Януш А. Зайдель

Предел

Над водой висел прозрачный туман — тонкая вуаль, придающая мягкость очертаниям города, который отсюда казался узкой серой лентой, изрезанной поверху фантастическими зубчиками и выгнутой вдоль границы воды и неба.

Лодка слабо покачивалась на небольших волнах, мерно бьющих о борт. Ритм колебаний и плеск воды действовали расслабляюще.

«Люди слишком многого требуют от жизни, — размышлял Снеер, растянувшись на носу лодки. — Почти все в поте лица и, как правило, безрезультатно, пытаются добиться того, что в принципе можно получить проще и легче. Ищут счастья и удовлетворения, не пытаясь вначале понять, что же вообще-то означают сии слова… Я, например, чувствую себя почти счастливым, когда вот так лежу на волнах, подставив грудь лучам солнца… и действительно чувствую уходящее время. Ритм волн создает иллюзию, будто единственное движение в окружающем пространстве — это движение времени, чистого, рафинированного времени, не замутненного ничем, кроме плеска волн о борт. Если можешь позволить себе не считать ударов волн и убегающих минут, если течение времени не повергает тебя в панику — ты действительно счастлив».

Он приоткрыл глаза и, не поворачивая головы, повел взглядом по озеру. Похоже, лишь немногие из миллионов обитателей Арголанда разделяли его взгляд на проблему счастья. В поле зрения Снеера покачивалось всего несколько парусников и две моторки, лениво дрейфующих с заглушенными двигателями. Остальные ловцы счастья толкутся, не вылезая за пределы рваной серой полоски, отделяющей темную голубизну озера Тибиган от светлой голубизны безоблачного неба над западным горизонтом.

«Как все-таки хорошо, когда человек может не считать уходящих минут», — подумал Снеер.

Когда всем хватает, питания, одежды, жилища и даже увеселений — время само по себе становится ценностью и уже не образует только лишь подвижный фон жизни, второй план, безвозвратно убегающий за окном мчащегося поезда. Время — основной элемент действительности, неотъемлемое составляющее бытия. И однако люди словно не замечают этого, не могут оценить значения и значимости времени. Живут все еще по древней максиме: «Время — деньги». «Деньги» — стали пустым звуком, умерли в процессе общественных преобразований, а бездумный, примитивный подход к проблеме времени продолжает бытовать во всеобщем сознании. Почему? Вероятно, потому, — отметил себе Снеер, — что подавляющее большинство людей — по сути дела, бездумные и примитивные существа. Ибо неужели так уж трудно заметить очевидную истину, которую он, Снеер, уразумел уже давным-давно, еще будучи студентом: время — это просто-напросто жизнь. А жизнь — конечный отрезок времени, подаренный тебе, словно чистый листок, который можно закрасить либо испачкать, смять и выкинуть в мусорную корзинку. Если время — это жизнь, то жизнь для отдельного человека — ценность столь большая и уникальная, что глупо пересчитывать ее на какие бы то ни было другие материальные блага…

Ну, а коли эти понятия — время и жизнь — связаны столь неразрывно, что в масштабах одной человеческой жизни означают абсолютно одно и то же, следовательно, «свободное время» и есть «свободная жизнь».

Свободное время — это то время, которым мы можем распоряжаться по собственному усмотрению. Самым большим богатством человека является то время, которое остается от жизни за вычетом часов, заполненных выполнением обязанностей перед обществом и неизбежными заботами по обеспечению себе возможности материального существования.

Стало быть, идеалом свободы следует считать ситуацию, при которой человек распоряжается всем своим временем. Снеер последовательно приближался к этому идеалу: обязанностями перед обществом он не был обременен в силу существующей в Арголанде обстановки. Его разряд не обеспечивал, да и не требовал от него обязательной работы, собственные же склонности и талант позволяли свести до минимума суету, связанную с добыванием средств, необходимых для приятного препровождения свободного времени, то есть, иначе говоря, свободной жизни.

Для него не было зазорным считать, что в этом мире ему везет больше и живет он значительно комфортабельней, нежели другие обладатели того же разряда — основная конечная цель общественной системы, в которой ему довелось родиться и существовать, выражалась словами: «максимум удобств и свободы при минимуме усилий и обязанностей».

