— Учту. Заедем в бутик, куплю себе штиблеты по фасону и тебя, партнер, оденем прилично. Ты в чем обычно ходишь? Чего носишь?

— Костюм и галстук. Реже джинсы и футболки.

— Такова и будет на тебя, Миша, милицейская ориентировка: «Может быть одет как клерк или как студент». Следовательно, наряжу тебя панком. Купим тебе куртку-косуху, кожаные штаны. Сапога мои наденешь. Размер обуви у тебя какой?

— Сорок второй.

— Великоваты будут мои сапожки, жаль... Как насчет прокола уха серьгой для полноты образа? Не против?

— А не пошел бы ты, Сан Саныч, знаешь куда?..

— Шучу, шучу... Успокойся. Ухи колоть не будем, но косуху с кожаными штанами тебе прикупим непременно.

— Дай мне лучше один пистолет. Зачем тебе два ствола?

— Зачем?.. — Сан Саныч необычайно быстро и ловко выхватил из-под пиджака пистолеты. Миша и глазом моргнуть не успел. — Меня специально обучали стрельбе с обеих рук. Даст бог, не придется демонстрировать благоприобретенные навыки интуитивной стрельбы, но если случится, сердечно прошу — как только заметишь, что я достаю оружие, сразу падай мордой на землю и не отсвечивай. Но... — Сан Саныч спрятал пистолеты под одеждой не менее ловко, чем достал. — Но... ты прав. Неплохо было бы позаботиться и о твоей личной, независимой от меня безопасности. Где пакет с махоркой?

— Вон на лавке валяется.

— Возьмешь на полочке с посудой у печки красный перец грубого помола, там его много. Перемешаешь с махоркой в пропорции пятьдесят на пятьдесят. В сенях, в железной банке из-под чая, найдешь перлит — пористый такой минерал, строители используют его в качестве наполнителя. Добавишь в табак с перцем перлита немного, процентов двадцать. Получится так называемая кайенская смесь. Название произошло от породы перца. Еще кайенский перчик называют «чили», слышал о таком, наверное. Особо едкий перчик в маленьких таких стручках. У меня в хозяйстве, жалко, кайенского перца нету, ну да и бог с ним. Сойдет тот, который есть. Купим косуху, засыплешь смесь в карман куртки и, ежели чего, хапанешь порошок из кармана и бросишь в лицо противнику. Временную слепоту, удушье и кашель несчастному гарантирую. Готовь адскую смесь, а я пока схожу за машиной. Хочу тебя обрадовать, партнер: у меня тут автомобиль... Хм... как бы это выразиться... припрятана у меня тут «волжанка». В сарае у дедушки — местного жителя дожидается авто с полным баком. В город поедем с комфортом!

— Сан Саныч... — Чумаков посмотрел на партнера отстраненным взглядом. Серьезно посмотрел. — Один вопрос.

— Миша, мы ведь договорились — все вопросы потом.

— Один маленький вопрос. Пустяковый... Не пойму я что-то, Сан Саныч. Зачем ты вчера утром пришел ко мне домой? Почему не «исчез в тумане» сразу же, как отошел от наркоза? Я ж вижу — ты здоровый бугай. Рана плеча для тебя — тьфу! Машина под парами, свежий костюмчик, пистолеты и деньги, конечно, у тебя есть... НЕРАЦИОНАЛЬНО как-то тебе, Сан Саныч, навещать с утра пораньше случайного врача-ветеринара, выковырявшего свинец у тебя из плеча, раз уж ты намылился сваливать и все для этого подготовил.

— Я понял, Миша. Все понял. Вопрос правильный. Спасибо, что ты его задал.

Сан Саныч подошел к лавке, где аккуратной стопочкой лежала его вчерашняя джинсовая одежда.

— Спасибо, Михаил, я забыл совсем. Вот, гляди. — Из кармана джинсовой куртки Сан Саныч достал красную книжицу паспорта. — Видишь? Это мои нынешние документы. Под фамилией, записанной в этом паспорте, я жил с января тысяча девятьсот девяносто второго года.

Держа в правой руке потертый паспорт, Сан Саныч забрался левой рукой во внутренний карман темно-синего пиджака и извлек еще один паспорт, точно такой же с виду.

