Как ни привыкли мы к грозным предупреждениям представителей оппозиции о том, что Россия на бешеной скорости несется к обрыву, видимо, действительно до этой черты осталось не более нескольких шагов. Но демократическое “ядро”, которое разорвало нашу страну и втравило ее в стратегически неверный экономический курс, уже неоднократно демонстрировало свою способность выходить “сухим из воды”, перекладывая вину за содеянное на других. Вот и на прошедшей неделе партия власти вновь приняла активную стойку и пошла играть ва-банк. Регент Чубайс через указы Ельцина создает ВЧК по выбиванию налогов, наподобие одноименного монстра образца 1918 года, что лишний раз говорит о действительно критическом положении нынешнего режима. Более того, именно Чубайс пишет указы о введении потолков цен на энергоносители и электричество (где незыблемые принципы монетаристов-гайдаристов?), обещает вести войну против богатых, тех, кто не платит налоги и жиреет за счет этого в ущерб бедным. При полудвигающемся Ельцине глава его администрации, кажется, и впрямь переходит на позиции “патриотических сил”. Смешно! По этой логике следующий указ должен бы отвергнуть саму финансовую концепцию МВФ и его сверхжесткую кредитно-денежную политику. А там и до пересмотра итогов приватизации недалеко… И, видимо, нечто подобное скоро случится, но не в форме указа, а дополнительной денежной эмиссии для покрытия зарплат военным, работникам МВД, шахтерам. Что же касается приватизации, то за нее выдадут борьбу с “естественными монополиями” — “"Газпромом”, РАО ЭС и МПС, которых как раз и обвинят в удушении производителя и пенсионера.
      За действиями регента Чубайса стоят несколько конкретных целей. Во-первых, укрепить свои позиции в политической игре “все против всех” и тем самым самосохраниться. Во-вторых, продвинуть “реформаторскую” деятельность на следующий рубеж, который соответствует видению и интересам его “клана”, укрепляя МВФовскую ориентацию реформ.
      У Чубайса, на первый взгляд, нет “клана” в общепринятом смысле. Хотя есть определенные деловые и политические круги, которые вполне можно отождествить с таким понятием. Он всегда был близок к группе банкиров, приватизировавших главные отрасли народного хозяйства. Их вход в эти отрасли требовал финансирования и льготного налогообложения. Точно так же сейчас на нем пересекаются интересы губернаторов, многие из которых не прочь воспользоваться ситуацией развала центральной власти в корыстных целях, но не желают разгонять при этом голодные толпы.
      Главное направление маневров Чубайса сегодня — цементировать формулу МВФ через финансовый блок правительства и утверждение бюджета. В этом он филигранно использует Черномырдина, который смертельно боится окончательного разгрома родного “Газпрома”. Именно поэтому премьер входит в контакт с Госдумой и уверяет ее, что надо бы принять бюджет, разработанный под контролем МВФ. При этом как бы подразумевается, что тогда он сохранится у власти и защитит естественные монополии, а там, даст Бог, и свалит Чубайса, в особенности, если Бог заберет верховного. Но предлагаемый бюджет — это окончательное удушение отечественной промышленности и сброс собственного населения на дно люмпенизации. Именно поэтому столь важно втянуть в его принятие оппозицию.
      Таким образом, Черномырдину цинично отводится роль громоотвода для общей ненависти к Чубайсу и МВФ, который завершает финансовое удушение отраслей (рабочих и служащих), федеральных ведомств (армия, МВД и др.), регионов (губернаторы и местная администрация). При этом в идеологическую ловушку попадает и оппозиция, которая дискредитирует себя скрытой поддержкой бюджета и Черномырдина, желая “меньшего зла” в попытке сохранить Госдуму и свои позиции в ней. Так за власть не борются и тем более не борются за выживание Родины, и от такой оппозиции доведенные почти до отчаяния массы отвернутся. Такова будет неизбежная расплата за пассивное следование вслед за инициативкой Анатолия Борисовича, а, вернее, интеллектуального филиала МВФ, который сидит во главе с Саксом в центре Москвы и по-прежнему дает жесткие советы Чубайсу.
