1. Высокий блондин в лыжных ботинках

Да, черт подери, в лыжных ботинках! В черных таких, уродливых, сделанных еще в СССР. Переодеться я, конечно, переоделся, но хозяин на меня так орал, что я машинально обулся опять в рабочие лыжные ботинки. А свои цивильные полусапожки я забыл в залитой квартире. Рабочую спецовку машинально запихнул в сумку, а полусапожки фирмы «Белвест» остались стоять, скорее всего, в углу пустой прихожей.

Впрочем, обо всем по порядку. Сначала о себе. Меня зовут Игорь, фамилия у меня невзрачная — Михайлов, отчество — Александрович. Когда-то я закончил, и неплохо, биофак МГУ. По профессии я — вы только не смейтесь — ботаник. Хотя можете смеяться, если угодно. Но в то, что смех продлевает жизнь, — не верьте, очень вас прошу. Жизнь способна продлить лишь тихое, размеренное бытие, как у большинства из вас, господа и дамы...

Впрочем, я отвлекся. Вернемся к профессии. Итак, я — ботаник. Я вполне удачно соответствовал диплому до тех пор, пока страна не рванула напролом из чащобы социализма в свободные капиталистические прерии. В пампасы, если угодно. И вновь стал злободневным лозунг: лес рубят — щепки летят. И я, разумеется, оказался той самой щепкой, никому не нужной. К тому времени уже женатый, но, слава богу, бездетный. Жене повезло больше — она как занималась переводами, так и переводит по сию пору с английского, немецкого или итальянского. Мне же пришлось менять профессию, я занялся ремонтом квартир.

В то злополучное утро меня разбудил хозяин очередной почти отремонтированной квартиры. Позвонил сразу же, как только ему самому дозвонились соседи снизу. Пока я вылизывал его новоприобретенные апартаменты в тихом центре, хозяин сибаритствовал в загородном коттедже, однако с соседями по новому городскому адресу (в том числе и с соседями этажом ниже) уже был знаком и визитками с ними обменялся. Случилось страшное — в почти отремонтированной мною квартире под утро сорвало вентиль отопительной батареи. Горячая вода хлынула на недавно выложенный паркет, протекла в гостиную к нижним соседям и загубила у них к чертовой матери дорогущую панель плазменного телевизора.

Разумеется, разбуженный работодателем, я примчался на объект быстрее ветра. Быстрее, чем хозяин квартиры из своего Подмосковья. Ключи от апартаментов у меня, само собой, были, я вбежал в квартиру, переоделся в рабочее, переобулся в лыжные ботинки и по мокрому, изувеченному паркету пошел смотреть вентиль. Сами понимаете, вода уже не хлестала — пострадавшие нижние соседи (прежде, чем с хозяином) связались с местным дежурным сантехником, который перекрыл весь стояк.

И ведь вот что самое обидное — вентиль брал в фирменном магазине, а не на рынке каком-то сомнительном, и чек за покупку давно отдал хозяину, и установил чертов фирменный вентиль грамотно, любой сантехник подтвердит, и заводской брак фирмы-производителя налицо, ан нет! Нет! Никаких объяснений, оправданий ни соседи снизу, ни подоспевший к месту событий хозяин слушать не пожелали! Соседи материли меня почем зря, а хозяин орал, мол, с меня за ущерб причитается тридцать пять штук зеленью. За испорченный паркет, залитые стены нижней квартиры, за дорогущий телевизор, за моральный ущерб и чтоб неповадно было. Короче говоря — я попал.

Надобно сказать, что хозяин — дядька ОЧЕНЬ крутой. Меня он нанял потому, что я тоже крутой, но в другом смысле. Моя крутость заключается в отменно выполненной работе. В остальном я — ботаник, а он — хозяин. Новый хозяин новой жизни, если вы понимаете, о чем я. Если не понимаете — ваше счастье.

Я шел понурый и раздавленный к метро, месил лыжными ботинками весеннюю слякоть и мучился извечным русским вопросом: что делать? Позвонить, что ли, прежним нанимателям ремонтника-ботаника и попросить помочь «разрулить» проблему? Среди прежних тоже попадались крутые, и многие остались довольны и моими расценками, и качеством работы, но вряд ли сейчас они даже вспомнят, как я выгляжу, а тем более возьмут в голову мои заморочки.

Тридцати пяти тысяч долларов у меня в наличии, естественно, нет. Допустим, хозяин и его пострадавшие соседи остынут, и я сумею скостить сумму на треть, и? Срочно продавать старенькие «Жигули»? Отдавать за бесценок садовый участок с убогим «хозблоком»? Все равно требуемой суммы не наберу. Платить только потому, что он Хозяин с большой буквы, а я ботаник с маленькой, да?.. Черт, а ведь придется платить. Именно потому, что Хозяева всегда правы, а ботаники всегда не правы, даже если на самом деле все наоборот...

Черт меня знает, почему я покосился на ресторанную витрину, проходя мимо. За столиком впритык к стеклу сидели два дородных мужика. Почему я обратил на них внимание, запомнил их лица? Не знаю. Возможно, я почувствовал их взгляды, скрестившиеся на моей сутулой фигуре растрепанного ботаника в нелепых лыжных ботинках. Весьма возможно...

Я свернул, и витрина ресторанчика средней руки осталась за углом. Впереди замаячил спуск в метро. И тут вдруг рядом с бордюром возле меня притормозил черный «бумер» с тонированными стеклами. Распахнулась задняя правая дверца, из салона выглянула ряха в кепке-"жириновке". Мужик что-то у меня спросил неразборчиво. Я нагнулся к нему поближе и был схвачен сразу за оба отворота китайской куртки с лейблом «Армани», которую получил в подарок от жены к последнему дню рождения.

Я попался, как дзюдоист, на захват. Щекастый буквально «вдернул» меня в салон, иначе и не скажешь. Он вместе со мной опрокинулся на сиденья и вырубил меня ударом в челюсть. Ощущения неописуемые.

Меня упаковали в «бумер» буквально за секунды, и вряд ли кто-либо из прохожих это заметил. Со стороны, наверное, все это выглядело, как будто я, дылда сутулая, очень неловко, но самостоятельно залез в иномарку.

Меня кантовали, обыскивали, на моих запястьях щелкали наручники, а я был весь будто из ваты. И боли совершенно не чувствовал, и оглох к тому же.

Состояние ненормального пофигизма прошло, только когда я оказался в помещении. Как меня туда волокли, я помню смутно. Вместе с озабоченностью собственной судьбой пришла и боль. Заболело все разом — и разбитая челюсть, и контуженая голова, и запястья в стальных браслетах. Зато звон в ушах прекратился.

Помещение было шикарное. Ремонтировали его явно не наши, и даже не турки. Шведы как минимум. Я лежал на полу, на розоватых тонов ковре, а высоко надо мной нависал идеально ровный потолок с изящной лепниной. Я лежал пузом кверху, а вокруг меня толпились мужики и мужчины. Надеюсь, вы понимаете, в чем разница между первыми и вторыми. Точнее — между вторыми и первыми.

