Тавита вернулась и лаконично сообщила, что послание передано. Юлиан действительно больше не пытался установить контакт со мной.
      Странно, но я не чувствовала себя будущей матерью, вообще не могла осознать того дикого факта, что в моей телесной глубине где-то растет маленький человечек. Никаких специфических симптомов беременности не было. Пока не было. Я продумала план - живот станет заметен только к следующему учебному году. Я просто не буду возвращаться в школу. Маме придется все рассказать, а куда деваться? Останусь у родителей. Со временем поступлю на работу медсестрой, мне дадут квартиру. Буду жить там, в моем родном Бетлехеме, рожу ребенка, буду растить его одна. И главное, таким образом удастся избежать позорного изгнания, стыда - уехала на каникулы, и все.
      Собственная судьба волновала меня в наименьшей степени. Так же, как и ребенок. Учиться, правда, не хотелось уже. Чего ради? Зачем мучиться, получая зачеты, готовясь к экзаменам - не все ли теперь равно, как я закончу третий курс?
 
      Вначале прошла колонна девушек-гимнасток. Они были одеты в сверкающие закрытые трико, от шеи до пят, похожие на космические изокостюмы. Несли атласные ленты - голубые, белые и золотые. Время от времени колонна останавливалась и демонстрировала высокий класс - девушки синхронно выполняли сложнейшие упражнения, за пару секунд формировали пирамиды, летящие в воздухе ленты и знамена рисовали фантастические многомерные фигуры.
      Вслед за ними двигались дети. Общество "Дети Христа", пятилетки-нулевички с воздушными шарами, с флажками и маленькими плакатами. "Молодежь Христа-Царя", "Святая Марта", "Юные дариты", "Юные крестоносцы", все эти детские организации, которые близки сердцу каждого эдолийца. Конечно же, хавениты - молодые хавены. Я и сама носила когда-то такой красно-белый галстук, задорно выкрикивала наш девиз, размахивала красным знаменем. Столько милых сердцу воспоминаний вызывают в душе эти ребятишки, их горящие глаза, звонкие голоса, поющие хором.
      Родина наша поет и славит:
      Слава, слава Христу-Царю!
      Даже мое измученное, истерзанное и неправое сердце чуть оттаяло. Невозможно было смотреть на этих ребятишек без улыбки. Лишь иногда протыкала душу острая боль, я старалась перетерпеть ее так, чтобы никто не заметил.
      За детьми настала очередь молодежных обществ и организаций, высших школ. На Площади святого Квиринуса у Собора тем временем гимнастки уже показывают свое феерическое представление. А на окраинах собираются военные -они завершают шествие. Мимо нас шли технари - Высшая Инженерная школа, потом Школа Авиастроения, две общественных организации - "Молодые дариты" и "Дело Божье". Я сама, помнится, хотела вступить в Дело Божье, но их ближайший филиал далековато от нас, времени нет ездить. За ними шла "Молодая Империя". Белые костюмы и белые платья, золоченые кресты, алые знамена - наши, имперские. В школе учили, в нулевой ступени еще: "Почему наше знамя алое?" - "Потому что на нем - кровь Христа, пролитая за нас в искупление наших грехов". Музыка гремит. Лица сияют. Какие же они все счастливые… Как им хорошо сейчас… даже мне хорошо стало, пусть я умираю, ну и что, какая разница. Это совсем неважно. Моя судьба - все это неважно. Прошла хавенская семинария, ребята в привычных черных сутанах. Школа Театрального Искусства. Педагогическая высшая школа. Наконец, наша очередь настала. Поток захватил меня. Я старалась не отстать от Тавиты. Нас буквально вынесло на середину улицы. Я подняла повыше свою хоругвь с изображением святой Мейди - всучили мне все-таки. Где-то впереди возникла песня. Мне совершенно не хотелось петь, но ритм все же захватил…
      Славься, Царица Небесная, славься!
      О Мари, сквозь время и битвы
      Пусть несут нас твои молитвы,
      Ныне и в час кончины,
      Моли о нас, грешных, Сына.
