1. Ветеран

Олег проснулся бодрым и отдохнувшим. Соскочил с барской кровати, потянулся сладко и подошел к тому самому подоконнику, который два года назад не успел доделать. Подоконник доводил до ума фуганком и приделывал к нестандартно большому окну, наверное, Грицко.

Экие причудливые финты вытворяет жизнь, право слово! Вчерашний работяга Иван, позавчерашний гладиатор Деловой, поза-позавчерашний сверхсекретный агент Верховного, нынче почти новый русский. У нынешнего Олега есть свой счет в банке, причем в забугорном, есть престижная жилплощадь в столице, и в личном его распоряжении эта вот хоромина во дворце-коттедже пана Аскольда. И отменная кофеварка-автомат, отнюдь не китайского производства, на широком подоконнике. И плазменный телевизор, новинка середины-конца 90-х, на стенке напротив огромного стеклопакета. И великолепный санузел с джакузи, навороченной душевой кабиной да с умным японским унитазом.

Щелк — Олег включил кофеварку, взял с подоконника пульт управления телевизором, PLAY — включил теледоску и направил стопы в сторону санузла.

Направить-то он их направил, да чуть не споткнулся, услыхав голос из позапозапрошлой жизни.

Олег повернулся к телевизору, впился глазами в плоский экран... Да, так и есть, голос принадлежит тому самому человеку. С экрана вещает тот самый тип, который в одна тысяча девятьсот восемьдесят лохматом году проводил предварительную беседу с юношей Змеевым, выпускником вуза с красным дипломом и круглым сиротой. Который после прохождения тестов нарек Олега Змеем. Который после окончания спецкурсов объяснил суть секретной службы особых порученцев. Годы, разумеется, помяли, и сильно, ему лицо, но голос остался прежним.

— История повторяется... — прошептал Олег.

Да, она повторилась — в этом же, только еще не достроенном помещении два года тому назад столкнулись Леший и Змей. Здесь же, право слово, в заколдованном месте, — Олег видит и слышит еще одного гостя из далекого прошлого. Встреча с Игорем кардинально изменила судьбу Олега, и сейчас он переживал нечто вроде предчувствия новых, грядущих перемен...

Постаревший знакомый с прежним голосом из позапозапрошлой жизни дискутировал под прицелом доброго десятка телекамер с так называемыми «правозащитниками».

Они, защитники Прав и Свобод, поборники Справедливости, оценщики Либеральных Ценностей, простояли всю ночь на Лубянской площади с зажженными свечами в руках, требуя суда над Иосифом Сталиным. Утром из дверей известного здания на Лубянке, самого высокого здесь и самого зловещего для митингующих, вышел знакомый Змею мужчина.

Выходец представился «ветераном КГБ» и заявил господам со свечными огарками, мол, диктатуру Гитлера могла — смогла! — победить только иная диктатура. Дескать, тоталитарное государство, коим являлась фашистская Германия, подмяло бы под себя Россию, если б в основе Отечества нашего лежали «либеральные ценности».

У правозащитников аж в зобу дыханье сперло от рассуждений ветерана ненавистного им Комитета. Толком не выслушав его доводов, поборники справедливостей заголосили так, точно их всех разом поволокли в пресловутые подвалы Лубянки, где для них уж готовы и дыбы, и раскаленные щипцы, и дешевые гробики.

Встреча антиподов демонстрировалась в прямом эфире самого первого выпуска новостей, и, безусловно, видеозапись еще не раз сегодня повторят во всех новостных выпусках большинства телеканалов. Еще многократно можно будет увидеть, как поворачивается прямой спиной к правозащитникам ветеран и как он не спеша удаляется в сторону ненавистного митингующим здания...

Трансляцию с площади сменила студийная картинка. Миловидная дикторша заговорила о подготовке киндерсюрприза Кириенко к поездке в Карелию, где после трудов праведных отдыхает батька Ельцин. Как он там «отдыхает», дикторша, само собой, умолчала, однако это и без нее всем известно.

Олег тряхнул головой, хмыкнул и, засуетившись, продолжил прерванный маршрут. Облегчился в японский фаянс, заскочил в душ на минутку, закутался в махровое полотенце и мазнул по зубам щеткой, выскочил из санузла, вырубил кофейный агрегат, влил в себя чашечку будоражащего напитка, оделся наскоро. Ему не терпелось рассказать Игорю об увиденном в новостях, поделиться с другом впечатлениями от факта появления на экране памятного, конечно же, им обоим ветерана. Он так спешил, что чуть было не забыл сунуть в карман массивный мобильник марки «Моторола».