Скромно, но со вкусом одетый мужчина присел на минуточку рядом со мной, оттянул пальцем мое веко с профессиональной безразличной бережностью опытного врача и сухо поинтересовался моим самочувствием. Неважно, что я ему ответил, главное, как я ответил — вполголоса и с подобострастием потомственного лакея. Мужчина-доктор остался доволен.

Меня осматривал врач, а щекастый мужик, который меня вырубил, тем временем беседовал с мужчиной в годах, одетым в вызывающе добротный костюм, с осанкой под стать костюму и с холеной кожей под стать осанке. Холеный господин называл мужика Петей, а щекастый, обращаясь к собеседнику, звал его уважительно Иваном Андреичем. Петя хвастался, как лихо меня «повязали», Иван Андреич листал мой потрепанный паспорт.

Я моргнул, прищурился и узнал одного из тех мужиков, что сидели за стеклом ресторанной витрины. У знакомого (если можно так выразиться) мужика под глазом наливался синяк. До моего похищения синяка точно не было. Он осторожно заглядывал через плечо Ивана Андреича в книжицу моего паспорта, морщился и поминутно тянулся пальцами к подбитому глазу. Трогал синяк и морщился пуще прежнего.

Остальных, находившихся в помещении, я рассмотреть не успел — в кармане у Ивана Андреича зазвонил мобильник. Образно говоря, раздался первый звонок, как в театре. И все, что происходило далее, случилось очень и очень быстро. И некогда было рассматривать статистов.

На меня и раньше никто, кроме доктора, особенно не смотрел, ну а после звонка мобильника обо мне вообще как будто все забыли. Я валялся в ногах не знаю у кого и пытался собраться с мыслями.

Иван Андреич ответил на звонок коротким «Да?». Кивнул невидимому абоненту, отключился и сообщил всем присутствующим: «Суку привезли». Петя многозначительно хмыкнул. Мужик с фингалом злобно оскалился, рванулся к дверям, на ходу воскликнув: «Я его ща встречу, суку!» Иван Андреич крикнул вдогонку злобному, мол, не особенно-то распускай руки, Гунявый. А я машинально запомнил, что злобного с синяком здешняя публика именует «Гунявым».

За Гунявым захлопнулись двери, в помещении повисла судорожная тишина ожидания, я сглотнул и уж было настроился произнести громко, отчетливо, без дрожи в голосе: «Простите, но меня, совершенно очевидно, с кем-то спутали», однако не успел — двери снова захлопали, гораздо быстрее, чем я надеялся. В помещении вновь появился Гунявый. Он, держась чуть впереди, вел, схватив за шкирку, своего недавнего ресторанного собутыльника. У собутыльника сочилась кровь из разбитой губы. Кровь я заметил и на костяшках пальцев Гунявого. Руки у человека с рассеченной губой были скованы наручниками так же, как и у меня. За спиной у пленника номер два маячило двое мужиков-конвоиров.

Все заговорили разом — и бык Петя, и холеный Иван Андреич, и Гунявый, все загалдели хором, обращаясь к новому пленнику, и он заговорил, сплевывая кровь, отвечая всем сразу. Поразительно, однако я сумел вникнуть в эту многоголосицу! По отдельным обрывкам рубленых фраз я каким-то чудом (да, я повторяю — чудом!) понял, что пленник шантажировал Ивана Андреича.

Гунявый, представляя Ивана Андреича, встретился с шантажистом один на один «в кабаке». Гунявый должен был выкупить некий компромат (разумеется, на Ивана Андреича), но, «схавав бабло» (то есть атташе-кейс с выкупом), шантажист вместо «товара» указал на меня и заявил, что «лыжник притаранит товар завтра в ноль на Пушку» (то есть завтра в ноль часов я принесу «товар»-компромат к памятнику Пушкина на одноименной площади). Но шантажист заглянул в кейс и «просек фуфло» (то есть понял, что вместо реального бабла ему «втюхали куклу»), дал в глаз Гунявому и «сорвался».

Он сплевывал на ковер кровавые слюни и как бы оправдывался — дескать, по изначальной договоренности «на стрелку» должен был прибыть один «ваш», а, «в натуре, вы весь кабак обложили».

Петя крыл его no-матушке и хвастался, мол, у Гунявого под «пинджаком» был спрятан микрофончик, о чем, ясен перец, шантажист не догадывался, ибо «держал нас за лапотников сраных», а реально «мы все базары в синхроне слыхали и, вишь, доперли, кого ты, сучара, мать твою в лоб, обзывал „лыжником“, в рот тебе кило печенья, сучонок!».

Гунявый многословно хвалил пацанов, которые "пушки не забоялись (здесь «пушка» уже не имеет отношения к Пушкину, здесь и далее говорится уже про оружие) и не позволили шантажисту «слиться через кухню, повязали пидора».

Захваленные-перехваленные Гунявым пацаны-конвоиры торжественно вручили Ивану Андреичу пистолет, большой и черный. Иван Андреич взял его бережно, за ствол, в левую руку (в правой руке он держал мой раскрытый паспорт).

Я совершенно расслабился, и, вы не поверите, мне даже стало почти весело. Иван Андреич, здешний, совершенно очевидно, самый главный Хозяин, прекрасно понимает, что подвластные ему мужики пленили меня просто-напросто из служебного рвения, а сука-шантажист указал на меня лишь оттого, что случайно зацепился взглядом за дурацкие ботинки. Скоро недоразумения, связанные со мной, рассосутся, и, очень может быть, я даже получу кой-какую денежную компенсацию за ущерб.

И только-только я душевно расслабился, как вдруг, будто гром среди только-только прояснившегося неба, грянул голос шантажиста: «Чмо в ботинках, в натуре, деловой! Мы с ним в реальной связке! Не верите, да?! Тогда скажите, откуда я знаю, что его зовут Игорь Саныч по фамилии Михайлов?!.»

Все уставились на меня. Иван Андреич поднес поближе к глазам мой раскрытый паспорт. Он сосредоточенно перечитывал фамилию, беззвучно шевеля губами и совершенно позабыв про ствол в левой руке.

Возникла многозначительная пауза, как у Гоголя в финале «Ревизора». Ее неожиданно и резко нарушил Гунявый: «Ты, пидр, — зашипел он на шантажиста, багровея мордой лица, — ты, значит, надеешься, чо тебе все простится, коли ты согласный подельника сдать со всеми потрохами, так?!.» Гунявый побагровел до полного безобразия, затрясся весь и — хвать из руки Ивана Андреича пистолет, и резко так, по-ковбойски, навел ствол на шантажиста...