      И так это было хорошо, петь на несколько голосов, так стройно и дружно мы пели, что даже что-то шевельнулось в моей заиндевевшей душе, и я словно за соломинку ухватилась за эту мысль: о да, святая Мари! Ты-то хоть пожалеешь меня? Я знаю, ты пожалеешь. Ты знаешь, что я не хотела зла! Я, может, и неправа, и погибаю не без вины, но ты-то хоть пожалей меня, ведь ты же можешь просто пожалеть? Ты же мама, ведь мама всегда меня жалела… Мама поймет. И ты пойми, Мари, пожалуйста! Я едва не разревелась. Тут, к счастью, начали другую песню. Вскоре я устала. Шествие длинное - мы кружим по городу, пока дойдем до Собора святого Квиринуса, уже ноги гудят. А в моем положении и совсем плохо. Ослабла я. В глазах рябило от алых знамен, от пестрых хоругвей, в ушах звенело от музыки и песен.
      — Крис? - Тавита наклонилась ко мне, - плохо себя чувствуешь?
      — Ничего, - выговорила я.
      — Ты же можешь уйти… не обязательно ведь.
      — Да нет, дойду я, - меня даже участие Тавиты раздражало.
      — Дай по крайней мере свою хоругвь, - я с удовольствием отдала святую Мейди и Тавита засуетилась, пристраивая ее кому-то, кажется, Тате из 35й группы.
      — Держись за меня, если тяжело.
      — Ничего, - пробормотала я. Еще не хватало - опираться на Тавиту. Еще у кого-нибудь вопросы начнутся, что да почему… А Юли, кстати, и нету. Он вообще предпочитает такие мероприятия пропускать. Нашел, как обычно, какой-то предлог. Интересно, что меня уже мало тянет к нему. Все равно, конечно, тянет… Если он бы меня сейчас нашел, извинился, предложил бы выйти замуж - я бы бросилась к нему на шею и разрыдалась. Да что там, даже и без предложения… и без извинения… Если бы только подошел первым!
      Но он не подошел. Боится. Повешу ему на шею ребенка, и все такое.
      Все равно я его люблю. Любовь, она уму неподвластна. Она все прощает. Но уже теперь так сильно не тянет к нему - привыкла. А может, просто это для меня уже норма- постоянная депрессия, опущенное состояние.
      — Крис! Крис!
      Я обернулась. Опаньки - да это же Агнес!
      И какая она… вся сияет, как потир на Литургии. С каким-то парнем… Я и не видела Агнес среди наших, думала, она уехала куда-то сегодня. Парень - не красавец, ростом не выше Агнес, темненький, остролицый, и на носу очки в тяжелой черной оправе. Сразу всплыл курс офтальмологии - сильный астигматизм, видимо? Или травма была.
      — Привет, Крис! - Агнес, белокурая красавица, улыбаясь, подала мне руку, - Как жизнь? Познакомься, это Басиль Лейнрот.
      Парнишка стеснительно кивнул мне. Я чуть поклонилась в ответ. Нет, они с Агнес не выглядели подходящей друг другу парой. Слишком уж он тощий, мелкий, затертый какой-то. Застенчивый. Явно не спортсмен. Еще очки эти… Нет, возможно, хороший парень, но рядом с Агнес, которая расцвела, как белая роза…
      — Мы помолвлены, - сияя от гордости, добавила Агнес. Я и в самом деле заметила колечко на ее пальце.
      — Я тебя не видела с утра, - скованно произнесла я. И тут же подумала - как глупо, ведь это первая фраза, которую я сказала Агнес после нашей смертельной ссоры.
      — А я с политехниками сначала пошла, с Басилем. Он на четвертом курсе факультета гравитационных технологий. Между прочим, - добавила подруга, - Басиль работает у самого Риолана, причем Риолан взял его к себе за лучшую реализацию идеи изолирующего поля! Басиль даже не в Анграде учился, а в Роме, а сюда его перевел Риолан.
      — Ого! - вырвалось у меня. Я не очень-то понимаю в гравитехнологиях, но про изолирующее поле слышала - это одна из основополагающих технических проблем использования гравиэнергии, она лишь недавно принципиально решена. И кто бы мог подумать, что мальчишка-курсант предложил наилучшую идею ее решения!
      — Да перестань, - Басиль дернул Агнес за руку, - ты сейчас из меня тут гения сделаешь.