Снеер считал, что он лишь на шаг… ну, может, на два опережает развитие общественной ситуации, несколько обогнав среднестатистического «четверяка», двигающегося — правда, медленнее — но в том же направлении. А ведь, как известно, история возвышает людей, опережающих свое время, даже если их и не признают современники.

Боковой порыв ветра сильнее качнул лодку. Снеер, лежа навзничь, непроизвольно раскинул руки, чтобы не очутиться в холодной воде озера. Рука натолкнулась на разогретое солнцем тело девушки, о которой он почти забыл, занимаясь своими размышлениями.

В принципе эта девица была излишним реквизитом на яхте. Снеер не собирался никого приглашать на сегодняшнюю прогулку. Течение свободного времени иногда хочется воспринимать в одиночестве.

Общества людей, а в особенности девушек, у Снеера было предостаточно — там, на берегу, в кричаще-цветастых джунглях Арголанда, в переполненных барах, на улицах, в гостиничных кабинах…

Снеер просто по привычке махнул рукой, поймав взгляды девушки, следившей за его движениями, когда сегодня в полдень он отваливал от буя в яхт-бассейне.

Он тут же пожалел, но было уже поздно: девушка быстро сунула пляжную сумку в багажную секцию, скользнула с набережной в воду и через несколько секунд вынырнула у борта лодки.

Она была вполне привлекательна — юная, самое большее лет двадцати, с красивым загаром и в меру полными формами, — но Снеер знал достаточно много подобных экземпляров, чтобы воспылать именно сейчас, при виде девицы, в одиночестве прогуливающейся по пристани. К счастью, пассажирка оказалась необременительной. Правда, не дожидаясь приглашения, стянула верхнюю часть костюма, как только лодка вышла за волнолом, — видимо, считая это минимальной платой, причитающейся организатору прогулки, — но потом, загорая на носу яхты, рядом со Снеером, она не затуманила хода его мыслей, разве что привлекательной формой бюста.

Из немногих фраз, которыми они обменялись за несколько часов ленивого покачивания на воде, Снеер узнал, что девушку зовут Грация, что она изучает исторические науки и специализируется на истории этических идей новейшего периода.

Девушка была раза в два моложе его, и ее оригинальные, достаточно смелые суждения на этические темы казались Снееру не соответствующими моменту.

Разговор на другие темы как-то не клеился, и Снеер вновь погрузился в размышления. Наслаждение чистым, ничем не замутненным временем настолько поглотило его, что лишь случайное прикосновение к руке девушки напомнило, что он на яхте не один.

Девушка сочла его прикосновение как нечто вроде приглашения к дальнейшей близости и ответила пожатием руки, однако Снеер игры не продолжил.

— Возвращаемся, — холодно сказал он. — Я немного проголодался.

Уже в следующий момент он пожалел о сказанном, потому что девушка без всякого смущения спросила — куда они пойдут перекусить.

Снеер не был скупцом, порой даже любил переплатить в хорошем ресторане за обед с хорошенькой девушкой — это возвышало его в глазах коллег из его круга и списывалось по статье расходов на рекламу. Однако он знал, чем это кончится: у девушки были прекрасные манеры, и она прямо-таки горела желанием отплатить ему услугой за отлично проведенный день, причем — учитывая студенческие доходы, это могло быть выражено лишь одним-единственным, вполне определенным образом. А как раз сегодня Снеер не был расположен к дамскому обществу в гостиничной кабине.

— Ну, что ж… — буркнул он, словно случайно держа Ключ так, чтобы она могла увидеть символ разряда. — Забежим где-нибудь на бульваре…

Его четверка не смутила Грацию. Совсем наоборот.

— Я думала, ты по меньшей мере двояк. В жизни не встречала четверяка, который нанимает яхту на шесть часов, — улыбнулась она, а Снеер только теперь заметил, что у нее красивые серо-зеленые глаза. — Видно, ты здорово изобретательный четверяк, если можешь так шиковать!

Судя по всему, она была готова к любым вариантам знакомства со случайно встретившимися мужчинами, потому что, когда на берегу вытащила из сумки потертые джинсы и дешевенькую трикотажную блузку, изнутри выпала зубная щетка.

— Для меня, — продолжала она, одеваясь, — разряд не имеет значения. При моей специальности я могла бы стать учительницей… Ну, может, тележурналисткой, но это уже требовало бы разряда повыше… Так что охотнее всего я хотела бы получить четверку и располагать временем…

— Хм, — насмешливо проворчал Снеер. — Ежели человек молод и хорош собой, достаточно четверки и немного самоуверенности.

