Глава 2

Я – сумасшедший

Поезд прибыл в Коржанск всего с часовым опозданием. Стоянка две минуты. Я резво выскочил на платформу, потянулся, размял спину. Одет я был в дорогой спортивный костюм (фирменная куртка-ветровка со множеством удобных карманов, штаны с лампасами, футболка, бейсболка, кроссовки). Рюкзак за плечами, чемодан в руке, солнцезащитные очки на носу. В меру обеспеченный турист, любитель среднерусской природы.

В Коржанске сошло достаточно много пассажиров. Одного беглого взгляда хватило, чтобы понять – все они местные. Платформа опустела минут за пять, замешкались, задержались на ней лишь два человека – я и Толик. Мне пришлось еще потоптаться на месте, дождаться, пока Толик наконец сообразит, куда и как следует идти, дабы оказаться в здании вокзала. Потом и я направил свои стопы в сторону одноэтажного оранжевого здания с транспарантом на фасаде: «Коржанск».

Бойкие старушки наперебой предлагали яблоки в ведрах, крыжовник в литровых стеклянных банках, черешню в бумажных кулечках и еще множество разнообразных плодов среднерусской черноземной полосы.

На дворе стояло бабье лето, чудесная пора красно-желтых листьев, белых грибов и прощальных водных процедур в уже студеной, но еще ласковой речной водице. Солнышко пока припекало, тучи копили влагу для будущих проливных дождей, а ветер взял тайм-аут перед грядущими ненастьями.

Внешне я млел от прощального тепла и благодати, вертел головой по сторонам, улыбался старушкам, весело отнекивался от спелых аппетитных фруктов. Но внешне, только внешне. Внутренне я был собран и готов к любым неожиданностям.

Слежку я заметил, входя в вокзальное здание. Молодой парень, почти подросток, пристроился мне в хвост. До этого он вел на платформе торговлю семечками, а теперь вдруг свернулся, передал свои пакетики бабушке-соседке и последовал за заезжим туристом с московского поезда.

Паренек очень старался оставаться показушно безразличным к моей скромной персоне, чем себя и выдал.

В тесном помещении вокзальчика Толик безуспешно стучался в запертое окошко под вывеской «Справочная». Неподалеку от него, в уголке, читал газету еще один подросток-переросток. Согласитесь, мальчишка, углубленно изучающий «Новые известия», – картинка необычная. Почти карикатура.

Я пересек кассовый зал и вышел на привокзальную площадь с обязательной клумбой и памятником в центре. Клумба была на месте, пышно колосилась сорной травой, а вот от памятника остался один постамент и две стоящие на нем голые стройные ножки. Раньше отрезанные по колено ноги принадлежали пионеру с горном. Во времена СССР окрестности Коржанска изобиловали пионерскими лагерями, сюда на отдых свозили детей чуть ли не со всей страны.

Наша воинская часть располагалась в пяти километрах от города. Помню, как перед очередными учениями я, салага, и еще с полсотни рядовых прочесывали полигон на предмет наличия любознательных пионеров. Нашли трех мальчиков с гильзами в карманах и одну шуструю девчонку, нипочем не желавшую отдавать осколок гранаты, мотивируя отказ тем, что она, соплюшка, красный следопыт.

Сейчас военные в Коржанске редкость. Мою бывшую часть перевели в неведомую даль, казармы заброшены, и в них хозяйничает хулиганье. Об этом мне поведал всезнающий поездной проводник, пока мы с ним вдвоем скучали в тамбуре, ожидая прибытия в Коржанск. А вот рыбаки в Коржанск наезжают частенько, бывает, что, как и я, наведываются из столицы. Пожилой красноносый проводник заверил меня, что «клев будет» и я «славно порыбачу», если не «утопну спьяну»…

Я шел по местами заасфальтированным улицам Коржанска и с интересом разглядывал полузабытые пейзажи. Почти ничего не изменилось. Те же панельные пятиэтажки – подснежники хрущевской оттепели, и рядом двухэтажные кирпичные жилые домишки, творение пленных немцев, трофейная архитектура конца сороковых. Район городских застроек еще во времена выполнения мною почетного гражданского долга под знаменами непобедимой и легендарной какой-то остряк назвал «Манхэттеном». Название в народе, как ни странно, прижилось, только в другой транскрипции: Манхетен. Забавно было слышать, как одна бабуля рассказывала другой, сидя на завалинке: «Моему-то, Шурке, начальник цеха обещал двухкомнатную на Манхетене, если пить бросит».

Большая часть коржанчан трудилась на заводе имени Блюхера (в простонародье его называли просто «Блюхер») и проживала в частном секторе, в деревянных домиках с огородами и палисадниками. Деревянный Коржанск скромно окружал престижный Манхетен, снизу вверх завистливо на него поглядывая. На «Блюхере» ремонтировали сельхозтехнику близлежащих колхозов. «Блюхер» кормил и поил горожан, давал кров и обеспечивал старость. Так было раньше, как дела обстоят сейчас, не знаю.

