7

На Пратере кипела жизнь. Оставалось два дня до открытия состязаний, и почти все участники прибыли в Вену. В пресс-центре заметно прибавилось народу.

– Хоакин, вы ли это! – заорал я на весь пресс-центр, увидев моего мексиканского знакомца, с которым, помните, мы в полном смысле этого слова столкнулись лбами в Мехико-сити?

– Хелло, Олех! Мой друг!

Это был Хоакин Веласкес, журналист и свойский парень, и не виделись мы, считай, три года, обменявшись разве что двумя-тремя открытками к Новому году да к Рождеству Христову. Хоакин выглядел уверенно.

– Поздравьте меня, Олех, сын родился! Вчера!

– Вот так номер! Ты женился и стал отцом? Поздравляю, Хоакин, желаю, чтоб вырос твой наследник настоящим спортсменом – да, да, не перебивай меня, мужчина, не познавший спорт, – не мужчина, усеки это! Саня, пожертвуй бокал вина моему другу!

– Поздравляю вас, – солидно пробасил Саня Лапченко.

– Познакомьтесь, мой товарищ, блестящий репортер, а это – Хоакин Веласкес, тоже блестящий репортер, а еще и отважный покоритель океанских глубин.

Когда объявился Серж Казанкини, мы уже успели всласть наговориться.

– Я тебя разыскиваю с утра, – недовольно, пожалуй, даже с обидой, сказал Серж.

Мне пришлось на скорую руку объяснить, в чем дело, и Казанкини сменил гнев на милость. Потом Хоакин, извинившись, сослался на неотложное дело – нужно выбрать подарок жене и сыну, ушел. Саня, человек деликатный и понятливый, поднялся, сказав, что будет на трибуне, хочет увидеть, как станет тренироваться Федор – наша сборная появилась в Вене вчера вечером.

– Рассказывай, звонил? – спросил Серж.

– Да.

Я вытащил из сумки диктофон и включил:

«Вена считается идеальным в Европе городом спортивного отдыха…»

– Извини, это проба. Сейчас…

– Ты думаешь, вас не подслушивали? – обеспокоенно спросил Серж.

– Майкл заверил, что принял меры. Слушай…

Когда запись закончилась, Серж откликнулся не сразу. Я видел: в нем шла какая-то внутренняя борьба, он не мог придти к согласию с самим собой, и это раздражало его. Но я не стал подталкивать Казанкини, ибо решение, которое ему предстояло принять, должно быть однозначно свободным, лишенным какого бы то ни было давления с моей стороны. Игра снова становилась опасной, и, как поведет себя в этой ситуации Серж, столкнувшись с Питером Скарлборо и Келли вплотную, мне осталось лишь гадать. Ясное дело, я был кровно заинтересован в участии Казанкини, ибо два всегда лучше одного, даже если второй – Серж, никогда в своей жизни не взявший в руки гантели, не говоря уже о том, чтобы походить в спортзал или пробежать марафон. Но голова у него, отдам ему должное, светлая, ум быстрый и прагматичный.

– Сегодня – пятница, я как раз собирался кое-что отстучать в контору… – неуверенно начал Серж, и я понял, что он сдался, и мне стало не то грустно, не то горько, но, видно, все это проявилось на моем лице, и Серж взвился. – Ты что – решил, Серж, – в кусты? – заорал он. – Серж, заруби это у себя на носу, никогда не трусил, и плевал я на твоего Питера с его грязной компанией!

– Тише, на нас оглядываются, – остудил я пыл Казанкини, едва сдерживая рвавшуюся из сердца радость: Серж оставался со мной.

– Плевать! По этому случаю нужно выпить и… успокоиться, – предложил Серж уже нормальным голосом.

– А как же контора? – не удержался я.

– Завтра. Никуда Франс Пресс не денется, тем паче материал о вашем спринтере, о Федоре Нестеренко, прошел с красным грифом. Итак, как мы будем действовать? Да, чуть было не забыл: наш уговор – мы с тобой не конкуренты! – остается в силе?

– Без сомнений!

– И ты выложишь мне новости целиком?

– Да.

