И в своем самодеятельном, скучнейшем "Апокрифе" он проводит ту же русофобскую линию, что и господин Швыдкой в "Культурной революции". Один только лозунг "Русский фашизм страшнее немецкого", проболтанный Швыдким и поддержанный дамочками образца Гербер, Боннэр или Альбац, тянет на серьезное юридическое вмешательство.
Только русофобы, презирающие православие, могут устраивать в Сахаровском музее выставки "Осторожно, религия!", оскорбляющие духовные чувства миллионов верующих. Добро на устройство чудовищных экспозиций получено из-за океана от той же Боннэр-кукловодши и наследницы борца за права человечества, одарившего его мегабомбой.
Только в нашей стране могут хозяйничать в СМИ такие закоренелые русофобские корпорации, руководимые кондолизами райс, как "Эхо Москвы", "НТВ", "Первый канал", где главный определитель внешней политики России Познер — гражданин США.
Только в нашей стране журналисты, подобные г-ну Росту, со страниц русофобской "Новой газеты" могут кричать, что они — грузины и ненавидят эту страну и её Президента. Это такие, как он, подарили нам Шеварднадзе, Гамсахурдиа, а теперь параноидального Саакашвили, которого так любит выхоленный Россией певец Кикабидзе, отказавшийся от чести быть награжденным президентом России и перешедшим под творческую юрисдикцию к русофобу Ющенко. Ну не цирк ли это?
Я мог бы долго продолжать список русофобов и вспомнить, как г-н Церетели рядом с храмом Христа Спасителя и пямятником лютому врагу России Энгельсу воздвигает Петра Колумбовича; превращает Российскую Академию художеств в галерею портретов своих дружков и шашлычную, а рядом со святая святых России — Могилой Неизвестного Солдата и Кремлевской стеной высаживает убогий зверинец, уместный разве что в захудалом окраинном дворике.
Считаю, если вспомнили о Тютчеве и русских традициях, значит пора снять эмбарго с освещения ежегодных "Аксаковских праздников", проводимых в Уфе замечательным писателем Михаилом Чвановым, и начать рассказывать о распутинских фестивалях "Сияние России", каждую осень проходящие на иркутской земле. Пора слушать правду о мировой русофобии не от "извертевшихся на пупе" телеведущих, а предоставить слово ученому, дипломату и общественному деятелю Валентину Фалину. Пусть чаще люди видят и слышат таких просветителей, как Н. Лисовой, отец Александр (Шаргунов), Юрий Болдырев, как геополитик и потомственный генерал Леонид Ивашов, выдающийся лингвист Андрей Зализняк, писатель и критик Игорь Золотусский, журналист-международник Виктор Линник и другие борцы с русофобией.
Пока же 11 процентов россиян, поддерживающих Саакашвили в кровавом конфликте-геноциде, держат в своих руках деньги и власть (кудрины, кириенки, грефы и им подобные), пока Абрамович пришвартовывает свою миллионную яхту рядом с "Авророй", пока Чубайс "дербанит" миллиарды народных денег, пока имена Ельцина присваиваются библиотекам и улицам, когда все порядочные политики и экономисты считают его вместе с Горбачевым главным виновником Будённовска, Беслана, Цхинвала и вымирания России, с русофобией бороться не только трудно, но и невозможно.
д. Еренево Кижской округи
Георгий Костин К СТРАНЕ МАСТЕРОВ
Потерпев катастрофическое поражение на выборах в последнюю Государственную Думу, отечественные либералы снова стали называть русских людей рабами. Де, только рабы могут отказываться от свободы. И, чтобы оправдать этот тезис, поскольку Россия, в отличие от любимой либералами Америки, не знала рабовладения, — ссылаются на крепостное право. По умолчанию приравнивая крепостного крестьянина к рабу.
Но русский крестьянин — не раб и никогда рабом не был. Даже во времена пресловутого крепостного права. Ибо крепостное право существовало как одно из составляющих традиционного русского государственного уклада со сверхвысокой мобилизационной нагрузкой на население. Разумеется, это в значительной мере ограничивало или даже упраздняло многие проявления СВОБОДЫ, которые вытекали из европейского городского (читай — либерального) уклада. Но это вовсе не отменяло других проявлений СВОБОДЫ, вытекавших из русского государственного уклада и совершенно непредставимых для либерального уклада.
