Предисловие

Уважаемый читатель!

“Крыса” – моя первая повесть о животных, посвященная существам необыкновенным и малоизученным, так как знания человека о грызунах в большей степени касаются методов борьбы с ними, нежели понимания их поведения, психики и чувственности. И в то же время повесть эта полна сенсационного и таинственного, поскольку вокруг крысиных нор и гнезд разыгрывается немало трагедий, драм и приключений… Подвиги Геракла, трагедия Эдипа, путешествия Одиссея, отчаяние Ниобеи, судьбы богов, титанов и людей сталкиваются, переплетаются, соединяются, наполняя сознание существа, своими размерами и весом не превышающего размеров нашего сердца.

Мы не хотим об этом помнить в нашей на первый взгляд чистой человеческой жизни. Ведь крысы вызывают у нас отвращение и страх перед болезнями, которые они иной раз разносят, а также прямо-таки суеверный ужас перед мощью их постоянно, на протяжении всей жизни растущих зубов. Подземное сообщество крыс, их умение приспосабливаться и беспрерывная борьба за существование, их массовые переселения и индивидуальные склонности к путешествиям, примеры их необычайного ума и те рассказы и легенды, которых я наслушался о них в детстве, разбудили во мне не просто любопытство, а, скорее, некую смесь восхищения и уважения к природе, создавшей существа, столь совершенно сосуществующие с человеком.

Rattus norvegicus и rattus rattus – крыса странствующая и крыса темная – два основных подвида большого семейства крысиных, которые сопутствуют человеку с самого начала возникновения рода человеческого, а судьбы их теснейшим образом связаны с нашими судьбами и в значительной мере являются отражением нашей собственной цивилизации и экологической ситуации. Это может показаться странным, но лишь в присутствии людей, с самого начала объявивших крысам войну, эти грызуны нашли наилучшие для них условия жизни. Столкнувшись с человеком, слабые создания, жившие до этого в пещерах, лесах и степях и служившие легкой добычей птицам, змеям и хищным млекопитающим, видоизменились, набрались сил и перешли в массовое наступление. Вопреки бытующему мнению, именно люди благоприятствуют крысам, и лишь благодаря нашей цивилизации крысы сумели заполонить все континенты и достичь столь высокого уровня организации своего сообщества. Наши подвалы, склады, амбары, помойки, свалки, конюшни, казармы, тюрьмы, фермы, каналы, плотины, кухни и гаражи стали домами крыс, их царством, а вполне возможно, что и местом зарождения новой, необычайно сильной и плодовитой, хищной и устойчивой ко всем происходящим вокруг изменениям цивилизации.

Причины и механизмы именно такого, а не иного способа крысиного существования, общественная иерархия крыс и взаимоотношения между отдельными особями, а также разнообразие их характеров и склонностей, очень похожих на людские, издавна вызывали у меня искренний интерес. Заключенные в лабораторных лабиринтах крысы ведут себя совсем по-разному, проявляя свои способности и слабости: иной раз они впадают в отчаяние, пускаются в бегство, отступают, но иногда – и это бывает чаще – они ищут выход и совершают свой выбор, прогрызая тонкие стенки – преграды, чтобы создать или обнаружить уже существующие новые лабиринты.

Я пытался сблизиться с крысами, познать их как можно лучше и полнее. Я выращивал их, подсматривал, старался понять их и подружиться с ними.

Я видел крыс, живших в руинах Гданьска и в послевоенных ветшающих домах Нового порта, видел зверьков, пытавшихся пробраться на корабли, спускавшихся и карабкавшихся вверх по причальным канатам, наблюдал за крысами в переулках Сайгона, Стамбула, Берлина, Бухареста, Варшавы и многих других городов. Я собирал как правдивые сведения, так и все сплетни об их жизни и нравах, исходя при этом из принципа, что, соглашаясь даже с тем, что в отдельных рассказах не вызывает особого доверия, я таким образом познаю не только крыс, но и людей, которые эти сказки сочинили – из отвращения и ненависти или же, напротив, из восхищения, дружелюбия и веры.

Буддизм, к примеру, возносит крысу очень высоко в иерархии живых существ… Именно хитрая, ловкая крыса, спрыгнув со спины вола, первой является перед умирающим Буддой. И лишь вслед за крысой – мудрейшей из зверей – и волом, прославившимся своим трудолюбием, появляются остальные звери буддийского календаря: тигр, кролик, дракон, змея, лошадь, петух, овца, обезьяна, собака и свинья.

