— Ты сама почему консервы не ешь?

— Странный вопрос. Ты же знаешь — я рыбу терпеть не могу. Это ты у нас, котик, любитель рыбки.

— Я тоже не буду. Сегодня что-то не хочется.

— Господи! Ты ведь так ничего и не съел! Хлебушка поклевал, и все. Пообедал, называется! А я-то! Я-то хороша! Называюсь молодой супругой и не могу мужа накормить! Кошмарики какие! Кофея-то хоть отпейте, Иннокентий Петрович, прежде чем гнать меня, хозяйку-неумеху, взашей!

— Наливай.

— Как всегда, без сахара?

«Сахар нейтрализует цианистый калий», — вспомнил Кеша и излишне поспешно попросил:

— С сахаром, пожалуйста! Сегодня хочется сладкого кофе...

Если бы она спросила: «Почему?» — он бы не нашелся, что ответить. Но Марина не спросила. Пожала плечами и, прежде чем насыпать в кофейную чашечку коричневого растворимого порошка, бросила туда два кубика рафинада.

«Нет! Цианидом она меня травить не будет. Слишком очевидно. Разоблачат. Иное дело — листья томатов. Сердечный приступ через месяц ежедневных салатиков, „Скорая помощь“, смерть в палате реанимации. Аналогично с ботулизмом. Острое отравление, больница, промывание желудка, раздосадованные врачи... Я схожу с ума! Что я себе напридумывал?! Марина без задней мысли накрошила в салат оказавшуюся под рукой зелень. Консервная банка куплена позавчера в соседнем магазине. Другой, порченой, припасенной специально, чтобы меня отравить, не существует! Я ее придумал! А мама... Мама случайно попала под машину! Отчего я сразу поверил Чумакову и этому... как его... Александру Александровичу? Марина любит! Любит меня!..»

— Милый, о чем ты задумался? У тебя такое лицо грустное...

— А? — Кеша вздрогнул. Посмотрел на нее, как в первый раз.

Красивая. Не фотомодель, но все же... Иннокентий взглянул через ее плечо. Вгляделся в собственное отражение в зеркальной дверце старинного кухонного буфета... Себе можно признаться — они не пара. Она — пышущая здоровьем блондинка. Он — худенький, уже начинающий лысеть очкарик. Она выше на полтора сантиметра. Когда идет рядом в туфлях на шпильках, вспоминается хрестоматийная картина «Пушкин и Наталья Гончарова», где Александр Сергеевич едва ли не по плечо супруге. Иннокентий, как и Пушкин, держа Марину под руку, смотрит на нее снизу вверх. И переваливается, хромает, сопровождая Марину во время прогулок. А прохожие украдкой косятся на странную чету...

— Кеша! Котик! Ты о чем мечтаешь?

— Еще чашечку кофе нальешь?.. Без сахара.

— Конечно! Ешь вода, пей вода, мой голодный, неухоженный муж! Но прежде дай слово, что выполнишь целых два сокровенных желания своей молодой жены.

— Какие желания?

— Поклянись сначала, что исполнишь.

— Постараюсь.

— Пойдем вечером в ресторан! Ужин готовить жуть как не хочется. Кутнем?! Воспитанные гости приволокли на свадьбу конвертики с денежками, пошли, пропьем, проедим подарки! Даже клуши с моей работы наскребли по сто рублев...

«Ты пригласила на свадьбу всего несколько подружек. С работы. Отчего у тебя так мало подруг? Почему все они — сослуживицы с последнего места работы? Где ты раньше работала? Где конкретно? Не говоришь. Уходишь от прямого ответа. Где твои прежние подруги, друзья, знакомые?..»

— Кеша, котик! Ты снова впал в прострацию! Ты меня слышишь? Ау! Милый!

— Да. Я слушаю. Продолжай.

— Чего продолжать, зайчик?! Идем в ресторан вечером? Ответь.

— Пошли, раз тебе так хочется.

— Хочется! Обожаю ходить по ресторанам!..

«На заработок костюмерши особенно по ресторанам не походишь. Кто водил тебя по кабакам? Любовник, о котором ты мне не хочешь рассказывать? Жених, бывший до меня? Подельник из „Синей Бороды“?.. Спрошу — опять начнет дурачиться, отшучиваться...»