Российское крепостное право, безусловно, устаревало. Но вовсе не потому, что оно угнетало русского крестьянина. Русское крепостное право устаревало по другой исторической причине. Нарождающемуся и в России научно-техническому прогрессу нужны были работники, много работников. Этими работниками могли быть только бывшие крепостные крестьяне. Но чтобы крепостной крестьянин мог свободно стать работником научно-технического прогресса, его следовало раскрепостить. Крепостное право стало тормозом на пути развития России. Этот тормоз был, естественно, ликвидирован. Крепостное право, и вместе с ним одно из основных составляющих крестьянского уклада, было принесено в жертву научно-техническому прогрессу.
Безусловно, это была историческая необходимость. Но эта необходимость в свою очередь образовала самую главную, самую страшную, не разрешимую и поныне, а наоборот, только усугубляющуюся русскую национальную проблему. Русский крестьянин покинул привычный крестьянский уклад и оказался… вне вообще какого-либо уклада. Жизнь русского человека вне уклада — и есть Царица Проблем. Вставшая перед русскими людьми и перед русским бытием во весь свой угрожающих рост. Перед европейскими народами эта проблема не вставала так страшно. Урбанизация там проходила плавно и долго — в течение столетий. Европейский крестьянин, оставляя уклад крестьянский, переходил жить в городской уклад. Это было, конечно же, болезненно, но не до такой степени, как в России. Более того, в России не было даже своего городского (буржуазно-пролетарского) уклада. А был только главным образом уклад дворянский, куда бывших крестьян и на порог не допускали. Русские крестьяне, в отличие от крестьян европейских, расставаясь с крестьянским укладом, уходили по сути дела жить в НИЧЕГО. Отмена крепостного права стала оборачиваться для русского крестьянина отменой его индивидуальной человеческой жизни. Жил русский крестьянин при крепостном праве — был человеком; обрел свободу от крепостного права — перестал быть человеком… Но когда за свободу расплачиваются жизнью, свобода превращается в фикцию, потому как становится некому свободой пользоваться …
Выпавший из уклада человек во все времена и у всех народов становится подобным брошенному домашнему животному. Он уже в принципе не может жить по законам дикого природного мира, а жить в культурном человеческом мире у него нет возможности. Люди, утратившие уклад, — вроде бездомных городских собак, которым ничего не остается, кроме как сбиваться в стаи. Или в стада. Но даже те, кто влачит свою "бездомную" жизнь в одиночестве, относится к другим людям исключительно, как к животным, в упор не замечая и не желая замечать в них хоть какие-нибудь человеческие качества. Для людей безукладных человеческая жизнь — это жизнь животных, можно сказать, модернизированных животных. Животных, у которых вместо шерсти — одежда, и которые вместо сырой пищи едят пищу, приготовленную на огне. Животных, которые пристроились к так называемой человеческой жизни: одни более благополучно, другие менее… У одних — более разнообразная и обильная пища; у других её едва хватает, чтобы утолить голод. У одних — жилище-дворец, где не счесть комнат, украшенных дорогими вещами; у других — конура-коммуналка. Но между теми и другими нет принципиальной разницы. Те и другие живут исключительно для того, чтобы добывать или приумножать пищу и жилище. А разговоры о человеческих идеалах, которые те или другие ведут-таки, — для отвода глаз.
Конечно же, и Россия тоже, отменяя крепостное право, дабы пополнять крестьянами стремительно разрастающийся городской мастеровитый люд, старалась не допустить появления в городе людей неприкаянных, встроить их в городской уклад. Но, похоже, делала она это недостаточно успешно, а скорее всего, просто-напросто объективно не смогла справиться с огромнейшим, можно даже сказать фантастически огромнейшим количеством неустроенных людей. Поскольку русские (российские) крестьяне несколько раз подряд громадными беспорядочными стаями срывались с насиженных сельских мест и перелетали жить в города. В ничтожно короткий исторический срок Россия из преимущественно сельской страны превратилась в страну преимущественно городскую. Обустроить в городах более 60 миллионов крестьян за двадцать лет (а именно такое количество сельского населения перебралось жить в города с 1955 по 1975 годы) не под силу ни одной великой стране мира. Что толку, если некоторые из этих крестьян даже получили высшее образование и, став дипломированными специалистами, заняли и расширили нишу так называемой интеллигенции, ежели они не влились в городской уклад?