— А с этими новыми документами я собирался и собираюсь жить дальше. Этот, — Сан Саныч потряс левой рукой, — последний, так сказать «запасной» паспорт я намеревался задействовать насколько возможно позже. Прятал я под землей, как ты, наверное, сейчас догадался, отнюдь не костюм, пусть и очень дорогой. Прятал вот эту краснокожую паспортину, что дожидалась своего часа в пиджачном кармане... Что же касается моего вчерашнего визита — логика его очевидна. Позавчера вечером я дал тебе пять тысяч долларов. Сумму, от которой трудно отказаться. Вчера утром пришел проверить — при тебе ли еще бабки. Если да, то с большой долей вероятности можно было бы предположить, что ты никому не успел натрепать про раненного в плечо волкодава, и я мог бы рискнуть еще какое-то время, пусть и малое, пользоваться старой ксивой, где на проштампованном фото я отнюдь не лыс...

Сан Саныч взмахнул правой рукой, швырнул старый паспорт в жерло русской печки. Обернутая тонким целлулоидом красная картонка с гербом СССР упала на тлеющие угли, скукожилась, задымила.

— В новом документе мое фото сверкает лысиной. — Сан Саныч сунул левую руку обратно за пазуху, спрятал паспорт номер два. — В графе «прописка» значится сибирское селение, до сих пор, уверен, обозначаемое на крупномасштабных картах малюсенькой точечкой, хотя фактически к середине восьмидесятых жителей там оставалось не больше, чем в этой подмосковной деревушке... Ты будешь смеяться, Миша, но по новому документу меня зовут Александром, отчество Александрович... То ли мистика, то ли судьба... Суждено нам, значит, было встретиться, партнер... Ты в это веришь?

— Нет.

— Ну а я фаталист. Верю в судьбу. Так жить проще... Через пятнадцать минут — готовность номер один. Подкачу к крыльцу на «Волге».

— Сан Саныч, прости за глупый вопрос...

— Опять вопрос. Теряем драгоценное время, партнер!

— Сан Саныч, ты случайно не шпион?

— К величайшему моему сожалению — нет, я случайно не шпион...

О возникших у него «подозрениях», спровоцировавших поездку в Москву, Сан Саныч обещал поведать Чумакову по дороге в город. Однако, как только Михаил уселся в машину, старший товарищ немедленно продолжил начатый во время переодевания и стрижки допрос. От общих тем, касающихся ЦКБ, Ирины-покойницы, бывшей жены и работы Чумакова в реанимационном отделении, Сан Саныч мягко и ненавязчиво перешел к конкретике. Его интересовали адреса (домашний и рабочий Б. Н. Тузановича, Ирины Грековой) и даты (когда конкретно, какого числа Чумаков познакомился с Антоновым, сколько недель пролежал в больнице). Единственное, что узнал Михаил от Сан Саныча нового за время загородной поездки, — это почему он, раненный, позвонил именно в ЦКБ. Мол, выбрал полушуточное-полусерьезное объявление, полагаясь более на интуицию, нежели на логику. Дескать, проще было Сан Санычу вообразить, какого типа доктора работают в ветеринарной конторе с аббревиатурой ЦКБ. Расплывчатое объяснение Сан Саныча Мишу не удовлетворило и немного разозлило. Опять от него, Чумакова, партнер требует четких ответов, а сам толком ничего не рассказывает. Но разозлиться как следует Миша не успел — бежевая «Волга» пересекла Кольцевую автодорогу и остановилась у магазина с многообещающей вывеской «Одежда для настоящих мужчин».