— ...Ресторан — второе мое желание. А первое — постель! Ты заметил, милый, когда я импровизировала на тему Катеньки Масловой, кое-чего с утра исчезло из тайников моего истосковавшегося тела. Не заметил, нет? Исчезла ниточка «тампакса»! Трудные дни позади, впереди ночи и дни плотской любви в полный контакт! Сегодня у нас первый брачный день. Побежали в постель скорее, милый. Покувыркаемся до вечера, и в ресторан!..

...Она любила его страстно и несколько расчетливо. Старалась доставить максимум удовольствия, ничего не требуя взамен. А он, отдаваясь ее ласкам, признавал ее инициативу, расслабился и никак не мог понять, что это? Безумства счастливой новобрачной или профессионализм опытной проститутки? Проявление чувств или ремесло плоти?

В постели провели пять часов. Мысли мешали Кеше сосредоточиться на плоти, и особенных мужских подвигов он не совершил, как молодая супруга ни старалась. Однако самка не заметила или притворилась, что не заметила, внутренней зажатости самца. Довольная, шептала слова благодарности. За что? За то, что он позволял ей себя оттрахать? Абсурд!.. Или новобрачная просто боялась обидеть партнера, давшего неожиданную слабину?..

Триста минут непрерывной любви на белых простынях — это много. Ну а когда один из партнеров оказывается не на высоте, то триста минут доставлять удовольствие, ничего не получая взамен, — довольно утомительно. И скучно. Несколько раз Марина прерывала курс интенсивной сексотерапии. Ходила на кухню, приносила себе и Кеше кофе (с сахаром), включала радио, подпевала девочке по имени Алсу («Что же ты со мной сделала, весна»), звонила по телефону на радиостанцию, дурачась, пугала, что закажет любимому «что-нибудь из Буйного». (Певца Буйного Кеша не выносил более чем других попсовиков.) Смешно, но с десятого или двадцатого раза Марина все же дозвонилась до радиостанции, предварительно трижды ошибившись номером. («Алло, это „радио-рокс“? Нет? Извините...») Сжалившись над Иннокентием, супруга попросила исполнить песенку Киркорова «Летучая мышь», вторя Филиппу, завела: «Всем встать!» — и попыталась в который раз поднять то, что в организме Кеши вяло реагировало сегодня как на команды голосом Киркорова, так и на старания Марины...

В начале седьмого Марина отправилась в душ. Она мылась, сушила волосы феном, причесывалась, а Иннокентий тем временем извлек из шкафа свой единственный (кроме прокатного свадебного) приличный костюм, включил утюг, аккуратно прогладил стрелочки на брюках.

Марина крутилась перед зеркалом. Делала прическу, макияж, мерила платья. Кеша, успевший отгладить брюки, вымыться, побриться и облачиться в парадные одежды, терпеливо курил на кухне. Он вспоминал, что конкретно знает о своей жене. Выходило — все и в то же время ничего. Абстрактные случаи из детства без уточнения дат и места действия. Государство ей выделило квартиру как детдомовке. В каком именно детском доме росла Марина? Адрес ни разу не сказала. Даже приблизительно, район, город. Хотя город, наверное, все же Москва... Наверняка ее биографию Кеша мог проследить, лишь отступив мысленно в прошлое на год. Все, что случилось с девушкой за месяц до их знакомства и позже, Иннокентий знал в мельчайших деталях. Марина делилась с ним текущими радостями и горестями. В общем-то нормально, так и надо — жить сегодняшним днем, не углубляясь в воспоминания, не заглядывая в будущее. Прошлого нет, будущего тоже. Есть только «сейчас». А Марина, она такая, сейчас ей захотелось в ресторан, транжирить деньги, которых у них не слишком много, а завтра она не будет сожалеть о тратах. Она ветреная с виду, а поговоришь с ней серьезно — умная баба. Даже чересчур. Некоторые балдеют от прелестных дурочек. Иннокентий подобных особ терпеть не мог. И они его тоже. Первое, что понравилось Кеше в будущей жене, — умные, все понимающие глаза, проницательный в минуты серьезности взгляд с прищуром. Взгляд снайпера, ледяной взгляд змеи перед броском... Но серьезной Марина бывала редко. И это тоже нравилось Кеше. Он завидовал ей, умеющей играть в жизнь. Знать бы еще ставки в этой ее беззаботно-мастерской игре...