Но было бы неверно считать, что у России не было успешного опыта массовой урбанизации, когда огромное количество крестьян превращалось в городских мастеров или в подмастерьев. Такой успешный опыт был. Правда, русские (российские) либералы не желают даже рассматривать его. Ибо опыт этот связан с именем Иосифа Сталина. Да, только во время правления Сталина в России практически не было предпосылок превращения всякого оставившего село крестьянина в человека неприкаянного. И не было по простой и очевидной причине: весь русский (российский) люд представлял тогда собой одну гигантскую строительную артель. Вся Россия тогда созидала самою себя. Вся Россия тогда остро нуждалась в мастерах. И все мастера были задействованы Россией. А кто по ряду причин не дотягивался талантом до мастера, были подмастерьями. Руководил этой, можно сказать без преувеличения великой артелью, — Великий Мастер. Сталин был Великим Мастером, потому что совершал великую работу — созидал Россию. А выше созидания Отечества нет более ничего. И великая творческая артель Россия сотворила-таки сама себя. Она совершила фантастический рывок от "сохи к атомной бомбе" и от едва ли не поголовной неграмотности к "самому читающему народу в мире".
У Сталина была сверхсложная творческая задача — сотворить новую, соответствующую самым современным требованиям Россию (СССР) в ничтожно короткий исторический срок. Как бы пробежать исторически марафонскую дистанцию со спринтерской скоростью. Для этого нужны были нечеловеческие силы и, можно сказать, нечеловеческое мастерство. У Сталина было и то и другое. Остальные советские люди, и особенно члены аппарата (партийные функционеры), были подмастерьями в его бригаде. Но подмастерье — это ступень на пути к мастеру. Всякий подмастерье рано или поздно должен стать мастером. Иначе он не станет никем: провалится в никчемность и неприкаянность. То есть станет новым господином, относящимся к своим подчиненным, как к рабам: рабочему скоту или неодушевленным вещам. Такое отношение принципиально несовместимо с творчеством. Тем более с таким великим творчеством, которое было запущено тогда Сталиным.
Но, увы, это следующая русская трагедия: Сталин был одинок. Рядом с ним так и не возникло равного ему Мастера, которому он мог бы передать свое творческое дело, которое по праву можно назвать историческим, даже эпохальным. В реальном времени сталинский эксперимент оказался столь краткосрочным, что не успел превратиться в традицию… И тогда великая русская трагедия, страшная трагедия, но трагедия вынужденная и оправданная, — обратилась в фарс. К власти после смерти Сталина пришел Хрущев и поставил крест на творчестве, во имя которого и ради которого было принесено столько жертв. Хрущев — сталинский подмастерье, так и не сумевший стать Мастером. Но он, захватив единоличную власть, стремительно превратился в нового русского господина. Так же стремительно стал превращаться в новых русских господ и весь обезглавленный после смерти Мастера сталинский аппарат.
