийная кличка – товарищ Филипп». Верно?

– Я – Ян Сокольницкий, – с трудом ответил Филипп.

– Мы оба знаем, что это не так, что ваш паспорт фальшивый. Зачем вы упорствуете, доктор? Я лично питаю уважение к побеждённому противнику. Как я понимаю, вы проиграли. Нет смысла упираться. Нам всё известно. Ваша подпольная организация провалена. Искреннее признание смягчит вашу участь и подтвердит вашу лояльность, пан Филиппяк. Вещи, найденные во время обыска в вашем зубоврачебном кабинете, служат достаточным доказательством вашей подрывной деятельности.

– Мне ничего не известно об этих вещах, – сказал Филипп – Этот кабинет я снимал ежедневно на несколько часов.

– Не будем детьми, пан Филиппяк. Если вы сообщите имена своих сообщников и укажете, кто конкретно доставлял вам агентурную информацию, мы сохраним вам жизнь. Жизнь, а не свободу, конечно, ибо вы участвовали в заговоре против великой Германии… Ну так где находится радиостанция?