Другая легенда повествует о тысячах крыс из святыни Карай Ма в Биханере, в Западной Индии. Эти крысы – умершие поэты в своей следующей, звериной жизни, и в этом облике они ожидают возвращения к своему прежнему образу поэтов-чатанов.

В сказках многих народов присутствуют отвратительные образы властителей, съедаемых полчищами мышей и крыс. Следует полагать, что эти легенды основаны на реальных событиях, а описанные немецким путешественником Петером Палласом тучи крыс, переплывших Волгу под Астраханью весной 1721 года, и ранее преодолевали земные и водные преграды в поисках жизненного пространства и пищи на просторах Азии, Европы и Африки…

Не только польского короля Попеля съели крысы… Май-нцкий архиепископ Отто I сжег в овине толпу голодных бедняков, чтобы сберечь от лишних ртов провизию для своего двора… И за это недостойное деяние он был съеден крысами в башне на берегу Рейна, которая и до сих пор носит название Binger Maeuseturm… Такая же справедливая кара настигла ещё многих владык и менее значительных духовных и светских лиц, о чем с удовлетворением повествуют сказания разных народов. Съедение людей изголодавшимися крысами – это не просто легенды, а документально подтвержденные факты, и об этом отлично известно всем искателям кладов и приключений, прочесывающим старые подземелья, форты и подвалы, а также тем, кто работает в каналах и туннелях. В 1977 году, когда я был в опустошенном войной, изголодавшемся Вьетнаме, мне довелось столкнуться со случаями поедания крысами детей, хотя, казалось бы, работавшие матери оставляли свои сокровища в совершенно недоступных колыбельках. Мотив крысиной судьбы, всегда сопутствующей судьбе человека, прослеживается во многих литературных произведениях – у Кафки, Элиота, Джойса, Камю…

Отголоски этих эпизодов, рассказов, легенд, а также дальнейшее их развитие внимательный читатель обнаружит в “Крысе” – новой жестокой одиссее, написанной много лет назад.

Основным стержнем моей личной философии стала убежденность в том, что все формы жизни на земле произошли от одного и того же источника, что все они – детища одной и той же тайны существования, тайны цели и смысла. Я верю, что столь мудрые звери, как крысы, руководствуются не только инстинктами и рефлексами, но прежде всего разумом, опытом, умением сопоставлять, памятью и чувствами и что из всех окружающих их явлений и происходящих событий они способны делать выводы, что в них куда меньше звериного и куда больше человеческого, чем мы, люди, готовы признать из-за нашей самоуверенности.

Человек – высшее создание, не важно, самозванец он или Божий избранник – должен сегодня стать снисходительным, все понимающим опекуном и другом миллиардов существ, языка которых он не понимает, а поведение оценивает по удобным для себя самого, устоявшимся схемам. Но, к сожалению, все происходит с точностью до наоборот. А ведь мы знаем, что существование и жизнь каждого из нас – точно такая же форма существования белка, как и жизнь собаки, крысы, голубя и каждой прочей живой твари. Человек забывает, что он – точно такой же организм, и поступает так, как будто хочет всеми силами откреститься от столь невыгодного родства и любой ценой оторваться от своих биологических корней.

Поэтому он ищет источник своего происхождения за границами нашей галактики или в проявлении воли Божьей. А это свидетельствует о крайней степени самонадеянности и неоправданном высокомерии, так сильно укоренившихся в нашем сознании.

Мы верим в то, что навязанная нами цивилизация является единственно возможной и наиболее совершенной, первой и последней. И эта слепая вера – ошибка, которую мы ежедневно совершаем. Мы не знаем, какие цивилизации принесет нам будущее, когда мы сознательно или бессознательно совершим на сей раз уже массовое самоубийство, к которому мы все время так близки. Может, это будет цивилизация птиц, может – цивилизация крыс, а может – цивилизация насекомых.