      — Не скромничай. Твоя ведь идея!
      — Ну идея… ее же еще разрабатывать надо, мало ли что… думаешь, в технике так все просто - осенило и готово? Я бы сам никогда…
      Я во все глаза смотрела на скромного парнишку в очках. Почему мне показалось, что они с Агнес - не пара? Очень даже пара. Подходят друг другу. И он вполне симпатичный. Не обязательно быть красавцем и спортсменом.
      Агнеске здорово повезло!
      Жених - гений. Сама через годик будет врачом. Они помолвлены, собираются пожениться, у них будут дети. Красавцы и умницы. А если даже астигматизм - через несколько лет это перестанет быть проблемой, офтальмология быстро развивается. Может, и лучше, подумала я, что они расстались с Феликсом. Что ее ждало бы, продолжай она с ним встречаться? Пожалуй, то же, что и меня сейчас…
      Я не завидовала, нисколько - я радовалась за Агнеску и любовалась на них, таких красивых, юных, счастливых. Их жизнь только начиналась. У них все впереди. Все счастье, вся жизненная дорога, трудная, но ослепительно прекрасная. У меня - все кончено. Ни профессии, ни семьи. Даже не в том дело, что я никого больше не встречу. Может, кто и снизойдет, женится на брошенной одиночке с ребенком. На грешнице. Только вот хочу ли я этого? Я уже не верю мужчинам. Никого не люблю. Не хочу никакого замужества. И ребенка не хочу. И вообще жить…
      Неважно. Хорошо, что хоть кто-то радуется.
      Рядом запели гимн на терранском священном языке, и Басиль подхватил неожиданно мощным, густым голосом.
      Deo Patri sit Gloria
      Eiusque soli Filio
      Cum Spiritu Paraclito
      In sempiterna saecula.* *Слава Богу-Отцу
      Что правит с Сыном
      И Духом Утешителем
      Во веки вечные
 
      Тавита ушла с девчонками праздновать, у меня же не было ни малейшего настроения. Во время шествия еще ничего - я хотя бы за других радовалась, да и эта счастливая волна всеобщего ликования подхватила меня. Окончательно все испортила Литургия. Мы не попали в Собор, стояли на площади, смотрели службу по огромному видеону. Но пришлось подойти к Причастию, которое раздавали священники на площади. Вся группа была здесь, на меня смотрели, возникли бы вопросы. Я причастилась, естественно, ничего не почувствовала, а вот настроение испортилось.
      Глупости все это. Детская игра. Столько взрослых людей занимаются глупостями…
      Домой тоже идти не хотелось. Я села на лавочку напротив конвиктуса. Плевать на все. Ничего не хочу. Никого видеть не хочу, и ничего делать.
      Может, я и не беременна вовсе? Как хорошо бы, если бы сейчас оказалось, что нет… прости, малыш, я знаю, я не должна так думать. Ведь у тебя никого нет, кроме меня. А я… я так отношусь к тебе! Ну и мать тебе досталась… впрочем, и отец не лучше.
      Но если только представить на минуту, что малыша нет. Ну нет, и все. И я бы могла закончить школу, стать врачом…
      Так нельзя, нечестно. Он - есть, и нельзя делать вид, что его нет.
      — Крис!
      Я вздрогнула, как от удара током, и тут же выругала себя, сдерживая колотящееся сердце. Совсем нервы никуда стали.
      Это было невозможно, немыслимо, но… Это был он. Юлиан. Любимый. Он уже сидел рядом со мной, совсем близко, его рука уже касалась моей… Я начала плакать. Надо встать, уйти, но как? Как?
      — Крис, слышишь?
      — Юли… - выговорила я наконец, - ты… иди лучше. Не надо… чтобы нас видели…
      — Крис, да плевать на них. Пошли. Пошли со мной!
      Его руки бережно и сильно обхватили меня за плечи, подняли. Юлиан. Да что же ты делаешь, ведь ты же себя губишь… Тебе же сейчас ко мне на километр приближаться нельзя.
      А у меня уже нет сил тебя оттолкнуть. Надо - и не могу. Надо - ради тебя же. Но я эгоистична, я так хочу купаться в твоем тепле…
      — Крис, пойдем… я хочу поговорить с тобой. Ну не обижайся ты на меня, а?
