- Значит так, - сказал Дан, - я пошел на пост, Вик, ты идешь со мной?
      - Да, но я обещал еще в школу, - сказал Виктор.
      - Обязательно. Потом я пойду поговорить с начальником и судьей, и у тебя будет масса времени.
      - Ну, а я пошел к лошадкам, - сказал Кашка, завертывая рукава.
      - А мне куда? - растерянно спросила Таня.
      - Погуляй, посмотри, - посоветовал Дан, - Если ты понадобишься, мы пришлем за тобой Баярда. Кстати, Кашка, я возьму его с собой?
      Кашка ответил согласием, и друзья разошлись. Кто куда... Таня пошла прямо по улице, и вскоре наткнулась на школу.
      Это было в общем-то ничем не выделяющееся, разве что очень длинное здание. Ряд подслеповатых окон, лишенных стекла, похожих на бойницы, глядел из-под низенькой крыши. Таня толкнула дверь. Маленький коридорчик соединял два довольно обширных помещения, в одном из них, судя по всему, шел урок. Таня осторожно заглянула в комнату. Полтора десятка ребятишек лет десяти-двенадцати, рассевшись за длинным столом, что-то писали в тетрадях, звучала тихая скрипичная музыка. Потом Таня заметила молоденького учителя, сосредоточенно игравшего на скрипке.
      Не желая мешать, Таня отошла. В соседней комнате было пусто. Нет, это только так показалось. В классе был один ребенок. Девочка лет семи, и она рисовала что-то, склонившись над столом. Таня тихонько вошла. Девочка не подняла головы. Странной и красивой казалась она, бледная, маленькая принцесса из звездного света. Таня подошла ближе, пушистый шар светлых волос качнулся, и бледно-голубые глаза поднялись ей навстречу. Глубокие, ясные глаза... Тонкая ручка смахнула челку со лба.
      - Здравствуйте, - сказала девочка. - Вы приехали из Замка, да?
      - Здравствуй, - сказала Таня, - Да, я из Замка. А ты живешь здесь?
      - Я учусь тут, в школе, - сказала девочка.
      - Меня зовут Таня. А тебя?
      Почти невесомая ладошка робко скользнула в протянутую танину руку.
      - Энике.
      - Можно посмотреть, что ты рисуешь?
      - Я уже почти закончила, - девочка протянула Тане свой рисунок.
      Там были синеватые туманные горы, зеленая долина, в долине пестрыми пятнами люди, домики, лошади и коровы. Небо над горами было бледно-серым, и не на самом небе, но чуть ниже. на фоне гор, над зеленовато-серой долиной стояла пестрая веселая радуга...
      Порядок цветов отнюдь не был соблюден, но не об этом подумала Таня, когда первое ошеломляющее впечатление схлынуло (ибо картина была восхитительна). Радуга? В Ладиорти?
      Энике жадно смотрела ей в глаза, стараясь понять, понравилась ли картина.
      - Здорово, - сказала Таня. - А ты когда-нибудь видела радугу?
      - Нет, - сказала Энике, - Но учитель рассказывал. Разве неправильно я нарисовала?
      - Все правильно, - успокоила ее Таня. - Очень красивая радуга. И ты когда-нибудь ее увидишь в небе.
      Таня сказала это просто так, но тут же увидела, как расширились глаза девочки, как серьезно ее лицо. Ручка Энике робко протянулась, чтобы потрогать край таниного плаща, и очевидно, Энике очень хотелось подержать каррос, но попросить об этом она не решалась... Тане вдруг стало страшновато, ведь каждое сказанное ею слово это маленькое существо запомнит и впитает на всю жизнь. Ведь Таня для нее - могущественная, неземная красавица из Замка, частица самой Королевы... А на самом-то деле, кто я? - подумала Таня. Может, эта девочка, такая чудесная художница, во много раз сильнее меня.
      - Ты чудесно рисуешь, - сказала Таня.
      - У меня еще целый альбом, - обрадованно заявила Энике, - я и карандашом рисую.
      - Можно посмотреть?
      - Конечно, - Энике ринулась в угол, с усилием подняла крышку громоздкого сундука и стала в нем рыться. Наконец она извлекла пачку сероватых твердых листов, скрепленных в углу нитью из древесной коры.