— У меня никогда не было слишком высоких запросов, — сказала она, пожав плечами, а потом, внимательно взглянув в лицо Снеера, добавила: — Что-то мне сдается, я не очень тебе нравлюсь? Наверно, предпочитаешь интеллектуалок.

Снеер уловил в ее голосе нотку растерянности, а поскольку у него было мягкое сердце, он обнял девушку, и они направились к центру.

Будучи четверяком, он не мог сослаться на необходимость вставать рано, чтобы отправиться на работу… Девушка была в общем-то вполне приятна, и, быть может, у нее действительно не было пунктов на обед. Снеер прекрасно помнил свои финансовые проблемы студенческих лет, а к молодежи — особенно женской ее половине — всегда относился доброжелательно.

Филип проснулся значительно позже обычного, привычно взглянул на часы и мгновенно покрылся холодным потом. Так было всякий раз, когда он убеждался, что опоздания на работу, а значит, и очередного объяснения с начальством, не избежать. Мысль эта всегда сопровождалась слабой тошнотой. Положение Филипа было не из лучших, все чаще шли разговоры об увольнении, о сложностях с работой у таких, как он. Когда он окончил курсы, все было проще: даже некоторых четверяков привлекали к работе. Теперь и тройка не давала никакой гарантии.

Внутренний голос говорил ему, что сегодня не выходной. Голова работала как бы на малых оборотах и подозрительно отяжелела. Лишь спустя довольно много времени, когда в воображении он уже пугливо пробирался мимо комнаты начальника и почти до конца продумал оригинальное объяснение своему опозданию… он неожиданно вспомнил, что может спокойно повернуться лицом к стене и вздремнуть еще несколько минут — тех самых лучших минут, когда можно, стиснув веки, закрепить в памяти эпизоды виденного сна…

Филип вот уже несколько дней был в отпуске. Правда, проводил он его здесь, в Арголанде, потому что выезд куда-либо превышал его финансовые возможности, но и так было приятно: спи, сколько влезет, потом весь день мотайся по агломерации, посещая районы, в которых не бывал годами, гуляй в полдень вдоль берега озера Тибиган и с некоторой завистью поглядывай на тех, кто нанимает прекрасные парусники и моторки, чтобы плавать в обществе загоревших девушек.

Сознание, что сегодня его не ждет встреча с шефом, позволило Филипу вновь спокойно углубиться в полусонные мечтания. Неприятные физические ощущения отступили, мышцы желудка ослабли, и только легкое давление в висках нарушало приятность минуты.

Что могла означать эта легкая головная боль? — Филип пытался было припомнить события вчерашнего вечера, но сон охватил его вновь, заполняя пробел в памяти фантастическими картинами.

Кажется, было какое-то пиво. Много пива, — пронеслось у него в голове, прежде чем он полностью погрузился в дрему.

Около девяти он проснулся окончательно, перескочив из сна в явь так же резко, как погруженный в воду мячик выскакивает на поверхность. Он еще пытался силой воли удержаться за краешек сновидения, но сон выдавливал его из себя решительно и бесповоротно.

Очнулся он со странным чувством разочарования и обиды: не удалось досмотреть до конца прекрасную историю, которую он переживал необычайно реалистично, будучи ее главным героем.

«Всегда так! — подумал он, лежа с закрытыми глазами. — Сон уходит на самом интересном месте, а человек хоть и знает, что это только сон, безуспешно пытается продлить его хотя бы на минутку… и это никогда не удается. А потом, даже если и заснешь, то видишь уже нечто совершенно другое».

Сон был действительно прекрасен. Филип воспроизводил его сейчас, упиваясь содержанием так, что даже перестал чувствовать все еще не отступившую головную боль.

Вдруг он открыл глаза и осознанно оглядел комнату. Одежда была чрезвычайно аккуратно уложена на стуле, туфли стояли ровненько… Да, видно, пива было предостаточно. Оно-то и вызывало у Филипа такой приступ педантизма. Привычка студенческих лет, когда отец укорял его за пивные посиделки с дружками и поздние возвращения домой. Ровненько уложенная одежда должна была свидетельствовать о том, что Филин абсолютно трезв…

Теперь отец уже не обращал внимания на эти, впрочем, довольно редкие, поздние возвращения сына из бара, но рефлекс остался, тем более сильный, чем больше кружек опорожнял Филин.