До единственной в городе гостиницы пешком идти минут сорок. Но я не спешил, я пошел «огородами». Решил дать крюк. Заезжему рыболову это простительно.

Шел не спеша, мурлыкал под нос песенку, и вскоре Манхетен остался позади. Вокруг тишина и покой яблоневых садов за крашенными в яркие цвета заборами.

Поворачиваю за очередной угол. Впереди длиннющая немощеная улица. Народ будто весь вымер. Далеко-далеко кукольная фигурка бабуси подле колодца.

Останавливаюсь за углом, жду, когда появится мой непрошеный провожатый.

Мальчишка появился довольно быстро. Деловито свернул по моим следам и чуть не врезался в меня своим худым юношеским телом.

Не даю ему опомниться, спрашиваю грубо и зло:

– Пацан, ты зачем за мной ходишь, а?

Паренек замер, закоченел телом, но остался совершенно спокоен. На вид ему не больше двадцати. Высокий, метр восемьдесят с копейками, вихрастый блондинчик с курносым носом и голубыми детскими глазами. На щеках веснушки, на лбу свежая царапина. Обыкновенный пацан, только взгляд у него странный, шальной какой-то взгляд.

– Мне что, повторить вопрос? Зачем ты, пацан…

Парнишка резко отскочил и бросился наутек. Руководил им отнюдь не страх, а нежелание отвечать на мои вопросы. Я этого ожидал. Чемодан вылетает из моей руки и бьет беглеца по ногам. Парень падает в пыль, я мгновенно оказываюсь рядом. Хватаю его за волосы, заставляю встать на колени. Везет мне последнее время на молодых да ранних. Сначала тренер айкидо, потом автомобилист с серьгой, теперь вот продавец семечек. И всех их приходится грубо наказывать, жизни учить…

Резким, хорошо поставленным движением коленопреклоненный юнец пытается ударить меня локтем в пах. Ого!

Да он совсем недурно умеет махать руками. Я встречал черных поясов карате, которые работали локтями хуже, чем этот пацан. Успеваю скрутиться, отбить локоть коленкой. Нагибаюсь к драчуну, ловлю рукой его кисть, закручиваю острый детский локоток за спину.

Ему должно быть больно, но он не кричит, не плачет. Вместо этого он высовывает язык и пытается его откусить.

Ни фига себе! Пацаненок предпочитает самоубийство разговору с дяденькой-туристом. Ведь мне можно наврать с три короба, можно визг поднять, переполошить всю округу, да мало ли как еще можно от меня отвязаться. Так нет же! Просто и однозначно – откушу себе язык и умру от потери крови. Впечатляет! И самое интересное: метод прощания с жизнью посредством откусывания языка придумали и успешно применяли на практике не кто иной, как средневековые японские ниндзя.

Самураи презирали жестокость, жили по принципу «убей, но не унижай». Допускалось единственное исключение из правил – плененный ниндзя. Как связанный по рукам и ногам ниндзя может свести счеты с жизнью, прежде чем из него не сделали свинью, то есть не отрубили руки и ноги? Очень просто! Ниндзя откусывает себе язык и оставляет своих палачей ни с чем. Вместо источника информации и объекта для пыток – быстро умирающий лазутчик с фонтаном крови изо рта…

Парень напряг челюсти, еще секунда – и добрая половина его посиневшего языка упадет в дорожную пыль.

Нет, дружок, я не дам тебе умереть. Не из жалости, не думай. Эра милосердия для меня закончилась, оборвалась короткими гудками в телефонной трубке. Я всего лишь хочу подтвердить свое право не только отнимать, но и дарить жизнь в соответствии с древним принципом «дзидзай». Мертвый ты мне бесполезен, а выживешь – расскажешь тем, кто тебя научил кусаться, о мастере ударов по точкам.

Собирая пальцы в щепоть, несколько раз не сильно бью по разным частям тела самоубийцы. Работаю с филигранной точностью. Мне нужно, чтобы он временно не смог шевелить челюстями, нужно вызвать микропаралич всего нескольких мышц, ответственных за пережевывание пищи.

Паренек дернулся и удивленно уставился на меня. Впервые в его глазах появилась искорка эмоций. У него во рту те же ощущения, как после анестезирующего укола в кабинете зубного врача, с единственной разницей – челюсти не только онемели, но и потеряли способность двигаться.

Подобным приемом ниндзя не позволяли плененным самураям свести счеты с жизнью. Ниндзя не любили плагиата и умели ему противостоять.