      — Куда? Куда мы идем?
      — Пошли в спортзал, у меня ключ есть.
 
      В спортзале, конечно, пусто - никто не пойдет в праздник тренироваться. Я думала, мы сядем там где-нибудь и поговорим, но Юлиан сразу повлек меня в кладовку, где в беспорядке свалены маты. Мы бухнулись на эти маты, и Юлиан принялся меня целовать…
      Так нельзя, я знаю. Но еще разик, еще один-единственный последний разик. Только побыть с ним, и все. И больше - ничего, никогда. Я объясню ему. Если он не хочет быть со мной, жениться, для него единственный выход - никогда больше со мной не встречаться. Иначе станет ясно, что это его ребенок. И его тоже выгонят из школы.
      Я объясню, но еще-то разик можно себе позволить… раз уж мы оказались здесь вдвоем, и никого больше… только не надо меня совсем-то раздевать - мало ли что? Можно же как-нибудь скромно… зачем же трусики…
      Как хорошо. Какое счастье - быть с ним. Как я люблю тебя…
      Как я могла жить без тебя целый месяц… даже больше. Как?
      Я рыдала, уткнувшись ему в грудь, и мне было уже все равно, что юбка и трусики валяются неизвестно где, а блузка расстегнута, мне на все плевать… Никого здесь нет. Это все равно. Юлиан откинулся, отдыхая.
      — Юли… слышишь, - прошептала я, - тебе не надо со мной видеться. Я… не обиделась. Не потому, что обиделась. Просто скоро станет все известно… И если мы будем вместе, все поймут, что ты - отец.
      Юлиан поднял голову и уставился на меня.
      — А так - не поймут? Крис, не говори глупостей. Тебя же допрашивать будут в Дисе.
      — Ну и что? Я молчать буду.
      — Ага, конечно.
      — Конечно. А что? Ну Юли, мы же не в древние времена живем. Не будут же мне суставы выкручивать. А всякие там психологические методы - да чихала я на них.
      — Нет, - Юлиан покачал головой, - ерунду болтаешь. Вот что, Крис, нужен другой выход.
      Я замерла. Неужели? Неужели это правда, и моему любимому не все равно - ему не плевать, что со мной будет? Неужели он хочет помочь? Может быть… может быть, он сам, наконец,дошел… да, уже поздновато венчаться, через месяц живот уже выпрет. И все-таки… может, закроют глаза?
      — Короче, так, - Юлиан говорил, будто рубил, коротко и жестко, - у меня есть знакомый один. Он может сделать операцию. Сделаем под наркозом, не переживай. Никто ничего не узнает…
      Все это было таким неожиданным, что до меня не сразу дошло. Какая операция? О чем это он? А когда дошло, ощущение, как при криогенировании, наверное, может быть - от пяток до макушки меня сковало ледяной неподвижностью.
      — Т-ты… т-ты что имеешь в в-виду? Т-ты…
      — Плод надо убрать, - пояснил Юлиан.
      — У… убить?
      Сразу резко заболел живот. Самовнушение? Я положила руку ниже пупка, словно успокаивая ребенка.
      — Ты что, с ума сошел? - мне даже смешно стало. Ничего себе идеи бывают у людей.
      Но Юлиан начал вполне всерьез эту свою идею обосновывать. Почему двое взрослых людей должны ломать себе жизнь из-за какого-то еще не существующего, еще не мыслящего комочка плоти? По сути, это еще не ребенок, это часть моего тела. Можно это рассматривать как опухоль. Опухоль надо просто удалить, и все будет хорошо. Правильно я говорю?
      — Нет, - я помотала головой, - нет, конечно.
      — Но почему? - удивленно спросил Юлиан.
      — Да не знаю… какая опухоль? У него уже ручки-ножки есть. Он ведь живой! Да и вообще… ну что ты говоришь такое? Какой же это выход? Нет, Юлиан, не хочу я так…
      — Ну милая, - пробормотал Юлиан, и его губы снова впились в мои. Я покорно отвечала на поцелуй, хотя внутри у меня творилось уже не-пойми-что. Я даже всерьез воспринять не могла его слова. О чем он? Он ведь не убийца, нормальный человек. Наверное, это шутка такая… или он решил меня проверить? Или что? Юлиан снова со страстью потянулся ко мне, я обхватила его ноги своими… На краю сознания возник какой-то шум, но это неважно, это мне, наверное, кажется. Внезапно Юлиан отскочил от меня. Отскочил, стало холодно, и одновременно я разобрала наконец шум - там, снаружи, кто-то говорил бодрым голосом.