Знаете, что такое «сатори»? Это то же самое, что и озарение, только обязательно внезапное. К примеру, Архимед в хрестоматийной ванне пережил сатори, расплескав воду, и воскликнул знаменитое: «Эврика!» Вот и меня так же, как того Архимеда, ни с того ни с сего вдруг ка-а-ак шарахнуло этим самым сатори по башке. Я вскочил так, будто меня на батуте подбросило. Раз — и я на ногах! Вскакивая, я налетел на шантажиста плечом и столкнул его с линии огня. Пуля, предназначавшаяся ему, обожгла мою руку. Иван Андреич, вздрогнув, опамятовался и умело так, сноровисто вышиб из кулака Гунявого пистолет и деловито врезал Гунявому локтем под дых. Петя, дурак, рыбкой прыгнул на меня, раненого, повалил, прижал к полу. Ну а спасенный мною шантажист упал на пацанов-конвоиров и еще при падении начал визжать пронзительным фальцетом: «Падло, Гунявый! Он меня подписал Андреича кинуть! Он, блядь! Гунявый тему работал! Я под ним ходил! Падло!»

Спасенный мною матершинник еще чего-то орал, длинно и надрывно, однако я его уже не слышал. В ушах у меня вновь зазвенело, и тело опять стало ватным. Наверное, я периодически терял сознание, ибо совсем не помню, как слез с меня Петя и меня вынесли из помещения, где я пережил сатори.

Я вернулся к реалиям бытия и окончательно утвердился в сознании уже в другом месте, не менее, кстати, шикарном. Я лежал на кожаном диване, раздетый до пояса, без наручников, а давешний доктор заботливо занимался моею раной.

Доктор успокоил — ранение «пустяшное». Он сделал мне какие-то уколы, обработал рану и забинтовал руку бережно. Тут пришел Иван Андреич, присел у меня в ногах и спросил голосом доброго дедушки: «Как ты догадался-то, голубь?!»

Я понял его вопрос и улыбнулся: «Элементарно. Ну никак, извините, я не мог быть знаком с этим вашим шантажистом. А это ваш Гунявый заглядывал в мой паспорт, когда вы документ перелистывали. Гунявый побежал встречать пленного и как-то, черт его знает, как именно, исхитрился шепнуть мою фамилию, имя-отчество своему напарнику-шантажисту».

Иван Андреич улыбнулся грустно в ответ на мою радостную щенячью улыбку и молвил: «Верно. Молодца, голубь. Соображаешь, — он тяжко вздохнул, смял лицо ладонью, и его тоскливая улыбка исчезла. — Гунявый в ихней паре реально был заводилой. Замутил хиратень. Изобрел, крысеныш, кидалово. Кабы не ты, голубь сизокрылый, Гунявый мочканул бы напарника, и я бы, я такой, я в ему дюлей навалял, но отходчивый я, простил бы ему горячность в конце-то концов. И жил бы он при мне припеваючи, тварь неблагодарная, как и жил многие лета. Грелась бы и далее на моей груди змея подколодная, предатель, сука. Но тебе бы, голубь, пришлось ох как пострадать. Уберег тебя Господь, да святится имя Его, — Иван Андреич лениво перекрестился. — А за каким лешим Гунявый рисковал и шептал твои данные сотоварищу, ась? Пацаны-то, что шантажиста вели, могли бы услыхать шепоток-то. Они у меня все башковитые, просекли в фишку, и кранты Гунявому без вопросов. Сильно он рисковал, а зачем, по-твоему, голубок ты мой сизокрылый, разумению, ась?»

Отчет у меня был готов заранее. На вопрос «зачем», как и на все прочие вопросы, ответ нашелся мгновенно в благословенную секунду, когда я пережил сатори.

«Я думаю, Гунявый подарил своему пойманному напарнику надежду. Шепнул про меня так, как будто уже придумал, каким образом спасти или, по крайней мере, облегчить участь приятеля. От которого всего-то и требуется, что озвучить мои паспортные данные. И тем самым ввести вас в заблуждение. Я думаю, Гунявый боялся, что приятель-напарник по афере сдаст вам его, Гунявого, сознается в заговоре сразу же, как только переступит порог, едва вас, Иван Андреич, увидит. Гунявый выиграл время для того, чтобы убить товарища. И, плюс ко всему, у вас бы остался я, в смысле — ниточка для дальнейшего расследования. Что тоже играло в пользу Гунявого, отвлекло бы ваше внимание, ваш гнев от него».

Иван Андреич усмехнулся: «Хе-е!.. Кучеряво базаришь, голубь. Но твоя правда — на ниточке ты висел, сизокрылый, да над бездною. Из каких ты будешь, не пойму. Вроде руки у тебя, вижу, как у работяги, а базар чисто как у интеллигенции. Расскажи-ка мне о себе, голубь ты мой. Поделись, не тушуйся».

И я рассказал. Уж и не помню, когда меня кто-либо слушал столь же внимательно. Наверное, только мама в детстве. Мама, которая нынче живет далеко, во Владивостоке, нянчит внука. Угораздило же сестру выйти замуж за морского офицера с Дальнего Востока... Еще, бывает, жена меня внимательно слушает. Однако Ирка частенько меня обрывает на полуслове, а Иван Андреич внимал молча. Я ему и про маму, и про племянника, и про жену, особенно подробно про жену рассказал. Про то, что у нас с Иркой по сию пору взаимопонимание, как у молодоженов. И признался, что Ирка иногда меня пугает своими приступами глупой ревности. Хотя к кому, казалось бы, меня ревновать? Кому я нужен, ботаник-ремонтник?.. В остальном же она, Ирка, баба умная.

Дослушав мою сбивчивую исповедь, Иван Андреич улыбнулся по-стариковски и молвил устало: «Жене отдай это, — он извлек из кармана чертовски толстую пачку американских денег. — Или покажи ей это, твое дело. Я человек такой — могу озолотить, а могу и в порошок растереть. Но я человек честный. Долги всегда плачу. Ты, голубь, про рану от пули никому, кроме жены, не болтай, договорились?» А как же, если, не дай бог, загноится рана, хотел спросить я, однако не посмел. Ибо уже взял деньги, а платили мне, разумеется, в том числе и за молчание жены.

Иван Андреич, кряхтя, поднялся с дивана, глянул на меня как-то особенно, словно прицеливаясь, и был таков. Он ушел, а ему на смену прибыл щекастый Петя. Его бульдожьи щеки скомкала жизнерадостная улыбка. «Петя, — представился он, вроде как официально, для порядка, и шутейно козырнул: — Извиняй, брателло, что помял!»

Петя принес новую куртку, тоже, кстати, китайскую, взамен моей, простреленной, принес мою сумку. Он помог мне одеться и вручил визитку «нашего доктора». Сняв мой невысказанный вопрос, Петя разрешил звонить ему в любое время, «если с дыркой случится ай-яй-яй». А после довольно складно, со знанием дела, проинформировал, как следует самостоятельно ухаживать за раной. Закончив инструктаж, Петя повел меня к лифту (как я понял, этаж полностью принадлежал Иван Андреичу), вместе мы спустились в подземный гараж, сели в печально знакомый «бумер», и я назвал свой домашний адрес. Всю дорогу Петя активно со мной «дружил».