2. Шурик

Игорь, ясное дело, давно на ногах. В последнее время он каждое свободное утро проводит в компактном, но приемлемо просторном спортзале, оборудованном в специальной пристройке к коттеджу, смежной с сауной. По утрам, по свободным, Игорь возится с общим любимцем Шуриком, выражаясь образно: «с сынком полка имени пана Аскольда».

Шурик залетел под крылышко к Аскольду Афанасьевичу в прошлом году, во время вояжа вельможного пана по суверенной Ичкерии. Пан Аскольд посетил Чечню по приглашению одного из тамошних князьков, умолчим, из какого тейпа. Умнейший Аскольд Афанасьевич взял с собой в поездку лишь троих телохранителей — Змея, Лешего и огромного, туповатого бодигарда по прозвищу Гулливер, рассудив трезво, мол, в случае чего, и рота спецназа гостя из Москвы отнюдь не спасет. Пригласивший москвича князюшка расценил это умное решение гостя как особый знак уважения к себе, любимому хозяину гор. По хозяйской территории гости путешествовали, окруженные почетным караулом доброго десятка отборных головорезов, с ног до бородатых голов обвешанных разнокалиберным оружием. Путешествовали от аула к аулу, и в каждом Аскольд Афанасьевич шушукался с господами в костюмах от Армани, но в обязательных папахах, а случалось, и в бурках-черкесках поверх модной в Европах одежды прет-а-порте. Вельможный пан заключал с вайнахами по большей части устные сделки, то есть юридически не доказуемые, однако слово на Кавказе порою ценится гораздо дороже подписей и печатей. Аскольд Афанасьевич работал, после работы в полевых условиях вынужденно заседал на пирах в честь дорогого гостя, а Леший и Змей спали по очереди и, что называется, держали порох сухим. Хотя понимали, что толку от красного словца «порох» в окружающей южной действительности едва ли больше, чем от выдающихся мускулов Гулливера...

Шурик возник, когда рисковый и удачливый, между прочим, визит вельможного пана приближался к счастливому завершению. Случилось это во время очередного застолья в очередном ауле. Правоверный князек, бородачи из почетного караула и местные модники в папахах да от кутюр, нарушая заветы пророка, вовсю жрали коньяк. Аскольд Афанасьевич давился дареной — от всей широкой кавказской души! — сигарой, рыночная цена коей превышала стоимость подержанных «Жигулей». Гулливер налегал на баранину. Леший спал сидя, прикинувшись пьяным. Змей с удовольствием кушал свежие овощи. И вдруг, откуда ни возьмись, в сакле нарисовался безусый русский парнишка, грязный, как черт, босой, в ветхих гимнастерке и галифе, со сбитыми в кровь костяшками кулаков. То был Шурик.

Он после рассказывал, что, едва узнав о банкете в честь московского гостя, сразу же не задумываясь решился рискнуть своей молодой загубленной жизнью. Взбунтовался Шурик, кавказский пленник. Глубже надо было зиндан для него рыть и не открывать решетку во время вечернего кормления. Но разве ж рабовладельцы могли представить, что сломленный раб умеет бунтовать очень и очень толково. Города, и те смелость, как известно, берет, а помноженная на отчаяние, она вообще творит чудеса. Даже Змей поверил в чудо, а как не поверить? Сам был свидетелем того, как удивленно округлились глазищи пьяных бородачей. Князек, так тот вообще стал похожим на филина. А Шурик бухнулся на колени и, поедая слезящимися глазищами пана Аскольда, утирая сопли разбитыми кулаками, произнес с мольбой детским голосом: «Дяденька из Москвы, выкупите меня, пожалуйста. Я драться умею, я вам пригожусь».

Умнейший Аскольд Афанасьевич, человек, отнюдь не лишенный дара к сопереживанию, пожалел симпатичного смельчака, пан заговорил раньше, чем успел оскалиться князюшка-филин. «А что? Устроим потеху? — предложил пан Аскольд единственно приемлемым в данной ситуации насмешливо-циничным тоном. — Хозяин мой дорогой и многоуважаемый, давайте так — одолеет этот сопливый хвастун в рукопашной схватке вашего джигита, подарите курносого мне. Не одолеет, останется вам нахал. Ставлю на джигита, на любого из ваших, сто... нет! Тысячу баксов!..»