      — А мы пока можем в кладовку составить, а завтра… - и дверь распахнулась.
      В следующий миг я с ужасом осознала, что лежу - нет, уже сижу, сжавшись в комочек, почти совершенно голая, на холодном мате, а рядом, в расстегнутых штанах, Юлиан… и на всю эту картину с ужасом и гадливостью какой-то смотрит наш староста, четверокурсник, председатель общины Дела Божьего Титус Клатао.
      В руке у него - большое деревянное Распятие на древке. И еще рядом толпятся какие-то люди, и у них тоже хоругви, кресты и знамена в руках - видимо, после шествия хотели составить сюда, в кладовку. До завтра.
      — Одевайтесь, - надтреснутым голосом произнес Клатао, шагнул назад и захлопнул дверь.
      Я поползла искать свои трусики. Мы с Юлианом больше друг на друга не смотрели.
 
      Никогда не думала, что дойду до такого. Что мне придется сидеть в холодном кабинете, перед столом, на табуретке, прикрученной к полу. Под темным огромным Распятием. Как в кино про шпионов. Я заплакала очередной раз.
      Твилл, следовательница отдела нравственного надзора Инквизиции, нервно вздохнула и протянула мне платок.
      — Перестаньте плакать, Дейлори. Вам нужно о ребенке думать. Не беспокойтесь. Ничего страшного вам не грозит.
      Я высморкалась и протянула.
      — Да-а… из школы-то выгонят.
      — Ну это дело администрации школы, - открестилась Твилл, - нас это не касается. Во всяком случае, вам сейчас надо думать не о школе, а о том, чтобы благополучно родить ребенка и выкормить его. В тех условиях, в которых вы оказались. Не думайте о своих ошибках. Их, конечно, повторять не стоит. Но сейчас не надо переживать о прошлом, надо думать о том, что предстоит.
      Слова эти были правильными и, как ни странно, успокаивали.
      — Я поеду к маме в Бетлехем, - сказала я.
      — Вот правильно, - согласилась инквизиторша, - может быть, вы водички хотите? Или лучше я вам соку налью.
      Она протянула мне стакан с апельсиновым соком. Я поднесла его к губам и тут меня разобрала истерика - Матерь Божья!… зверский допрос в инквизиции. Осталось только, чтобы она мне собственноручно сопли вытерла. Я нервно фыркнула прямо в сок, расплескав его, конечно, себе на колени.
      — Не надо нервничать, Дейлори, - повторила Твилл, - ну и все-таки хотелось бы от вас услышать - как у вас это получилось с Неем?
      — Я уже все рассказала, - я поставила стакан ей на стол.
      — Понимаете, - сказала Твилл, глядя на меня в упор, - проблема здесь вот в чем. Мы все - и вы тоже - заинтересованы в наиболее точном знании подробностей. Вы оба согрешили, это несомненно. Но… как говорят, знаете, такая шуточка есть - есть нюансы. У вас будет ребенок от этого человека. Как бы то ни было, и мы, и вы должны знать правду…
      — Я рассказала правду.
      Я и в самом деле рассказала. Не все, конечно. Если бы я упомянула о его последнем предложении (а ведь он это всерьез! Совершенно всерьез предлагал!), неприятности Юлиана далеко вышли бы за рамки простого пресечения безнравственности.
      Инквизиция взялась бы за него как следует, выявила бы того самого знакомого, а ведь еще неизвестно, не делал ли тот знакомый уже раньше этих "операций"?! А со стороны Юли это - подстрекательство к убийству… сколько там дают за подстрекательство?
      — То есть вы хотите сказать, что Ней не знал о вашей беременности?
      — Не знал. Я не стала ему ничего говорить.