      Рисунки все были чудесны. Были здесь упражнения - вазы, яблоки, геометрические фигуры, но больше фантазий на свободную тему, акварелью и карандашом. Принцессы в длинных платьях, домики, дворцы, дети, животные, какие-то полупонятные создания. Но на последней странице Таня встретила нечто, заставившее ее вздрогнуть.
      Посреди бледного неясного фона, словно вырываясь из тумана на белом прекрасном коне скакал всадник. На нем была одежда воина, плащ спадал складками с плеч, на поясе поблескивал каррос, и необъяснимо, чистым чувством Таня узнала во всаднике Дана. Хотя лицо было почти неразличимо, большие светлые глаза, камень и белый обруч в волосах, осанка - все было похоже. Впрочем, Таня улыбнулась своему сумасшествию, мало ли кто это может быть...
      - Кто это? - спросила она у молчаливой Энике.
      - Вы разве не знаете? Белый Всадник.
      Таня вздрогнула.
      - Я его один раз видела. Мы косили траву, и он выехал на холм, но он был далеко, и я его плохо разглядела, поэтому он тут плохо получился.
      - Да нет, - сказала Таня. - Очень хорошо получилось. Я узнала его, только сомневалась.
      - Он ведь охраняет нас, - сказала Энике. - А вы... Вы знаете его, да?
      - Да, конечно.
      - Мама сказала, что пока он жив, с нами ничего плохого не может случиться.
      - Это действительно так, - сказала Таня, сдерживая волнение. Тут странный звук донесся из-за двери, как будто кто-то скребся. Баярд, конечно же! Таня выскочила в коридор, выглянула на улицу. Точно, пудель был здесь, и он выжидательно смотрел на Таню. Запустив руку в пышную шерсть на загривке собаки, Таня сняла с ошейника Белый Знак.
      - Я должна идти, - сказала она выбежавшей вслед Энике. - ну, пока! Мы с тобой еще увидимся.
      - До свиданья, - прошептала Энике ей вслед. Таня уже спешила вслед за собакой. Пудель целенаправленно трусил впереди, в нескольких шагах от нее. Снова моросил дождь, и Баярд временами сердито встряхивал головой, с полунамокшей шерсти летели брызги. Наконец, после долгих петляний по улочкам, Баярд свернул к одному из добротных серокирпичных домов. Дверь была отперта, и Таня вошла в прихожую. Чей-то мокрый плащ висел на гвозде. Таня сняла свой и повесила рядом. Баярд дисциплинированно улегся у стены.
      Таня постучала, чей-то голос крикнул войдите, и она толкнула дверь. В комнате за широким столом сидели Дан и четверо мужчин из деревни, одетых, по местным понятиям, богато, даже роскошно. Трое из них были пожилыми, один - лет тридцати на вид. Лицо его Тане не понравилось, что-то в нем было от теппела, что-то нагловатое и самоуверенное. При Танином появлении Дан встал и наклонил голову. Остальные никак на это не отреагировали, а молодой нагловатый окинул Таню нехорошим взглядом, словно оценивая ее фигуру.
      - Это Таня, мой сотрудник - спокойно сказал Дан, - а это - старейшина Скир (он кивнул человеку с совершенно седой головой и черными, как угли, глазами). Это судьи Вайонте и Клер. Это (он кивнул молодому) начальник стрелков Эгадон. Мы обсуждаем проблему укрепления наших постов к северу от Поселка.
      Таня уселась рядом с Даном и сразу почти физически ощутила напряжение атмосферы, царившей в комнате. Это были лишь чувства, достоверность которых никогда нельзя точно установить, но все же ей показалось, что Скир и Вайонте настроены достаточно нейтрально, но мрачные тяжелые тучи страха излучал Клерми, и уж совсем неприятный запах шел от Эгадона. Зеленоватые большие его глаза показались Тане знакомыми, самоуверенная сила, наглость и ненависть к чужакам все это она видела где-то, и не так давно... Хотя он ведь не может быть теппелом. И вообще, одернула себя Таня, это самовнушение. Мало ли что тебе может показаться, а ты уже готова осудить человека только на основании своих дурацких предчувствий...