Он довел меня прямо до двери в родное жилище, позвонил в дверь и спешно ретировался, будто подросток-хулиган. Когда жена открыла, его уже и след простыл.

Обошлось без всяких бабьих истерик и причитаний. Ирка у меня молодец, кремень.

Часов через несколько я — накормленный, напоенный, накрытый шерстяным пледом, с градусником под мышкой — дотянулся до телефона здоровой рукой, набрал номер Хозяина, пострадавшего по вине фабричного брака в фирменном вентиле. Я гордо предложил ему взять, хоть сейчас, десять тысяч за урон, к коему я не имею ровным счетом никакого отношения, и соврал, мол, большего с меня, один чет, взять не получится.

Сошлись на двенадцати тысячах. Я чуть было не ляпнул: «хоть сейчас», но вовремя опамятовался, промямлил, мол, еще две тысячи придется брать в долг. Договорились, что завтра Ирка подвезет деньги в почти отремонтированную мною квартиру. Разумеется, заканчивать ремонт и устранять последствия потопа будет уже кто-то другой, не я.

Моя Иришка, умничка, с ледяным спокойствием отсчитала сто двадцать зеленых бумажек, ощутимо облегчив пачку, полученную от Ивана Андреича.

За сим история про ботаника в лыжных ботинках могла бы и закончиться, но на другой день, как раз когда жена повезла отдавать деньги, у изголовья моей диван-кровати заверещал телефон. Мне позвонил Зусов.

Он так и сказал: «Але, Зусов беспокоит». Я сразу узнал его голос и запомнил фамилию Ивана Андреича. Очень хотелось спросить, откуда у него мой домашний телефонный номер, но я, слава богу, вовремя прикусил свой дурной язык. Деловито поинтересовавшись моим самочувствием, Зусов назначил мне встречу. В воскресенье, после полудня. Мог ли я отказаться?.. Ха! А вы бы на моем месте отказались, а?..

2. Самурай

Забрызганные грязью «Жигули» девятой модели свернули на тихую, узкую улочку. Справа и слева возвышались мрачные административные здания, лишенные каких бы то ни было архитектурных излишеств. Громоздкие коробки грязно-желтых и блекло-серых тонов с узкими проемами мертвых окон. Выходной день, каменные рукотворные глыбы, изъеденные сетью казенных коридоров, пусты, и улица напоминает тропу в безжизненном горном ущелье.

— Ты не помнишь, какой номер дома он назвал? — спросила Ира, сбрасывая скорость до минимума.

— Дом восемь... Вон, восьмерка на стене. Видишь?

— Где?

— Вон, впереди. Видишь, машины рядом припаркованы, на стене восьмерка намалевана, а чуть дальше фонарики возле входа.

— Игорек, а ведь это кабак! Зусов предупредил тебя, что вы встречаетесь в кабаке?

— Не-а. Назвал улицу, номер дома, время и все. Кстати, боевая подруга, времени осталось впритык, тормози, и я побегу.

— Погоди, сейчас припаркуюсь... Ого! Игорек, вижу — кабак дорогой, а ты у нас одет по-домашнему.

— Ну и что?

— Заведение на окраине, но вдруг держатели ресторации не пущают подозрительных типов в скромной одежде, с забинтованными руками.

— Фигня, бинт под пиджаком не видно, а синяк на лице... Что ж мне его пудрить, что ли?.. Ладушки, я побежал.

— Я тебя жду! Ни пуха!

— К черту!

Игорь выскочил из «Жигулей», припарковавшихся сзади за серебристой, длинной, как сигара, иномаркой. На ходу застегивая пиджачные пуговицы, подбежал к стеклянным дверям между двух торчащих из асфальта фонариков. Толкнул здоровой правой рукой стекло, дверь послушно распахнулась. Вошел в тепло ресторанного предбанника, щурясь от яркого электрического света, и чуть не врезался в пузатую фигуру швейцара.

Настоящий швейцар. Все как надо: ливрея, галуны, бакенбарды. И придирчиво оценивающий посетителя взгляд.

— Прощения просим, — пробасил швейцар, загораживая Игорю дорогу в глубь ресторанного теплого уюта. — К нам без галстука нельзя. Прощения просим, ресторанные правила-с. Господам положен галстук.

— Вы швейцар? Швейцар! Тогда почему здесь стоите, почему на улице двери передо мной не распахнули? Ваше дело — двери открывать. А галстук я из принципа не ношу. Ненавижу ходить с петлей на шее!

Напор Игоря немного смутил швейцара, и он, близоруко прищурившись, еще раз с ног до головы осмотрел посетителя. И снова утвердился в первоначальном впечатлении — не может СЕРЬЕЗНЫЙ человек так одеваться. И прическа у мужчины с синяком на щеке НЕ ТА. И цвет кожи, ухоженность лица НЕ СООТВЕТСТВУЕТ. Ой! А руки-то! Руки! Ногти сколоты, пальцы грубые, рабочие руки.

— Без галстука нельзя! — выпятив живот, швейцар танком двинулся на Игоря. — Катись отсюда, пролетарий. У нас чашка кофе тридцать баксов стоит, пиво пятьдесят за кружку, а...

— Я к Зусову, Иван Андреичу. Он меня ждет! — перебил Игорь, мужественно сдерживая натиск швейцарского живота.

— Вас ждут-с? — страж ресторанного уюта остановился. Быстренько вспомнил лица и фигуры закусывающих в заведении господ. В ранний для ресторанного разгула час посетителей было немного, и все солидные. По фамилии, имени и отчеству никто швейцару, естественно, не представился, никто не предупредил, что ожидает гопника с мозолистыми ладошками и побитой рожей, однако никто и не обязан его, швейцара, об этом предупреждать.

— Пройдемте в залу, — принял соломоново решение облаченный в ливрею привратник и вежливо посторонился, пропуская Игоря вперед.

На пути «в залу» сопровождающий Игоря обменялся многозначительным взглядом с двумя молодыми людьми спортивного телосложения, в строгих черных костюмах, белых рубашках и белых же галстуках. В ресторанный зал Игорь вошел зажатый с боков черно-белыми спортивными ребятами и подпираемый сзади мудрым швейцаром.

Ивана Андреевича в сверкающем зеркалами зале не оказалось. За одним из столиков старательно жевал мясо непомерно толстый грузин, за другим шептались и хихикали три тетеньки постбальзаковского возраста, за третьим — придирчиво изучал меню длинный, как жердь, обритый налысо молодой человек в клетчатых штанах и пиджаке причудливого бирюзового цвета. Все, более никого. И даже прислуги не видать.

Игорь растерялся, но спустя секунду колыхнулась портьера, которую Игорь сначала принял за оконную занавеску. Из-за портьеры выглянула физиономия Зусова, вылезла рука и поманила Игоря пальцем.

— Вас ждут в кабинете, — с явным облегчением прошептал на ухо Михайлову швейцар.

— Вижу, — кивнул Игорь, не оборачиваясь, и направился в сторону плюшевой портьеры.