Мы давно уже не видим в животных партнеров, видя в них лишь биологические механизмы, которые должны подчиняться нашим потребностям, нашей воле и знаниям, нашим прихотям. Разум зверей мы признаем лишь в той степени, в какой он может быть нам полезен. Мы создали огромные бойни, фермы, кожевенные заводы – миллионы мест убийства… Мы не только самоуверенные, мы самые жестокие создания в природе и при этом воспринимаем подобное состояние не просто как норму, но даже как хороший вкус – такой же, как шикарные манто из лис или из недоношенных плодов каракулевой овцы… Я пишу об этом потому, что стоит наконец отдать себе отчет в том, кто мы такие и к чему идем.

И если, Уважаемый Читатель, тебе иногда приходят в голову мысли о реинкарнации, ты можешь также задуматься и о том, что человек, в своей предыдущей жизни бывший крысой, носит в своем подсознании память о том былом существовании и что перипетии его прошлой судьбы в особых, драматических ситуациях неизбежно проецируются на его далекую от предыдущей, сегодняшнюю – человеческую – жизнь. Но если повернешь эту ситуацию обратной стороной и представишь себе судьбу души, которая, покинув тело человеческое, находит свое следующее земное существование в обличье крысы, ты можешь сделать ещё один шаг вперед и обнаружить в своих рассуждениях, как твое сознание подвергается именно такой трансформации. И если ты это сделаешь, ты сам станешь героем моей повести и поймешь, как много общего у тебя с этим на первый взгляд столь тебе чуждым и столь далеким от тебя зверем. И тогда все, что я написал, станет простым и очевидным.

Ведь эта книга – не только основанное на фактах повествование, но в то же время ещё и сказка, легенда – очень жестокая и невероятная, серая и полная боли и страданий, – такая же, как и сама по себе крысиная жизнь, и именно поэтому – правдоподобная. Живущее рядом с нами, буквально под нашими ногами, сообщество грызунов сопутствует нам на протяжении тысячелетий, разделяя с нами и наше благосостояние, и нужду, и мир, и войну.

Мы не хотим замечать их, не хотим знать о них, мы боремся с ними, презираем их так глубоко, как только мы – люди – умеем это делать.

Я иной раз думаю – не слишком ли глубок камуфляж, прикрывающий некоторые поступки моего героя, многие события и мотивы? Будут ли правильно прочитаны и поняты вплетенные мною в современный пейзаж символы прошлого, следы, ведущие к самым началам цивилизации?

Последняя исповедь КРЫСЫ – это не просто книга о животных, хотя, возможно, и такое восприятие имеет право на существование. Это, напротив, рассказ о движущих обществом законах, о наших мифах, о правде и лжи, о любви и надежде, о тоске и одиночестве.

Мы все – жители Вселенной, мы дышим одним и тем же земным воздухом, принадлежим к одному и тому же классу млекопитающих, наш мозг, сердце, желудок имеют очень сходное строение, одинаковы процессы оплодотворения и материнство. Так что в плане биологии и психологии мы очень близкие родственники, и оба наши вида – хотя и по разным причинам – благодаря своей живучести, силе и уму не только пережили миллионы лет эволюции, но и усовершенствовались настолько, что стали хозяевами всей планеты.

И потому прошу Тебя, Уважаемый Читатель, – не забывай, что, столь натуралистично и подробно описывая жизнь крысы, я все время думал о тебе.

Автор

* * *

Темнота, темнота, как после рождения, темнота, обступающая со всех сторон. Тогда было ещё темнее: черный плотный барьер отделял от жизни, от пространства, от сознания. Кроме темноты, я не знал ничего, все было не так, как сейчас, когда в мозгу продолжают роиться отблески света, видения – обрывки, куски, тени.

Вспомни ту увиденную впервые, засевшую в памяти темноту, вообрази её в том первозданном виде, попробуй воссоздать ход жизни, события, скитания, побеги, путешествия с самого начала – с первых мгновений, наступивших после расставания с теплым брюхом матери, с первого болезненного глотка воздуха, с ощущения неожиданного холода, перегрызаемой пуповины и осторожного прикосновения языка.

Помню: каналы, подвалы, туннели, погреба, подземелья, чердаки, переходы, щели, сточные канавы, канализационные трубы, выгребные ямы, рвы, колодцы, помойки, свалки, склады, кладовки, хлева, курятники, скотные дворы, сараи… Мой крысиный мир – жизнь среди теней, во тьме, в серости, во мраке и полумраке, в сумерках и в ночи, как можно дальше от дневного света, от слепящего солнца, от пронизывающих насквозь лучей, от ослепительно блестящих поверхностей.