      Между тем Клерми бубнил, буравя взглядом шершавую поверхность стола, словно боясь поднять глаза на Дана:
      - Ни к чему это... Никогда они не ходили с севера. Чего это они с севера пойдут?
      - Ну а если пойдут? - спросил Дан.
      - Откуда вы взяли, что они могут подойти с севера? - спросил Эгадон.
      - Это не мое слово, - сказал Дан, медленно посмотрев на него. - Это слово Королевы.
      - Ну, они знают, - так же недовольно продолжал Клерми. - Да только плохо это нам. Посевы погибнут, считайте, опять же, скот где пасти?
      - Наши посты есть на юге, - сказал Дан. - Разве там погибли посевы?
      В этот момент Таня почувствовала неожиданный сильный толчок в грудь, такой явственный, словно кто-то ударил ее, лишь секунду спустя она сообразила, что это не был физический удар. Ледяная рука сжала сердце, болезненно завибрировавшее, и Таня подняла взгляд - и столкнулась со взглядом Эгадона. Зрачки его странно двигались, он как бы не смотрел на нее, и в то же время Таня ясно ощущала его внимание. Она не опустила глаз. Она смотрела на Эгадона в упор, и ей показалось, что сильный поток огня, словно выброшенный из карроса, только невидимый, исходит от нее, и огонь этот схлестнулся где-то посередине с силой, направленной на нее Эгадоном, остановив эту силу. Поддерживать этот огонь было не труднее, чем держать каррос, только не рукой, но сердцем, болезненно ноющим. Сквозь этот огонь смутно Таня видела и слышала окружающее. Лицо Эгадона показалось ей своеобразно красивым: коротко подстриженные темные волосы, правильные, крупные, мужественные черты. Разве что несколько крупных угрей портили его. Один из этих досадных прыщей красовался прямо на кончике носа и странно гармонировал с глазами, образуя ярко выделяющийся на лице горящий красноватым треугольник. Словно третий, пылающий вулканической энергией глаз.
      Между тем как сквозь пелену доносился голос Дана.
      - Все зависит от вас, - негромко говорил он. - Если вы не хотите, я сейчас же отдам приказ, и мы уйдем из поселка. И школу закроем, и больницу.
      - Простите, ваше сиятельство, - возражал кто-то (Таня не видела, кто, ибо не отрывала взгляда от Эгадона), - Зачем же так? Кто же против больницы-то? А только вы поймите... У вас оружие. А у нас что? Гарпуном будем обороняться?
      Таня молча смотрела на Эгадона. Больше всего ей хотелось лечь, упасть в обморок. Ее тошнило, закружилась голова, и невидимый этот поединок был для нее реальнее любых слов и действий. Зачем он делает это? Зачем? Не сдерживать его? О нет, это невозможно, такой сильный поток может оказаться смертельным... И потом он пойдет на Дана, Дан сильнее, ему это ничего не стоит, сдержать какого-то там Эгадона, но ведь Дану нужно разговаривать, не для дуэлей он здесь... Вот для чего он позвал меня, сообразила Таня.
      Кто же этот человек? Теппел ли он? Или просто ненавидит нас, потому что мы на него не похожи? Людям это так свойственно... Он боится, сообразила Таня. Он явно боится, а именно - он боится карроса, висящего у меня на ремне. Панический страх перед карросом - вот что сдерживает его. Поэтому он решается напасть только невидимым образом. Однако, ведь это нужно обладать такой силой... Откуда это у него?
      Таня вцепилась руками в краешек скамьи. Что ж, как бы ни был силен этот человек, за мной стоит сила мощнее. Королева защитит меня... Да и я не слаба, не так уж бессильна. Она мало прислушивалась к разговору, довольно бестолковому. Наконец звучный бас перекрыл остальные голоса и продолжал в мгновенно установившейся тишине. Это впервые заговорил до сих пор внимательно слушавший старейшина Скир.
      - Ваше Сиятельство, - спросил он, - Вы можете дать нам гарантии, что защитите поселок от теппелов?
      Наступила тишина, повисла, и никто не решался нарушить ее. И в тишине, после молчания - негромкий голос Дана:
      - Мы не знаем силы теппелов. Мы можем дать только одну гарантию. Пока будет жив хоть один из моих бойцов, ни один теппел не войдет в пределы Поселка.
      Снова тишина. И голос Скира.