— Ты готов?

Марина возникла на пороге кухни благоухающим французскими духами видением. Обтягивающие брючки подчеркивают стройность длинных ног. Умопомрачительная блузка застегнута на три нижние пуговицы. В глубоком вырезе полушария груди. Серебряная цепочка на тонкой шее сияет фальшивым бриллиантом... Фальшивым? Кеша всегда удивлялся сему псевдодрагоценному украшению невесты. Бриллиантовый кулон светился и переливался, как настоящий. Но если он настоящий, то цена ему огромна. Как же раньше Кеша не сообразил проверить подлинность камня? Это же так просто — опусти кулон в воду и посмотри, виден камушек или исчез. А еще проще провести гранью страза — фальшивого бриллианта по стеклу...

— Ты готов? Котик, куда ты смотришь?

— На твое украшение. Красивый камень.

— А-а... Моя гордость. Как настоящий, правда?.. Ну чего, милый? Идем?

— Куда идем? Конкретно?

— В «Шалман». Ресторанчик в стиле ретро, недалеко отсюда. В «Шалмане» все выдержано в стиле начала восьмидесятых. Закажем колбасы сервелат, бычков в томате, портвейн «Агдам» и поностальгируем о безвозвратно ушедшей юности. Я рекламу «Шалмана» по телевизору видела и запомнила, где он находится. Пешком от нас минут тридцать топать, на такси — десять минут, и мы на месте. Поехали на такси. Пожалуйста!

— Нет. Пошли пешком. Обратно поедем на такси.

— Хорошо. Сделаем, как ты скажешь.

Она всегда с ним соглашалась. Вплоть до сегодняшнего утра, до разговора с Чумаковым и Сан Санычем, Иннокентий умилялся ее уступчивости и покладистости. «Золотая женщина», — думал Кеша еще вчера...

Такое впечатление, что Марина прекрасно знала дорогу до ресторана. Не соображала на ходу, как быстрее добраться до адреса, однажды услышанного по телевизору, а уверенно вела Кешу проходными двориками, улочками и переулками. А может, ему это только почудилось, что Марина идет в «Шалман» отнюдь не впервые? Может быть, и так, приставать к жене с расспросами Кеша поостерегся.

Ресторан «Шалман» Иннокентию понравился. Скромная вывеска, бородатый вежливый дедушка-швейцар у входа, уютный зал со столиками, покрытыми чистыми накрахмаленными скатертями, эстрада для музыкантов, свободное пространство для танцев. На стенах в массивных рамах копии полотен Ильи Глазунова. В одном углу скульптура олимпийского медведя. В другом — советский цветной телевизор «Радуга». На экране массивного ящика беззвучно спорят герои знакомого с детства телефильма «С легким паром». По начищенному паркету снуют пожилые официанты в блестящих ботинках, черных брюках и белых рубашках с галстуками-бабочками. И официантки — толстые злобные тетки с высокими прическами, в кримпленовых платьях. Посетители «Шалмана» удачно вписывались в атмосферу ностальгии по ушедшей эпохе. Солидные, строго одетые мужчины тихо беседуют с моложавыми дамами, скрывающими морщинки под толстым слоем косметики. Сразу два столика занимает компания совсем юных ребят, косящих под стиляг образца 73 — 81-го годов. Патлы до плеч, потертые джинсы, рубахи со скругленными воротниками и рисунком «огурец» на шелковой ткани. И, конечно же, тут и там в ресторанном зале блистают золотыми зубами плохо выбритые, пузатые и поджарые, пьяненькие и не очень кавказцы.

«Агдам», как планировала Марина, заказать не удалось. Все запасы портвейна оказались выпитыми, равно как и бычки в томате оказались съеденными. А сервелат на закуску нашелся. Из горячего взяли гуляш — Марине и биточки — Иннокентию. Пили «Вазисубани» — сухое вино, вошедшее в анналы памяти под сленговыми вариантами названия: у Марины — «Возись у бани», у Кеши — «Возьми зубами». Марина с Кешей, чокнувшись, выпили по бокалу, зажевали малоградусную светлую жидкость колбасой и принялись за теплое мясо, когда на эстраду вышли музыканты.