      И, видимо, Чубайс будет из кожи лезть, чтобы выполнить поставленную перед ним задачу, быть может, даже сознательно копируя железного Феликса Эдмундовича, который был весьма эффективен в условиях жесточайшего кризиса гражданской войны. Понимая сложность ситуации, Чубайс сначала задавит отраслевую часть в правительстве. Затем Черномырдин по его наводке “наедет” на региональных начальников и нефтяных генералов — сырьевые области сцепятся с машиностроителями и так далее. В ход будет пущено все — прежде всего деньги и компроматы. И здесь, конечно, очень мешает фактор болезни президента и возможность неудачного исхода операции. Именно поэтому надо навязать принятие бюджета до декабря. Или просто не делать операции, а тянуть “деда” как можно дольше.
      Таковы, по-видимому, “советы”, которые спускаются чубайсовским мальчикам, чтобы нейтрализовать претендентов на власть из стана оппозиции, способных повести гибнущие отрасли и регионы за собой на волне недовольства нехваткой наличности, высокими и все растущими ценами на энергоносители, а также запредельными налогами, что душат еще действующие предприятия.
      Между тем, именно таким массовым протестом можно ПРЕСЕЧЬ “энергетику” Чубайса, желающего подготовить почву для еще более разрушительного преемника Ельцина. А пока он пытается выиграть время за счет перехвата лозунгов у оппозиционных кругов и оппозиционных претендентов на верховную власть. Лишь бы успеть выполнить стратегию МВФ — расчленение естественных монополий и повышение уровня финансового и экономического хаоса в России, ведущего к распаду ее конституционного пространства.
      Что же касается внутриполитической борьбы, Чубайс пытается выбивать стулья из-под любых возможных конкурентов Ельцину, поскольку понимает, что его политическая и во многом физиологическая жизнь зависит от продолжительности жизни Ельцина. Именно поэтому так неудобен Коржаков и опасен Лебедь, которые вдруг да и сомкнутся с Госдумой по вопросам бюджета и борьбы с коррупцией. А если Коржаков возьмет и сделает маневр в направлении Черномырдина — не будет “сдавать” счета его семьи в швейцарских банках, и предложит взамен совместно “свалить” Чубайса? Или же через Лебедя вбросит реальный компромат в Генпрокуратуру, заставляя Госдуму потребовать удаления отдельных деятелей правительства и возбуждения против них уголовных дел? А что если Лебедь начнет разыгрывать социальную и экономическую карту? Эти многие “если” все время вертятся в голове Чубайса, вызывая кошмары. Они-то и заставляют его первым “выпрыгивать” на тропу антикоррупционной кампании и наносить упреждающий удар по Коржакову через Федорова, требовать ареста Коржакова, а в худшем для себя случае и физического уничтожения последнего через своих банкиров, готовых дать “заказ” бандитам на бывшего главного охранника президента.
      Какова же может быть линия оппозиции в этом клубке быстро меняющихся обстоятельств с обвальным наслоением неясных нюансов?
      Во-первых, Госдуме надо четко заявить свою принципиальную поддержку Куликову и противодействовать попыткам развить процесс дальнейшей сепаратизации РФ со стороны таких деятелей как Лебедь, Аушев, Гуцериев и др.
      Во-вторых, целесообразно максимально долго бороться против правительственного проекта бюджета и втянуть в эту борьбу как всех своих “попутчиков”, так и представителей истеблишмента. Никто не мешает выработать объединяющий документ с энергетиками и регионалами, а затем предложить его в качестве альтернативы Черномырдину как гарантию его выживания и выживания “Газпрома”. Ведь идея компенсации финансов за счет “Газпрома” и нефтяников преследует вовсе не цель поддержать ВПК и запустить инвестиционный процесс. Она идет гораздо дальше, имея в виду подвергнуть окончательному расчленению единый народохозяйственный комплекс, за чем должен последовать распад РФ на суверенные регионы. В них МВФ будет ощущать себя гораздо вольготнее.