      Почему-то очень не хотелось, чтобы они думали, что Юлиан поступил подло…
      — Но вы же действовали себе во вред, Дейлори, неужели вы этого не понимали? Если бы вы сказали ему, можно было бы даже скрыть факт прелюбодеяния. Просто обвенчались бы. Я не имею права такое говорить, но… как женщина, я могу вас понять. Почему же вы не сказали ему?
      — Ну… я думала, как-нибудь. Мы перестанем встречаться… и…
      — Но вы же опять встретились?
      — Да… я не выдержала…
      — Или он соблазнил вас? Дейлори, вы подумайте хорошо. Ведь администрация школы, учитывая вашу блестящую успеваемость, может дать вам всего лишь отсрочку… Года на три. Ну поймите, ведь мы не изверги, чтобы резать всех без разбора. Может оказаться, что вы - просто жертва. Вас соблазнили. Если каждой молоденькой девчонке, которой опытный соблазнитель вскружил голову, ломать жизнь…
      — Да он не опытный… - пролепетала я.
      Ага. Мне, может быть, дадут всего лишь отсрочку. А вот его, если он такой "опытный соблазнитель", вообще могут закатать на год исправительных работ. И как я буду жить после этого?
      — Ладно, - вздохнула Твилл, - я уже вам все объяснила. Вы взрослый человек, Дейлори. Вам уже 20 лет. Вы должны понимать последствия своих поступков. Теперь - не рассматривайте это как попытку на вас надавить… Просто я хочу, чисто по-женски хочу, чтобы вы знали, с кем имеете дело.
      Она нажала что-то на своей планшетке, и на стенном видеоне появилось изображение.
      — Это запись сегодняшнего допроса Нея, - пояснила Твилл. В самом деле, там сидел Юлиан. Только не на табуретке - в кресле. Зафиксированный зажимами, как при амбулаторной операции какой-нибудь.
      — Да как вам сказать… - неторопливо говорил он, - в общем, она начала приставать ко мне еще осенью. Просто вешалась на шею. Ну… я тоже не могу, я же живой человек. Я уже от нее бегал, бегал… Ребят просил, чтобы предупреждали, если она возле конвиктуса появится. Специально ночевал в морфокорпусе. На Рождество даже сбежал в парусный клуб, потому что знал - она точно будет приставать, если останусь…
      Меня мелко затрясло, я расширенными глазами смотрела на экран.
      — На Валентина она меня уже конкретно соблазнила. Завела в комнату и начала возбуждать… ну… рукой. Я уже ничего не мог сделать. Это у меня первый раз в жизни. Я бы ничего не смог, но она оказалась не девочкой…
      — Нет!!! - мой голос взвился до визга. Твилл оказалась рядом со мной и обняла меня за плечи.
      — Он врет!!! Он…
      — Я знаю, - непривычно мягко сказала следовательница.
      — Она говорила, у нее до меня уже был не один…
      Я рыдала и дергалась в руках Твилл. Она быстро погасила видеон с пульта, потом взяла платок и вытерла мне нос.
      — Успокойся… перестань, Кристиана. На, выпей.
      Мои зубы застучали о край стакана.
      — Он тоже утверждает, что ничего не знает о твоей беременности. Сомневается, что это его ребенок.
      — Его, - прошептала я.
      — Я просто хочу, чтобы ты знала, - твердо сказала Твилл, - это ничего не меняет. Не думай, что кто-то поверит тому, что Ней говорит. Мы не идиоты, пойми. Просто так оговорить человека в наше время, слава Богу, практически невозможно. В его показаниях масса противоречий. К тому же мы поговорили со свидетелями - его соседи по комнате, твои соседки, вахтеры конвиктусов. То, что он лжет, для нас очевидно. И он лжет с целью обелить себя и обеспечить себе статус невинно совращенного и сохранить место в Школе.
      — У меня никого не было… до него, - прошептала я, - и я… была девочкой.
      Твилл кивнула.
      — Это неважно, Дейлори. Я показала вам эту запись с единственной целью - на всякий случай, чтобы вы знали, что это за человек.
      Она поднялась.
      — Посидите здесь немного. Скоро я вам выпишу пропуск, и вы пойдете домой. Мне надо уладить кое-что.
 
      Я не могла больше ни о чем думать.