«Но ведь это было в действительности! — Филип приподнялся на локте и, потирая лоб рукой, пытался отделить истину от сонных видений. — Тот человек, тот автомат…»

Мгновенно он вспомнил все. Какой же чудесной была явь, повторившаяся во сне.

Вчера… Вчера… Да. Он, стало быть, возвращался домой после целого дня, проведенного на пляже, где украдкой из-под прикрытых век рассматривал стройные фигурки проходивших мимо девушек. Начались институтские каникулы, пляж был полон студенток — радостных, расслабленных после напряженной летней сессии, подставляющих солнцу и ветру все, что можно было открыть…

Филип, прикрывая сорочкой свои белые, веснушчатые плечи, подернутые розоватым загаром, мечтал о том, чтобы быть одним из тех высоких смуглых, темноволосых парней, которые бороздили своими яхтами озеро. Либо хотя бы иметь возможность нанимать лодки, по крайней мере раз в два-три дня на час, два…

Он знал, что это совершенно нереально — при его заработках, на его скромной должности… В воображении он то разрабатывал способы получения более высокой должности, а стало быть, и доходов, то выдумывал различного рода чрезвычайные события, приносящие ему неожиданные блага… но при этом отлично знал, что ничего подобного случиться не может. Во-первых, потому, что еще никто не добивался успеха, валяясь на пляже и придумывая самые что ни на есть нереальные варианты своего будущего… а во-вторых, — он прекрасно понимал это, — ему, как правило, недоставало храбрости, чтобы осуществить хотя бы самый малый из своих замыслов.

Филип боялся всего — даже того, что приносила обыденщина. В этом, как ни говори, безопасном мире он боялся громко говорить, чтобы никто случайно не услышал его голоса, выделяющегося над средним уровнем шума толпы. Он боялся шефа, и это было причиной утренних тошнот, когда ему приходилось мысленно составлять убедительную историю, объясняющую причину небольшого опоздания на работу, историю, совершенно не похожую на все придуманные раньше…

Филип частенько ненавидел себя за свою трусость. Он не раз давал себе слово когда-нибудь бесстрашно признаться, что попросту проспал… но продолжал трусить…

Там, на пляже, он тоже постоянно ощущал недостаток отваги. Он не смог бы присоединиться к студентам, играющим в мяч, заговорить с какой-либо из девушек… Он чувствовал себя маленьким, слабым, недостойным чьего-либо внимания…

«Вот если б заиметь единицу! Ну, пусть хотя бы двойку!» — думал он, в мечтах видя себя за рулем моторки, с Ключом, небрежно висящим на ленточке, пристегнутой к плавкам, чтобы все могли видеть, с кем имеют дело…

Он верил, что даже двойка создает впечатление, которого он со своей тройкой был не в состоянии произвести…

Когда солнце скрылось за стеной высотных зданий, дугой огораживавших пляж, он оделся и потащился по улицам, не надеясь, что случится одна из тех необычных историй, которые он выдумал, — приключение, несущее перемены в его жизни.

Пиво было эрзацем такой перемены. Принятое в большом количестве, оно позволяло ненадолго забыть о страхе. После нескольких кружек Филин чувствовал себя как в студенческие годы. Растроганно вспоминал свой студенческий убогий Ключ, содержащий только скромную стипендию… которую выплачивали одними красными…

Ключ этот, на котором пока еще не был обозначен разряд, казался ключом от настоящей, счастливой жизни: он сулил потенциально неограниченные возможности… Пустое место могло — теоретически — заполниться символом высшего разряда, а пустые в то время реестры — кругленькими суммами зеленых и желтых пунктов…

В студенчестве он недооценивал столь чудесного свойства своего Ключа. Мечтал поскорее разделаться с учебой, получить разряд (разумеется, высокий — в те времена это казалось реальным), обладать множеством пунктов столь милого сердцу зеленого и желтого цвета. Многое бы он сегодня отдал, чтобы вернуть то благостное ощущение уверенности в себе…

На экзаменах он едва натянул третий разряд, и это было началом его комплексов… Остальное Докончило сознание постоянного балансирования на грани, отделяющей работающих от резервных. Сегодня тройка уже не гарантировала получения работы, а покупательная способность зеленых пунктов падала от года к году… Исчезающе малое количество желтых, которые он получал ежемесячно, таяло молниеносно…