Еще стараясь держаться подальше от света, инстинктивно следуя за запахом молока в набухших сосках и теплом материнского брюха, когда заросшие уши ещё не пропускали звуков, я впервые скорее почувствовал, чем увидел сквозь тонкую пленку сросшихся век тень серости – словно более светлое пятно в окружающем глубоком мраке. Это отблеск зажженной лампочки или случайного солнечного луча, проникшего в поддень через подвальное окно, внезапно упал на мои закрытые глаза, разбудил первые ощущения.

Мягкий свет завораживает, манит, пробуждает любопытство. Отрываясь от соска матери, ты неуклюже ползешь вперед, к свету.

Мать осторожно хватает зубами за шкуру, подтаскивает к себе, укладывает. Рядом с её теплым брюхом серое пятно быстро забывается, но ненадолго. Вскоре беспокойство охватывает вновь, опять появляются размытые очертания, и я опять срываюсь с места и ползу в сторону туннеля, соединяющего гнездо с подвалом.

Мать старательно вылизывает меня, моет своим влажным языком, чистит от первых блох, загнездившихся под мышками.

Немногое осталось в памяти от тех первых проблесков сознания, с тех пор, когда я ещё не знал, что я – крыса, а мое ещё не разбуженное воображение ничего не предчувствовало и не подсказывало мне.

Кроме стремления к свету, к любому проблеску, пробивающемуся сквозь веки, я реагировал лишь на издаваемый матерью пронзительный писк. И этот писк, так же как запах сосков и ощущение тепла и безопасности, притягивал к себе, учил, приказывал.

Мой слух ещё не сформировался, ушные отверстия пока ещё не открылись, и лишь часть звуков проникает в сознание. Однако писк матери не перепугаешь ни с чем – он неразрывно связан с теплом и с восхитительным вкусом молока.

Голую розовую кожу постепенно покрывает нежный серый пушок. Я это чувствую – мне становится все теплее. Теперь я уже не боюсь лежать на голой поверхности.

Я расту и набираюсь сил. Я уже могу первым пробиться к наполненному молоком соску и даже отодвинуть тех, кто ползет рядом со мной. Я отпихиваю их, преграждаю им дорогу, а когда в одном соске иссякнет молоко, всем весом своего тела рвусь к следующему.

Я ем больше всех, я самый большой – мне подчиняются, уступают дорогу. Каждый день на твердом полу гнезда я пытаюсь встать, пытаюсь выпрямить пока ещё неуклюжие, слабые лапки, стараюсь двигаться вперед и назад, переворачиваться и подниматься. Когда у меня не получается, я писком зову мать – она подтаскивает меня к себе, схватив зубами за хвост или за шкуру на загривке.

Потребность ощущать под собой твердый пол, на котором я учусь ходить, становится не менее сильной, чем жажда света в закрытых пока, но все более чувствительных глазах.

Здесь, на твердом полу гнезда, я почувствовал, как из моих пальцев вырастают пока ещё слабенькие, гнущиеся, пружинящие, помогающие мне встать коготки.

Мать моет языком мое тело, собирает все отходы и нечистоты, ловит больно кусающих блох. После очередного мытья у меня наконец открываются ушные раковины. Я вдруг начинаю слышать звуки – шум насоса, скрип ступенек, стук по канализационным трубам, писк более слабых крысят, далекий шум улицы, мяуканье кота по ночам; мощный поток шорохов и отзвуков – голосов, шелеста, толчков, движений.

Оглушенный, я растягиваюсь на брюхе на дне гнезда, поднимаю голову и зову на помощь. Впервые я четко слышу собственный голос – пронзительный, вибрирующий писк. До сих пор я воспринимал его совершенно иначе – он был приглушенным, доносился откуда-то издалека, но вместе с голосом матери был самым громким из всего, что я слышал. Теперь же он кажется слабым и ничтожным среди множества доносящихся со всех сторон звуков. Свет, пробивающийся сквозь веки, так и остается пока тайной – непонятной и неизведанной. Теперь все крысята стремятся к сереющим, красноватым пятнам пробивающегося света и матери прибавляется хлопот: она все время настороже – смотрит, чтобы мы не выползали из норы. Ей все труднее уследить за нами, ведь наши лапки становятся все крепче и мы, пока неуклюже и медленно, ползаем уже по всему гнезду. Обеспокоенная этим, мать ложится поперек входа, пытаясь загородить нам дорогу. Мы карабкаемся ей на спину, настойчиво подползая все ближе к неизвестной, но такой манящей серости, все сильнее проникающей сквозь закрытые ещё веки. Несколько малышей пропали, и у каждого из нас теперь свой собственный сосок, тогда как раньше у брюха матери все время приходилось толкаться, отпихивать, бороться.