– Тогда так: мы поедем на моей машине прямо отсюда…

Федор Нестеренко сдержанно поздоровался со мной, не прерывая методическое складывание вещей во вместительный адидасовский баул с буквами «СССР» на боках. С тех пор как эта известная западногерманская фирма заключила контракт с Госкомспортом, сборные страны экипируются «Адидасом».

Я видел, что Федора мое появление не обрадовало. Чует кошка, чье сало съела, не слишком добро подумал я о парне и решил его не жалеть – мне, признаться, было до слез обидно за Ивана Кравца. В конце концов, рассуждал я, многим доводится уходить от своих тренеров, но это не повод для того, чтобы бить горшки. В любой ситуации должно оставаться человеком!

– Тебе, Федя, привет от Ивана. Желал удачи.

– Благодарю вас, Олег Иванович. Со мной полный порядок, – с каменным лицом отвечал Федор, пряча глаза. (И за то спасибо, значит, совесть не потеряна окончательно).

– Тебя тут прочат в конкуренты Джону. Как считаешь, не преувеличивают?

– Не вам бы задавать такие вопросы, Олег Иванович, небось, и сами спортивного хлеба с солью вкусили. Поживем увидим, пока тренируюсь нормально, Вадим Гаврилович доволен.

Выглядел Федор прекрасно, что и говорить: широко развернутые плечи, мощные, накачанные, как у штангиста, руки с красивыми длинными пальцами, бедра, буквально налитые силой. Только вот в лице его, нет – в выражении лица – в плохо скрываемой нервозности, что ли, в этих глазах, так упорно не желающих сталкиваться прямо – зрачок в зрачок с моими, в жестких складках в уголках крупного, с рельефно очерченными пухлыми губами рта крылось что-то неприятное, непривычное, прежде отсутствовавшее у Федора. Точно Нестеренко затаил какую-то мысль и больше всего на свете боится, как бы кто-то не проник в ее небезопасную для парня суть.

«С чего бы это ему на мир зверем глядеть? – удивился я. – Слава богу, жаловаться грех: квартира в Москве, на улице Горького, рядышком с представительством Украинской ССР, в старом доме с четырехметровыми потолками, жена – не то солистка, не то восходящая «звезда» Большого, чемпион СССР, заслуженный мастер спорта, в славе купается, но держится достойно – без разных там мелких шалостей на таможне с компьютерами да «видиками», и в перспективе – медаль в Сеуле».

– Федя, извини за навязчивость и пойми – я не держу на тебя обиды за Ивана. Ты – мастер, ты сам должен выбирать, какой тренер тебе нужен и нужен ли вообще. Просто ты не вправе забывать, дружище, что ты для Ивана – как сын… наладь с ним отношения, он многого не потребует, ведь знаешь его – чистая душа… позвони, спроси, как живет, о себе пару слов добавь. Поверь мне, он искренне желает тебе добра!

– У нас нормальные отношения, Олег Иванович, – отрезал Федор и с внезапно прорвавшейся злостью добавил, как пощечину отвесил: – И вообще не лезьте вы куда вам не следует! Надоели мне… доброжелатели…

Нам больше не о чем было разговаривать. Я повернулся, чтобы уйти, но тут к нам подоспел Вадим Крюков, наставник Федора. Мы с ним выступали в Мехико, на Играх, почти двадцать лет назад. Дружить не дружили, но, встречаясь, разговаривали как старые товарищи, коим есть что вспомнить да и заодно обменяться мнениями о сегодняшней жизни. Крюков, оставив спорт, быстро прогрессировал по административной линии, организатор он был дельный, его пригласили в Госкомспорт, в управление легкой атлетики, где он отвечал за беговые дисциплины. Но когда несколько лет назад Вадим Крюков, сколотив группку из трех спринтеров-мужчин и двух девушек, бегавших короткие дистанции, переметнулся на тренерскую работу, его шаг многих озадачил – начинать новую карьеру, когда тебе под сорок, согласитесь, не каждый способен. Ведь и место он занимал твердое, хорошо обеспеченное, три-четыре раза в год за кордон с командами или делегациями. Но скептики быстро умолкли, когда его ребята «побежали». Правда, с девчатами Крюкову не пофартило – обе его кандидатки в сборную перестали улучшать результаты, сникли и потом вообще исчезли со спортивного горизонта. Для самого Крюкова, вернее, для его тренерской карьеры это обернулось выигрышем, потому что он смог расширить группу мужчин. А когда к нему переехал из Киева Нестеренко и спустя год улучшил рекорд страны многолетней давности, авторитет Вадима рвануло вверх. Злые языки, правда, поговаривали, что он дружен с кем-то из руководителей Комитета и потому ему повсюду во всех его делах – режим наибольшего благоприятствования. Но я с этими утверждениями не был согласен: Крюков делом доказал, что тренер он стоящий.