Юный самоубийца застыл в глупейшей позе, с высунутым языком и недоуменным взглядом. Я отпустил парня, подхватил свой дорогой чемодан и бодрым шагом пошел прочь, своей дорогой. Оглянулся всего один раз, отойдя довольно далеко. Парень все еще сидел на земле и осторожно ощупывал руками лицо.

Технически откусить себе язык проще простого, но для этого надо иметь или нечеловеческую силу воли, или безнадежно тронуться умом. Парнишка непохож на сумасшедшего, но и психическим здоровьем не блещет. От моего внимания не ускользнула его противоестественная сосредоточенность, лицо застывшее, будто маска (в данном случае термин «маска» я позаимствовал из лексикона врачей-психиатров), взгляд болезненно сосредоточен, движения скупые, жесткие. Он был вроде как заморожен до серии моих анестезирующих ударов. Потом он оттаял. Непосредственное, детское удивление прогнало с физиономии юнца личину посвященного в некие, одному ему известные таинства.

Сразу же вспомнился рассказ Коробова о молодом человеке «из наших». Теперь я почти уверен, что Михаилу Валерьевичу не померещилось. Коржанский Брюс Ли действительно пытался смешаться с толпой алкашей (и ему это, между прочим, удалось – Коробов до сих пор не мог сам себе дать однозначный ответ на вопрос: «А был ли мальчик?»). Как и в моем случае, там, подле винного магазина, был всего лишь наблюдатель. Шпион, если хотите. Интересно, если бы Коробов тогда вычислил и поймал шпика, то что, и тот паренек предпочел бы смерть плену и попытался откусить себе язык?

Да… Этот цирковой номер с откусыванием языка нужно будет на досуге хорошенько переварить, перемолоть жерновами мозговых полушарий, пережевать…

Но не сейчас, чуть позже. Сейчас я подхожу к смутно знакомому бревенчатому дому, в котором много-много лет назад жила девушка Надя. Размышления на темы патологических личностей ничуть меня не отвлекали. Я все время шел целенаправленно, временами сверяясь с памятью, временами сворачивая на очередном перекрестке туда, куда интуиция подскажет.

Да, это он. Знакомый дом. Сюда я приходил, получив увольнительную. Сюда бегал в самоход. Ее родители, наверное, уже умерли. Надя была поздним, долгожданным ребенком. Скорее всего живет одна. Или с мужем. Есть или нет у нее сына, не суть важно. Даже если нет, я все равно рассчитаюсь с подонками за Малышева, позволю себе такую слабость.

На лавочке возле соседнего домишки сидит благообразная бабулька. Ишь, как меня рассматривает, так и грызет ее любопытство, что за мужчина такой, видать, приезжий, замедлил шаг подле Надькиного дома.

Широко улыбаясь, подхожу к пытливой старушке.

– Здравствуйте, бабушка. А что, не скажете, соседка ваша. Надежда, дома?

– И тебе здравствуй, внучек. Про соседку скажу. Нету ее дома. На работе она, на «Блюхере».

Понятливо кивнув головой и изобразив на лице расстройство, иду ва-банк:

– А сынок ее дома?

– Семка уж недели три, а то и поболе гдей-то пропадает. Мать говорит, он в Москву подался, на работу. Только я не верю. Небось опять с дружками на рыбалку пошли за дальние холмы. Непутевый, в армию бы его.

Что такое «дальние холмы», я не знаю, но выяснять не стал. Вместо этого рискнул спросить про армию:

– Почему в армию-то его не взяли? Вроде здоровый парень.

– Язва, – ответила старушка коротко.

Во как! И в провинции призывники научились косить от службы не хуже столичных разгильдяев.

– Бабуль, может, муж ее. Надежды, дома? – наглею я окончательно. Потрошу из бабушки информацию, пока не последовал неизбежный вопрос с ее стороны: «А ты вообще-то, мужчина, кем будешь?»

– Нету у ей никакого мужа и не было никогда. От солдата служивого сынка прижила… Извиняюсь, а вы кто сами будете? По виду приезжий вроде.

Ну вот. Конец диалогу. Узнал, что сын есть, что сын мой и что он скорее всего действительно похищен, а матери велено этот факт скрывать и молчать, если хочет увидеть свое чадо в добром здравии. Все, что хотел, и даже более того, узнал с поразительной легкостью. Пора прощаться.

– Я деверь брата ее двоюродной сестры по линии племянника отца. Я еще зайду, до свидания, бабушка.

– Кто?

– До свидания, говорю, еще увидимся.

Быстро ухожу, оставив старушенцию в полном недоумении. Пищи для размышления ей хватит вплоть до времени трансляции очередной серии очередного мексиканского сериала.

Пока за мной нет слежки, нужно пользоваться моментом. Отсюда до места встречи моих московских друзей с коржанскими недругами час ходьбы, если быстро идти. Навещу винный магазин и потом бегом в гостиницу. Толик и так уже остается без присмотра преступно долго.

