Здание, в котором Снеер получил временное пристанище, стояло немного поодаль от остальных построек. Комната была очень просторной, больше, чем даже самые дорогие, роскошные кабины в арголандских отелях. В ней было не меньше двадцати квадратных метров, вдобавок большой туалет с настоящей длинной ванной, в которой можно было удобно вытянуться. Такая роскошь встречалась только в виллах самых значительных нулевиков в кольце пригородных «желтых» районов.

Снеер пытался представить себе, как выглядят жилища в поселке, который он видел перед обедом. Вероятно, вершины комфорта, как и все здесь, в этом оазисе действительно удобной жизни.

Как же убого по сравнению со всем этим выглядели нищенские условия существования человеческих пешек, передвигаемых на гигантской доске Арголанда, в его мире миражей.

Теперь, когда перед Снеером полностью открылись все слои действительности, он уже не удивлялся ничему. Открывшаяся ему картина мира наверняка была уже окончательной версией, не могла скрывать еще более глубинных секретов, разве что какие-то детали, которые рано или поздно ему доведется узнать. Надо было принять мир таким, каким он оказался, вместе со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Теперь Снеер понял, что имел в виду Раскалли, когда говорил о необратимости перехода в этот — как здесь говорили — континуум. Такое определение, как бы увязанное с моделью атома, с которым старый наднулевик сравнивал общество агломерации, имело несколько переносных значений. Прежде всего оно означало допустимость перескоков людей-электронов с орбиты на орбиту с одновременным поглощением либо выделением энергии, во-вторых, понятие континуума предполагало наличие области свободного движения, свободы и относительной независимости в смысле чисто пространственном. Агломерации были «атомами» человечества, связывающими миллионные толпы единиц, неспособных — как и принадлежащие атому электроны-освободиться от пут потенциала, удерживающего их вокруг ядра, которым был город. Зато положение наднулевика напоминало условия существования свободного электрона, способного перемещаться вне жесткой орбиты.

«Как же бесчеловечен должен быть интеллект, который ухитрился выдумать столь бездушную модель общества, полностью пренебрегающую индивидуальными характеристиками человеческой единицы, — подумал Снеер о мифических пришельцах из неведомых глубин Галактики. — Принужденный ежедневно бессмысленно вращаться на предначертанной орбите, человек действительно уподобляется неразумной частице, отданной на милость случайной игры сил, действующих в этой сложной системе. Иллюзорное изменение собственного общественного статуса основывается лишь на смене одной орбиты на другую, где по-прежнему существует сумасшедшее вращение — интенсивное движение по замкнутой кривой, не передвигающее объект ни на шаг в сторону какой-либо реальной цели.

Несомненно, такая организация общества Земли, реализованная последовательно и до конца, должна служить определенным целям. Среди этих целей трудно было бы попытаться отыскать счастье для объектов манипуляции. Истинная цель галактических фанатиков достаточно ясно просматривалась сквозь фразеологию, утверждающую оптимализацию всех видов и типов обществ разумных существ. Если б они хотели овладеть планетой миллиардов человеческих индивидуальностей, это была бы задача столь же трудная, как слежка и надзор за каждым в отдельности электроном в многомиллиардной толпе. Гораздо легче присматривать за непослушными частичками, когда — будучи связанными в пучки, удерживаемые на своих орбитах, — они кружат в вынужденном коловороте.

Такой объект, как атом, управляется собственными законами, то есть как бы сам за собой следит. Достаточно следить за ним как за целым, управлять им глобально и не допускать распада на составляющие. Тогда не надо заботиться даже о выделении отдельных элементов, ибо они становятся чуть ли не идентичными, усредняют свои характеристики и перестают существовать как индивидуальные объекты.

Человечество скоагулировало в комочки, слепленные в кучки, которые можно отцедить и удалить в уверенности, что ни одна частичка не проскользнет сквозь сито, — вздрогнул Снеер, пораженный этим сравнением. — Они хотят получить нас в кусочках, чтобы тем легче ликвидировать, уничтожить либо использовать для каких-то неведомых целей. Вместо того чтобы выбирать по одному рассеянных по всей планете, они могут брать нас гуртом, как муравьев вместе с кусочком сахара, кинутым для приманки.