По мнению модельеров (или товароведов, или жены директора магазина), настоящий мужчина никак не может носить кожаную куртку-косуху. А кожаные штаны — запросто. И обязательно баснословно дорогие. В обычной ситуации Чумаков ни за что на свете не купил бы себе столь дорогие портки. Впрочем, его мнение Сан Саныча особенно не интересовало, и, втиснувшись в примерочной в затянувшую ляжки кожу, Чумаков так в ней и остался. Китайский «Адидас» полетел тряпичным комком в пластмассовую корзину в магазинном углу, двести двадцать долларов (грабеж!) в рублевом эквиваленте перекочевали из кармана темно-синего пиджака в ячейку кассы. Плюс полтинник гринов за ремень с пряжкой в виде головы быка. За неимением косухи Чумакову купили рубаху из натуральной кожи. Сто семьдесят баксов, блин, не хухры-мухры! Сандалии Миша поменял на сапоги, похожие на полусапожки Сан Саныча, только с блестящими загогулинами, имитирующими шпоры. Рыжую, выкрашенную стрептоцидом голову увенчала фетровая шляпа с загнутыми полями и двумя перекрещенными ружьями вместо кокарды. За обувь и головной убор была заплачена сумма, каковую Чумаков постеснялся бы назвать вслух в среде приятелей-реаниматологов. Ему бы просто не поверили, что шапка и обувка могут столько стоить.

— Отлично, Михаил. Ковбойский стиль тебе к лицу, — высказался Сан Саныч на выходе из магазина. Повинуясь фотоэлементу, стеклянные раздвижные двери «шопа» разъехались перед партнерами, выпуская их на улицу под непроходящую дождевую морось. — Обувь не жмет? А то вдруг бегать придется.

— Не жмет... Блин! Я похож черт-те на кого. На попугая какого-то...

— Ты не похож на себя вчерашнего, Майкл, а это самое главное.

— Не называй меня «Майкл».

— Почему? Твоему новому образу англоязычное имя подходит.

— Меня Дима Антонов, помнится, Майклом называл.

— Понятно. Имя Майкл навевает негативные ассоциации. Ладно, оставайся Мишей... Эх, жаль все-таки, мы тебя панком не смогли нарядить, тогда б, без сомнения, — ни соседи по дому, ни соратники по работе тебя бы не признали, хотя бы ты и столкнулся с ними нос к носу.

— Кончай издеваться. И так фиг кто меня узнает. Сам себя не узнаю... Ты сам-то почему обувь менять не стал? Я ж говорил: твои чоботы не подходят к костюму.

— Пока ты в примерочной переодевался, я просмотрел ассортимент ботинок. Ни одного приличного каблука не нашел своего размера. Люблю я, понимаешь, твердые каблуки, чтоб не страшно было ими по разнообразным предметам бить, чтоб не сломались... в смысле, каблуки, чтоб не ломкие были... Садись в машину, партнер. Кстати, я тебе сигарет купил. Хочется небось покурить-то, а? Держи — «Мальборо». Сигареты, соответствующие твоему пастушьему стилю.

— Спасибо.

— Не забудь кайенскую смесь махорки с перцем из пакета в карман пересыпать, пока едем.

— Куда мы все-таки едем? Скажешь мне наконец, а?

— Миша, дорогой, я прекрасно представляю, как ты меня кроешь в уме по матушке, и понимаю тебя, поверь. Обещал, старый хрыч, рассказать-растолковать-объяснить, что, куда, зачем и отчего так спешно. Обещал и молчит, в загадки играет. Повторяю — все расскажу и объясню. Слово даю. А пока прости и дай мне, пожалуйста, немножечко в тишине подумать, разложить по полочкам услышанную от тебя информацию. Посиди, покури, расслабься. Сдается мне, предстоят нам еще сегодня, партнер, разнообразные напряги и ума, и нервов. Отдыхай пока...

Проснулся Чумаков в два, идея посетить столицу родилась в тогда еще волосатой голове Сан Саныча около четырех. К дому, где жила ныне покойная Ирина, партнеры подъехали в начале девятого. Чумаков не сразу узнал знакомый дом. «Волга» ехала непривычным маршрутом, петляя по переулкам, отчего родной район казался чужим.

— Насколько я запомнил адрес, в этом доме жила Ирина. — Сан Саныч припарковал «Волгу» у парапета, открыл дверцу, выглянул наружу. — Михаил, посмотри, пожалуйста, вон те окна — новенькие стеклопакеты — случайно не соответствуют местоположению квартиры покойной?

— Где? — Миша, следуя примеру Сан Саныча, приоткрыл дверцу со своей стороны, выгнул шею, посмотрел вверх. — Ага, вижу... Блин! А пожалуй, соответствуют, черт меня дери! Ремонтируют, блин, Иркину квартиру, кто, интересно?