Пресловутую торговую точку, подле которой Малышева ударили ножом в живот, я отыскал с легкостью необычайной. Не раз и не два рядовой Ступин в былые времена посещал сей храм Бахуса, надеясь разжиться бутылкой портвейна. (Внимательный россиянин давно заметил – источники алкоголя не меняют своего месторасположения годами и даже десятилетиями. Рядом с одним и тем же магазином имеет шанс загубить жизнь целая пьющая династия, от прадедов до правнуков.) Сам С. А. Ступин алкоголь не жаловал, однако с однополчанами выпивал, дабы не выделяться из окружающей его в ту пору среды.

Мимо винного магазина я прошел не задерживаясь. Меня интересовало не само место преступления, а маршрут бегства преступника. Рядом должен быть переулок-тупик, заканчивающийся забором.

Ага, вот, кажется, и искомый переулок. Да, точно, он. Вон и забор впереди, высокий и крепкий частокол заостренных досок.

Перебрасываю свою поклажу через забор, перепрыгиваю через него и сам. Неизвестные, подхватившие малышевскую сумку с деньгами, скорее всего побежали налево, в той стороне, метрах в двадцати, поворот в параллельный переулок без всяких заборов. Возможно, злоумышленники спокойно прошли мимо дерущегося с ментами Коробова, предварительно спрятав Колину сумку, допустим, в мешок из-под картошки.

А куда дальше побежал наркоман? Вон к тому лесочку. Пятисотметровая дистанция с препятствиями в виде аккуратных грядок и вспаханных-перепаханных клочков земли.

Не спеша иду к лесочку, внимательно осматриваюсь. Вся картошка с микрополей уже убрана, на грядках по соседству переплетение засохших усов клубники, следовательно, беглец гарантирован от негодования землепашцев и огородников, до весны их угодья останутся брошенными, без присмотра. Шагать приходится немного в гору, подлесок оккупировал склон пологого холма, с другой стороны которого, по идее, должна протекать речка Коржанка.

Так и есть, память меня не обманула, речная вода блестит на солнце, слепит глаза. Здесь река широка и быстротечна. Неужели наркоман-беглец намеревался преодолеть ее вплавь? Сомневаюсь… Ну и куда же дальше он собирался бежать? Вдоль берега? Глупость! Поймают в два счета. Куда же тогда?

Сначала я услышал шум работающего двигателя, потом из-за холма показалась лодка с навесным мотором. Следом еще одна и еще… Вот и ответ на мой вопрос. С другой стороны холма урку-наркомана ждала лодка или…

Останавливаюсь под сенью низкорослых, кривых березок, оборачиваюсь. Переулок, забор и поле с грядками передо мной как на ладони. Отлично просматривается и… простреливается…

Черт его знает, может, наркоман-беглец был изначала обречен на пулю в сердце? Не могу я представить подсевшего на иглу урку и мальчиков-шпионов в одной компании. Мальчонки уж чем-чем, а наркотиками не балуются. Помню, как меня курносенький локтем в пах долбанул. Чтобы иметь такой удар, нужно постоянно тренироваться. Уж я-то знаю! Это потом, когда придет мастерство, долбить ежедневно по груше станет совсем не обязательно, а в период юношеского ученичества будь любезен минимум два часа в день отработать на снарядах, Коля Малышев однажды провел эксперимент на парочке юношей из своей секции – запретил им временно ежедневную отработку ударов. Экспериментальным путем Малышев выяснил, что удар (настоящий, резкий и сильный, опасный для противника удар) ученики «потеряли» уже через полгода. Недаром тренеры карате постоянно твердят своим воспитанникам: «Практику карате-дзютцу можно сравнить с плаванием против течения. Как только перестаете ежедневно работать конечностями – сразу же снесет дальше того места, откуда начинали заплыв…»

Отсюда, с опушки, так удобно не спеша поймать в перекрестье прицела бегущего по открытому пространству человека и плавно спустить курок. Потом три минуты хорошего бега вниз по склону, петляя между деревьями, прыжок в лодку, и меньше чем через минуту моторка уже свернет за холм, потеряется из виду.

Хорошая версия, нужно будет ее запомнить. Единственное, что не вяжется, так это смехотворно смешная сумма, вокруг которой все закручено. Об этом я уже думал однажды и продолжаю периодически думать. Хотя очень может быть, я просто зажрался. Как говорится, у кого суп жидкий, у кого бриллианты мелкие…

Вопросы, версии, загадки… Однако пора двигать на Манхетен, в гостиницу.

Вприпрыжку спускаясь с холма, я с немалым удивлением отметил, что ровно сутки назад в это же самое время Виктор Борисович Творогов сиживал в удобном «самолетном» кресле скоростного экспресса и наблюдал убегающие вдаль за окном окрестности города Санкт-Петербурга.