Швейцар вместе с молчаливыми молодыми людьми испарились, словно по мановению волшебной палочки. Михайлов топтал грязными подошвами зеркальный пол, ругая себя за то, что в спешке не вытер ноги возле стеклянных дверей. Михайлов вспоминал, когда ему последний раз доводилось бывать в ресторане. Кажется, еще при советской власти. А про ресторанные «кабинеты» Игорь знал лишь из советских фильмов о революции и временах нэпа.

Откинув полог плюшевой шторы, Игорь вошел в кабинет. Слава богу, здесь не было никаких зеркал. Столик на двоих, бра в виде подсвечника на отделанной ценными породами дерева стене, коврик на полу.

— Присаживайся, голубь, — Зусов взял со стола пузатый графинчик, плеснул прозрачную жидкость в рюмку, пододвинул к Игорю пустую, чистую тарелку. — Удобно?

— Да, спасибо. Вполне.

— Ну, давай, тяпнем по маленькой, голуба моя.

— Я бы воздержался.

— Э-э-э, нет! Специально у доктора спрашивал, можно ли тебе чуть-чуть водочки, медицина разрешила. Давай. За удачу!

Чокнулись, выпили.

— Закусывай, голубь мой. Осетринку бери, икорку. Хавай, на меня не смотри. Покуда тебя ждал, наелся от пуза. Нехорошо опаздывать, голуба! Ой, нехорошо!

— Разве я опоздал?

Игорь подцепил ломтик осетрины с долькой лимона.

— На три минуты, голубь. На сто восемьдесят секунд.

— Извините, в дверях заминка вышла.

— Да ты кушай. Видел я, как тебя пускать не хотели. Наружка доложила, когда ты подъехал, — Зусов похлопал рукой по трубке мобильного телефона, лежащей на столе, давая понять, каким образом ему доложили о приезде Игоря. — Я в щелку наблюдал, как тебя тормознули, голубь. Испокон века у нас принято встречать человека по одежке и только провожать по уму. Нужно тебе, голуба моя, поменять одежку-то, а? Как считаешь?

— Одежду сменить дело не хитрое, но меня тормознули, я думаю, еще и потому, что рожей не вышел и повадки не те, к каким здешние халдеи привыкли.

— Во! — Зусов широко улыбнулся, перегнулся через стол и панибратски хлопнул Игоря по плечу. — Во, за что, голубь, я тебя уважаю! Умный ты, сил нет! Все с ходу сечешь, в самый корень зришь! Повадки тебе тоже надобно поменять. И рожу подправить не проблема. Но давай об этом позже покалякаем. Прежде обсудим нашу с тобой любовь и дружбу.

— Насколько я понял, вам от меня не дружба требуется и, тем более, не любовь.

— Во! Опять в десятку угодил! Давай еще по одной.

— Я пас.

— А я тяпну, — Зусов плеснул себе водки, выпил одним глотком. — Ты кушай, кушай. Я говорить буду, а ты кушай, икорку бери, поправляй здоровье. Голубь ты мой ясный... Чой-то я тебя все «голубь» да «голубь» кличу? Пора отвыкать, а то еще обзову тебя птичкой при чужих, и сочтут тя пидором. Умник, скажи-ка мне, ты знаешь, как с японского переводится слово «самурай»?

— Самурай?.. — Игорь задумался. — Нет, не знаю.

— Самурай дословно переводится как «служащий знатного господина». Я хотя и не из знатного роду, но будем считать меня за господина, а тебя, значит, за самурая, не возражаешь?

— Нет, однако, Иван Андреич, я до сих пор не понимаю, чего вы от меня хотите?

— Хочу, чтоб ты кушал, чтоб трескал икру за обе щеки, набирался сил, которые в скорости тебе понадобятся. Самурай... Эй! Ты давай, откликайся, когда я тя «Самураем» называю. Такая теперь у тебя кликуха, привыкай, крестник. Чего морщишься? Не нравится погоняло?

— Честно говоря, не очень. Какой я, к черту, «самурай»? Смех один.

— Ошибаешься, голу... тьфу! Ошибаешься, Самурай. Кому смех, а кому слезы. Я уже выложил кругленькую сумму специальным людям, чтоб за три дня сделали из тебя настоящего Самурая. Чтоб кликуха к тебе подходила, как шитый на заказ в Париже костюмчик. Завтра с утра жди, заедут за тобой и повезут лепить из ботаника Самурая. Будь готов. В пятницу утречком перед тобой шестерки по типу здешних лакеев должны спины гнуть без всяких разговоров, от единого твоего вида.

— Почему в пятницу?

— А потому, господин Самурай, что ранехонько в пятницу сойдешь ты со скорого поезда маршрута «Москва — Тьмутаракань» в городе Никоновске, что в Энской губернии, и займешься тем, что, оказывается, умеешь лучше других моих обалдуев — всех, вместе взятых.

— Честное слово, не представляю, чем я могу быть вам полезен.

— Кушай! Хавай рыбку, на икорку налегай, а я объясню, какая мне в тебе польза, слушай. Кушай и слушай, Самурай, вни-и-ма-а-тельно слушай... Я, умник, главный в городе Никоновске. Городишко наш небольшой, маленький, можно сказать, но весь мой, оттого мне и люб. Мэр Никоновска мой старинный кореш. Главный мент моего города... С ментом не все так просто, но и его я держу в кулаке. Мой город примечателен тем, что стоит на перекрестке. Мимо нас проходит железнодорожная ветка всесоюз... тьфу, всероссийского значения и единственная приличная шоссейка на всю губернию. Транспортный узел, короче. С машин на поезда и наоборот перегружают день и ночь все, что угодно, от говна до золота, а я контролирую погрузку-разгрузку. Склады контролирую, грузы, заодно и родной город. Бизнес прибыльный, не жалуюсь. Меня уважают, я людям работу даю, городу помогаю, но и себя, понимаешь, не обижаю. Завидуют мне многие, копают под меня втихаря, а я тихушников наказываю. Городок-то маленький, все как на ладони, кто возбух — раз, и прихлопнул его. По-настоящему раньше никто на меня и не наезжал, до этого года, а зимой началась препоганейшая чехарда...