      - Вы можете делать то, что считаете нужным, к северу, к югу от Поселка, и здесь, внутри.
      И потом как-то все засуетилось, зашевелилось, поднялось. Эгадон ушел. Встала и Таня, поборов приступ головокружения. Вышла вслед за Даном, накинув плащ. Уже на улице Дан остановился, повернулся к ней.
      - Присядь - сказал он, указывая на близлежащую завалинку. Таня послушно повалилась на холодный камень. Дан сел рядом, и вскоре боль в сердце утихла. Голова перестала кружиться, Таня облегченно вздохнула.
      - Прости меня, ради Бога, - сказал Дан, - Я не должен был тебя звать.
      - Я для того и здесь, в Ладиорти, - быстро возразила Таня, - чтобы тебе помочь. Не знаю только, не бесполезно ли это было...
      - Ну что ты, - Дан улыбнулся, - без тебя бы я не справился.
      Таня почувствовала, как улыбка, помимо воли, неудержимо рвется на лицо.
      - Ну пошли, - сказал Дан, и они поднялись и двинулись вперед, по улице.
      Скорей! - они скакали вновь по полупустой серой земле, скорее к Замку. И лошади, почуяв близкий кров, торопились, рвались в галоп. Ветер касался заледеневшей, нечувствительной кожи, и Таня сжимала изо всех сил повод покрасневшими пальчиками, ей нелегко было сдержать коня. Серое тихое пространство вокруг, не видно, не слышно, и низкие травинки гнутся под копыта... И наконец - Замок, и открываются ворота, и четверо в серебряных плащах въезжают в маленький беленный поселок. Спешились, и коней повели в поводу. Молча до конюшни, и тихо разговаривая - вышли, привязав животных. И разошлись по делам, и Таня осталась одна на улице. Она пошла вдоль полуслепых домишек, где негромко разговаривали, пели или же молчали. Но ей здесь было хорошо, и никогда она не чувствовала себя здесь ненужной. Она могла бы войти в любой из домиков, но брела без особой цели и в конце улицы встретила Полтаву.
      ... Маленькая сырая комната, сероватые стены и тусклый свет из оконца вверху. Запах дома, и легкий треск горящих дров, музыка, музыка, которой не слышно, но которая есть. И двое возле низкого стола, две девушки, они шьют простыми длинными иглами, и светлая головка склонилась над работой, и схваченная хайратником темная шевелюра той, что постарше, склонилась над шитьем. Таня тихонько шевелит губами, помогая себе, и маленькие руки неумело справляются с толстой иглой, прокалывая грубую ткань. А длинные ловкие пальцы второй шьют играючи, а в зеленоватых глазах замерло что-то полузабытое, прекрасное, а может быть очень печальное. Она вскидывает полотно на колене, на живописной драной заплате вытертых джинсов, зубами отрывает нитку, начинает следующий шов. Она кидает мельком взгляд на Танину работу и говорит тихонько:
      - Потише. Стежки сильно крупные. Это тебе не на машинке строчить.
      И тут же без перехода заводит вечную женскую песню, и Таня подхватывает на второй строчке.
      Виновата ли я, виновата ли я,
      Виновата ли я, что люблю?
      Виновата ли я, что мой голос дрожал,
      Когда пела я песню ему?
      Голос у Полтавы низкий, грудной, но она чуть фальшивит, а Таня поет тонко, высоко, чисто. Песня не мешает ей шить. Она пришивает воротник к новой рубашке, и потайная мысль тепло дремлет на дне, вполне возможно ведь, что эту рубашку будет носить Дан. Почему бы и нет? В общем-то, это не так уж важно. Кто-нибудь наденет эту рубашку, и она будет мокрой от пота, и свет карроса пропитает ее, она будет пахнуть дымом , и в ней будет тепло и легко - ах, как хороша эта работа! Но если ее наденет Дан - в десять раз лучше. Эта ткань коснется его плеч, скользнет на грудь и на спину, обнимет его - так мягко, так ласково. Милый, милый Дан. Песня кончилась.
      - А где девчонки? - спросила Таня.