Сделав все, что возможно, Аскольд Афанасьевич приобрел то, что можно было купить, — шанс для паренька. И хозяин гор сделал ответное одолжение, поступился принципами ради дорогого гостя, дал соизволение на потеху, поставив на своего джигита аж десять тысяч зеленых. Дабы возник спортивный азарт и было кому отвечать деньгами за проигрыш белобрысого, Змей поставил на пацана пятьсот баксов, а проснувшийся Леший — штуку.

Скоротечная битва Давида, родом из средней России, и Голиафа, уроженца Ичкерии, закончилась однозначной победой первого. Гибкая, как праща, рука пацана послала кулак точнехонько в замаскированный черной бородой подбородок. Боксерский нырок, один блестящий апперкот — и кранты джигиту, нокаут, полный аут...

По документам, которых у него, разумеется, не было, нокаутера звали Александром, но сам себя он именовал не иначе, как Шуриком, и не откликался даже на обращение Саша. Когда его чумазость раба смыли, он оказался вполне симпатичным. Когда с ним вдумчиво побеседовали, выяснилось, что он наивен до невозможности и до жути бесхитростен.

Настолько наивным и таким бесхитростным оказался Шурик, что первое время дулся на пана Аскольда, обиделся, что пан сделал денежную ставку на, образно говоря, Голиафа. До тех пор дулся, пока Игорь не улучил момент, чтоб доходчиво растолковать курносому, мол, Аскольд Афанасьевич вовсе не желал ему проигрыша и не хотел, чтобы бунтарю отрезали голову, а совсем даже наоборот.

Назвался Шурик детдомовским. По возвращении в Москву слова его были проверены, и они подтвердились. Как подтвердилось и похищение из дислоцированной в Назрани части лопушка-новобранца, двоечника и второгодника, загремевшего в армию сразу по окончании средней школы при детском доме. Ясен пень, отцы-командиры предупреждали салабонов, что чечены людей воруют, но Шурик, видите ли, очень мороженое обожает и, получив денежное довольствие, он, понимаете ли, убег в самоход на поиски пломбира. Не то чтобы он отцам-командирам не верил, не совсем ведь дурак, он ошибочно и наивно слишком уж надеялся на свои кулаки, а получил сзади по голове и даже не заметил, от кого. Не помогли зеленому тогда кулаки, не уберегли от рабства в кулацком хозяйстве рачительных ичкерийцев. Зато они же и спасли пацана в итоге. Крепко сжатые в моменты ударов по челюстям во время прорыва на банкет кулаки. Итоговый, образно говоря, Голиаф, со слов молодца, был пятым чехом, отправленным им в нокаут тем счастливым вечером.

Свое боксерское умение Шурик объяснил тайной дружбой с детдомовским сторожем, дедом Колей. Сей дед Коля якобы еще накануне Финской кампании, в числе прочих избранных красноармейцев, обучался «боевому боксу» у самого Градополова и тайком обучил этому забытому ремеслу боя пацана Шурика.

Историю про деда Колю и боевой бокс тоже проверили. Хоть и вызывал Шурик симпатию и очевидным казалось, что этот курносый вообще не умеет врать, но от раз и навсегда заведенного правила всех проверять-перепроверять Аскольд Афанасьевич и не думал отказываться, ни-ни! Все проверил тихо, без шума и пыли, и выяснил — да, был в означенном ростовском детдоме долгожитель сторож, да, служил во времена оны дедок в Красной армии, и за Финскую награжден, но, увы, помер дед за два месяца до проверки от цирроза печени.

Подтвердилось и то, что в вышеупомянутые времена оны существовала такая, нынче забытая система рукопашного боя под названием «боевой бокс». И разработал ее по заданию партии не кто иной, как К.В. Градополов.

В молодом российском Интернете легко нашлась репродукция с написанной маслом в 1927 году картины народного художника СССР, академика Дейнеки «Боксер Градополов», а также ссылки на художественные киноленты, в коих Константин Градополов играл добрых молодцев, в частности — «Кружева» режиссера Юткевича, «Посторонняя женщина» в постановке Пырьева и еще с пяток. Отыскалось и факсимиле учебного пособия по боксу с боевой составляющей, написанного, правда, чемпионом Союза, тренером и актером Градополовым сразу после победы Красной армии над белофиннами. Однако между выходом пособия и началом тренировок по данной системе вполне могло пройти несколько лет.