      Боже, Боже, за что же Ты так наказываешь меня? Почему все так? Почему? Да нет, я знаю, что виновата… прелюбодеяние. Заповедь нарушена. Но неужели же это такой страшный грех, в наше-то время… Почему же я этого не чувствую? Я хотела любви. Только любви. Я готова была все отдать ради любимого… Чувство острой несправедливости - откуда оно?
      Дверь открылась. Я не обернулась - ясно, это Твилл. Сейчас мне выпишут пропуск и отпустят домой. Легко отделалась, всего один допрос… Вошедший остановился напротив меня. Нет, не Твилл… Я подняла голову. И с содроганием узнала Йэна.
      Он был в полевой дисовской форме, серой, с нашитыми на воротник крестиками.
      И он смотрел на меня. Уничтоженную, раздавленную… ну зачем, зачем он приперся сюда? Это не его отдел, он контрразведчик. Неужели приятно видеть мой позор?
      Йэн сел. Не за стол, но и не слишком близко ко мне. Взял вторую табуретку и поставил у другого края стала. Его табуретка была чуть ниже моей, высокой, и теперь мы находились на одном уровне.
      — Крис… - тихо сказал он.
      Я зло посмотрела на него.
      — Крис…
      — Ну что?!
      Я сама поразилась своей вспышке. Да, я злилась на него - но чтобы вот так? Я ведь и вообще спокойная, у меня за всю жизнь не было ни одной истерики. Я скорее буду тихо плакать в углу, если что. А тут… как будто все мое чувство несправедливости, все желание отомстить кому-то неведомому, наконец нашли свой выход - нашли того, кто виноват во всем… хотя это и чушь…
      — Что?! - закричала я на него, - тебе так интересно, да? Да, я вот такая!!! Вот такая!!! Я блудница! Вот полюбуйся, пожалуйста!!! Приперся, смотри! Хочешь, стриптиз тут тебе устрою? Я могу!
      — Крис, - сказал он тверже, и я замолчала, с ненавистью глядя на бывшего жениха.
      Еще только не хватает, чтобы он начал наливать мне сок и вытирать сопли.
      — Крис, ты меня прости, - сказал он, - я и на самом деле виноват перед тобой.
      Он помолчал.
      — Прости меня, если сможешь, ладно? И… не говори такого о себе. Ты очень хорошая, Крис. Ты самая лучшая. Я… я тебя очень люблю, - его голос сорвался в шепот, - Ты… очень чистая, очень светлая. Ты прости, что я пришел сейчас, сюда… Просто это последняя, может быть, возможность тебя увидеть. Ты же не хотела меня видеть… А тут… да, я воспользовался. Извини. Если ты хочешь, я сейчас же уйду.
      Я молчала. И он продолжил.
      — Крис, ты меня прости… я оказался слишком слабым. Я… тебя бросил. Теперь тебе плохо… ты слишком чистая для этого мира. Слишком хорошая. Такие, как ты… с такими обязательно что-нибудь случается. Если это на войне, то они обязательно первыми гибнут. Здесь… с тобой вот такое случилось. Я хотел… знаешь, когда я тебя первый раз там увидел, я это сразу понял. Понял, что ты для этого мира слишком хорошая. Я такие глаза только один раз видел… у одного парня. В Кари. Его потом шерги схватили. Я подумал, что может быть… я недостоин тебя, это понятно. Ну кто я такой, обыкновенный вояка, только убивать и умею. Но может быть, по крайней мере, я смогу тебя защитить. Чтобы с тобой ничего такого не случилось. Я только поэтому и рискнул вообще… ну за тобой ухаживать, и все. И потом… я виноват во всем.
      — Да ты что, - сказала я наконец, - в чем же ты виноват?
      В груди клокотало. Господи, ну почему так? Почему я полюбила сволочь и предателя? А этого человека… хорошего, настоящего человека - я не люблю… да, все-таки не люблю. Разве можно это сравнить с моими чувствами к Юлиану?
      — Это же я тебя бросила.
      — Да, но… - Йэн не договорил, - знаешь, Крис, это честно… ты меня прости, что я в такой обстановке, так нельзя, конечно. Но ты потом уедешь. Знаешь что, Крис? Ведь еще не поздно. Ты… - он напрягся, отвел глаза и выговорил, - может, выйдешь за меня замуж? Ребенка я усыновлю.