      В-третьих, в нынешней ситуации совершенно непростительно не проявлять инициативы и не реагировать на острые социальные и экономические события. Если стал голодать главный сейсмолог страны, то надо вспоминать о землетрясении на Сахалине и провести голодовку солидарности. Наше время — это время публичной политики. ТВ не может игнорировать яркие информационные поводы. Например, нельзя равнодушно взирать на ситуацию в ссоре Чубайса и Коржакова. Последнему необходимо предложить иммунитет и охрану в обмен на честное раскрытие явных и серьезных криминальных дел отдельных членов правительства, наиболее опасных с точки зрения национальной безопасности. Не трудно понять, что широкое расследование по чубайсовской “коробке” и подобным казусам совпадает с интересами оппозиции, поскольку это достаточный повод для требований признать итоги выборов недействительными. Но главные данные, которыми может располагать Коржаков, будут касаться подельников Чубайса — Потанина, Лившица, Петрова — основных разработчиков бюджета и проводников линии МВФ в стране.
      В-четвертых, сейчас как никогда ранее актуально оказание поддержки региональным элитам через Постановление о несменяемости выбранных губернаторов президентской вертикалью без совместного решения Конституционного суда, Госдумы и Совета Федерации. В решении конкретных вопросов и состоит ближайшая стратегическая задача — замены убийственной финансово-экономической модели МВФ на действительно эффективную и отвечающую интересам отечественного производства. В этом духе и должны простраиваться коалиции и любые контакты с истеблишментом и его отдельными частями.
      Деньги в стране есть. Они на руках у крупных энергопроизводителей и импортеров, которые не хотят с ними расставаться. Но при известных гарантиях и соответствующих инвестиционных проектах, при определенном давлении и посулах, эти средства могут пойти в реальную экономику.
      Чубайс и компания считают, что они почти довели финансовые параметры до начала цикла воспроизводства инвестиций. Стоит только продержаться еще месяц-два и “процесс пойдет”, экономический механизм заработает. Тогда все их выборные фальсификации окажутся оправданными — ростом экономической активности частного и независимого секторов.
      В самом деле, процентная ставка ЦБ скоро будет понижена до 60, а затем и до 40 процентов, поскольку доходность ГКО выдавлена на уровень 40-50 процентов. Соотношение рубля к доллару и его падение строго контролируется ЦБ на уровне менее 1 процента в месяц. Денежная масса не увеличивается радикальным образом. То есть деньги станет невыгодно держать ни на депозитах банков, ни в ГКО…
      Однако радужным надеждам Чубайса на раскрутку инвестиций не суждено сбыться. Иностранцы дополнительных денег в ГКО не дадут, а еврооблигации России не успеть вывести на международные рынки. Крупных инвестиционных проектов в ближайшие три месяца не предвидится, а средства для баланса бюджета нужны сейчас. Нефтяники и импортеры не пойдут с песнями на сдачу “невыплаченных налогов”, так как при вялом премьере и болеющем президенте взять их на испуг и заставить платить с кондачка трудновато. А раз так, то это вновь пустая эмиссия и проплата зарплат, что лишь воспроизводит цикл, а не разрубает финансово-бюджетный узел. Придется вновь прибегать к ГКО и поднимать уровень их доходности. Кроме того, станет необходимо увеличить денежную массу. Соответственно подскочит и доллар, который ЦБ не сможет поддерживать в конце декабря в рамках установленного наклонного коридора, если осуществлять хотя бы частичную проплату неплатежей и зарплат. Обострение социально-экономической и финансовой обстановки в декабре неизбежно приведет к тому, что какой-нибудь из политических деятелей выступит с “конструктивными” предложениями и поведет за собой недовольную массу.
      Но кто же реально выиграет от грядущего нового кризиса? Будет ли это Лебедь с Коржаковым, Лужков с регионалами или Зюганов во главе с оппозицией, сказать трудно. Но Чубайсу уж точно придется “вертеться”, чтобы в очередной раз добиться раскола народнохозяйственной элиты и затвердить свое непрочное пребывание у власти.