      - Уехали в цепь, - ответила Полтава. А, - сказала Таня. Девчонки, наверное, сидят где-нибудь за холмом, ожидая непрошеных гостей с запада или же с моря. А может быть, и стоят в напряжении, высоко подняв ладонь, с которой льется свет. Но днем теппелы нападают не часто.
      - А мы ездили в Ленинград, - вспомнила Таня. - Ведь ты оттуда?
      - Да, - сказала Полтава, - ну и как там Питер?
      - А что ему сделается?
      - Да-а, -вздохнула Полтава, - давненько я там не была.
      - Мне кажется, так здорово жить в Питере, - сказала Таня. - Там такие люди жили. И живут тоже, БГ, например. И вообще город такой чудесный, как сказка.
      - Это все равно, где жить, - сказала Полтава. - Важно, что ты делаешь, а не где.
      Таня кивнула.
      - Нам тоже везет, - сказала она, - Мы зато видим Королеву.
      - Видишь ли, - сказала Полтава, - БГ сам по себе, Королева - тоже сама по себе, а ты - это ты. У тебя своя жизнь... С чужой не срисуешь.
      - Но все-таки хорошо, когда такой образ перед глазами.
      - Это да, - согласилась Полтава, - Это, пожалуй, верно.
      - Где пуговицы, не знаешь? - спросила Таня. Она закончила обметывать петли, можно было уже и пришивать пуговицы. Полтава молча показала большим пальцем через плечо. Таня встала, пошла к большому сундуку в углу, с усилием подняла крышку. Порывшись во внутренностях сундука, вытащила коробку с пуговицами и пошла назад, но по дороге вдруг остановилась. Коробка упала на пол, звякнув содержимым, Полтава резко обернулась. Схватившись за стену, Таня медленно сползала вниз, глаза ее обессмыслились, лицо стало совершенно белым. Полтава бросилась к ней, схватила под мышки.
      - Ты чего, Танюша?
      Тело в ее руках вновь напряглось, Таня пришла в себя, виновато глянув в лицо подруги.
      - Ах... Да пусти, все нормально.
      Полтава помогла ей дойти до скамейки, уложила.
      - Что это с тобой? Может, позвать кого?
      - Это все ерунда, - сказала Таня, - просто я устала.
      - Вам досталось сегодня ночью? - спросила Полтава.
      - Да.
      - Что ж ты не поспишь? Поспи, хоть прямо тут.
      Полтава извлекла из ящика лоскутное одеяло, набросила на Таню.
      - Я сейчас... сейчас встану, - пробормотала она. И крепко заснула.
      Когда я проснулась, в избушке нашей было уже полно народа. В соседней комнате раздавался неясный гомон. За окном стояли сумерки. Вот уже и снова сумерки. Дня почти не видишь в Ладиорти. Да и день-то пасмурный, без солнца, без синевы...
      Я умылась, погремев железным рукомойником, и вышла в набитую народом горницу. Здесь были не только девчонки, но и Виктор, и Кашка, и Тихий. У нас, впрочем, всегда так. Виктор настраивал скрипку в углу, Лада тащила на стол чугунок с супом. -- Вот и Танюшка проснулась! - объявила она, увидев меня, - ну-ка иди хлеба порежь. -- Все бы тебе работать, - заметила Полтава. Я покорно поплелась за хлебным ножом. Интересно, думалось мне, сколько прошло времени там, на Земле... Не пора ли уже домой? Никак не могу научиться определять это - время здесь течет не только по-другому, оно течет по-разному. Кашка как-то сказал, что здесь вообще более субъективный мир. Может быть, поэтому... А, думать об этом - можно свихнуться. Не хочется домой, именно сейчас - нет. Кажется, намечается милый тихий вечерок, со свечами, с музыкой, и дождь уже барабанит по доскам, и все собрались у огня.
      Вот уже запели тихую песню, и девчонки разливают суп по мискам. Но каково тем, кто сегодня ночью в дозоре... Вчера, по крайней мере, было сухо. С такими мыслями я поставила корзину с хлебом на стол. Все дружно склонились над мисками. Кто-то ткнулся мне в колени - я обнаружила под столом вездесущую морду пуделя. Кашка был увлечен беседой, убедившись в этом, я незаметно сунула Баярду кусочек лапши. -- Вам хорошо, - сказала Алиска, оказавшаяся рядом со мной, - Вы вчера отработали. А нам сегодня в ночь тащиться. -- Да уж, нам хорошо, - при воспоминании о прошлой ночи меня передернуло. -- Раньше ведь так не было, - заметил Тихий, - в последнее время они что-то...