— Вас приветствует вокально-инструментальный ансамбль «Веселые гитары», — объявил, подойдя к микрофону, пузатый солист с обвислыми усами и глубокими залысинами, поправляя розовое жабо. — Как всегда, мы начнем наше выступление с популярной песни «Увезу тебя я в тундру».

Хиппующая молодежь зааплодировала. Нестройно зазвучали три электрические гитары, барабанщик выбил дробь, резанул по ушам аккорд синтезатора, и солист хрипло заголосил про Крайний Север, про оленей, про северное сияние.

Волосатые молодые люди в потертых джинсах повскакивали с мест, побежали к эстраде и запрыгали по паркету, подпевая солисту. На некотором расстоянии от молодежной компании закружились в танце дяди и тети, которым в год Московской Олимпиады было примерно столько же, сколько сейчас самым юным посетителям «Шалмана». Изрядно выпивший золотозубый грузин занял пространство меж двух поколений танцующих и, презрев музыкальные ритмы, принялся отплясывать лезгинку.

— Можно прэгласыт тваю даму? — оглушительно прозвучало возле самого уха Иннокентия. Прозвучало настолько неожиданно, что Кеша вздрогнул.

Громкая музыка не позволила услышать, как сзади подошел одинокий кавалер, как нагнулся, облокотившись на спинку Кешиного стула, как вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха, чтобы прокричать в ухо Иннокентия вежливо-пьяную просьбу. Прокричать так, чтобы заглушить голосом музыку, чтобы и Кеша услышал, и Марина догадалась, о чем речь, и за соседними столиками поняли, в чем дело.

Вздрогнув, Кеша повернул голову. Увидел сытое лицо неопределенной кавказской национальности. То ли грузин, то ли чечен, а быть может, и хачик. В генотипе южан Иннокентий разбирался слабо. И возраст смуглых пришельцев с залитых солнцем земель определять не умел. С одинаковой вероятностью нацмену, возжелавшему танцевать с Мариной, могло быть и тридцать, и сорок, и пятьдесят лет. Высокий, плечистый, большеголовый кавказец. Рубаха черная, пиджак белый, штаны кожаные, коричневые, туфли из шкуры крокодила. Колоритный, запоминающийся дядя. Когда вошли в ресторанный зал, Иннокентий его заметил. Кавказец в туфлях из крокодила и в белоснежном пиджаке одиноко сидел за крайним у входа столиком, мимо которого прошли молодожены. Кеша, прихрамывая, и Марина под руку с мужем, слегка покачивая бедрами. Тогда, миновав кавказца-одиночку, Иннокентий едва ли не физически почувствовал его откровенно похотливый взгляд, исследующий стройную спину жены. Усевшись затылком к глазастому кавказцу, Кеша через минуту о нем забыл. Иннокентий привык к заинтересованным мужским взглядам, словно рентген обследующим его спутницу. И к удивлению в глазах встречных самцов, когда, визуально ощупав Марину, они удостаивали презрительного внимания Кешино щуплое хромоногое тело, Иннокентий также успел привыкнуть. Но пока что ни разу заинтересованные Мариной и озадаченные ее хромым кавалером незнакомцы мужского пола не заходили далее игры «в гляделки».

— Потанцуем с тваэй дамой, да? — продолжал наседать на несколько опешившего Иннокентия кавказец. — У тэбя нога больной, а дэвушка танцэват надо, я ее потанцую, да?

— Я не танцую! — поспешила вмешаться Марина. Беззаботная улыбка, доселе придававшая ее миловидному лицу особую прелесть, исчезла. Щеки покраснели, брови нахмурились.

— Э-э-э, жэнщина, тэбе нэ спрашивают, да?! — обиделся кавказец. — С твоим мужчином говорю, да! Разрэшит — будэш танцеват, скажэт — будэш цэловать, да! Паслюшай, хромой, ты гдэ такой строгий шлюха снял, а? Сколько ей платишь, а? Продай ее мнэ. Сто долларов даю, она больше нэ стоит...

Марина схватила со стола полный бокал и выплеснула вино в смуглую небритую рожу.