Восстанавливать документы Шурика, тем паче возвращать салабона в Назрань ни у кого, конечно, и в мыслях не было. Приблудившийся паренек, оставшись жить — не тужить да ума набираться при людях доброго пана, быстро стал общим любимчиком. Рубаха-парень, он очень гордился эксклюзивными навыками «реального бокса», поскольку больше ему гордиться было и нечем. Он так гордился навыками боксера-бойца, что, в итоге, Игорю стало искренне жаль парня. И вот недавно Леший повесил на плечо махровое полотенце, пошел пропотеть в сауну, да и заглянул по дороге в компактный зальчик, где сынок Шурик околачивал боксерскую грушу. И задержался на пять минут, дабы разочаровать пацана в чисто воспитательных целях.

Игорь предложил гордому боевому боксеру малость размяться в паре, а когда тот согласился, он его тут же и уронил, подбив пареньку опорную ногу. Уронил быстрее, чем Шурик успел поднять кулаки и приготовиться к бою. Парень вскочил резво, однако в момент, так сказать, вскакивания Леший хлестнул ему полотенцем по глазам и на мгновение ослепшего взял на захват. «Дикарей с гор в аут посылать ума много не надо, — высказался воспитатель Леший, — а против меня твой боевой бокс не канает, усвоил?»

С тех пор каждое свободное утро Игорь с Шуриком встречались в спортивном зале. Бесхитростный, но вовсе не глупый малый уговорил Игоря, согласился Леший поделиться с пацаном знаниями в области руконогоприкладства. Жестко и без поблажек бывалый особый порученец учил бывшего раба чеченов болезненным премудростям «специального рукопашного боя», и не только.

— Игорь Павлович, я хотел спросить...

— Палыч! Сколько раз тебе, бестолочь, повторять — правила русского устного учат произносить отчество короче, чем оно пишется.

— Прошу прощения, Игорь Палыч, забыл.

— А о чем спросить хотел, помнишь?

— Почему оно так называется: «специальный рукопашный бой»?

— Не «оно», а «он». Потому что создавали его для специальных людей.

— Каких?

— Особых, которым без нужды навыки танцулек на ринге, незачем бить чечетку на татами или возиться на ковре.

— В боевом боксе тоже не учат спортивному спаррингу. Хрясь в подбородок — и аут. Можно еще руку захватить и хрясь ему из-под его руки в подбородок, и он...

Игорь повернулся к ученику спиной.

— ... Игорь Палыч, вы уже уходите?

— С чего ты взял? Стою смирно, на месте. Встал к тебе задом, твой любимый подбородок, излюбленную цель боевого бокса спрятал. Нападай.

— Так я, это, я вам по почкам могу...

Игорь стоял на расстоянии двух мужских шагов от Шурика, и пацан совершенно — ну совершенно! — не ожидал, что наставник резко вдруг сократит дистанцию, прыгнет на него спиной не оборачиваясь и лягнет практически прямой ногой в пах. Лягнет пяткой, не глядя, нагибаясь вперед, таким образом уводя и затылок от возможного «хрясь», и почки, направляя пятку по кратчайшей траектории от пола к промежности.

— Ай!.. — Шурик схватился за ушибленный пах, скрючился, опустился на корточки.

— Молодец, молодой, — повернувшись лицом к ученику, похвалил учитель. — Все верно — раз по яйцам схлопотал, так садись на корточки и попрыгай в этом положении, полегчает. А пока тебе легчает, подумай, чего в вышло, ударь я в полную силу.

— Яичница... — простонал Шурик, снизу вверх, с обожанием глядя на учителя.

— Верно, она. И стал бы ты «оно». Если в пережил болевой шок в результате разрыва мошонки. Бил я коряво, не спеша, медленнее, чем умею, но ты таки схлопотал. Почему?

— Потому что не ожидал я.

— Верно! Учил тебя, учу и продолжу учить той очевидной истине, что наипервейшим союзником адепта специального рукопашного боя является... что?

— Этот... фактор неожиданности.

— Верно, он. Он с лихвой компенсирует и отставания в уровнях физподготовки, и технические недочеты, и разницу в весовых категориях. Фактор неожиданности — наш спасательный круг.

— Игорь Палыч, — Шурик кряхтя, но поднялся с корточек, — а я скоро стану этим... ну, типа, адептом?

— Та-ак... Значит, так — сегодня же найдешь в толковом словаре и вызубришь значение слова «адепт». И чтоб словечка «типа» я от тебя больше не слыхал. С паразитами речи будем беспощадно бороться, усвоил?