      Наши антинациональные СМИ и идеологический аппарат президентского окружения четыре года работали не покладая рук над тем, чтобы максимально “опустить” российское общественное сознание на дно повседневных проблем и зациклить его на “районных” новостях. Тем не менее избирательная кампания, вольно или невольно, вернула в реальное идеологическое измерение все то, что происходит в кремлевских коридорах на фоне бесчисленных обещаний, которыми Ельцин совместно с Чубайсом обвешали россиян. Пора похмелья пришла. Но главное — это то, что демократическое “ядро”, цепко держащее страну почти уже десять лет, опять готово блефовать и выигрывать. И при смене лиц — Горбачев на Ельцина, Яковлев на Гайдара, Чубайс на еще кого-то — ничего не меняется к лучшему в судьбе россиян, которых дурят и запугивают, как и раньше. Огромное тело России продолжает болтаться вслед за облезлым хвостиком демократического вируса. И есть ли у Чубайса и Т. Дьяченко достаточно шансов, чтобы выиграть новый раунд борьбы против России, зависит от всех нас…

      Мы молча и хмуро выпили. Так же молча каждый зацепил вилкой по куску тушенки из банки. Зажевал обжигающую, перехватывающую дыхание водку.
      …Выпить в армии есть неисчислимое количество поводов. Скорее, их даже больше, чем необходимо. Но среди всех, пожалуй, только один, которому никогда не рады, который проклинают, которого никогда не ждут — помин по погибшему товарищу.
      Сегодня мы поминали капитана.
      Старшина разведроты — тридцатишестилетний Петрович — привез в Москву плохую новость. Две недели назад в Грозном погиб его командир разведроты — мой хороший товарищ. Капитан.
      Петрович позвонил мне утром с вокзала. Новость огорошила меня. Выбила из колеи. И я весь день ждал вечера, ждал приезда Петровича. Сознание отказывалось воспринимать это известие. Капитан погиб… Не могло такого быть! Я вспоминал его улыбку, пшеничные усы, легкие залысины над висками. Голубые, словно не от мира сего, глаза. Господи, кто угодно, только не он!
      Капитан был воином. Конечно, он ненавидел войну, и в слове «воин» нет поросячьего восторга перед страшной работой убивания людей, в чем и состоит сущность войны. Капитан во всем пытался найти духовность — даже на этой страшной, бессмысленной войне он жил по каким-то своим нравственным законам, которые никогда не преступал сам и не позволял этого делать никому вокруг. Война, бой, смерть, страх были для него не больше, чем вызовом. Вызовом его вере, его убеждениям, его морали. И в этом огне он выковывал их. Как мальчишка, радуясь удачам, переживая промахи, капитан не замыкался в мире своей роты, боевого железа, приказов, сводок, рейдов, докладов, построений и всего прочего, что заполняет жизнь офицера на войне «под завязку», до измождения. Война была для капитана еще и возможностью познать совершенно незнакомый ему мир. Он мог часами разговаривать с пленными «чехами» — не о том, где их лагерь или сколько гранатометов в отряде, а об истории того или иного аула, об отличии «горных» тейпов от равнинных.
      Он долго искал коран на русском языке, и когда, наконец, после одного из рейдов кто-то из солдат, зная страсть своего командира, положил ему на стол коран на русском языке, он уже через неделю свободно цитировал целые суры, а еще через месяц вел долгий богословский спор с муллой кишлака Центорой, за что получил за глаза прозвище у чеченцев «урус иблис» — русский дьявол.
      Нет, капитан не стал «гуманистом» и его ненависть к боевикам никак не уменьшилась от знания «послания Пророка» или истории кишлака Гуниб; его разведроту боялись, за голову его чеченцы назначали все большие суммы, количество могил боевиков, «сделанных» разведчиками капитана, неуклонно росло.
      Капитан умел воевать. Ведь он был очень «стар», этот капитан. По возрасту своему ему давно уже пора было примерять подполковничьи погоны. В далеком 84-м он закончил училище. По выпуску отвоевал два года в Афгане, потом служил в Прибалтике, там же попал под следствие как «гэкачепист» и «враг литовской демократии». Наверное, это клеймо и поставило крест на карьере капитана. Выше комбата он так и не пошел. С кем он поругался из своих начальников, так и осталось для меня загадкой, но только все представления на майора из округа возвращались с завидным постоянством без удовлетворения. А «старый» капитан тянул свою лямку, успев за это время побывать в Приднестровье, Абхазии и Таджикистане. Дивизия, в которой он служил, считалась «миротворческой», поэтому сидеть на месте ему не приходилось.