      -- Ни часа покоя, - подтвердила Полтава, - каждую ночь лезут, и все оравой. -- Подождите, это еще цветочки. Наш Граф все время пророчит не то Армагеддон, не то Апокалипсис. Причем в ближайшем времени. Баярд, фу! - предупреждающе крикнул Кашка.
      Мне ужасно хотелось поговорить о Дане, и я не преминула воспользоваться случаем. -- Слушай, Кашка, - спросила я тихонько, - объясни мне, зачем Дан таскает все время нож на поясе? -- Какой нож? - рассеянно сказал Кашка, прислушивавшийся к вспыхнувшему общему разговору. - А, меч... Это, видишь, знак отличия такой. Не для нас, конечно, для теппелов. Этот меч носил один великий воин. Теперь его здесь нет. Он был такой, знаешь, как сама Королева. Ну, вот теперь Дан получил. -- То есть он просто для красоты? -- Ну, что-то в этом роде, - согласился Кашка. - По крайней мере, вытаскивать его нельзя. -- Да, я слышала. -- Понимаешь, - сказал Кашка, - мы здесь ведь все время как на лезвии бритвы. За собой следишь все время. Если плохие мысли будут в бою, свет погаснет, убьют за милую душу. Но убьют - это еще полбеды. А вот если ты душу свою потеряешь... -- Как - потеряешь? -- Здесь очень легко душу потерять. Здесь грехи не прощаются, отвечаешь за них сразу и по полной программе. Злые мысли если одолеют, будешь ненавидеть хоть кого, хоть теппелов, ненависть закроет глаза, можно и душу потерять. Ну а за убийство... проснешься в стране теней. -- За огненной чертой? -- Да, за ней, - подтвердил Кашка, - и это уже - гибель навеки, когда Дух твой от тебя отказался. Помнишь в Библии - вторая смерть? Хуже этого нет. -- Неужели Дан способен кого-то ненавидеть? - усомнилась я. -- Конечно, нет! При чем здесь Дан? - удивился Кашка, - Я вообще про меч начал говорить... У нас здесь никакое оружие не имеет смысла. Мы не можем вообще воевать.
      Я бы и не смогла, подумалось мне. Каррос - совсем другое дело. Нормальному человеку должно быть легче умереть, чем убить.
      Дверь скрипнула, все обернулись. От ветра затрепетало пламя свечей. -- Легок на помине, - буркнул Кашка.
      Серебристый плащ мокро блестел, Дан не снял его, а сел поодаль от нас на скамью. -- Привет всем. -- Да ты садись, поешь, - пригласила Лада. -- Спасибо, уже отужинал, - Дан помотал головой.- Девочки, вы сегодня выходите к Белой роще? -- Да, через час выйдем, - подтвердила Лада.
      Дан вздохнул. -- Все верно. Я зашел сказать, чтоб не ждали. Я тоже иду в ночь.
      Все замолчали разом. Потом Виктор нарушил тишину. -- Что, совсем плохо дело? -- Не знаю, - ответил Дан, - ничего не знаю. Но сегодня обстановка такая, что выходят все, кто может. -- Но ты же вчера был, - робко возразила Алиска. -- Я поддержу вас у Белой рощи, - сказал Дан. - Поспать сегодня никому не удастся, судя по всему. -- Я тоже иду, - Виктор поднялся, за ним вскочили я и Кашка. -- Таня, ты-то хоть останься, - сказала Полтава, - на ногах уже не держишься.
      Белая Роща поблескивала березовыми чистыми стволами у подножия пологого холма. И костер сегодня развести было нельзя - поле со всех сторон, поле позади, да и дождь то моросил, то начинал лупить что есть силы. Мы просто сидели на земле, собравшись в кучки - по трое, по четверо, готовые развернуться в цепь. Совсем уже стемнело, и было мокро, и холодно, и муторно как-то... Там, на Земле, давно уже лежит снег. Здесь, говорят, не бывает снега - морской климат. Полуостров... Я поймала себя на том, что давно уже не вслушиваюсь в разговор. -- У Набокова проза гениальная, - говорила Алиса, - а стихи... идеальные, ровные. Стихи прозаика.