— Билядь! — заорал кавказец, сморщившись, одной рукой схватившись за мокрое лицо и резко дернув другой, которой держался за спинку Кешиного стула.

Иннокентий упал вместе со стулом. Свалился на пол, больно ударившись плечом, рядом, стукнувшись о паркет, упал стул.

— Убью, билядь! — Кавказец толкнул стол. Шаткий столик выдержал, не опрокинулся, но ополовиненная бутылка «Вазисубани» повалилась набок и покатилась по белой скатерти.

Позабыв про Кешу, южанин шагнул к Марине, размахнувшись, залепил девушке звонкую пощечину.

— Ке-е-ша!!! — завизжала Марина дурным бабьим голосом.

Винная бутылка скатилась со стола, брызнула стеклами, орошая паркет недопитым вином. Иннокентий подтянул колени к животу, сгорбил спину, оттолкнулся ладонями от пола, вскочил на ноги. Секундная растерянность прошла. Все органы чувств обострились, заработали на пределе, посылая в мозг объективную, не искаженную эмоциями информацию.

Справа танцуют. Мало кто из танцующих успел заметить инцидент за столиком в глубине зала, а кто заметил, продолжает дергаться в такт музыке, наблюдая за происходящим с досужим интересом. Пожилая чета за соседним столиком слева напротив живо переживает вопиющее безобразие. Соседи все слышали, все видели, и они возмущены. Толстый мордастый мужик за соседним столом вскинул руку с вилкой в кулаке и кричит: «Администрация!», изо всех сил стараясь перекричать оркестр, его супруга, тощая как вобла тетка с фальшивым жемчужным ожерельем на морщинистой шее, в диссонанс толстяку орет: «Милиция!» В дальнем углу зала, у распахнутых дверей на кухню, метрдотель жестами пытается показать двум молодчикам в камуфляжной форме, за каким из столиков произошел конфликт. Камуфляжные молодчики замерли в позе двух готовых к броску гончих. Они секунду назад выскочили из кухни, они, щурясь, крутят головами, они еще не заметили ни виновника скандала, ни пострадавших. Они не успеют на помощь Иннокентию. Пока вышибалы в пятнистых комбинезонах будут пересекать ресторанный зал, кавказец прикончит Кешу.

То, что его собираются убивать, Иннокентий понял, когда кавказец отвернулся от Марины и оказался лицом к лицу с поднявшимся на ноги Кешей. Мгновение назад пьяная горбоносая рожа с глупыми похотливыми глазками преобразилась, превратилась в лишенную мимики маску Ледяной взгляд, какой бывает у хирургов, палачей и мастеров рукопашного боя, моментально оценил Кешину позицию. Хромой стоит боком, выставив вперед больную ногу. Худенькие ручки инвалид прижал к впалой груди, стиснув несерьезные, смешные кулачки. Зрачки бегают, хромой высматривает помощь, подмогу. Яйцеобразная головка хромоногого урода никак не защищена, внимание рассеяно, а значит, достаточно одного точного удара шипом кастета в висок, чтобы наследник академической квартиры отправился на небеса, где его ждет не дождется старушка мама.

Убийца опрокинул Кешу вместе со стулом лишь для того, чтобы обреченный на смерть обладатель престижной жилплощади не заметил, как волосатая рука скользнула в карман белого пиджака. Унизанные перстнями пальцы левой хлестко ударили красавицу Марину по щеке, а лишенные мешающих делу украшений пальцы правой руки в это время втиснулись в колечки шипастого кастета. Разворот на пятках, оценка диспозиции хромоногой жертвы, выбор болевой точки на тщедушном, почти мальчишеском тельце — и утяжеленный кастетом кулак выскальзывает из пиджачного кармана.

То, что его бьют не просто кулаком, а кастетом с четырьмя длинными острыми шипами, Иннокентий не заметил. Зафиксировал взглядом, как противник вильнул бедрами, уловил боковым зрением летящий в лицо кулак и поднырнул под бьющую руку. Согнул колени, оставив спину прямой, широко шагнул навстречу кавказцу.