В контексте такой интерпретации их целей галактические миссионеры превращались попросту в чудовищных экспансионеров, жаждущих распространить свою власть на все планеты, до которых сумели добраться».

Наиболее оптимистичной из гипотез, с помощью которых Снеер пытался объяснить мотивы действий таинственной сверхцивилизации, было предположение, что все, что они делают в порядке самообороны, глуша в зародыше развитие всех разумных обществ вокруг, оберегая себя от вырастающих под боком каких-то сил и разумов, способных со временем угрожать им.

Но даже максимально сдерживаемые в развитии общества могут выскользнуть из-под оглупляющего контроля. Если б их интересовало только очищение округи от потенциальных врагов, они попросту ликвидировали бы жизнь на таких планетах. Раскалли говорил о принуждении, о демонстрации силы и фантастических возможностях… Если они не воспользовались ими, чтобы раз и навсегда покончить с человечеством, если прилагали столько усилий и стараний, чтобы осуществить свои намерения, значит, человечество им потребно, к тому же именно в том виде, каковой они пытаются ему придать. Зачем? Вероятно, для более легкого управления миллиардами единиц, собранными в лишенные свободы, изолированные друг от друга скопления.

Когда-то уже было нечто подобное… — Снеер с трудом выскребал из памяти остатки исторических знаний. Это называлось «концентрационные лагеря». Однако там речь шла о массовом уничтожении. Кто знает, чего они хотят?

Дать ответ на этот вопрос можно будет лишь тогда, когда проявится окончательная цель действий космических демонов. Этот вывод наполнял тоской, нес в себе ощущение безнадежности. Теперь Снеер понимал точку зрения наднулевиков.

Совершенно ясно, что комфорт, которым они окружали себя, не был единственной причиной, из-за которой они оберегали тайну, возводя плотину между массами населения агломерации и Космической Силой. Неразумная стихия толпы не поняла бы их аргументов, не уверовала бы в непреодолимую мощь пришельцев. Само сознание подчиненности чуждой силе могло бы разрушить инертность человеческой массы. Разорвались бы узы общественного порядка. Наднулевики, окрещенные предателями, выслуживающимися перед налетчиками из космоса, первыми пали бы жертвой толпы. Остальное легко додумать. Это было бы всеобщее самоубийство человечества, подвигнувшегося на безнадежное неравное сопротивление.

То, что до сих пор казалось Снееру недобросовестным в поведении наднулевиков: поддержание неестественно отрежиссированного мира агломерации, дезинформация, оглупление людей, теперь, в свете полной правды о мире, в котором он жил, оказывалось единственно возможным и правильным.

Именно сознание всей опасности положения заставляло наднулевиков молчать. Создавая неправдивый мир для толп не знающих истины обывателей, глуша крохи правды о ситуации, они притворно улыбались тем, в подчинения которых оставались вместе со всей планетой. Они, наднулевики — хотя уровень их жизни мог быть объектом зависти и вожделения остальной части общества, если б оно могло увидеть это вблизи, — по сути дела находились за той же колючей проволокой лагеря всеобщей гибели, отличаясь от других только тем, что были отягощены грузом истинного знания о ситуации и добровольно взятым на себя бременем ответственности за поддержание тонкого равновесия между хрупкой тканью человечества и способной без труда уничтожить ее силой интервентов.

Высокой или низкой ценой, выплачиваемой за комфортную жизнь, является сознание угрозы и груз ответственности — трудно судить. Человек в своем индивидуальном существовании достаточно рано осваивается с неизбежностью смерти, но это не мешает ему действовать, добывать блага, стремиться к жизненным успехам. Или, может быть, неизбежность краха и неведомого конца человечества затрагивает человека сильнее, нежели собственная смерть? Скорее всего нет. Именно поэтому наднулевики больше заботились о том, чтобы удерживать равновесие сегодня, нежели о будущих, к тому же предрешенных, судьбах рода человеческого. Поэтому они не колеблясь влияли даже на психику членов осужденного на гибель общества, не заботились о морали, социальных и культурных последствиях творимых действий. Отупление, деморализация, направление мыслей только на повседневные проблемы — все способствовало поддержанию покоя, отдаляло призраки недовольства, которые, несомненно, не понравились бы космическим пришельцам и привели бы к отлучению наднулевиков от их руководящей роли. Убедившись в неэффективности действий отобранных людей, интервенты старались бы ускорить достижение запланированного общественного состояния, взяв руль в свои руки.