«Я сказал бы шефу, что думаю о нем, — оправдывался он перед собой, проходя мимо витрины бара, — но тогда он наверняка воспользуется первой же оказией, чтобы отделаться от меня… И значит…»

Он знал, что это означает. У неработающих не бывает желтых пунктов. А на одних зеленых и красных далеко не уедешь. Последнее время даже автоматы с пивом перевели на желтые. За зеленые можно получить только какую-то отвратную горьковатую бурду, скорее всего, синтетик…

Не говоря уж о такой роскоши, как бутерброд с ветчиной или, наконец, восхитительные парусники на озере Тибиган, без желтых невозможно было пользоваться нормальными человеческими удовольствиями, которые Арголанд предлагал жителям, зарабатывающим желтые пункты. Ну, а как пригласить девушку в бар, коли у тебя нет желтых? А вдруг она пожелает что-нибудь съесть, выпить? Ведь не предложишь же ей лишь сандвич с сыром или мятный чай — единственное, что было доступно за зеленые пункты в барах для избранных на пристани… Это была бы первая и последняя встреча…

Да, второй разряд давал бы Филину столь желанный для хорошего самочувствия уровень безопасности. Двойка гарантировала стабильность, и еще нескоро могло наступить то время, когда перед двойками замаячил бы призрак безработицы.

Эти невеселые рассуждения привели Филипа в бар к автомату с имбирным пивом. Он решительно подставил кружку под раструб дозатора и сунул Ключ в прорезь.

«Черт с ними, несколькими желтыми. Все равно и за сто лет не накопить на самое малое из того, о чем мечтаю…» — проворчал он, глядя, как коричневая жидкость наполняет стеклянный сосуд.

Быстро выпил, снова наполнил кружку и присел неподалеку от стойки рядом с игральным автоматом.

Маленький, круглолицый и сильно полысевший человечек стоял перед автоматом и глядел на мигающие световые надписи, приглашающие сыграть.

«Испытай счастье — умножь свои пункты», — прочел Филин.

Лысый искоса зыркнул на Филипа, явно ища предлога, чтобы начать разговор.

— Тридцать за один! — произнес он как бы про себя. — Будь у меня несколько желтых… Сегодня один тип поставил десятку и забрал три сотни… Сам видел.

— Желтых? — заинтересовался Филин.

— Ставил желтые, значит, и выиграл желтые. Такое случается редко, но и я бы поставил, если б у меня были…

— Сыграйте зелеными, — посоветовал Филип, понемногу потягивая пиво.

— Э! Чего ради искушать судьбу? Подожду, пока заведутся несколько желтых.

«Десять желтых! — подумал Филип. — Столько я получаю за месяц работы…»

Он неуверенно коснулся указательным пальцем желтой точки на пластинке Ключа. В окошечке загорелись желтые циферки.

— Ну, ну! А вы много накопили! — сказал лысый, глянув Филипу через плечо. — Пятьдесят желтых — не фунт изюму!

Он внимательно посмотрел на Ключ и добавил:

— А вы экономный. С тройкой нелегко насобирать полсотни желтых. Я б на вашем месте рискнул. Пункты к пунктам, как говорится.

— Попытаюсь, — промямлил Филип, хотя и побаивался рисковать. — Но не больше чем на один пункт.

Он вложил Ключ в прорезь автомата, нажал клавишу и потянул за ручку.

— Ну вот, извольте! — обрадовался лысый. — Выиграли три за один. Тоже недурно. Стоит поставить еще разок.

— Ладно! — проворчал Филип и сыграл на три пункта.

Дальше все шло как в мечте! Автомат раззвонился, разгорелся огнями.

— Сто за один! — захлебнулся от восторга случайный болельщик, а остальные посетители бара повернули к ним головы.

Филип уставился в желтые циферки на счетчике, словно хотел удостовериться, не исчезают ли они, как это частенько бывало в снах о великом приключении.

«Триста желтых! — лихорадочно повторял он про себя. — Два с половиной года работы!» За последние пять лет ему едва удалось наскрести пятьдесят… Триста желтых — целое состояние для такого молодого человека. Однако Филип прекрасно понимал, что даже самая большая сумма исчезнет бесследно, если ее периодически не пополнять. Раза два ему уже доводилось без особых трудов выдать по десятке за вечер. Это вовсе не так уж сложно.