– Привет, Олег Иванович! – еще издали, явно желая задержать меня, громко воскликнул Крюков.

Мы поздоровались.

– Ну что, поговорили? – Он быстро, оценивающе взглянул на Федора – без улыбки, строго, пытливо, потом – улыбаясь, впился в мои глаза, в его взоре я увидел немой вопрос-обеспокоенность. – О чем вы тут?

– Нормально, – как ни в чем не бывало, пожалуй, даже с облегчением ответил Нестеренко. – Ведь Олег Иванович меня, можно сказать, с пеленок знает, а с Кравцом вообще друзья.

– Как там Иван? – поинтересовался Крюков. – Камень за пазухой на меня не держит? Чудак-человек, ведь всегда нужно знать свой предел в спорте. А

Федя… Федя уже был ему не по зубам.

– Ну, зачем же так! – Федор смолчал, проглотив эту подлянку, а я не стерпел. – Еще неизвестно, как пошли бы дела у Федора – планы у них с Иваном Дмитриевичем были большие и, кстати, стали воплощаться в жизнь…

– Олег, – Крюков перешел на ты – явный признак попытки расположить к себе, расслабить собеседника, – это мираж. Повторяю, у каждого есть свой предел. Вот ты, скажем, Юлианом Семеновым не станешь же, хотя знаю, пишешь бойко, читал, нравится. Так и в спорте, в тренерской работе! У каждого свой круг.

– Ладно, – я решил закончить бесцельный разговор, что хотел – сказал, что говорить не нужно – не стану говорить, – Федя на меня не в обиде, ты не думай, что мы тут что не поделили из прошлого. Буду за вас болеть и, ежели все будет о'кей, напишу от души… хотя ты прав, Юлиан Семенов из меня никогда не выйдет. По одной простой причине: мне не импонирует он как писатель.

– Вот уж и обиделся! Я ведь просто хотел как можно доходчивее свою мысль донести. А что касается Юлиана, так твои писания мне больше по душе, потому что о нашем, спортивном, мире. – И к Феде: – Давай, собирайся, массажист ждет, витамины приготовлены. Я сейчас приду.

Когда Федор скрылся в проходе, Крюков, как ни в чем ни бывало, ласково обнял меня за плечи и сказал, тепло дыша в лицо:

– У Федора сейчас нервишки играют – еще бы! Ведь на одну доску с самим Джоном Бенсоном ставят, выше Карла – ты понимаешь, что это такое?!

– Он действительно готов?

– Только не для печати, хорошо? Ведь мы, спортсмены, суеверны. После Сеула – пожалуйста, пиши что хочешь, вспоминай и интерпретируй наши с тобой разговоры как пожелаешь. А сейчас скажу, но ты нигде не упомянешь об этом, да? Федя может зацепить мировой. Ми-ро-вой! Но даже ему я не говорю, чтоб не перегорел. Здесь он скорее всего финиширует третьим, но разрыв будет в сотых. А мне ничего другого и не нужно. Не нужно, чтоб Федя победил Джона или Карла! Ни в коем случае! Сеул, там это и случится, поглядишь, дружище…

– Ни пуха ни пера!

– К черту!

Расстались, казалось, по-доброму, а на душе у меня – камень.

Время приближалось к пяти, и я отправился искать Сержа. Но он сам наткнулся на меня.

– Пора ехать! Час пик, как бы не опоздать. – В голосе его прорвалось беспокойство. У меня самого сердечко стучало, как перед стартом, и напрасно я хотел списать это на разговор с Федором да Крюковым: пока мы беседовали, а скорее – пикировались всерьез, мысли мои были там, у Тюркеншанцпарк.

– Я готов. Только забежим в пресс-бар, по чашечке кофе хлебнем.

– Ну разве что – по кофе.