      Может быть потому, что жил капитан одиноко, без семьи, которая, как и у тысяч других таких же капитанов, растерялась где-то на ухабах нынешнего лихолетья и безвременья. Рос где-то в Гомеле его сын. А сам капитан, тридцати трех лет от роду, во второй уже раз водил по Чечне свою разведроту…
      И вот теперь Петрович привез горькую весть о его смерти.
      …Мы пили из стальных бледно-зеленых «стопок» — бывших предохранительных колпаков на взрывателях минометных мин. На каждом колпаке армейские умельцы вырезали надпись: «Орехово» — место, где мы впервые познакомились с капитаном. Эти «стопки» были его подарком на память. Теперь мы разливали по ним водку, поминая капитана. Между стопками на столе лежала тонкая пачка замусоленных листов. Вперемешку: тетрадные, бухгалтерские формы, чистые изнанки военных рапортов. Это были письма капитана. Из-за них Петрович и приехал в Москву из своей Вологды, где проводил отпуск.
      Письма эти Петрович не передал адресату. Почему — не объяснил. А привез их мне, не зная, что с ними делать дальше.
      — Эх, какой человек был капитан! — тяжело вздохнул Петрович. — Замечательной души был человек.
      И вновь забулькала водка, разливаясь по «стопкам».
      * * *
      Привет, Рыжик!
      Прошла уже целая вечность после твоего суетливого, полубезумного побега… Впрочем, о чем это я? Скорее начать надо с того, что вообще не думал, что когда-то буду еще писать тебе. А вот, видишь, как выходит. Странная штука жизнь…
      Итак, второй раз я здесь, в Чечне. Ровно год прошел после предыдущей командировки. Тогда уезжал — заканчивали брать Грозный. Шли на Гудермес. Все было на колесах, все было временно. Теперь все иначе. Воюем в горах, а под Грозным теперь — «база». Целый город выкопали в черноземе. Палатки, землянки, «колючки», траншеи, склады, автопарки. Все в земле, все — под землей. Каждый «квартал» — это полк или дивизия. Между «кварталами» — свои улицы. «Пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную». Помнишь? Здесь почти так же, но со своей спецификой — пройдешь по Штабной, свернешь на Дзержинскую (дивизия имени Дзержинского), потом по Госпитальной и за Хлебозаводской на Спецназовскую, к нам.
      Вообще, город наш кто-то метко окрестил Шанхаем. Самое то название. Очень точно. Основной строительный материал в «городе» — это брезент, чернозем и неисчислимые отходы «жизнедеятельности» войны. Доски от снарядных и патронных ящиков. Куски шифера с разбитых домов, списанные кузова, тенты и прочая, прочая, прочая. А над всем этим — сотни труб. Как ты догадываешься, центрального отопления у нас тут нет. Все на «понарисах» (соляровая модификация «буржуйки») и тому подобном. А еще светомаскировка. Ночью выйдешь из палатки — тьма, только трещат тут и там, как сверчки, дизели генераторов, кормя скудным военным электричеством радиостанции, штабы, палатки. А над Шанхаем — причудливый частокол труб на фоне «вечного огня» — зарево горящей уже полтора года скважины, что на склоне горы перед нами. Наш «Александрийский маяк».
      Сюрреалистический, скажу тебе, пейзаж. Хрустит где-то щебенка под сапогами часового да дождь (по натянутому брезенту он стучит с особым «барабанным» звуком) заливает все вокруг.