— И мне интересно. Оставайся в автомобиле, партнер, я сбегаю выясню насчет ремонта. Не бойся, я достаточно узнал, чтобы представиться соседке старинным приятелем семьи Грековых.

Хлопок автомобильной дверцы, Сан Саныч быстро, но с достоинством, пересекает полосу мокрого асфальта, отделяющую проезжую часть от входа в старый, лет ста от роду, дом, исчезает в солидном парадном.

«Как он справится с кодовым замком, хотел бы я знать? Цифры кода я забыл назвать, идиот. Может, догнать, помочь?.. — подумал Миша. — О чем это я? Справится, конечно. Супермен, блин. Джеймс Бонд хренов... Не иначе Сан Саныч или бывший кагэбэшник, или... А черт его знает, кто он такой... Рядом с ним, с Сан Санычем, чувствуешь себя подростком рядом со взрослым дядей... Однако как странно — кто-то делает ремонт в Иркиной квартире. Кто, черт возьми? Кто?!»

До возвращения Сан Саныча Чумаков успел выкурить всего одну сигарету. Пять минут, не более, отсутствовал лысый широкоплечий атлет в строгом костюме, с пижонским кремовым галстуком поверх черной рубашки.

— Что и требовалось доказать, — глубокомысленно вымолвил Сан Саныч, усаживаясь за руль и заводя мотор. — Контакт с соседкой отпал за ненадобностью. Двери в искомой квартире нараспашку, в коридоре копошатся хохлы. Ваяют евроремонт. Хлопцы обознались, приняли меня за ревизора — представителя заказчика, охотно вступили в разговор, и без всяких ухищрений удалось выяснить — две сотни квадратных метров полезной площади в центре Белокаменной уже пару месяцев как принадлежат коммерческой фирме под названием... Надо же, забыл название. Ах, какая досада!

— Ни фига не понимаю. Иркина квартира продана?

— Точно так, продана. Сейчас ты спросишь: кем? Заранее отвечаю: наследником. Кто у нас наследник? Соображаешь, кто унаследовал квадратные метры с высокими потолками в центре города, славящегося самым дорогим жильем в Европе и обеих Америках?

— Антонов!

— Йес. Дмитрий Юльевич Антонов по кличке Красавчик. Удивлен?.. Пепел стряхни, пожалуйста, за окошко, а то прожжешь новые штаны, обидно будет... Отчего ты, Миша, разыскивая след молодого вдовца, не подумал о правах наследования недвижимости — мне понятно. Трудно вообразить, что Отелло перекрыл кислород Дездемоне, мечтая стать собственником ее фамильного замка... Да, да и еще раз да, Михаил! Я полагаю, Красавчик — прямой виновник смерти Ирины. Убил девушку, дабы завладеть ее квартирой! И не делай, пожалуйста, такие страшные круглые глаза, как у лемура. И выброси наконец сигарету...

Сигарету Миша выбросил. И закурил новую. За окном автомобиля тянулся привычный городской пейзаж. Сан Саныч дисциплинированно вел «Волгу», глядя на дорогу и предоставив возможность Чумакову самостоятельно подумать, переварить и усвоить услышанное.

— Этот Дима... этот Красавчик... — тихо произнес Миша спустя пятнадцать минут. — Он выглядел обеспеченным... У таких типов, как говорят, «и тачка, и дачка, и собачка», все есть... Я, когда пытался его разыскивать, о правах наследования даже и не подумал.

— Что естественно, Михаил. Вполне естественно. Истинные причины и мотивы подчас лежат на поверхности, но их не видно. Как врач, ты слышал, наверное, о «слепой зоне», о парадоксе человеческого зрения. Предмет лежит на крышке стола, прямо перед носом, но человек его не видит — предмет в «слепой зоне», хотя кажется, что глаза фиксируют всю столешницу... Или вспомним войну в Югославии. Косовары, геноцид, межрелигиозная рознь — все это на поверхности. В «слепой зоне» богатейшие месторождения хромитовых руд в Косове. А хром — исключительно, экстраординарно ценен в военной промышленности и для нужд радиотехники... Не грусти, партнер. Помнишь, как советская ракета образца шестидесятых сбила в начале югославского конфликта суперсовременный самолет-"невидимку"? Вот и я, старый, что та ракета. Пережиток имперских амбиций, я кое-чего еще могу. Таких, как я, сейчас не делают, прекращено производство. Прорвемся, партнер, расхерачим невидимок, верь мне, я знаю, о чем говорю... Едем в «Три семерки», посмотрим, как там дела. Побеседуем с Черепом поподробнее о Красавчике — Диме Антонове. Само собой, соблюдя все меры предосторожности и личной безопасности.