Может, мать сама загрызла нескольких крысят, пропитавшихся чужим запахом, забивающим запах родного гнезда, может, они сдохли с голоду, постоянно отпихиваемые от сосков более сильными собратьями, а возможно, что они выползли из гнезда к свету и их поймал кот или украла другая самка, потерявшая свое собственное потомство…

Остались несколько подвижных маленьких самцов и самочек, все более недовольных своей слепотой, слабостью и неуклюжестью. Нас переполняет любопытство, и мы жаждем самостоятельности.

Мы уже распознаем свой собственный запах и прикосновения вибриссов – твердых чувствительных щетинок, выросших из ноздрей.

Неподвижные до сих пор мышцы век начинают наконец шевелиться, двигаться, сокращаться. Я силюсь открыть глаза, разомкнуть веки, поднять их вверх.

Мать помогает нам, протирая и промывая глазницы языком.

К свету! Изо всех сил к свету!

Я вижу. Веки раскрылись. Сначала сквозь маленькую щелочку внутрь проникает рассеянный луч. Я впервые испытываю не познанные до сих пор ощущения: свет дает возможность увидеть, как выглядит поверхность земли, внутренность гнезда, нора, разбегающиеся во все стороны туннели. Я четко вижу то, что до сих пор представлял себе лишь по запаху, по ощущениям от прикосновения вибриссов, лапок и кожи. Все детали, морщинки, складки, закругления и углы, волны, наросты и углубления приобретают иное значение. Ведь видимая форма сильно отличается от той, которую можно представить себе с помощью осязания – она намного ярче и богаче. Невозможно представить себе свет, если никогда его не видел.

Я вижу. Веки раскрываются все шире, постепенно сползая с выпуклого глазного яблока.

Самое большое открытие – это открытие самого себя. Я старательно изучаю строение своего тела: растущие из голых, не покрытых шерстью пальцев когти, спину, которую я рассматриваю, повернув голову, и состоящий из чувствительных колец хвост, набухающие половые железы, темную шерсть, слегка светлеющую на брюхе. Я разглядываю пахнущие молоком соски матери, её теплое мягкое брюхо, под которым можно спрятаться, её мощные зубы, осторожно хватающие меня за загривок.

Я – маленький крысенок, живущий в подземном гнезде. Я – крыса, о которой заботится мать. Она охраняет меня от опасностей, которых я ещё не знаю и не могу предвидеть.

Я пока не знаю, что такое страх. Мне известна лишь боязнь легкого чувства голода, наступающего тогда, когда мать слишком долго не возвращается в гнездо.

Несколько раз мне случалось лежать на боку – так что я не мог дотянуться до наполненных молоком сосков, и тогда я пугался, что никогда не смогу найти их, а как только мать, возвращаясь, подтаскивала меня к себе и кормила, наступала радость удовлетворения. И это ощущение было тесно связано с насыщением, когда, ленивый и наевшийся до отвала, я сам отодвигался от теплого соска, чувствуя в животе восхитительное тепло молока.

Я вижу. Меня окружают черные, вогнутые плоскости с ведущими в разных направлениях отверстиями темных коридоров, по которым можно двигаться, лишь щупая дорогу с помощью вибриссов. Все эти коридоры упираются концами в кирпичную кладку стены. И только то отверстие, сквозь которое внутрь попадают отблески света, ведет дальше – я ещё не знаю куда, и эта неизвестность волнует и пробуждает любопытство. Однако мать и отец не позволяют приближаться к этому таинственному отверстию, а когда я пытаюсь с разбегу выскочить наружу, меня наказывают укусом в ухо, хватают за шкуру на загривке и, жалобно пищащего, тащат обратно. Так что я пока вынужден копошиться в норе, и я исследую заканчивающиеся тупиком коридоры, играю с крысятами, пробую зубы, грызя подгнившую доску.