С другой стороны, те, что наднулевикам удалось сохранить многие человеческие — хотя несомненно отрицательные — свойства общества и отдельно взятых единиц, стабилизировало темп обесчеловечивания на минимальном уровне. Космитам можно было время от времени объяснять низкие темпы преобразований ссылками на мелкие преходящие технические трудности — не настолько сложные, чтобы требовалось их вмешательство.

Продолжая рассуждать о судьбах мира, находящегося в столь безвыходном положении, Снеер вынужден был признать правоту наднулевиков, по крайней мере, в одном: отсутствии альтернативы. То, что они делали, можно было оценивать с разных точек зрения и с различными результатами. Но, учитывая бессилие мира, над которым нависло могущество чужаков, принятая тактика была наилучшим выходом: давала надежду на жизнь еще нескольким поколениям людей. Отсрочка конца света имела такой же смысл, как отсрочка неизбежной смерти больного даже ценой определенных повреждений в его организме.

В прямоугольнике темнеющего окна был виден кусочек чистого неба, на котором уже проступили первые точечки наиболее ярких звезд. Ведомый силой подсознательных ассоциаций, Снеер коснулся левой рукой запястья правой и обнаружил отсутствие браслета. Он тут же вспомнил, что оставил его в ящичке у контрольного турникета при входе в здание Отдела «С».

«Звезды — песенка — браслет», — мысленно воспроизвел он ряд ассоциаций, сбегая по ступенькам.

По непонятной причине отсутствие браслета повергло его в легкую панику. Он бежал, чтобы вернуть его как можно скорее, словно потеря могла означать утрату последней материальной связи с девушкой, о которой он все еще не мог и не хотел забыть.

Корпус Отдела «С» был открыт и ночью. Наднулевики бдели круглые сутки, ни на минуту не прекращая усилий, направленных на поддержание шаткого статус кво. С сегодняшнего дня Снеер тоже был включен в это непрерывное бдение. В соответствии с детальными инструкциями, переданными ему в секции, к которой он был прикреплен, ему предстояло «наблюдение за равновесием», что попросту означало обнаружение и ликвидацию всех тех явлений, которые могли бы этому равновесию угрожать.

— Не занимайся мелочами, — объяснял Снееру сегодня после обеда руководитель секции, энергичный молодой мулат с добродушным взглядом. — Не подменяй полицию или администрацию. Они управятся сами, а если нет, то ничего не случится. Твоя задача состоит только в обнаружении того, что могло бы угрожать глобальному равновесию в агломерации. Злоупотребления и преступность граждан, коррупция чиновников, неспособность ученых, глупость функционеров низшего уровня — все это мелочи, не угрожающие основам существования уравновешенной системы. Скажу больше, эти явления даже во многих случаях оказываются стабилизатором, действующим в нужном направлении. У людей, занятых мелкими нарушениями, организацией собственных повседневных дел и решением индивидуальных проблем, нет времени на размышления общего характера. Если ты услышишь, что кто-то вешает лапшу на нулевика, имея в виду Правление и весь административный аппарат, не реагируй. Очень хорошо, что поднулевики видят в нас причину всех неприятностей, считают нас ответственными за недостатки созданной нами общественной системы. Пока они верят в нашу вину, ситуация не вызывает тревоги. Важно только, чтобы они ни слова не говорили о ком-то, находящемся над нами, безразлично, как они себе этого кого-то рисуют. Следует глушить всяческие высказывания относительно существования Великих Чужаков. Люди, не имеющие достаточного представления о нашей теперешней ситуации, то есть все, кроме нас, должны пребывать в убеждении, будто Земля — суверенная планета, хорошо ли, плохо ли, но управляемая людьми, только людьми.

— Некоторые кое о чем догадываются, у них возникают определенные подозрения, — заметил Снеер.