Зусов замолчал, задумчиво уставившись на графин с водкой, будто это хрустальный шар на манер тех, что используют в своей практике гадалки, маги и спириты. Молчал и Игорь, приостановив на время процесс пережевывания белой рыбы, чтобы не нарушить случайно зыбкую задумчивую тишину. Не обращая внимания на Игоря, Зусов вздохнул, взялся за графин, налил себе полную, до краев, рюмку, осушил ее залпом и продолжил рассказ:

— Тринадцатого января, в старый новый год, зарезали моего парня. Пацан шел к корешам отмечать праздник, пешком шел, огородами, так быстрее, и кто-то всадил ему нож в пузо. Пацан помер сразу. Медицина сказала, что-то у него порвалось в животе. Его нашли на другое утро, лежал, скукожившись, руками за рукоятку ножика держался, ни кровиночки с него не вытекло. В тот же день почтальон притаранил мне маляву. Письмо опустили в почтовый ящик около вокзала. Меня-то в городе, ясное дело, все знают, почтарь конверт вытащил и сразу ко мне, бегом... Адрес на конверте не написан, а выклеен из букв, вырезанных из газеты, внутри листок с одним-единственным словом, тоже составленным из газетных вырезок: «ПЕРВЫЙ»... Я тогда это письмо не сразу связал со смертью своего пацана, а потом, недели через две, еще один мой человек помер. Утонул. Ночью поддатый сильно хилял до дому, и кто-то его с моста сбросил в речку. У нас на окраине речушка протекает, в нее сливают всякую гадость, и зимой она не замерзает. Мелкая речушка, скорее даже не речка, а вонючий, грязный ручеек, утонуть в нем сложно, но мой человек бухой был в дрянь, медицина сказала — лыка не вязал, когда с моста навернулся. Менты еще гадали, сам он упал или подтолкнул кто, а я уже знал — помогли. Только-только труп выловили, а мне уже маляву притащили с почты. Опять и адрес, и сообщение вырезаны из газетных букв: «ВТОРОЙ. ЖДИ СЛЕДУЮЩЕГО И ГОТОВЬСЯ САМ. ТЫ СЛАБ. Я ВСЕСИЛЕН. РАБ СМЕРТИ»...

— "Раб Смерти", это вроде подписи под посланием? — уточнил Игорь.

— Ага, — Зусов опрокинул в себя очередную порцию водки, поморщился, потянулся пальцами к белой рыбе на тарелке, подхватил кусочек и отправил закуску в рот.

— Малявы те, кроме меня, читали особо верные мне люди. Ты — еще один, кому я говорю о письмах. Понимаешь, умник, заподозрил я, что кто-то решил произвести в Никоновске маленькую революцию. Я человек одинокий, бездетный, наследников не имею, все, кто подо мной, — шестерки, семерки, не выше вальтов, короче. Я один в Никоновске ТУЗ. Уйду из колоды, весь расклад поменяется. Так просто меня стрельнуть, или зарезать, или еще как пришить, нельзя. В Никоновске я сижу с благословения Больших людей из столицы. Осерчают сильно Большие люди, если в ущерб общему ДЕЛУ шлепнет Зусова какой-нибудь валетик из губернии. А подметные письма клеил вроде как сумасшедший, понимаешь? Пришьет меня психованный «Раб Смерти» — чего спросить с убогого? Ну, найдут, шкуру с него спустят, и амба. Однако сдается мне, какая-то сука специально нашла сумасшедшего гада и на меня натравила, аки бешеного пса, чтобы потом тихой сапой взять власть в городе.

— Иван Андреевич, но если вы выгодны Большим людям, я не понимаю, почему бы вам все не рассказать им?

— Нельзя! Запомни: тому, кто сильнее тебя, никогда, ни за что не показывай свою слабость! А я оказался слаб... В Никоновске я козырной туз и обязан бить любого короля, любую шестерку. Пацана моего зарезали, я весь город на уши поставил. Утопленника нашли, я такой шмон устроил, аж... аж... — Зусов махнул рукой, взялся было за пустую водочную рюмку, повертел ее в руке и поставил обратно. — Пока я здесь, в столицах, по вине суки Гунявого дурью маюсь, в прошлый понедельник в Нико-новске еще одного моего пацана порешили. Сожгли парня в своем собственном доме. С четырех углов хату подпалили. И он сгорел, и жена его, и детишки... А во вторник с утреца звонит мне из Никоновска верный человек и читает маляву, пришедшую где-то около полудня на мой тамошний адрес: «ОТ СМЕРТИ НЕ СПРЯЧЕШЬСЯ, ЗУСОВ!» Такая вот малявка, понял?

Зусов налил-таки себе еще водки. Выпил, закусил.

— Иван Андреевич, — Игорь украдкой взглянул на часы. Разговаривали они уже почти час. Игорь представил, каково сейчас Ирине. Нервничает, ожидая его. Поди, уже вторую пачку сигарет скуривает. — Иван Андреевич, я никак не врублюсь, чем я могу быть вам полезен?

— Ты с ходу просек заморочку с Гунявым. У тебя мозги работают в нужную сторону. Умный ты и быстрый. И ты ничей. К чужим за помощью я не могу обратиться, не имею права ПРОСИТЬ помочь. С тобой я могу договориться по-доброму. А могу и нагнуть тебя, умник, коли захочется. Мог бы и крепостным тебя сделать, но крепостные херово, суки, работают. Так что, давай по-доброму договариваться, идет? Я тебе заплачу по-царски, — и Зусов назвал сумму, от которой, что называется, НЕВОЗМОЖНО отказаться.

— Но неужели у вас под началом не нашлось...

— Ша! — перебил лепет Игоря Хозяин целого города. — Хорош попусту базарить. Слушай сюда — падле, что роет под меня в Никоновске, все мои людишки известны наперечет! А тут приедет из Москвы темная лошадка. Кто таков? А тот, кто Зусову помог непонятки с шантажом устранить! Крутой малый по кличке Самурай! Каждого насквозь видит!

— Но, Иван Андреич! Ваши недруги в Никоновске запросто наведут обо мне справки и узнают, что я...

— ...И узнают, что ты крутой, в натуре! Те людишки, что будут лепить из тебя Самурая, позаботятся, помимо прочего, пустить волну о твоих прошлых подвигах!

Зусов самодовольно улыбнулся, наблюдая за реакцией Игоря.

— О каких «прошлых подвигах»?

— Было дело, по просьбе Больших людей из столицы мои залетные гастролеры произвели пару зачисток в Златоглавой. Я собираюсь «расколоться», объявить, что не залетные спецы работали в Москве, а мой здешний кадр по кличке Самурай! Соображаешь! Ты да-а-авно на меня пашешь, и я тебя, как будто бы специально, подставил Гунявому. Как тебе такой расклад, умник?

— Фантастика! Никто не поверит. Разве что сработает на пару дней основной принцип так называемой геббельсовской пропаганды, активно применяемой немцами во время Второй мировой: «Лжи должно быть чудовищно много, чтобы люди сказали — неужели ВСЕ это неправда?» Пару дней, не дольше, ваши недруги будут видеть во мне, с перепугу, короля — но на третий день обязательно поймут, что король-то голый. Да и не король я вовсе... Какой из меня «Самурай», к чертовой матери!..

— Э-э-э, не скажи! — заулыбался Зусов. — Я вот, к примеру, семь классов закончил, две ходки в зону имею, а поднатаскался и часика четыре могу выпендриваться, косить под интеллигента. Случалось и на презентациях с профессорами шампанское жрать, и с артистами всякими калякать. Который час?.. О! Гляди ж ты, без пятнадцати четыре! Хорош базарить, Самурай. Я почему встречу в этом кабаке назначил? Потому что мне самому здесь стрелку забили на шестнадцать ноль-ноль. Дела, понимаешь! Смертушка машет косой, а дела столичные все равно делать нужно, покуда я в Москве, понял? Вечером на поезд и ту-ту, домой, в Никоновск... Погоди, не суетись! На-ка, возьми аванец. Бери-бери, здесь много. Ни ты, ни твоя супружница таких деньжищ в жизни в руках не держали...