Никита Хрущев сделал самое страшное, что только можно сделать с Советской Россией: он низвел понятие советского человека как "строителя коммунизма" до уровня человека-скота. Выдвинув подхваченный постсталинским аппаратом лозунг "догоним и перегоним Америку по производству мяса, молока и яиц", — Хрущев поставил животные потребности превыше потребностей собственно человеческих, потребностей идеальных. И тем самым "трехмерного" советского человека, каковым тот был в Сталинское время, превратил в "двухмерного", выдернув из него сверхсознание. Именно Хрущев превратил СССР в фабрику производства человеко-зверей, людей без идеалов, людей не творцов, а — безответственных потребителей. Даже заявив, что "нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме", Хрущев понимал коммунизм, как время, когда сытно кушается и сладко спится… То есть это время рая на земле, но рая — для скота. Но такое время не могло наступить в принципе, ибо Человек-Зверь не ведает сытости (еды, одежды, жилища и, главное, денег — мало не бывает). Он стал относиться к Советской Системе (Советскому Союзу), как к среде, к которой нужно пристроиться и урывать от неё лакомые куски. Советский Союз был сожран до костей такими Человеко-Зверьми, получившими во время перестройки меткое прозвище — "совки". Главный принцип "совка" — поменьше работать и побольше получать. "Совки" хвастались друг перед другом: "у меня шикарная работа: ничего не делаю, а получаю прилично…" Так что отказ Хрущева от репрессий обернулся и отказом от человеческой жизни в пользу жизни звериной. Оттепель оказалось теплом тления, теплом от начавшегося тотального загнивания.
Во время так называемого застоя (эпоху развитого социализма) от сталинской творческой артели России, созидающей самою себя, практически ничего не осталось. Она распалась, а вместе с нею распался и народ. Русский этнос перестал существовать. Стремительно дичая, он стал распадаться, превращаясь в отдельные стада и стаи. В огромную стаю превратился и бывший (обезглавленный) сталинский аппарат, именуемый номенклатурой. Внутренние взаимоотношения в нём стали напоминать отношения в прайде с ярко выраженной иерархией. Партийная верхушка КПСС выродилась в новых господ со спецпривилегиями. Ради этих привилегий власти и, главное, возможности сделать карьеру, в КПСС ринулись люди двухмерные. Коммунистическая идея (построение "светлого будущего") была для них уже изначально фикцией, чем-то вроде форменной одежды. Поскольку никакое животное не живет будущем, а исключительно настоящим. И главное (что обернулось трагедией для СССР и русского этноса) — не преобразовывает настоящее, а приспосабливается к нему, чтобы урывать лакомые куски именно сегодня…
То, что Россия выкарабкалась из "проклятых 90-х", — это вообще чудо. Господь дал нам еще один шанс (похоже, последний) — создать, наконец, в России уклад мастеров. Более благоприятной ситуации для этого в России, пожалуй, не было никогда за всю историю. Ядерный щит — надежная защита от внешнего вторжения. Да и никому невыгодно сейчас разрушать создавшееся геополитическое равновесие. И внутрироссийская ситуация — благоприятная. Люди хотят творчества. За восемь "стабильных" лет они оправились от хаоса 90-х, накопили творческую энергию и теперь жаждут потратить её по назначению.
Но чтобы одним разом сотворить в России необходимое количество мастеров и одновременно вывести русских людей из состояния атомизированности, дабы вновь спаять их в единый народ — необходим ПОРЫВ. ОБЩЕЕДИНЫЙ ТВОРЧЕСКИЙ ПОРЫВ. Порыв, в котором сольются все: народ и власть, верхи и низы, бедные и богатые. Все неприкаянные (не нашедшие лада с самим собой и миром) люди, независимо от того: купающиеся ли они в роскоши олигархи, или едва сводящие концы с концами бедные люди, — ХОТЯТ БЫТЬ МАСТЕРАМИ. Поскольку только МАСТЕРСТВО (абсолютно в любой общественно полезной сфере жизнедеятельности) способно наполнить их индивидуальное существование Высочайшим Смыслом. И Порыв этот должен стать Проектом. Таким же Великим Проектом, каковым был проект сталинский.
Этот Великий Проект Развития должен зиждиться на этике. Сначала — этика, а потом экономика. Ибо современная конкурентноспособная экономика может быть только нравственной. Современная европейская рыночная экономика зиждется главным образом на протестантской этике. Японская экономика — на этике древних японских традиций. Советская экономика загнила и рухнула только потому, что загнила и перестала существовать этика советская, благодаря которой только и был осуществлен сталинский прорыв. И нынешний прорыв Развития может быть успешно осуществлен только в том случае, если он будет зиждиться на этике. В безнравственном обществе, каковым ныне является Россия, — этику нужно создавать заново. И вряд ли это вновь будет коммунистическая этика. Скорее всего, это будет синтетическая этика. Но в любом случае это должна быть этика мастерства, этика созидания. И она должна быть сформулирована чётко.