— Им-то прежде всего следует затыкать рты. Это люди безответственные. Своими выдумками, распространяемыми меж согражданами, они не делают ничего хорошего. Могут лишь вызывать нарушения, заметные для наших галактических «друзей»…

Снеер понял ситуацию уже раньше, во время разговора с шефом Отдела. Полученные от него разъяснения заполняли пустые до того места в модели, интерпретирующей механизм столь хорошо знакомого функционирования мира Арголанда. Чужаки из космоса были тем недостающим звеном, которое позволяло понять все, что творится на Земле. Даже странно, что столь немногие из жителей агломерации приходят к подобным выводам и догадкам. Или действительно они столь заняты повседневностью, что не имеют времени задуматься? Или так эффективно действуют оглупляющие снадобья? Или деятельность инспекторов равновесия, удушающих в зародыше любое проявление небезопасных рассуждений?

Теперь Снеер понимал, почему много-много лет из массовых изданий вырезали любые сообщения о появлении неизвестных объектов на небе, не пропускали гипотез, касающихся существования иных разумных цивилизаций в пределах возможного контакта. Авторов таких гипотез публично обвиняли в неразумности и безжалостно высмеивали.

И однако даже среди поднулевиков случаются люди, которые приходят к определенным выводам, строят различные предположения и гипотезы. А может быть…

Он задумался.

Ну конечно! Весьма правдоподобно! Взять хотя бы Матта! Неужели разрядизация учитывает только интеллектуальный уровень? Может, и она впряжена в общую систему превентивных акций? Может, тот, кто слишком умен, чтобы не заметить чего-то подозрительного в этом мире и при этом не желает прикидываться, будто этого не видит… автоматически объявляется шестиряком, пятиряком независимо от истинного уровня разумности? Может, одним из критериев разрядизации является отношение к предполагаемой истине?

Да, это могло быть так! Некий дотошный умник, который не может держать свои выводы при себе, просто разрядизируется как шестиряк. Шестиряк, по идее, глупее пятиряка, и даже неизвестно, насколько глупее, ибо шестой разряд не ограничен снизу. Он просто — потенциально — бесконечно глуп. Его глупость не имеет пределов. Он может болтать что угодно, но… — кто станет слушать идиота?!

«А ведь недурно придумано! — зло, но не без уважения отметил Снеер. — Трудно отказать наднулевикам в тщательности разработки методов удержания в тайне важнейшего факта существования Чуждой Силы».

Теперь и он тоже должен был участвовать в укрытии этой трагической истины. Он признавал логику вывода наднулевиков, видящих единственный выход именно в таком поведении, и знал, что обязан включиться в сизифов труд поддержания мира на наклонной, по которой он неустанно и неуклонно скользил вниз.

Доставая браслет из ящичка во входном вестибюле Отдела «С», он еще раз внимательно взглянул на него. Все, что он узнал до сих пор, необъяснимым образом связывалось в его голове с каким-то туманным воспоминанием о чем-то неуточненном — может, с каким-то сном, с чьими-то словами… Сейчас, защелкивая браслет на запястье, он мысленно возвращался к встрече с Алисой, ища ключ к шифру, записанному в подсознании.

Теперь Снеер понимал, что, увлеченный предчувствием разгадки, забрел в ловушку, из которой не было выхода. Став обладателем горького знания о механизмах, правящих человечеством, он терял возможность восстановить свою первородную, удобную и беззаботную позицию в упрощенном обществе, проблемы которого казались теперь смешными заботами дошкольника по сравнению с опасностью, нависшей над не знающим ситуации человечеством Земли.

«Кто заставлял меня, черт побери, впутываться?» — задавал он себе вопрос, то и дело возвращавшийся вместе с приливами ностальгии по бетонно-пластиковой родной среде, из которой его неожиданно вырвали и перенесли в настолько естественное окружение, что оно казалось совершенно чуждым человеку, выросшему между лабиринтом улиц и безбрежностью вод Тибигана.

Ответ напрашивался сам собой. Не наднулевики принудили его покинуть город. Во всяком случае, не только они.

«Все из-за этой девчонки! — раздраженно подумал он, машинально поворачивая браслет вокруг запястья. — Одурманила меня, воздействуй на самые глупые, иррациональные слои мужской психики… Стала объектом вожделения и тоски, исчезла, оставив надежду на исполнение чего-то прекрасного, единственного в своем роде… Я мог… И я могу быть таким дурнем, чтобы все еще оставаться под влиянием ее ворожбы?»