Убийца вложил в удар всю свою силу, весь свой вес, не ожидая от убогого урода какого бы то ни было осмысленного сопротивления, тем более активного, а посему, когда кулак кавказца пролетел над головой Иннокентия и шипы кастета вместо того, чтобы раздробить висок хромого, протаранили воздух, убийца потерял равновесие и, дабы сохранить ускользающий баланс, резко откинулся назад, сильно прогнувшись в пояснице. Как раз в этот момент, исключительно удачный для контратаки, локоть Иннокентия врезался в живот противнику.

Кавказца согнуло пополам. Он еще не осознал толком, что виновник внезапного взрыва всепоглощающей боли внизу живота — тщедушный очкарик-хромоножка, когда Иннокентий коротким прыжком переместился за спину злодея и снова локтем, но уже другой руки, прицельно ударил противника по почке.

Поразив почку точным ударом, Кеша разогнул локти. Резко, на выдохе. Обе его детские ладошки шлепнули в бок черноволосого смуглого мужчину в белом пиджаке. Кавказца, будто сорвавшийся с привязи боксерский мешок, отбросило от Кеши на добрых четыре метра. Швырнуло на соседний, по счастью, пустой ресторанный столик. Ломая мебель, Кешин убийца опрокинулся на пол. И только сейчас, провожая взглядом побежденного противника, Иннокентий увидел кастет — четыре стальных кольца с шипами — на все еще сжатой в кулак смуглой руке. И только сейчас молодчики в камуфляже определили наконец, в каком секторе ресторанного зала буянят посетители. И только сейчас Иннокентий понял, что инцидент с лицом кавказской национальности не случаен.

Говорят — чудес не бывает. Фигу! Еще как бывает. Очки с самого начала инцидента вплоть до полной победы чудом не слетели с Кешиного носа. Он прекрасно видел, как, толкая танцующую публику, через зал бегут камуфляжные молодцы. А поверженный кавказец между тем только начал ползти, выбираться из-под перевернутого столика. Успеет! Успеет ресторанная охрана скрутить самонадеянного убийцу, пока к тому вернется утраченная Кешиными стараниями способность дышать и двигаться с прежней легкостью.

Кеша расслабился. Разогнул колени, опустил руки. Сзади громогласно возмущалась престарелая чета, пришедшая в ресторан отдохнуть, а вместо этого вынужденная наблюдать мерзкое зрелище жестокой драки. Впереди, в пяти метрах от Кеши, гримасничал, лежа на полу, кавказец, скривившись от боли, прятал в карман отягощенный кастетом кулак. Успел, сволочь, сокрыть оружие до того, как к нему подбежал дюжий молодец в пятнистом комбинезоне.

— С вами все в порядке? — нагнулся к кавказцу страж ресторанного покоя. Спросил с заботой в голосе, с сочувствием.

А второй парнишка-вышибала, ряженный в камуфляж, замедлил бег, лишь оказавшись рядом с Иннокентием. И едва остановился, сразу же врезал Кеше коленкой в пах.

Вот чего Кеша не ожидал — так это удара по яйцам от ресторанного служки.

Чудеса кончились. Очки слетели с Кешиного носа. Обеими руками Иннокентий схватился за ушибленное место, опустился безвольно на корточки.

Пинок коленкой по затылку, Кеша стукнулся лбом о начищенный до блеска паркет, почувствовал, как его схвати ли за плечо, как заломили руки за спину. Прижатый щекой к паркетной доске, Кеша скосил глаза, прищурился. Сквозь муть навернувшихся слез увидел, как молодчик номер один помогает кавказцу в белом пиджаке подняться с пола.

Все ясно! Вышибалы приметили дерущихся в тот победоносный для Иннокентия момент, когда он бил инородца локтем по почке. Придурки не отяготили мозгов размышлениями на тему «Кто виноват?». Не обратили внимания на разницу в весовых категориях соперников. Рассудили так: победил сильнейший, а значит, как оно случается чаще всего, кто сильнее, тот и затеял драку. Следовательно, зачинщика необходимо как можно скорее вырубить, а пострадавшему помочь. Но что же Марина?! Почему она молчит? Отчего не объяснит придуркам в камуфляже, что они не правы? Она в сговоре с кавказцем, это очевидно, однако роль любящей жены она, профессионалка, обязана играть и далее, пока Кеша жив, пока ему удается выживать...