К «Трем семеркам» партнеры подъехали в 21.15. Чумаков специально посмотрел на часы и запомнил время. Зачем? А черт его знает! Просто в детективных фильмах кинорежиссеры нещадно эксплуатируют тему времени, и кочующий из одной киноленты в другую вопрос штампованно-проницательного следователя: «Сколько было времени? Вспомните! Это очень важно» — нежданно-негаданно всплыл в Мишиной памяти, а посему, как только взглядам партнеров предстала картина разгрома «Трех семерок», Чумаков поспешил посмотреть на часы и запомнить время. Между тем, когда конкретно, в 21.17 или в 21 ровно, «Волга» проехала по асфальтовой дорожке мимо того места, где раньше располагались «Семерки», не имело абсолютно никакого значения. Гранату в подвальное окошко бара бросили задолго до того, как Чумаков смог полюбоваться следами разрушения и последствиями пожара. И, похоже, граната в «Трех семерках» рванула не противопехотная, а возможно, это была и не граната вовсе. Вполне вероятно, сработало взрывное устройство пару кило весом в тротиловом эквиваленте.

Прямоугольники подвальных окошек утратили правильную форму вследствие выбитых взрывом картечи рам и вывороченного бетона. Стена над эпицентром взрыва почернела. Пожар, давно потушенный, судя по пострадавшим стенам, достигал высоты второго этажа. Крылечко бара покорежилось и обуглилось. Трава на газончике перед заведением выгорела дотла.

«Волга», не притормаживая, проехала вдоль дома, к адресу которого был (теперь уже смело можно было говорить — «был») приписан питейно-бандитский притон.

— М-да... Поговорили, блин, с Черепом, царство ему небесное... — высказался Чумаков, вывернув шею и рассматривая убегающее вдаль пятно гари у подножия панельной многоэтажки.

— Ошибаешься, Михаил. — Сан Саныч крутанул руль. Панельный угол скрыл картину пожарища. — Не факт, что Череп, Макарыч и Креветка погребены под обломками. Подозреваю, архаровцы из «Трех семерок» наперебой сейчас рассказывают ментам о вчерашнем наезде на их «малину» доктора Чумакова вместе со шкафообразным вышибалой мозгов. Уверен — кабак подорвали глубокой ночью, постаравшись, чтоб Череп и иже с ним остались живехонькими. Разыщут мусора завсегдатаев «Семерок», и пойдет писать канцелярия. Самое позднее — завтра доблестные милиционеры свяжут убийство посетителя «Трех семерок» по кличке Красавчик с посещением бандитского притона двумя подозреваемыми в этом убийстве, и на нас с тобой, партнер, повиснет еще одно подозрение — в подрыве, в теракте.

— Ты так спокойно об этом говоришь, Сан Саныч, что... что... — Чумаков не нашел нужных слов, дабы выразить негодование по поводу невозмутимости партнера.

— Что создается впечатление, будто я заранее знал о пепелище в следующей точке нашего с тобой маршрута, — подсказал Сан Саныч. — Нет, Михаил, не знал. Но сказать, что я особенно удивился, — значит, соврать.

— Первое, что ты заявил, когда увидел труп Димы Антонова у меня дома: «Похоже, против нас работает серьезная спецслужба».

— Похвально, партнер. Зришь в корень. Улавливаешь самую суть. Горжусь тобой. Сейчас, Миша, покатимся к одному весьма осведомленному господину. Не хотелось мне его беспокоить, однако придется. Едем к Дяде Степе, знатоку и эрудиту по части спецслужб, зададим ему пару вопросов, провентилируем ситуацию.

— К дяде Степе на Лубянку?