На удивление, нашего брата там оказалось мало – рано, ни день ни вечер, мы получили ароматный горячий напиток и, молча, обжигаясь, поспешно выпили.

Серж оказался отличным водителем – смелым, но в пределах разумного риска, хорошо чувствующим машину и, что не менее важно, поведение других водителей.

Маршрут мы наметили по карте загодя и вскоре катили уже по Мариягилферштрассе. Здесь скорость упала: самая торговая улица Вены в это время запружена покупателями, а редкий венец, возвращаясь с работы, удержится, чтоб не потолкаться по громадным универмагам или крошечным лавкам, где можно увидеть вещи, сработанные во всех концах света – от Японии и Гонконга до США и Бразилии. Серж нервничал, но не высовывался из кабины и не ругался с прохожими, как поступали некоторые его особенно нетерпеливые коллеги. Но на часы нет-нет да и бросал косой взгляд.

– Нормально, – успокаивал я его. – Из графика пока не выбились.

Когда выбрались наконец к площади Европы и свернули на Гюртель – окружную широкую и ровную дорогу, дело пошло веселее. Серж не зло, но ворчал:

– Не мог найти местечка поближе! У черта на куличках этот турецкий парк! Гарема нам только еще не хватало!

– С чего это ты взял, что тебя ждет гарем? – решил я немного поиздеваться над Сержем, провозгласившего себя непоколебимым женоненавистником. – Хватит тебе красотки, ну, хотя бы такой, как Кэт. – И я ему рассказал, как Келли, предварительно связав мне руки, измордовал меня до полусмерти, а потом, чтоб окончательно унизить, устроил показательный секс-урок.

– Не врешь? Да его убить за такое мало! – возмутился Серж, всем телом повернувшись ко мне. Глаза его метали молнии.

– Эй, ты, лучше гляди на дорогу! – закричал я, и вовремя: Серж едва не проскочил на красный, и полицейский на углу подозрительно посмотрел в нашу сторону. Впрочем, разве можно не обратить внимание на истошный визг тормозов, исторгнутый нашей машиной?

– А ты не заводи, не заводи меня! – возопил Серж, вытирая со лба холодный пот.

– Едем, зеленый.

Мы свернули на Вахрингерштрассе, теперь до места встречи километра три, не больше. Времени же – тридцать одна минута.

– Давай припаркуемся, Серж, переждем. Мы должны прибыть ровно в шесть. Незачем нам там торчать.

Казанкини включил правый поворот, притормозил, мы приклеились к тротуару.

– Послушай, – вдруг ударил себя кулаком по лбу Серж, – вчера-то мы прозевали рекламу с твоей девицей!

– Увидим на стадионе – познакомлю, – пообещал я легковесно, сам себе удивляясь: как быстро люди забывают неприятности.

Мы торчали у бордюра, отдавшись каждый своим мыслям.

Чем ближе был момент встречи, тем неспокойнее, муторнее становилось на душе. Точно разыгралась внутри буря: колотит, швыряет тебя что щепку, голова идет кругом, а как выйти из этого препоганейшего, скажу вам, состояния – не знаешь. Не помогают ни слова успокоительные, ни ярость, что, подобно пене, заливает твое сознание.

Конечно, внешне я ничем не проявлял своего настроения, и по лицу моему не прочтешь ни строки из бурных тирад, коими я пытался осадить себя.

Серж тоже сидел безучастно, набычившись, молча, что вообще было несвойственно его беспокойной, говорливой натуре.

Мы оба напряженно ждали встречи, отдавая себе отчет, что это не легковесное рандеву, а серьезная и опасная затея.

8

Серж взглянул на часы.

– Еще пяток минут и поедем, – сказал я.

Пока мы торчали у обочины, мимо нас промчалась пожарная машина, а вслед за ней «скорая», разрывая уши ужасными звуками сирены.

– Вот и еще один не справился с рулевым управлением, – меланхолично высказал предположение Серж.

– А может, пожар… С чего ты взял – рулевое управление? – сказал, а у самого предчувствие сжало сердце.

– Ладно, вперед! – решительно выпалил Серж и крутанул ключ зажигания.