Несколько человек, присутствовавших в баре, теперь стояли рядом, с удивлением и завистью глядя то на него, то на автомат, который все еще продолжал бренчать и подмигивать надписью: «Смелому везет — ты поверил и пытайся чаще!» — Ну, друг… Я, пожалуй, заслужил по крайней мере одну кружку! — проговорил лысый, забираясь на табурет у стойки.

— И даже две! — улыбнулся Филип, а потом подумал, что следовало бы как-то отметить такое событие, и, подойдя к автомату, наполнил сразу десятка полтора кружек.

— На всех! — бросил он зрителям, окружавшим игральный автомат. — Пиво для всех!

Ответом был гул одобрения, пили за удачливого игрока, Филипу было весьма приятно, тем более что угощение обошлось ему всего в один желтый пункт — как раз тот, который был обречен на потерю, когда он начинал игру…

При третьей кружке они уже были на «ты» с лысым субъектом, который назвался Карпом, к Филипу относился сердечно и вовсе не выглядел вымогателем. Скорее Филип уговаривал Карла взять очередную кружку, пока наконец тот не стал просить его умерить свою щедрость.

Все, что было позже, Филип вспоминал с трудом. Сидя на кровати, он пытался упорядочить факты. Наконец вытащил из кармана висевшей на спинке стула куртки Ключ.

Все верно. До трехсот пятидесяти четырех желтых пунктов, которые были у него в начале игры, недоставало неполных семи. Почти два он истратил в баре, на остальные пять…

Он еще раз полез в карман и нащупал листок плотной бумаги:

«Карл Прон, отель „Космос“, Арголанд, Т1». На обороте визитной карточки нетвердым почерком было написано: «Вторник, 14 часов».

Он машинально взглянул на Ключ. Был вторник, девять часов десять минут.

«Значит, все правда, — подумал он. — Разве что Карл обычный мошенник. Но даже если так… то я потратил немного. Велико дело — пять желтых!»

Еще вчера, примеряя эту сумму к прогулке на моторке или найму автомобиля, он бы так не подумал.

«Теперь все изменится», — припомнил он задержавшиеся в памяти обрывки беседы с Карлом.

Кто таков этот невзрачный человечек, достаточно обходительный и гладкий, но «смотревшийся» самое большее на четверяка? И действительно ли он может помочь? Надо быть неплохим психологом, чтобы так точно угадать запросы Филипа, проведя с ним едва три часа за пивом.

— Я знаю одного человека, — начал Карл с места в карьер, когда они уже познакомились, — который может организовать любой разряд.

Филип слегка удивился, хотя и слышал, что такие типы существуют. Однако, с другой стороны, было известно, что разрядизаторы находятся под особым контролем Сискома и ни один человек не может оказать на них влияния.

— Как это делается? — спросил он полушепотом, наклонившись к Карлу.

— Профессиональная тайна, — улыбнулся тот. — Но если хочешь… можно попробовать.

— Не помешало бы… — пробормотал Филип, покраснев, и отхлебнул два глотка.

— С тройкой далеко не уедешь.

— Знаю, черт побери.

— Подумай.

— О чем тут думать?

— А и верно. Не о чем. Только надо хорошо заплатить…

— Сколько?

— Ну… я думаю, мастер взял бы сотни две…

— Желтых?

— Хороший специалист охотнее работает за желтые. Разве что… пересчитать по высшему курсу, то есть… ну, пятнадцать к одному… Получится… три тысячи красных. Или восемьсот зеленых.

— Чертовски много… — задумался Филип, но тут же вспомнил о выигрыше, повеселел и снова наполнил кружки.

— Две сотни. Но поймать хорошего спеца трудно. Они очень осторожны, не рискуют. Сам до такого не доберешься, он не станет с тобой говорить, если кто-нибудь не порекомендует. А с кем попало не стоит и связываться. Таких сейчас полным-полно у Станций Тестов: расхваливают свои услуги, а потом исчезают, прихватив аванс… Или пальцем не пошевелят, только прикидываются, будто что-то делают, а если кому-нибудь случайно посчастливится, тут же тянут лапу за гонораром… Нет, не советую.

— А ты мог бы меня… связать?

— Можно попробовать. Но ничего не обещаю. Такие редко берутся за малую работу. Ожидают потруднее. Это в их силах. Поднимут одного-двух в месяц, и довольно. Риск одинаков при любой работе, так что они предпочитают ту, за которую лучше платят…

— Организуй мне… встречу с настоящим мастером, — сказал Филип, уже достаточно взвинченный.