— Ха! На Лубянку... — Сан Саныч улыбнулся. — Нет партнер. Мимо. Дядя Степа — Степан Альбертович Михалков, работает директором ресторации «Золотая рыбка». В современной России работа некоторых коммерческих фирм подчас сильно смахивает на деятельность спецслужб. Когда я говорю — «спецслужба», я не обязательно подразумеваю некое государственное образование типа ГРУ или ФСБ... Хотя, ты знаешь, в нашем случае аббревиатура ФСБ очень даже уместна. Фирма «Синяя Борода»! Как тебе такое название? Нравится? Почти столь же оригинально, как и сокращенное название ветеринарной лечебницы — ЦКБ!

— Сан Саныч, наши разговоры строятся по принципу: мой вопрос — твой ответ. Причем на основные мои вопросы ты отвечать отказываешься, а на второстепенные отвечаешь загадками. Надоело мне чувствовать себя полным болваном.

— Последний час терпения, партнер! Максимум час сорок пять. Через три четверти часа доедем до «Золотой рыбки», осмотримся, побеседуем с директором ресторации, и многое тебе станет понятным. А пока я не пускаюсь в объяснения отнюдь не из вредности. Пока едем к «Золотой рыбке», есть насущная тема для разговора. Вотчину Дяди Степы придется брать штурмом... Ну, не совсем штурмом, однако силовых методов проникновения на чужую территорию не избежать. Побеседовать со Степаном Альбертовичем необходимо срочно, поверь мне последний раз на слово, партнер. Поверь и выслушай вводную. Объясню тебе коротенько, чего и как делать, когда пойдем в «Золотую рыбку». Сделаешь, как я скажу, в последний раз, ладно?

— Ладно... В последний раз. Согласен еще час побыть болваном.

— Вот и отлично. Слушай и запоминай, партнер. Как только подъедем к «Золотой рыбке», машину спрячем...

...Они спрятали «Волгу» примерно в пятидесяти метрах от черного входа ресторана. Спрятали от глаз двух молодых людей строгого вида, топчущихся на асфальте. Ресторан занимал часть первого этажа солидного дома серого кирпича, относящегося к так называемой эпохе сталинских построек. Семиэтажный домина фасадом выходил на искрящийся рекламой проспект, повернувшись задницей к заботливо озелененному просторному квадрату двора, образованному такими же домами-сталинцами. С некоторой натяжкой двор можно было назвать микропарком. Все тут было — и детская площадка, и высаженные стройными рядами деревья, и каменная лохань неработающего фонтана, и даже постаменты, некогда попираемые гипсовыми ногами стройных пионеров с горнами и аппетитными нимфетками-физкультурницами с веслами.

Черный, или служебный, вход в ресторан представлял собой оббитую алюминием полураспахнутую дверь. Рядом валялись деревянные ящики, объемистые черные целлофановые пакеты, набитые мусором и объедками, а также отходы ресторанного бизнеса, именуемые «тарой». То и дело из двери выходила толстая тетка в грязном белом халате с новым черным целлофановым мешком или бабушка в синем халате выносила какой-то мелкий мусор. За полчаса, что Сан Саныч и Миша наблюдали за изнанкой ресторанной жизни, тетка успела вынести два мешка-толстяка, а старушка в синем избавлялась от мусора трижды.

Наблюдательным пунктом Сан Саныч избрал скромную скамейку, затерявшуюся в буйно разросшихся кустах сирени. Сквозь темно-зеленые листья будни ресторанных служащих предстали как на ладони, ибо над дверью горел фонарь, а во дворе царили сумерки — дождевые тучи к вечеру заволокли небо, что очень радовало Мишиного партнера. Тени под почерневшим небом сгустились, и можно было гарантировать, что партнеров на скамейке под кустом сирени охранникам ресторанных тылов не видно. К тому же в преддверии грозового ливня двор совсем опустел, лишь у детской площадки одинокая дама орала на резвившегося пуделя, агитировала собачку побыстрее сделать свои дела и вернуться домой.

Спустя полчаса партнеры сподобились лицезреть, как к мусорной куче подъехал грузовик и полупьяные грузчики забрали отслужившую свое тару вкупе с запакованными объедками. Когда грузовик уехал, под фонарем остались лишь те двое угрюмых молодых людей, в которых Сан Саныч с самого начала опознал охранников.