По Бекенбрюниг, куда Серж свернул, чтобы съехать с главной дороги, забитой автомобилями, мы двинулись вперед. Чистенькая зеленая улочка венского предместья, где жизнь напоминает деревенскую, где утопающие в садах дома, чаще одноэтажные, не отгороженные один от другого высокими заборами, где обитатели знают друг друга и где всякий чужак немедленно бросается в глаза. Наш автомобиль тоже провожали любопытные взгляды, из чего я сделал вывод, что сюда не часто заглядывают без дела иностранцы. Впрочем, Сержу виднее, как быстрее добраться до места встречи: он знал Вену лучше меня.

Но и на старуху бывает проруха.

– Кажись, влипли! – выдергивая ручку ручного тормоза, простонал Серж.

Впереди в два ряда, полностью занимая проезжую часть узкой улочки, впритык стояли автомобили.

– Что будем делать? – спросил Серж, нервничая.

Времени оставалось критически мало.

– Бросим машину – и пешком, что еще делать!

Серж скривился, но полез за картой.

– Минут пятнадцать, не меньше. Выходит, опоздаем на пяток минут. Подождет, как думаешь?

– Не будем терять времени!

Серж тщательно проверил, хорошо ли закрыты на ключ дверцы.

Когда мы приблизились к Тюркешанцплатц, пробило шесть. Мы свернули налево, убедившись, что сделали правильный выбор: площадь напоминала автомобильную ярмарку – каких только машин тут не скопилось. Движение было полностью парализовано.

– Эй, что там стряслось? – спросил Серж парня-мотоциклиста, пробиравшегося на черепашьей скорости со стороны парка, куда мы направлялись.

Тот оказался словоохотливым.

– Машина взорвалась, видно, взрывчатку подложили вовнутрь. Это как раз на перекрестке, а знаете, что тут делается, когда красный горит, – столпотворение! Ну и ударило по сторонам – несколько машин загорелось. Кровавая каша! Скоро, если так пойдет дальше, Вена станет похожей на Бейрут…

Мы направлялись именно туда, где случилась беда. Увидели не одну – целых три «скорых», две пожарных, россыпь полицейских, некоторые с короткоствольными автоматами. Толпы людей на тротуарах. Мы пробирались, работая локтями. Никто не обижался на нас. Внутреннее напряжение достигло предела, и я гадал, что должно случиться. Серж тяжело сопел – мало того, что он вообще не любил передвигаться на своих двоих, а тут еще – тарань и тарань толпу. Время стучало в висках: будет Майкл ждать или уедет. Только и надежды, что Дивер тоже знает о случившемся и понимает, что мы не можем проехать.

Мы вынуждены были остановиться, потому что впереди полицейские полностью перегородили дорогу, давая возможность красному грузовичку без кузова на широких шинах вытащить на тротуар пострадавший автомобиль, вернее, остатки «раскрывшегося», как цветок, изорванного металла на колесах. Взрывчатку, видать, упрятали под сидение водителя. Не хотел бы я оказаться на его месте…

Грузовичок споро делал свое дело, и через минуту полицейские разрешили проход. На ходу я чисто механически – шоферская привычка – взглянул на задний номер машины и – словно в стену уперся. Я замер на месте, кто-то с ходу врезался в мою спину – кулаки больно уперлись под лопатки. Без извинений человек обогнул меня, бормоча что-то под нос.

Номер был «RS 2479 Н»… Это был «мерседес» Майкла Дивера.

– Эй, где ты застрял? – издали закричал Серж.

– Постой!

– Мы уже опоздали, Олег. Хоть беги!

– Нам не нужно никуда спешить…

– Что это значит? – Серж крутил головой по сторонам, точно на лицах прохожих должно быть написано – перед вами сумасшедший. Но никому не было дела до нас.

– Нас уже не ждут…

– Да чего ты – нам еще с полкилометра, не меньше!

– Пойдем к машине, я там все объясню.

Мне не хотелось начинать разговор на улице, реакция Сержа могла броситься в глаза, а тут, я был уверен, немало людей в штатском, ощупывающих глазами и прослушивающих ушами всех и каждого. Ведь известно, что убийцу тянет на место преступления…

Когда взмыленные, как скаковые лошади на финише, мы плюхнулись в автомобиль, Серж закурил, что с ним случалось крайне редко – лишь в минуты чрезвычайного волнения.