      Кстати, дождь у нас особый катаклизм. В дождь наш Шанхай превращается в бесконечную полосу препятствий. Чернозем быстро раскисает в белесую липкую и жирную, как клейстер, грязь. И тогда — все. Тридцать метров до штаба — это цирковое выступление эквилибриста. «Улицы» — целые грязевые реки. Пройдет мимо техника — только лицо прячешь, а так — оттирать бессмысленно, только сильнее вотрешь. Засохнет грязь — сама отвалится. В палатках — сырость, духота, угар. Дрова мокрые — тепла не дают, только чад. Форма, спальники отсыревают так, что, кажется, в мокрое полотенце заворачиваешься. А тут еще мои «раздолбаи» хреново палатку натянули. Прямо над моей койкой «карман» образовался. А в нем — полванны воды. К утру даже прорезиненный брезент не выдержал — дал течь. Проснулся, как младенец, — весь мокрый.
      В общем, если исключить «лампочку Ильича» и радиостанции, то с точки зрения быта армия как жила при Суворове или Ермолове, так и живет. «Наши матки — белые палатки».
      Странная мы страна. Одной ногой в космосе, в двадцать первом веке, а другой — в дремучем Средневековье. Обидно вот только, что армии почему-то все одно Средневековье достается.
      Вот, пожалуй, и все. Выговорился — и на душе легче стало. Так что, наверное, это и не письмо вовсе. А просто мысли вслух. Да и к чему тебе эти письма? Надеюсь, твоя душа в порядке. Твои дела — о»кей, твое будущее — безоблачно.
      Год назад ехал сюда, а думал только о том, как вернусь к тебе. А теперь мне некуда торопиться. Теперь я здесь дома. Это мое Средневековье. А ваш «индезидный», «ровентовский», «бошевский» двадцать первый век застыл где-то далеко-далеко, в замерзшем янтаре ушедшего декабря.
      * * *
      Привет, Малыш!
      Сегодня поймал себя на крамольной мысли, что очень часто мысленно разговариваю с тобой. Рассказываю тебе, что видел, что пережил, о чем думаю.
      Честно говоря, меня это разозлило. Мне казалось, что я выдавил тебя из своей души, не забыл, но хотя бы перестал чувствовать. Перестал болезненно сжиматься при воспоминаниях, мучиться мужским ревнивым томлением по ночам. А вот глядишь, откуда ты ко мне пробралась. Собеседник ты мой боевой. Ну да ладно. Поскольку у нас сейчас утро и отдых, а у тебя в столь ранний час пятый сон в твоем со всех сторон приличном и благополучном доме, почему бы нам не поболтать?
      Вот уже месяц, как я здесь. И чем больше недель я здесь, тем все больше и больше засасывает меня эта война. Она, действительно, совсем не похожа на те, что были до. Ни на Афганистан, ни на Абхазию, ни на Таджикистан. Эта война словно пришла из какого-то дремучего Средневековья. Я еще не могу выразить словами ее понимание, а скорее чувствую. Пожалуй, впервые я как офицер, как солдат столкнулся не просто с врагом как «ролью» («мы» — «они»), а с врагом по предназначению, по сути. С большой буквы.
      В Афганистане тоже были враги. Но воюя с моджахедами, я почти не встречался с культивируемой ненавистью к России, к русским. Это скорее были враги «по необходимости». Кто-то мстил за погибших, кто-то воевал согласно племенному решению, кто-то за деньги. В Афганистане не было того, с чем я все чаще сталкиваюсь здесь, в Чечне, — культа войны с Россией. Культа многовекового, тщательно взращиваемого.
      Ненависть к России, к русским здесь воспитывалась куда раньше, чем, наверное, любовь к матери или к отцу. Пока мы играли в Советский Союз, в социализм, в интернациональную дружбу, здесь складывалось и воспитывалось целое общество, чей символ был «нохча» — волк. Животное подлое, беспощадное. И надо сказать честно, мы оказались куда меньше готовы к этой войне, чем они. Прежде всего духовно, морально.
      Я завидую их единству, их преданности общей идее, их национальной сплоченности и монолитности.
      Чеченка никогда не приедет забирать сына из отряда, как бы бездарно ни воевал его командир (а таковых среди них хватает с избытком). Чеченец никогда не пустит сына на порог своего дома, если узнает, что тот сбежал или струсил. Любого агитатора «за мир», типа нашего Ковалева, при первом же его выступлении здесь прирежут, как барана, и откажутся хоронить «по обряду».