Однако эти мысли пришли явно с запозданием. Здесь, в главной квартире арголандских наднулевиков, опутанный и прикованный к этому месту знанием всего до конца и сознанием беспомощности перед лицом обстоятельств, он мог только ругать себя за безрассудство в момент слабости.

«Что делать дальше? — размышлял он, зная, что даже если снова окажется в агломерации, то не сумеет включиться в тамошнюю смешную игру — игру в общественную жизнь. — Неужто действительно нет никакого выхода, спасения для нашего несчастного мира?»

Он знал, что нет… Не мог отыскать ни единой бреши, щели, позволяющей усомниться в очевидности выводов Раскалли, а однако мысль все время возвращалась к этому. Неужели и вправду люди не упустили какого-нибудь шанса, какого-нибудь способа?

Он вдруг сообразил, что опять исполняется предсказание Алисы: вот она, та минута, неизбежность которой была предсказана в приоткрытом ему будущем.

«Ты узнаешь правду, — фразы приходили из глубины памяти, словно были эхом только что произнесенных Алисой слов. — А когда увидишь, что для мира нет спасения, когда не будешь знать, что делать, когда поймешь, что во всей вселенной нет существа, способного тебе помочь…»

— Во всей вселенной? — повторил он громко.

Во всей огромной вселенной не нашлось бы… еще большей… или хотя бы равной Силы?

«Никогда не забывай об Алисе», — опять эти слова, настойчиво проникающие в сознание. Тогда, в отеле, засыпая от усталости, он регистрировал их почти бессознательно. Спустя минуту уже спал мертвецким сном. Что он тогда видел во сне? Не помнил, но зная, что должен был видеть какой-то необычный сон. Сейчас он знал это наверняка…

Картины того сна вдруг накатились волной. Не только картины… Мелодия и слова должны были быть элементом, сопровождающим сонные видения. Откуда он знал эту мелодию? Потому что слова… да, это были слова песенки, которую пел голос Дони Белл… Текст, прочтенный два дня назад, возвращался из подсознания…

Да! Это как раз и был тот пропущенный вариант, тот единственный шанс, которого засидевшиеся в своих удобных креслах наднулевики не смогли — либо, возможно, не хотели — заметить или предвидеть. Теперь он показался Снееру столь очевидным, что его просто невозможно было не увидеть.

А она, Алиса, была свидетельством реальности этого шанса. Она была здесь затем, чтобы он знал… и действовал!

Но какая роль была ему предназначена?

Защелка браслета вдруг отстегнулась, одна из частей замка отделилась от тороидальной половинки медного обруча, открыв внутреннюю полость. Оттуда выпал маленький овальный предмет, напоминающий желатиновую капсулку с каким-то лекарством. Он взял ее пальцами. Она была прозрачной, внутри переливалась капля голубоватой жидкости. На поверхности капсулки виднелись малюсенькие буковки:

«Выпей меня», — прочел Снеер.

Из глубины прошлого всплыли фразы, которые читал голос матери:

— «Если б я только знала, с чего начать…» Видишь ли, в тот день столько было всяких удивительных происшествий, что ничто не казалось ей теперь совсем невозможным»[11].

…Он стоял вместе с Алисой перед маленькими дверцами, за которыми раскинулась манящая бездна звездного неба. На губах еще таяли остатки желатиновой капсулки.

— Это проход в иной Мир, куда не доходит их мощь. Я обещала тебе помочь, и вот я здесь. Идем со мной.

— А они? — Он показал рукой за спину.

— Их мы тоже заберем через это отверстие, соединяющее две вселенные.

— Как?

— Защелкни браслет, возьмись рукой за что-нибудь, сожми сильнее и тяни за собой эту несчастную, измученную планету. Для того я и дала силу твоей руке.

Он взглянул на светлое лицо Алисы, пребывая в радостном предчувствии озарения и понимания, на границе сна и яви, не зная уже, где тут явь, а где сон, но уверенный, что только со смертью последнего из людей умирает надежда.

Варшава — Чикаго — Закопане — Рацибор.

Июль 1979 — август 1980.

Примечания