      Я до сих пор еще вообще не читала Набокова. -- А вот, мне нравится, например, - возразила Лада и прочла:
      Пусть мы грустим и радуемся розно,
      Твое лицо средь всех прекрасных лиц
      Могу узнать по этой пыли звездной,
      Оставшейся на кончиках ресниц. -- Ты лучше про Лилит вспомни, - проворчала Полтава, - Господи, как этот дождь надоел!
      Я вытащила каррос, стала затягивать ремешок. Вчера он болтался и ужасно мне мешал. Особенно когда мы вообще устали. Сколько же можно стоять: ну, пять часов, ну, семь... Слава Богу, сегодня их что-то не видно. Пока. Может, у Дана информация неверная... Вообще-то разведчики обычно не ошибаются. -- Вообще, - говорила между тем Полтава, - все эти возвышенные представления о любви обычно приводят в реальной жизни к обыкновенной подлости и мерзости, вот и все. Надо проще на все смотреть... -- Разве в любви может быть подлость и мерзость? - спросила я. -- Подрастешь - узнаешь, - сказала Полтава. Остальные промолчали. Я отвернулась.
      Роща уже еле виднелась в дальней тьме, и мне казалось - ничего в этом мире уже нет светлого, чистого, не залитого дождем, не заляпанного грязью... Обида медленно захватывала мое сердце тягучей сетью. Вот так всегда...
      Даже и говорить не стоит. Подрастешь... Вот и мама так всегда. Особенно меня убивала эта ее фраза: взрослость доказывается не словами, а делами. Как будто человек может стать взрослым сам по себе, если его не уважают, как взрослого. Ну, конечно, я маленькая. Мне еще и восемнадцати нет. Так что, меня и за человека не нужно считать, и объяснить ничего нельзя? Подрастешь... И особенно обидно, что своя же подруга, любимая, за которую и жизнь не задумаешься отдать, которая рядом, в той же цепи стоит. Подумаешь, она старше на несколько лет.
      В довершение всего команда хлестнула по нервам "В цепь!" - и потом уже, на ходу, поднимая каррос, я услышала пальбу. Теппелов было много. В ровном ярком свете карроса они были как на ладони - стреляли из травы, из кустарников, заслонили темной массой березовые стволы. Кстати, никогда не могла я понять почему так, почему мы видим их так хорошо, ведь они стоят за гранью слепящего света... Законы физики тут не действуют, что ли?
      Цепь наша была редкой, растянулась через все огромное поле, а там, дальше снова дозорные, на случай если теппелы пойдут в обход. Весь проход к Замку и к Черте перекрыт нами. Отсюда, с вершины холма, были видна хорошо вся цепь, все сверкающие серебром, отбрасывающие потоки света, и тьма вокруг, агрессивная тьма. И во всю силу лился свет, покрывая все пространство от левого моего соседа до правого - я даже не могла различить, кто стоит рядом со мной. Я стояла словно одна, лишь единый поток огня впереди указывал, что это не так. Если что-то случится - кто сможет меня прикрыть? Разорвать цепь нельзя. Разве что усилием увеличить огонь карроса - но такого усилия хватит ненадолго, а стоять нам всю ночь. Дан смог бы так, он ведь очень сильный. А я... я - маленькая. Может, мне здесь вообще не место. Конечно, в сущности, что я из себя представляю? Я не знаю жизни. Поэтому у меня и не может быть настоящей стойкости. Полтава права... В следующий миг я услышала противный резкий свист, но лишь через секунду сообразила, что он означает. И увидела, как свет ослабел. Не то, чтобы стало страшно, но слабость в ногах и мерзкие мурашки... Я стояла без всякой защиты мишень, и конечно, теппелы тоже увидели это, и конечно, стреляют сюда, в слабое звено, в меня...
      Я не успела еще ничего сообразить. Световая завеса впереди качнулась и восстановилась. Меня закрыли слева - закрыли, поняла я, ценой страшного напряжения сил. Ноги мои все еще подкашивались. Но пережитый ужас смел начисто и обиду мою, и сомнения в себе - теперь я понимала все это. Всего доли секунды - и все понимаешь. Как глупо... Как я могла обидеться, как я могла думать так? Я подняла каррос. -- Все в порядке! - крикнула я невидимому соседу, - Спасибо!