— Пошли, Миша. Все помнишь, как я учил?

— Наизусть.

— Не боишься?

— Боюсь.

— Молодец, что не врешь. Пошли. Глаза боятся — руки делают...

Партнеры не спеша, прогулочным шагом прошлись по дорожке дворика-парка, лениво повернули и, шаркая ногами по асфальту, побрели мимо дома, мимо черного входа в ресторан «Золотая рыбка», мимо двух охранников-топтунов.

Сан Саныч и Чумаков благополучно миновали освещенное фонарем пространство, удостоившись вялого внимания охраны — равнодушных взглядов четырех глаз. Охранники остались за спиной, Миша резко остановился, засунул руку в карман кожаных штанов.

— Ну, что еще? — остановился Сан Саныч, недовольно посмотрел на Чумакова через плечо.

— Зажигалку, блин, потерял! — Миша вытащил из кожаного кармана руку, зажав большим и указательным пальцами мятую, потерявшую форму сигарету. Остальные пальцы сжимали в кулаке пригоршню табака, перца и перлита.

За то время, что партнеры провели на скамейке, Чумаков тренировался непринужденным, естественным жестом доставать из кармана сигарету и попутно прихватывать свободными пальцами кайенскую смесь. Тренируясь, Миша сломал четыре сигареты и просыпал без малого половину адской смеси под ноги. Однако репетиция не прошла даром. Охранники восприняли Мишин жест вполне равнодушно.

— Земляк, огонька не найдется? — Чумаков направился к ближнему от него охраннику.

Сан Саныч как бы нехотя повернулся корпусом к освещенному фонарем асфальту, изобразив лицом раздражение. Мол, какая досада, приятелю приспичило закурить и лишнюю минуту приходится вдыхать вместо свежего предгрозового воздуха амбре ресторанных задворок.

— Земляк, дай присмолить. — Миша приблизился вплотную к хмурому молодому человеку, поднес ко рту мятую сигарету.

Охранник неспешно полез в карман пиджака за зажигалкой. Чумаков поймал момент, когда глаза охранника скосились к собственному карману, и заранее отрепетированным скупым движением бросил едкую смесь в лицо привратнику черного входа.

Словно пригоршня грязного песка, подброшенная порывом ветра, мешанина из табака, перца и перлита ударилась о лицо охранника и рассыпалась облачком. Жертва едкой атаки инстинктивно моргнул, но запоздало — табачинки, перчинки и крошки минерала перлита попали на слизистую глаз, лишив молодого человека возможности видеть, О том, что надо бы задержать дыхание, охранник не знал. Дернулся всем телом, вздрогнул, вздохнул и тут же закашлялся. Целых четыре секунды он надрывно кашлял, моргал и отчаянно тер кулаками глаза, забытый всеми. И коллегой-охранником, и Мишей Чумаковым, и Сан Санычем. Освободившись от кайенской смеси в кулаке, Чумаков прыгнул на сотрудника охраны, сохранившего возможность видеть, благо тот стоял всего в двух-трех метрах. Выполнив некое подобие футбольного подката, Чумаков не особо сильно задел коленку секьюрити на исходе второй секунды после начала операции. Двух секунд хватило Сан Санычу, чтобы рывком преодолеть пятиметровый отрезок асфальта. Еще полсекунды, и кулак Сан Саныча подбросил молодого чуть полноватого мужчину в воздух. «Кажется, в боксе это называется „апперкотом в челюсть“, — успел подумать Чумаков. — А это — „крюком по затылку“. Запрещенный в боксе удар. И не только в боксе, во всех спортивных единоборствах, помнится, запрещены удары по затылку».

По затылку Сан Саныч приложил охраннику, вдохнувшему смесь табака с перцем и минеральными добавками. Поддел кулаком снизу в челюсть одному секьюрити, метнулся ко второму, огрел его по затылку и подхватил падающего за шкирку.

— Миша! Волоки другого за мной. Быстро!

Приподняв бесчувственное тело, Сан Саныч побежал к черному входу. Распахнул дверь пинком ноги.

— Быстрее, Миша!

— Стараюсь. — Чумаков схватился за пиджачные отвороты нокаутированного апперкотом охранника и, пятясь задом, поволок его к дверному проему.