Россия ныне беременна Великим Творчеством. Но если немедленно (в самое ближайшее время) всем миром не начать созидать Россию, то накопившаяся в душах людей творческая энергия начнет закисать. И будет обращаться в свою противоположность — энергию разрушительную. Нынешняя ситуация похожа на ситуацию в России перед Первой мировой войной. Уже тогда Россия должна была стать страной мастеров. Но ей пришлось пройти через две войны, и с великими жертвами. Которых вполне можно было бы избежать, если Развитие началось бы своевременно. Все современные государства мира ныне представляют собою страны мастеров. И не только западные, так называемые демократии, но и восточные, так называемые деспотии: Япония, Южная Корея. Даже коммунистический Китай стремительно превращается в страну мастеров. И вот теперь то же самое обязана сделать Россия.
Собственно, у России и нет нынче иного выбора: или развитие в Страну Мастеров, или России не будет вообще. И так уж складывается, что и теперь этот выбор должна будет сделать Власть. Она, власть — начнет, а народ — подхватит. В Стране Мастеров в первую очередь сама власть должна быть Мастером. И не суть важно, будет ли это единоличный новый Сталин или Сталин коллективный. Главное, чтобы русский (российский) народ почувствовал, наконец, вожделенную управляющую руку Вдохновенного Мастера. И тогда серые будни неприкаянных (хоть и материально богатых) людей сменятся на блистательные дни вдохновенного творчества. И тогда, наконец, окаянная Русская Околица превратится в сиятельный Город.
Печатается в газетном варианте
Евгений Нефёдов ЕВГЕНИЙ О НЕКИХ
В родном Донбассе был на Дне шахтёра. Тепло встречали старые друзья. Вся Украина — ссоры и раздоры, а здесь всегда — единая семья. Тут все, конечно, тоже патриоты, но говорят по-русски в основном. И судят о Москве — "без перевода", и думают порой не так, как кто-то сегодня за Днепром и за бугром. Они — потомки тех, кто шёл когда-то из Белгорода, Курска иль Орла сюда кайлом работать и лопатой, чтоб в Диком поле вишня зацвела…
Родной мой край! Потомственный трудяга, далёкий свет, не меркнущий в судьбе. Какой огонь ты высекал из мрака, какие люди пели о тебе! Один из них сумел своё творенье вложить нам в душу прочно и давно: "Донбасс никто не ставил на колени, и никому поставить не дано!" Я сохраняю в сердце строки эти, горящие, как в топке антрацит, — и слышен мне в немеркнущем завете вопрос, что шлют из прошлого отцы:
"Ну как он там, Донбасс, не сданный нами? Звенят ли песни на семи ветрах, полощется ли в небе наше знамя, горят ли наши звёзды на копрах?" Что им ответить? Что нам, брат, поведать про звёзды и про знамя им сейчас? Ответа нет… Но поиски ответа — да не покинут в этой жизни нас. Пусть в испытаньях веры и терпенья отогревает душу лишь одно: "Донбасс никто не ставил на колени, и никому поставить не дано!"
Держись, Донбасс! Иллюзии проходят, любая суета идёт на слом, но вечен человек труда в природе, и вечна наша память о былом. И с нами та великая Держава, где живы, всем забвеньям вопреки, Стаханова немеркнущая слава, стахановцев ударные полки. И песни — с нами, старые, родные, летящие на крыльях птичьих стай. А если песни живы и доныне — жить и тебе, мой славный отчий край.
Жить и тебе, родная Украина, — не загнанной бандерами в их строй, а в завтрашней гармонии единой с Россией, твоей вечною сестрой; не казачком у натовского босса, что по-фашистски смотрит на славян… Оно ведь и у нас не всё так просто: кто чуть не раб, а кто — вельможный пан. Но если вместе обретём прозренье — любым врагам докажем всё равно, что нас никто не ставил на колени — и никому поставить не дано!