Иннокентий закатил зрачки. Узрел Марину. Супруга сидела на стуле, прижав узкую ладонь к покрасневшей щеке, закрывая длинными пальцами след от пощечины. В глазах девушки искренний, неподдельный, ненаигранный ужас. Но смотрят ее глаза не на прижатого к полу коленкой вышибалы подслеповато прищурившегося мужа. Марина испытывает сильную душевную боль, глядя, как тяжело встает на ноги кавказец. Она за него боится, ему сопереживает. Ему — коллеге по «Синей Бороде», с которым, быть может, не раз, и не два, и не три работала в паре. Вместе они сводили в могилу подобных Кеше маргинальных типов, одаренных судьбой особо ценной недвижимостью. Возможно, первый раз в их работе произошел сбой. Кто бы мог предположить, догадаться, что хроменький, дохленький Кеша окажется опытным и умелым бойцом? Никто! А сам Кеша предпочитал молчать о своих умениях. К чему хвастаться попусту? Скажешь — засмеют, не поверят...

«Я замучил ее откровенно провокационными вопросами за завтраком, и она догадалась, что я ее в чем-то подозреваю, — думал Кеша, прижатый коленкой молодца-вышибалы к полу. — Она не просто так звонила на радио. Трижды ошибалась номером... Нет! Не ошибалась! По крайней мере однажды дозвонилась до своих коллег по „Синей Бороде“, произнесла условную фразу и запустила в действие план экстренного уничтожения чрезмерно подозрительной жертвы. Меня должны были убить на глазах у десятков зрителей в полупьяной кабацкой драке! Так бы оно и было, не предупреди меня Чумаков. Я ждал нечто подобное, был начеку и выжил... Пока выжил... Или я не прав в своих версиях и гипотезах? Возможно, я подтасовываю факты, приняв за аксиому рассказанное Чумаковым. Возможно, весьма вероятно! Марина просто дурачилась, звоня на „радио-рокс“. Случайно ошибалась, набирая номер. Между ней и кавказцем нет никакого сговора, но... Но почему она так на него смотрит, забыв про меня? Почему?!!»

Кавказец, поднявшись на ноги, осторожно, медленно втянул ноздрями воздух, глубоко вздохнул. Вытащил из кармана правую руку, пустую, без кастета, и, тяжело ступая, неспешно побрел к выходу из ресторанного зала.

— Эй, товарищ! Вы куда? Погодите! — окликнул кавказца заботливый вышибала, помогавший побитому горцу подняться.

Не оборачиваясь, кавказец шел к выходу. Тут как раз кончилась песня про тундру, закончился танец, и резвившаяся публика расселась за свои столики.

Один из танцевавших, волосатый юнец в штопаных-перештопаных джинсах, подошел, ухмыляясь, к молодчику, который просил кавказца «погодить», красноречиво постучал себя кулаком по лбу и расхохотался в лицо вышибале:

— Хиа-а-а... я с тебя балдею, телохранитель хренов! Гур-зошник чуть не замочил мелкого, а ты кацо встать помог, пыль с него отряхнул. Я все видел, чурка ты хренова, гурзо на мелкого наехал, бабе его плюху залепил и мелкого чуть не мочканул кастетом, догоняешь? Нет? Ну, ты тормоз! Не того скрутили, орлы! Ясно вам? Нет? Черножопый затеял махач, мелкий защищался, догнали?

— Догнал... Костя, отпусти гражданина, помогай черножопого ловить... А ну, жопа черномазая! А ну, стой, кому сказал!!!

«Костя — это тот, чье колено упирается мне в спину», — сообразил Иннокентий, ощущая, как чужие пальцы отпускают его выкрученное запястье. Давление между лопатками ослабло и исчезло совсем. По паркету застучали тяжелые армейские ботинки Кости. Увалень ретиво бросился в погоню за «жопой черномазой» и на старте умудрился задеть каблуком сбитые им минуту назад с носа безвинно пострадавшего Кеши очки.

Левое выпуклое стекло выскочило из тонкой металлической оправы, правое треснуло. Кеша потянулся к изуродованным очкам, схватил их, нацепил на нос одной рукой, другой оттолкнулся от пола, вскочил.