      Я молчала, пораженная в самое сердце.
      — Я знаю… ты плохо относишься к моей работе. Но ведь работа ни при чем… Мы будем просто жить с тобой. Я ведь… я люблю тебя, Крис.
      — Работа ни при чем, - повторила я эхом. И в самом деле, мне сейчас все эти заморочки такой чушью казались. Убийца… инквизитор. Ну и что?
      — Йэн, да зачем я тебе сдалась? Из школы меня выгонят…
      — Ну и что, какая разница?
      Мы оба молчали. Глядели в пол. А ведь он прав. Как хорошо было бы. Плюнуть на них на всех. Ну не буду я врачом… это уже неизбежно. Зато будет нормальная семья. Много детей. Будем в парк ходить по воскресеньям. Я буду гордиться, а не стыдиться себя самой. Ходить не в одиночестве, таясь от людей, пряча своего малыша, а с гордостью вышагивать рядом с высоким красавцем в престижной дисовской форме. Он меня любит. Понимает. Конечно, обстановка и вправду аховая, получается, я кидаюсь в его объятия от безысходности. Унизительно для меня как-то. Но… давай уж честно? Йэн - последний человек, который мне когда-либо это припомнит. Наоборот, вот сидит и смотрит на меня так, как будто от моего слова зависит вся его судьба. Просто уже из милосердия к нему нельзя отказывать…
      — Йэн… ты хороший, - выговорила я с трудом.
      — Я плохой, но это неважно…
      — Ты мне правда веришь? Веришь, что я…
      — Я видел запись допроса этого твоего… Крис. Я верю в то, что ты полюбила этого человека. Что он воспользовался этим и соблазнил тебя. Что он отлично знал о твоей беременности, но не подумал взять на себя ответственность. Я не только верю, но знаю, потому что наши все это установили. Крис, ну ты знаешь, это все такая пыль… такая дрянь. Просто самые чистые и невинные, как ты, не способны противостоять… таким вот…
      Я вздохнула.
      — Нет, Йэн. Не такая уж я чистая и невинная… зря ты так обо мне.
      — А я верю, - сказал он упрямо, - верю, что ты такая.
      — Йэн… ты вот говоришь обо мне так много хорошего… ведь разочарование будет. Пойми… это я виновата. Перед тобой. И вообще. Знаешь… разбитую вазу уже не склеить. Все равно трещины останутся. Девчонок хороших много. Ну что тебе именно я…
      Я едва удержалась, чтобы не разреветься. Удержала меня именно мысль, что ведь Йэн обязательно кинется утешать…
      Да, все это очень хорошо. Очень правильно и красиво. Выйти замуж. Наплевать на всех. Йэн не обидит.
      Только вот одна загвоздка - врать ему я не могу.
      Я все еще люблю Юли.
      И даже, может быть, дело не в чувствах. Не в любви там какой-то. Юли ведь тоже со мной теперь не будет. Зачем я ему… была развлечением, теперь я уеду, и все. Мне так и так придется его забыть.
      Дело в том, что никак я не могу разделить настроения Йэна в отношении Юли. Муж и жена - единое целое. А если так, то придется рассказать всю правду. Не могу я лгать своему мужу. Священнику уже лгала, было дело, точнее - замалчивала правду. Но мужу… не смогу никак. И тогда надо рассказать про предложение Юли. Со всеми вытекающими для него последствиями.
      А я ведь люблю его, козла и идиота. Да, он поступил ужасно. Он оболгал меня. Да и это предложение убить ребенка… его же ребенка! Это, пожалуй, еще хуже убийств, который Йэн совершал на войне. Но… мое сознание раздвоилось. С одной стороны, я констатировала факт мысленно - да, Юли подлец, лгун и негодяй. По крайней мере, поступает как подлец. С другой… я почему-то уверена, что внутри он хороший. Настоящий. Добрый. Он ведь очень добрый. Он умеет любить. Такой ласковый. Так матери любят своих детей, даже если дети становятся подлецами. Так же вот и я к Юли… что бы он ни сделал - я все прощу. Даже если он негодяй, шпион и убийца - я все равно буду с ним. Потому что люблю. А раз любишь - то веришь в хорошее, что бы человек ни сотворил.