– Дай и мне, – попросил я и вытащил из пачки «данхилл» длинную сигарету. Пальцы дрожали мелкой, противной дрожью. Горький дым прочищал мозги. Но еще некоторое время я сидел, сцепив зубы. Я боялся, что из моего нутра вырвется звериный вой ужаса.

Я живо представил, как выбрасывало из растерзанной машины изуродованное тело Майкла Дивера.

– Что, это была его машина? – поворачиваясь ко мне и почти теряя сознание от собственной догадливости, прошептал Серж.

Я утвердительно кивнул головой.

Серж откинулся на спинку и застыл, как мумия. Лицо его враз стало белым…

– Ведь ты… мы… должны были сесть в тот автомобиль…

– Не исключено, – подтвердил я.

– О, святая парижская божья матерь… Нет, нет, и ты меня не проси, никогда! Никогда, я лучше петлю на шею накину, но больше… никогда не… не впутывай меня, Олег, нет, нет… никогда… это безрассудно… ведь это… это звери… не люди… его разорвало на куски…

Сержа била истерика, и наше счастье, что стекла были подняты и речитатив Казанкини не долетал до ушей зевак.

– Успокойся, никто тебя не собирается заставлять. Да и надобность в этом отпала – Майкла больше нет, значит, концы обрублены. Они добились своего…

Я, пожалуй, только теперь осознал глубину опасности, которая подстерегала меня. «Тебе что, больше других нужно?» Больше других, больше других, больше других…

Минуло, наверное, никак не меньше часа, прежде чем пробка стала потихоньку рассасываться. Серж внешне уже успокоился, но со мной он больше не разговаривал. Да и я не лез со словами – чего? Утешения? Критики? Обиды? Мне нечего было сказать Казанкини, и между нами пролегла невидимая стена отчуждения.

Когда мы добрались до Европлатц, это было в двух шагах от отеля, я сказал:

– Высади меня, пешком пройдусь.

Серж послушно притормозил, я выбрался из салона, мягко прикрыл дверцу. Мы не сказали друг другу «прощай»…

Я брел по Ньюбаугюртель, останавливался зачем-то у витрин магазинов, что-то шептал, иногда громко заговаривал сам с собой. У «Красного домика» замедлил шаг, и девица в кожаной юбке, едва закрывавшей ягодицы, игриво наклонилась ко мне, что-то сказала заигрывающе-ласково. Но я стоял, как истукан, и она отклеилась от меня, приняв за наркомана, пребывавшего в кайфе.

Возле трамвайного круга, что напротив Штадтхалле, я опустился на скамейку и долго сидел, безучастно провожая глазами пассажиров, выходивших и входивших в трамвай. Над моей головой кондуктора давали звонки отправления.

Я думал о Майкле, о суетности жизни и бесцельности этой суеты. Ну, чего он добился, чем улучшил нашу жизнь, расплатившись за свою порядочность и честность собственным существованием?

Солнце село, холодало. Я отправился в отель. В вестибюле повстречался Саня, он собрался побродить по Вене.

– Ты себя плохо чувствуешь, заболел? – обеспокоенно спросил он. – Давай я принесу чаю горячего или, хочешь, полстакана горилки с перцем после горячего душа, и – как рукой снимет, поверь мне!

– Спасибо, Сань, мне ничего не нужно. Отлежусь и завтра буду как огурчик.

– Нет, я все-таки предлагаю…

– Сашок, иди, дружище. Мне действительно ничего не нужно!

В номере я разделся и улегся под толстую перину. Бессильная ненависть колотила меня. Я понял, что не смогу отквитаться за смерть Дивера. Единственное, что смогу сделать, это рассказать все, что знал, и назвать имена Келли и Питера Скарлборо. А в том, что это их рук дело, не приходилось сомневаться. К Сержу обращаться сейчас бесполезно. Остается Дейв Дональдсон из лондонской «Дейли тайм». Вот только на месте ли он? Ведь с той самой ночи, когда мы встретились в полицейском участке, больше не виделись и не переписывались. Да и есть ли вообще в блокноте номер телефона лондонского газетчика?

Перелистал записную книжку, потрепанную, разбухшую, я уже не однажды собирался ее заменить новой, да не хватало смелости взяться за эти авгиевы конюшни, где накопились записи за десяток лет.

«Дональдсон, Дейв, 32 Sevil Road, London тел. REG 5511».