Сан Саныч бросил свою ношу в предбанник за дверью, подскочил к Чумакову, помог ему, подхватил нокаутированного за поясной ремень одним движением, без видимого напряжения, швырнул раскисшего молодого человека туда же, куда определил «отдыхать» первого секьюрити.

— Закрой дверь, Миша, а я осмотрюсь, проверюсь.

Чумаков перешагнул через порог, прикрыл за собою дверь, оставив маленькую щелочку, сквозь которую наблюдал за Сан Санычем на улице.

Четыре секунды потрачено на «отключку», пятнадцать на «уборку». Сан Саныч один в круге электрического света. Поза расслабленная, естественная. Вот он шагнул в темноту. Его почти не видно, лишь силуэт, но можно заметить, как он поворачивает голову, оглядывается. С неба упала тяжелая дождевая капля. Одна, вторая, третья. Глухо загремели вдали грозовые раскаты. Дождь забарабанил по асфальту. Дождевые капли мигом перекрасили серую асфальтовую поверхность в черный цвет с синим отливом, и темно-синий костюм Сан Саныча сделался почти черным.

— Промок... — Сан Саныч вбежал в приоткрытую Мишей дверь. — Запирай дверцу на засов, Миша, и пошли.

— А эти?

— Охранники-секьюрити? Минут через пять-семь очухаются.

— И поднимут тревогу.

— Их могут и раньше обнаружить. Пошли скорее, пока все тихо.

Они быстро, сосредоточенно, с деловым видом прошли широким коридором: Сан Саныч — впереди, Чумаков — отставая на шаг. Очутились на кухне, где кипели и булькали большие котлы и маленькие кастрюльки на солидных столах-плитах, где совсем плохо работала вытяжка и в белых пахучих парах суетился кухонный народ, не обращая внимания на лысого атлета в мокром костюме и его рыжего спутника-ковбоя. Миновав кухню, партнеры ступили на ковровую дорожку коридорчика, что вел в гремящий музыкой ресторанный зал, свернули в коридорное ответвление — аппендикс с двумя дверями по бокам и одной в торце. Сан Саныч уверенно толкнул торцовую дверь с табличкой «Директор».

— Входи, партнер. — Сан Саныч пропустил Мишу вперед. — Знакомься: мой старинный приятель, однофамилец популярного поэта и двух знаменитых кинорежиссеров, Степан Альбертович Михалков, более известный в криминальных кругах под кличкой Дядя Степа. Добрый вечер, Степан Альбертович.

Дядя Степа сидел в кожаном кресле за письменным столом необычной овальной формы прямо напротив двери в кабинет, которую Сан Саныч, войдя, поспешил плотно за собой прикрыть. Роста в Дяде Степе было от силы сантиметров сто шестьдесят, весу не более пятидесяти килограммов. Маленький пожилой лягушонок с морщинистым личиком и круглой плешкой. Ни фасонистый пиджак, ни галстук с бриллиантовой булавкой, ни телефоны на столе, ни малахитовое пресс-папье — ничто не делало фигуру Степана Альбертовича более значимой, так сказать, весомой. Напротив, броско-добротная обстановка кабинета только усугубляла сходство Дяди Степы с земноводной тварью. Сходство с лягушонком-перестарком напрашивалось само собой, ибо в дизайне директорского кабинета преобладала соответствующая названию ресторана морская тематика. По правую руку от посетителя кабинета, вдоль стены без окон (окон в помещении не было вообще), на металлически треногах разной высоты стояли освещенные электрическим светом три многолитровых аквариума. Идеально квадратный, круглый и прямоугольный. За спиной директора, на затянутой сетью стенке красовалась отлитая из желтого металла рыба. Напротив аквариумов, вдоль другой стены, тянулся длинный диван белой кожи, над ним — репродукции художников-маринистов, перед диваном — низкий столик-доска с рядом пепельниц-раковин.

— Садись на диванчик, партнер, покури. А я со Степаном Альбертовичем побеседую по душам.

Миша уселся на диванную мякоть. Закуривать не стал, но на всякий случай вытащил из кармана сигарету, прихватив в кулак пригоршню кайенской смеси.