Очень все это походило на бред, на кинокомедию криминальную. Очень хотелось отказаться от денег, но, как уже было сказано выше, существуют суммы, отказаться от которых НЕВОЗМОЖНО просто физиологически. Да и тему про «крепостного» не просто так затронул Хозяин. И уж лучше быть высокооплачиваемым, чем крепостным, правда?

3. Пигмалионы

В понедельник Игорь проснулся в шесть утра. Чмокнул спящую супругу, вылез из-под одеяла. Голышом, лишь с бинтом на левом предплечье, прошагал на кухню, зажег газ, поставил чайник на огонь. Заглянул в ванную, почистил зубы, накинул на плечи домашний халат и, вернувшись на кухню, приготовил себе крепкий растворимый кофе без сахара.

Звонок в дверь раздался ровно в семь тридцать, секунда в секунду. Михайлов открыл запоры, предварительно заглянув в дверной глазок. Двое мужчин. Средних лет, строгие, подтянутые, одетые скромно и аккуратно.

— Игорь Александрович Михайлов? — спросил плечистый мужчина с серыми выразительными глазами под густыми сросшимися на переносице бровями.

— Да, это я, — кивнул Игорь.

— Меня зовут Артур, моего коллегу Анатолий. Мы от Зусова, Ивана Андреича.

— Да, Зусов предупреждал... Проходите, угощу вас кофе.

— Спасибо, но нам с вами, Игорь Александрович, сегодня предстоит весьма насыщенный день. Внизу ожидает машина.

— Через пять минут я выйду, ладно? И, простите ради бога, не могли бы вы сообщить, в котором часу вы привезете меня обратно, домой?

— Не раньше двадцати четырех. Но и не позже.

— Ага. Понятно. Тогда через пять минут я буду внизу, о'кей?

Артур и Анатолий (во внешности Анатолия самой примечательной деталью был маленький белый шрам над верхней губой) молча побрели вниз по лестнице.

Игорь закрыл дверь, заглянул в комнату. Ирина сидела в постели, сонно моргая красивыми глазами.

— Игорь, кто это?

— Создатели самураев. Через пять минут меня повезут на перековку, вернусь не позже двенадцати. Я специально задержал отъезд, чтобы это тебе сообщить. Спи дальше, не волнуйся за меня.

— Легко сказать, «не волнуйся»!

— Спи. Три дня, по крайней мере, волноваться не о чем.

— Ты так считаешь?

— Убежден. Пожелай мне удачи.

— Ни пуха!

— К черту!

Без четверти восемь четырехдверный джип, более похожий на танк, отъехал от парадной малопримечательного жилого дома в «тихом центре» Москвы. Анатолий за рулем, Артур рядом с коллегой. Игорь на заднем сиденье.

Артур и Анатолий молчали, а Игорь не спросил, куда его везут, и от этого неведения, и от молчания пары впереди Михайлов чувствовал себя «не в своей тарелке». Но немного, самую малость. Поразительно, однако Игорь уже начал привыкать к своему особому статусу.

Автомобиль-танк привез Игоря на Полянку. Свернул, проехав мимо книжного магазина «Молодая гвардия», остановился подле приземистого желтого домика. Артур и Анатолий все так же молча вышли из машины. Игорь понятливо вылез вслед за ними. Гуськом подошли к двери с видеоглазком, та открылась, и вся троица оказалась в ярко освещенных, прекрасно отремонтированных белоснежных коридорах полуподвального медицинского центра. Да, как оказалось, прежде всего Михайлова привезли в частную медицинскую клинику. И на протяжении четырех без малого часов его водили по кабинетам разнообразных специалистов, где вежливые врачи с помощью тактичных медсестер придирчиво осматривали михайловское тело, прощупывали, простукивали, делали рентген, брали кровь на анализ. Заодно обработали пулевое ранение на предплечье и сменили повязку.

Артур с Анатолием водили Игоря по кабинетам, как родители малого дитятю. Доктора общались только с ними, и Михайлов послушно дожидался Артура и Анатолия в коридоре. А потом они выходили и, не проронив ни слова, жестом указывали Игорю, куда следовать далее. В итоге Игорю поменяли еще и пломбу в четвертом нижнем зубе. Михайлов попытался, было, отказаться от сверления зубов, но Артур был неумолим. Спустя пятнадцать минут старую почерневшую пломбу сменил не отличимый по цвету от зубной кости дорогостоящий пломбировочный материал. Краем уха Игорь слышал, как стоматолог называл Анатолию цену за работу — триста долларов. Примечательно, что, кроме Михайлова, других пациентов в полуподвальном медицинском центре не наблюдалось. Игорь прикинул, какую сумму за индивидуальное обслуживание клиента заплатят его няньки, и присвистнул в уме. Поди ж ты, не меньше трех штук.

— С вас пять тысяч четыреста у-е, — озвучила итоговую сумму медсестра, напоследок вкатив Михайлову пару каких-то уколов в задницу. Зашуршали деньги в руках Артура.

— Ни фига себе! — не выдержал, высказался Игорь, поднимаясь с кушетки и застегивая штаны.

— Зато теперь мы имеем полную и достоверную картину вашего физического состояния, — не обращая внимания на медсестру, пересчитывающую деньги, произнес Анатолий, глядя на Михайлова взглядом председателя жюри с выставки породистых собак.

— А психического? — пошутил Игорь.

— Иван Андреевич разрешил ограничиться физикой, — бесстрастно ответил Анатолий, не поняв или сделав вид, что не понимает шутки.

— И как у меня с физикой? — поинтересовался Игорь, ожидая услышать короткое «в норме», но вместо этого Артур разродился неожиданными подробностями:

— Наблюдается незначительное варикозное расширение вен на ногах. Подозрение на раннюю стадию холецистита. Уровень гемоглобина в крови пониженный. Давление выше нормы. Есть признаки гипертонической болезни. Легкие хрипы в бронхах. Средних размеров геморройная шишка в анусе. Общее переутомление организма. Поясница застужена.

— Ни фига себе! — Игорь тряхнул головой, ухмыльнулся. — Оказывается, я полнейшая развалина. Жить-то буду? Долго протяну?

— Это зависит от вас, — многозначительно улыбнулся в ответ Артур. — Пойдемте. Скоро полдень, перекусим и поедем дальше.

«Перекусили» в ресторане. Не менее шикарном, чем тот, в котором вчера Игорь встречался с Зусовым. На самом деле все трое плотно и обстоятельно пообедали. Хоть и часа не прошло с тех пор, как Михайлову поменяли пломбу, но он успел позабыть о зубах. Вспомнил, когда угощался итоговой чашечкой кофе. Забеспокоился, ибо привык слышать от стоматологов: «два часа не пить, не есть», между тем пломба никак во рту не ощущалась, и Игорь мысленно махнул на нее рукой.