— Если хочешь… Но и мне тоже причитаются…

— Ясно. Ты тоже должен заработать, — согласился Филип.

— Само собой. На что-то надо жить, если нет приличного разряда. Обычно я беру двадцать процентов за контакт. Если дашь пятерку на расходы, завтра постараюсь ответить.

Именно тогда-то Карл и вручил Филипу визитную карточку. Она вызывала уважение. Такие визитки можно было получить только в том случае, если номер в отеле был оплачен на месяц вперед. В «Космосе» это должно было обойтись примерно в пятьдесят желтых. Карл не походил на человека, способного на подобную роскошь, он не скрывал отсутствия пунктов и все время намекал, что едва сводит концы с концами, но, видимо, иногда у него были крупные поступления. Филип, разумеется, не расспрашивал, чем он промышляет, кроме посредничества между рейзерами[1] и их клиентами.

Может, Карл сам был рейзером — из тех, что поменьше, по более легким делам. Таких именовали чекерами[2].

«Все едино, — решил Филип. — Не думаю, что он просто собирался выудить у меня эти несчастные пять пунктов».

Карл действительно не был нахальным и оставлял неплохое впечатление. Пять пунктов, которые Филип перевел на его Ключ, когда они выходили из бара, он считал авансом, остальное должен был получить после окончания операции.

Все выглядело достаточно ясно, по крайней море вчера вечером, когда пиво шумело в голове и мир казался проще и веселее. Теперь, утром, мысленно возвращаясь к вчерашнему разговору с Карпом, Филип опять ловил себя на том, что снова проснулись его обычные ежедневные страхи, несколько смягченные сознанием того, что на Ключе появились триста с лишним желтых пунктов.

«Двести плюс сорок для Карла, — подсчитывал он, уже стоя в ванной под душем. — Страшная сумма… Но все равно разошлась бы бесследно».

Он еще раз припомнил слова отца, которые тот неоднократно повторял, когда Филип был еще школьником и, позже, когда уже стал студентом:

«Единственное, что дает уверенность в жизни в теперешнем мире, это высокий разряд. Не важно, сколько пунктов у тебя на Ключе. Самое главное, чтобы ты работал, к тому же работал хорошо, ибо учитывается прежде всего то, что ты получаешь ежемесячно».

Филип не со всем соглашался с отцом в оценке проблемы. Очень часто действительность вступала в противоречие с отцовской максимой. Филип знал многих молодых людей, которым низкий разряд и отсутствие работы не мешали транжирить желтые сотнями. Однако он понимал, что доходы «желтой молодежи», как их называли, проистекают из дотаций высокопоставленных родителей-нулевиков либо из других, неясных источников.

Родители Филипа были всего лишь трояками, а это не позволяло особо роскошествовать. Будучи студентом, Филип получал от них самое большее один, иногда два желтых в месяц, и этого ему должно было хватить на все удовольствия, недоступные за красные из студенческой стипендии и те несколько зеленых, которые иногда удавалось случайно подзаработать.

Мираж более высокого разряда, лучшего положения и по меньшей мере тридцати желтых в месяц повышал его настроение и придавал храбрости. Вскоре он перестал думать о расходах, связанных с задуманной операцией. В конце концов эти пункты все равно как бы свалились с неба…

Сможет ли он справляться с работой, получив двойку, Филип вовсе не думал, убежденный, что вполне заслуживает второго интеллектуального разряда.

Карл поднялся много позже девяти. Девушки уже не было, видимо, сбежала по-тихому, пока он спал. Заплатил он ей еще вчера, перед тем как пойти в кабину. Обошлась она ровно в те пять пунктов, которые он получил от юного счастливчика из бара.

Он встал и окинул взглядом гостиничную кабину.

«А здорово, что я оплатил жилье заранее», — подумал он и вздохнул. Проверил Ключ. Оставалось еще немного зеленых — достаточно, чтобы прожить несколько дней. Красных не было вообще. Обычно он сразу же обменивал их у менял на зеленые по действующему курсу черного рынка. В его кругу считалось дурным тоном обедать во второразрядных забегаловках и жить в дешевых домах.

Занимаясь до сих пор мелким рейзерством, он не знал материальных проблем. Однако с того момента, как дал уговорить себя на некое достаточно подозрительное дело, пришлось забросить привычные занятия.