Правым глазом сквозь паутину трещин в стекле Кеша видел, как парни в камуфляжной форме догнали кавказца возле выхода из ресторанного зала. Костя положил руку на плечо мужчине в белом пиджаке. Кавказец резко повернулся, основанием ладони ударил Костю в подбородок, взмахнул ногой и влепил второму вышибале короткий тычок носком ботинка в пах. И Костя, и его напарник упали. Одновременно. Костя на спину. Безымянный молодец мордой в пол. Кавказец, доселе двигавшийся не спеша, вразвалочку, побежал. Секунды не прошло, как он выскочил из зала. Еще две секунды — и он будет на улице. А там ищи его — свищи!

— Козлы! — Хиппи, способствующий восстановлению справедливости, панибратски хлопнул Кешу по спине. — Видал, какие козлы, друг? А ты герой! Брюс Ли отдыхает. Так и надо, друг! Душить, на хер, черножопых — святое дело. Пойдем за наш столик, друг, травкой угощу. Атомный «план» есть, оттянешься, покайфуешь...

— Не пойдет он никуда с вами! — очнулась, заголосила Марина. — Кеша! Кешенька! Родной! Как ты? Больно? Тебе больно, милый?

Марина вскочила, опрокинув стул, мелко семеня стройными ножками, подбежала к мужу, обняла его, принялась целовать его щеки, шею, волосы. По ее щеке с отметиной от пощечины текли крупные слезы, размазывая тушь на веках.

«Приблизительно так ты бы плакала и целовала мой пробитый шипом кастета висок, прижимаясь щекой к моей окровавленной голове, удайся кавказцу его атака... — думал Кеша, позволяя себя тискать и орошать слезами. — Но, если я не прав, если я наговариваю на тебя, если у меня, стараниями Чумакова, случился острый невроз с ярко выраженной манией преследования, то прости, любимая... На всякий случай извини...»

Кеша думал свои невеселые думы, а вокруг него столпилась пестрая ресторанная публика, любопытные посетители и озабоченные администраторы, мешая друг другу, выясняли, что, как и почему произошло, спорили, следует ли вызывать милицию и звонить в «Скорую», возмущались и, хихикали, удивлялись и досадовали. Вышибалы в камуфляже, очухавшись, материли всех кавказцев подряд. Лица южных национальностей, кто расслышал матюки в свой адрес, бурно и страстно отмежевывались от дебошира. Армяне заверяли, что виновник беспорядков — грузин, грузины клялись, что мужчина в белом пиджаке — чеченец, гости из Грозного, поминая Аллаха, идентифицировали сбежавшего драчуна как ингуша. Ни одно из ресторанных нацменьшинств не пожелало признать в побитом и позорно бежавшем человеке соплеменника. А между тем музыканты лабали один за другим шлягеры семидесятых-восьмидесятых, и основной массе собравшихся отдохнуть в ресторане людей самых разных национальностей мелкий инцидент за одним из столиков был безразличен. Подумаешь, драка, эка невидаль, потасовка в кабаке. Все живы, слава богу, перекреститься и забыть, и выпить еще рюмочку, и закусить водочку-мамочку маринованными грибочками, и сплясать под «Арлекино», и заслать чирик гитаристу, чтоб сбацал Высоцкого. Короче говоря, весьма скоро ресторанная жизнь потекла своим чередом.

Толстый вспотевший администратор непонятно за что извинился перед Мариной и Кешей, щедро отказался от денег за съеденное да выпитое молодоженами, просил заходить еще, вежливо проводив пострадавшую на вверенной ему территории пару до дверей на улицу. Далее оставаться в «Шалмане» Марина категорически отказалась. Как только расплакалась, обняв Кешу, сразу же запричитала: «Домой, домой, домой пойдем, котик, милый мой, любимый...» Как смогли, сразу ушли — Марина зареванная, Кеша задумчивый.

На улице Марина вытерла слезы, прижалась к Кеше, уцепившись за его руку, склонив голову к его плечу. Кеша спрятал в карман разбитые очки. Иногда он любил пройтись по улице, видя вокруг смутные, расплывчатые силуэты. Словно не по Москве гуляешь, а плывешь сквозь непрозрачную толщу воды по столице затонувшей Атлантиды.