Из ресторана поехали на Арбат. Игоря ожидало посещение «салона красоты». Входя в открытые перед ним Анатолием гостеприимные двери салона, Игорь, грешным делом, надеялся, что название не соответствует действительности и на самом деле под многообещающей вывеской скрывается обычная парикмахерская, но он ошибался, его действительно привезли в «салон красоты».

Ежели служащие медицинского центра интересовались лишь внутренним содержанием Михайлова, то труженики здешнего заведения с энтузиазмом и рвением взялись за его внешность. Причем подход к клиенту у спецов по «красоте» оказался комплексным. Можно даже сказать — бригадным. В то время как две престарелые тетки накладывали на лицо «маску» из бальзамов и трав и массировали морщинки на лбу, пара моложавых дамочек делали клиенту маникюр. Дамочки поругивали запущенные ногти Михайлова и тихо обсуждали промеж себя, каким кремом, каким составом эффективнее обрабатывать кисти рук работяги, дабы они сделались «поблагороднее». Это был кошмар! Пытка! Издевательство! Нечто подобное Игорь ожидал с самого начала, но действительность превзошла все его ожидания. Самурая из ботаника лепили всерьез и надолго.

Вслед за обработкой лица, кистей рук и маникюра последовало умасливание всего остального тела, срезание мозолей с пальцев ног и педикюр, будь он неладен. Для последующих процедур пришлось раздеваться до трусов. Когда, казалось, все окончилось и Игорь потянулся за одеждой, его остановили — ждал солярий. А после него — ванна, остро пахнущая травами, душ, пятиминутное посещение сауны, опять душ и снова умасливание всего тела. На исходе третьего часа битвы за красоту Игорь почувствовал себя трупом фараона во время подготовки к бальзамированию.

Одуревшего от масел и щебетания жриц красоты, завернутого в неимоверно длинное махровое полотенце Игоря усадили в кресло парикмахера, гордо представившегося «стилистом». Мытье головы, стрекотание ножниц, пустая болтовня цирюльника окончательно уморили Михайлова. Он задремал, полулежа, откинув голову, не обращая внимания на зеркало, в коем отражался сильно преобразившийся молодой человек.

— ...Вот и все. Полюбуйтесь на себя в зеркало. Как вы себе? Нравитесь? — поинтересовался стилист-цирюльник, выключая фен.

— Нормально, — устало выдохнул Игорь, тряхнув головой, чтобы прогнать сонливость. — Только, черт побери, зачем вы меня так коротко постригли?

— Вам велено сделать не прическу, а стрижку, чтоб держалась и без укладки. Лысинка на макушке немного видна, но это не страшно, она вас не портит.

— Да, но я стал похож на бандита.

— Ой, да ну вас! Вовсе нет.

— Точно бандит.

— Обратите внимание, какая тугая, бархатистая у вас кожа. Послушайте! А давайте вам покрасим волосы. В радикально черный цвет!

— Нет уж! Увольте.

— Зря отказываетесь. Вам бы пошли черные волосы.

— Ага. И серьгу в ухо.

— А что? Вам бы пошла серьга. Золотое кольцо в правое ухо выглядело бы гармонично. А еще...

— Ну, как тут наш? — перебил стилиста Артур, без стука входя в отдельную, изолированную от остальных помещений комнату для стрижки VIP-персон (на табличке у двери так и было написано: «VIP-обслуживание»). Хвала всевышнему, Артур с Анатолием не сопровождали Игоря во время блужданий по «салону». Сдали его с рук на руки «кудесницам» и удалились из «храма тела».

— Нормально, — изрек Анатолий, вошедший вслед за коллегой. — Похож на бандита немного, но на весьма состоятельного бандита.

— Это от того, что замотали Игоря Александровича, замучили, пока до ума доводили, — высказал особое мнение Артур. — От того, что взгляд у него сейчас ошалелый, не может себя в зеркале узнать. Тупой взгляд, обычно он по-другому смотрит. Обычно глаза у парня умные, как у собаки, и выразительные, как у лошади.

— Спасибо за комплимент, — вздохнул Игорь. — Позволите попону накинуть или предложите ошейник?

— Одевайтесь, — разрешил Артур. — Пока магазины открыты, и правда, заедем, купим подходящий ошейник.

— Позвольте, а расплатиться? — подал реплику парикмахер.

— С дирекцией вашей уже рассчитались, — успокоил цирюльника Анатолий. — За сегодня и за завтра. Завтра опять его сюда привезем.

— Как, опять? Зачем? — Игорь замер, попадая свежевымытой ногой в непослушную брючину.

— Не беспокойтесь, Игорь Александрович, — чуть заметно, уголками губ, улыбнулся Анатолий. — Завтра заедем совсем ненадолго. Примете еще один сеанс ультрафиолетовой обработки кожи, легкая пропитка кремами, чтоб закрепить полученные результаты, и все. Поторопитесь, пожалуйста, а то в магазин опоздаем.

Игорь глубоко вздохнул, тряхнул головой и продолжил прерванный процесс натягивания брюк.

Выходя из салона красоты, Игорь взглянул на обшарпанный циферблат своих верных наручных часов, ужаснулся:

— Десять минут седьмого! Это ж сколько меня там мурыжили? Половину дня!

— Красота требует жертв, — небрежно бросил через плечо Анатолий, открывая дверцу джипа.

Игорь хотел уточнить, для интереса, какой сумме в долларах соответствуют эти самые «жертвы», но в последний момент воздержался от скользкого вопроса.

«Честное слово, я похож на проститутку, которую готовят к выходу на панель, — подумал Игорь. — На чертовски дорогую проститутку, черт меня побери!..»

В магазин успели за полчаса до закрытия. Скромный такой магазинчик, ежели судить по занимаемой им площади. Лавочка три на четыре метра квадратных в конце коридора за бронированной дверью. Вход только после предварительных переговоров с держателем лавчонки через специальное устройство. Артур произнес в микрофон свое имя и подставился под глазок видеокамеры. Дверца открылась. Они вошли в коридорную кишку, дверь автоматически захлопнулась. В затылок прошагали десять шагов. Открылась вторая дверь. Перешагнули через порог. Дверь номер два, щелкнув запорами, отрезала посетителей от остального мира, оставив их в замкнутом пространстве три на четыре. По бокам автоматчики. Равнодушно целятся в посетителей. Впереди прилавок. Под стеклом желтые ювелирные побрякушки с сияющими огранкой камушками. А за прилавком улыбчивая девица в белой блузке и черной юбке.

— Рада вас видеть, господа, — улыбка девушки приторно доброжелательная, как у теледивы Натальи Дарьяловой.

— Дуся, нам вот этому молодому человеку, — Артур мотнул головой в сторону Игоря, — надобно купить ошейник поизящней, часики, запонки, булавку для галстука и гайку в комплекте.