      Он и сам должен был видеть, что все в порядке. Свет из моего карроса закрыл щитом и мой участок, и пространство между нами. И повернув голову, я увидела того, кто меня поддержал - это была Полтава. -- Моя вина! - крикнула она в ответ, - Прости!
      Твоя ли вина, Полтава? Моя, только моя. Как быстро приходится понимать это здесь...
      Мы ехали домой, шагом, почти без сил, мешком болтаясь в седле. -- Я думала, ты не выдержишь до конца, - сказала я. Полтава вяло улыбнулась. -- Ничего, все нормально
      Даже язык у нее ворочался с трудом. -- Завтра, говорят, прорыва не будет. Мы их утомили все-таки. -- Как тебя зовут на самом деле? - спросила я. -- Лариса, - она подала мне руку. - Я дура, не обращай внимания, если я еще что-нибудь ляпну. Ты из-за меня ведь так... -- Нет, - я покачала головой. - Я так из-за себя. -- Лучше будь такой, как ты есть, - сказала она. - И не становись никогда старше. Ты на меня не смотри. Я ведь, знаешь... Я ведь аборт уже делала. -- Ты лучше всех, - искренне сказала я. - Ты очень сильный человек.
      Полтава коротко засмеялась. -- В слабости сила, - сказала она.
      В слабости сила, хлеб и вино.
      Ломает асфальт, прорастая, зерно,
      Как серую массу потерянных лиц...
      Держава цветов не имеет границ. ГЛАВА 6. ВЕСТНИК.
      Мы отправились гулять с Баярдом. Торт уже был готов, вообще все было готово, а спать мне не хотелось. И нетерпение было, как всегда перед Новым Годом, перед праздником - скорее бы! Я себе места не находила, поэтому составила Кашке компанию.
      Уже давно не было такого чудесного Нового Года. В детстве этот праздник главный, лучший праздник - пахнул так волшебно, так хвойно и вкусно, так сладко и таинственно. Потом этот запах куда-то исчез, и я не изменилась, и я готова была ждать, как в детстве, Деда Мороза, но изменилась вся жизнь вокруг, все стало скучным и взрослым, ворчливым... А вот этот Новый Год вдруг стал прежним. И прежний запах - чисто вымытых полов, и хвои, и горячего печенья - вернулся ко мне. Настроение у меня было как у веселого щенка, который мечется, крутится под ногами, сам не знает, чего же ему хочется, и куда себя деть - от счастья. Поэтому я отправилась гулять с Баярдом. Морозец пощипывал щеки, но не было ветра, и мелкие звезды просвечивали сквозь дымку отнюдь не зеркально чистой атмосферы Зеркальска. И снег похрустывал под ногами. Прохожих было немного, бежали запоздавшие, пряча головы в воротники, шумные компании, торопливые парочки... Кашка держал меня под руку, и мне вдруг стало смешно - нас, наверное, тоже принимают за парочку. Я фыркнула.
      - Ты чего? - рассеянно спросил Кашка.
      Я объяснила.
      - А что? По-моему, из нас бы вышла парочка, - заявил Кашка. Мы вышли на пустырь, и он сказал негромко собаке: "Гуляй". Баярд зарылся носом в снег, фыркнул, понесся по сугробам, с трудом выгребаясь из мягкого снега. Мы шли по кромке пустыря, дальше к лесу было слишком темно, и гуляли всякие злобные псы, с которыми Баярд не любил встречаться. Кашка был, как видно, занят своими мыслями... Я также молчала. Валенок у меня не было, а ноги в сапогах начали подмерзать, я прыгала, разминая заледеневшие пальцы. Вдруг, словно опомнившись, он обернулся ко мне:
      - А ты пригласила кого-нибудь в гости?
      - Да кого же я приглашу? У меня только в Ладиорти друзья. Инка вот... Но она в Москве. А кто еще будет?
      - Я пригласил там кое-кого... И Музыкант тоже, - туманно ответил Кашка.
      А Дан, конечно, нет, подумала я. У Дана нет друзей. Иногда он приводит каких-то личностей, часто весьма колоритных.