— Я постараюсь.

— А еще чего надо сказать?

— Спасибо за учебу, Игорь Павлович.

— Палыч! Ну сколько можно повторять?! Палыч! Игорь Палыч!

— Доброго утра, Игорь Павлович, — поприветствовал друга Олег, появившийся на пороге зала.

— Олег, блин...

— Палыч! — перебил друга Олег. — А где ж, так сказать, личный пример борьбы со словечками-паразитами, типа, «блин», а?

Шурик заржал.

— Олег, ты куда в уличной обуви прешься?! Тут некоторые, всегда готовые над учителем посмеяться, сейчас будут мордой глумливой по полу валяться, а ты грязь несешь.

Шурик насторожился, услыхав про «некоторых» и валяние по грязному полу. Ученик напрягся, глазки его забегали, ноги сами собой отошли подальше от учителя.

— Не боись, Шурик, — успокоил Олег пацана. — Тренировка на сегодня окончена. Я, Игорек, шел с тобой кой о ком пошушукаться, да придется отложить. Гулливер минуту назад позвонил на трубку с дороги. Аскольд Афанасьич в трех кэмэ езды, возвращается с ночной терки и передает, чтоб вся банда собралась в Овальном кабинете. Ненавижу этот кабинет. Как представлю, какой геморрой был у гастарбайтеров при его отделке, так сразу охота ругаться матом минут пять подряд, и все по-разному...

3. Овальный кабинет

Кабинет действительно имел форму овала. Пришлось, мать-перемать, былым работягам, соратникам Змея, помучиться, помудохаться, скругляя углы в этом долбаном кабинете. Нынешним соратникам Олега Змеева, ясен пень, на давешний геморрой гастарбайтеров наплевать, у нынешних свои заморочки. Они расселись за овальным столом посреди геометрически сложного помещения и буквально ели глазами пана Аскольда, ожидая от него новостей. Каждый из собравшихся был в той или иной доле с Аскольдом, и каждый нервничал, ибо новости ожидались архиважные для общего бизнеса. Позаимствовав терминологию у телевизионщиков, можно сказать — «экстренный выпуск».

Разумеется, далеко не «вся банда» собралась за столом без углов. На мягких стульях сидели лишь те, кто коротал это лето в коттедже вместе с Аскольдом Афанасьевичем, чтоб быть всегда под рукой у пана, и те, которые минувшей ночью ожидали его у дверей скромного особнячка посреди Москвы, в коем о-очень большие шишки разруливали о-очень серьезные проблемы.

Судя по лицам невыспавшихся, возвращаясь за город, пан Аскольд ни звука, ни ползвука не проронил на предмет итогов разруливания.

Аскольд Афанасьевич сидел на стуле сутуло, уперев глаза в инкрустированную столешницу и стряхивая с беломорины пепел частенько мимо бронзовой пепельницы. Прежде чем сесть, он чего-то шепнул на ухо толстой, толще его самого, горничной Глаше. Толстуха в ответ кивнула и, виляя подушками ягодиц, чинно удалилась из кабинета. За чем?.. За чем-то. То ли за водкой, чтоб выпить с горя, то ли за шампанским, чтоб хряпнуть на радостях. Большинство разновозрастных мужчин за столом подозревало, что пан послал Глафиру таки за водкой, ибо перед каждым стояло по серебряной стопке, а даже Шурик, и тот знает, что шампузик из стопок не принимают.

Вернулась Глаша с подносом — кстати, с овальным, — накрытым салфеткой, которая топорщилась, однозначно прикрывая бутылку. Поднос Глафира торжественно поставила перед хозяином. Пан нервно затушил папиросу, да и сдернул салфетку, едва бутылку не уронив и чуть было не смахнув с подноса штопор.

Бутыль открылась взорам собравшихся. Так себе бутылек, на глазок емкостью 0,7, без этикетки, болотно-зеленого, темного стекла, горлышко опечатано сургучом.

— Господа! — Пан Аскольд наконец-то заговорил. — Эту бутыль я купил во Франции, куда сбежал от ГКЧП ровно семь лет тому назад. По тем временам этот бутылек стоил для меня огромных денег. Это, господа, коллекционный коньяк, черт-те какой выдержки... Гулливер, возьми штопор и сделай одолжение, откупорь древний напиток. А ты, Глаша, будь добра, обнеси всех, разлей господам по капельке и себя не обдели, себе капни. Есть повод выпить, есть... — Аскольд Афанасьевич обвел присутствующих ничего не выражающим, усталым взглядом. Истомил он всех вусмерть, довел до кондиции и вот наконец объявил: — Дефолта не будет, господа! НЕ БУДЕТ! Виват!..