      Здесь гордятся тем, что их сын (брат, муж) погиб «на войне с русскими».
      Везде культ оружия, культ мужчины, культ воина.
      А у нас… А у нас ковалевы, новодворские. А у нас мамаши толпами снуют по фронту, растаскивая по российским щелям своих сыновей. А у нас погибшего солдата по две недели не могут отправить домой. А у нас главный герой — бандит с золотой цепью в палец толщиной или лысый «риэлтор» с замашками бухгалтера Корейко на «шестисотом» «мерсе».
      Чем дольше я здесь, тем сильнее понимаю, что, в сущности, мы одиноки. Мы — это батальоны и полки, которые дерутся здесь и носят громкое название «федеральных сил», а по сути — отряды русских мужиков, отправленных в Чечню неизвестно за чем. За нами нет Государства, которое бы осеняло нас своей идеей, своей мощью, своей поддержкой.
      Идея у нынешних правителей только одна: как у власти подольше удержаться да нахапать поболе.
      О помощи и поддержке вообще лучше молчать. Вся боевая техника давно устарела и физически, и морально. Да что там техника. Формы — и то нет. Бойцы мои воюют, кто в чем. «Мабуту» выдают на полгода, а она, старая и гнилая, и месяца не выдерживает. Лезет по швам.
      «Лифчики» и «разгрузки» — самопальные. Бронежилеты — «времен очаковских и покоренья Крыма».
      Мало того, что тяжелые, так ведь еще и бесполезные. Пластины съезжают куда-то на живот. Грудь, шея всегда открыты.
      Едим — что попало. Еще на «базе», в Ханкале, — более менее. Горячая еда. А здесь, в горах, по трое суток — на «сухпаях», а под конец рейда так и тех нет. Рассчитывали на две недели, а гуляем по горам уже месяц… Вот и тянем — банку тушенки на троих в сутки.
      Мы действительно одиноки и никому здесь не нужны. Ни президенту, ни министру, ни депутату, ни народу нашему российскому, ни тебе лично. Всем все «по барабану». И Чечня эта, и война, и мы…
      Так что, штыки в землю? И «дерись», эта война, провались?
      Вот здесь-то и вся загвоздка. Не можем. Не получается. Когда впервые сталкиваешься с той реликтовой ненавистью, которая столетиями копилась здесь к России, то вдруг понимаешь, что уйти, все бросить — значит, сломаться, предать. Предать себя, предать Россию (хотя ей и не до нас).
      Наше упорство, наша ненависть, наша боеспособность — это ответ на то, что мы здесь увидели.
      Да плевать мне на нынешнюю жирующую, торгующую Россию! Ешьте, пейте, богатейте! Не вам служу.
      Я со своими мужиками здесь увидел и понял такое, что вам и объяснять-то бессмысленно. Что для вас теперь слова «честь», «Родина», «Россия»? Есть враг. Есть ненавидящий нас народ, есть армия, воюющая против нас, а значит, есть мы. Батальоны и полки, которые будут драться здесь до конца. Потому что даже самый зеленый солдат, провоевавший здесь хотя бы два месяца, уже очень хорошо понимает: этих надо «валить». «Валить» здесь, сейчас и до конца. Иначе однажды «они» придут в Россию, чтобы «валить» нас, делать рабами, покорять. Так их воспитали, в это они верят! К этому они готовились.
      Было бы тушенки побольше. Да форма хорошая, справная. А уж если и связь будет надежной, так и вообще жить можно…
      * * *
      …Хотел бы тебе объяснить, как тяжело и мучительно терять людей. Терять своих солдат. Тяжело всем, а мне особенно. Ведь я — командир, я отвечаю за все. Мне доверены жизни шестидесяти трех русских мужиков. Старшему — тридцать восемь, младшему — неделю назад было девятнадцать. Теперь нас — шестьдесят один. Вчера погиб Юра Новиков — контрактник из Курска. Пулеметчик. Его второй номер, Валера Приходько, тяжело ранен в грудь. Дай Бог, чтобы остался живым. Вертушка увезла его на Ханкалу…