И все разом облегченно вздохнули. И, как следствие, от широчайшей улыбки победителя возникли ямочки на пухлых щеках садиста Аскольда. И почти все тоже заулыбались. Почти, потому как Глафира осталась торжественно-серьезной, а Шурик скорчил обиженную мину, повернув голову к Олегу, поглядел на него с укором.

Ну не смог Олег! Как намедни ни старался, а не смог образованный математик растолковать второгоднику, отчего да почему дефолт столь губителен для бизнесов пана Аскольда. Гулливеру, и тому Олег сумел это объяснить, втолковать, а Шурику ну никак!

Олег подмигнул курносому — мол, нечего киснуть, когда все радуются, даже если не до конца понимаешь причину радости. Шурик, молодчинка, подмигнул в ответ и растянул губы в улыбке.

— Я, господа, — хвастался тем временем пан Аскольд, — под утро, когда они меня вконец заманали, так и сказал: хотите, спросил, нажить себе врага в моем лице? Вон, напомнил, Беня-беспалый попытался уклониться от уплаты мне всех долгов, и где он теперь? И они испугались, честное благородное!.. Уф-ф, как они испугались! Рыжий сразу про пенсионеров вспомнил, для которых дефолт будет губительным, коротышка про малый бизнес запел, да так складно, что слеза прошибла... Выпьем, господа, за дефолт, как пьют за покойника, — не чокаясь! Уф-ф...

Выпили, и как будто все захмелели от нескольких капель. Кроме Глаши, конечно. И все заговорили друг с другом, как будто в разгар обильного на выпивку застолья. И наверное, в такое застолье вскоре и переросло бы радостное заседание за овальным столом, кабы не Шурик.

— Аскольд Афанасич, а когда свадьбу праздновать будем Аллы Аскольдовны с Игорем Палычем? — ляпнул курносый ни с того ни с сего.

Ямочки на щеках и улыбка на устах у пана Аскольда остались прежними, но в глазах сверкнула искорка раздражения.

Олег посмотрел на друга. Игорь тоже держал лицо, но его пальцы, удерживающие стопарик, побелели, и края серебряной стопки изрядно погнулись.

Гомон за столом поутих, собравшиеся потупились.

Шумно, со всхлипом, вздохнула Глаша...

Конечно, все знали об отношениях Игоря с Аллой. Разумеется, эту скользкую тему промеж себя обсуждали, но шепотком, и никогда принародно. И какого, спрашивается, хрена простаку Шурику взбрела в курносую башку блажь именно здесь и сейчас нарушить табу?!

— Шурик, детка, — заговорил Аскольд Афанасьевич притворно-ласково, — сначала мы тебя, сукиного сына, женим... гм-м... да вон хотя бы на Глаше!

Собравшиеся делано засмеялись. Глуповато пошутил пан, однако отшутился, разрядил неловкую обстановку, точнее, дал повод к разрядке и тяжело поднялся со стула.

— Уф-ф... устал я. Пойду прилягу. А вы, коли пожелаете, продолжайте праздновать... гм-м... поминки по эмбриону дефолта... Глафира, если попросят, накрой полянку желающим...

Но таковых желающих не нашлось. Ушел пан, и придурок Шурик тут же вышмыгнул тихой сапой за дверь. Видать-таки дошло до молодого, что глупость сморозил несусветную и всем обломал кайф. За Шуриком потянулись и остальные, вежливо игнорируя застывшего Игоря. Горничная Глаша, прежде чем выйти, шепотом предложила Олегу принести водки. Олег мотнул отрицательно головой, и за столом, и в кабинете остались только он да Игорь. Повисла гнетущая тишина. Игорь сидел, словно аршин проглотил. Молча сидел Олег, просто находясь рядом со своим другом, лучшим другом.

4. Алла

— Дебил курносый... — пробормотал, глядя в никуда, Игорь.

— А давай я схожу, его поймаю, притащу сюда, и надерем молодому задницу, а? — предложил Олег.

— Толку-то... Ты понимаешь, я... Ну, когда дебил сопливый это сморозил, я подумал: а вдруг... Подумал, вдруг Аскольд сейчас скажет, что... Что я и Алка... что мы... Ну ты понимаешь. Ты понял.