Свет манит не переставая. Я хочу познать его источник, его суть, жажду узнать – что же это такое?

Постепенно я начинаю понимать, что его изменчивость, цвет и пульсация зависят от событий, происходящих за окнами. Иногда он бывает слепяще ярким, и его отблески рассеивают темноту во всем помещении до самого потолка. Но бывает и так, что неяркие рассеянные лучи проникают совсем под другим углом. Мне случалось наблюдать и резкие изменения освещения – как будто источник света пульсировал. Но больше всего меня удивляло регулярно повторявшееся отсутствие всякого света. Однако все мои попытки вылезти из норы и найти разгадку этих таинственных явлений до сих пор упорно пресекала мать.

И когда же я все-таки начал бояться света? Страх пришел позже. Сначала я стал подозрителен и недоверчив. Один из крысят ускользнул и вылез наружу.

Мать, до сих пор выскакивавшая за каждым из нас, на сей раз остается на месте – лишь поднимает ноздри, взволнованно принюхиваясь, и нервно шевелит вибриссами. Она всем телом загораживает вход в нору. Ее страх передается нам, и мы жмемся у неё под боком.

Слышны отдаленный писк, звуки борьбы, мяуканье. Я чувствую резкий неприятный запах, так взволновавший мать. Писк прекращается. Я жду возвращения собрата, но он не возвращается. Мать прижимает нас своим брюхом, прикрывает, наваливается на нас, вытягивает шею, принюхивается. В подвал через разбитое окно пробрался кот. Он ждет, притаившись за пожарным краном, кружит по подвалу – чувствует наше присутствие. Но мы, маленькие резвые крысята, ничего о нем не знаем. Мы не осознаем грозящей нам опасности, не связываем исчезновения крысенка с запахом кота. Нас беспокоят только поведение матери, её страх и терпкий запах сладкого до сих пор молока.

Свет манит. И мы предпринимаем все новые попытки выйти наружу, не подозревая об опасности, не зная о существовании врагов, отравы, ловушек, не предчувствуя смерти и даже не зная о самом её существовании.

Я становлюсь все сильнее, все крупнее, все подвижнее. Там, за тонкими стенами подвала, находится другой мир, новая, не знакомая нам действительность. Оттуда родители приносят еду, оттуда приходит отец, которому мать теперь уже позволяет ночевать в гнезде. Надо выйти. Обязательно надо выйти! Кот подкрадывается часто, он выжидает в подвале. Мать тогда дрожит от страха, а мы заползаем под её брюхо. Вскоре кот съедает ещё одного неосторожного крысенка. Люди вставляют новое стекло, и кот уже не может попасть в подвал.

Мать выводит меня на свет. Луч, падающий из высоко расположенного окна, попадает прямо в глаза, ослепляет. Я сижу в кругу света у входа в нору – оказывается, свет не только блестит, он ещё и греет! Я довольно долго наслаждаюсь этим открытием, но вдруг световое пятно исчезает, потом появляется снова, опять пропадает и появляется, но уже в другом месте. Мы бегаем по подвалу, неумело карабкаемся на высокие кучи угля, сползаем вниз, падаем, шутя бросаемся друг на друга, нападаем. В пожарном кране булькает вода. Мать подходит к большой плите, осторожно влезает под нее. Я осторожно иду за ней. В темноте поблескивает вода. Мать наклоняется и пьет. Маленький неосторожный крысенок падает прямо в воду. Он испуганно пищит, перебирает лапками, пытается плыть. Мать хватает его зубами за шиворот и тащит вверх. Подвал большой. Я несколько раз обегаю его вокруг. Под дверью можно пробраться наружу. Теперь, когда я уже знаю, откуда в подвал попадает свет, я должен узнать – что же находится там, за дверью, в темноте, откуда приходят люди. На лестнице слышатся шаги. Мать хватает меня и тащит к норе. Остальные крысята бегут за нами. Теперь мы вслушиваемся в доносящиеся из подвала звуки.

Я уже знаю звук поворачивающегося ключа. Но вот скрип оконных петель – это что-то совершенно новое. В гнездо проникает холодный влажный воздух. Я шевелю ноздрями. В мои уши проникает множество незнакомых отзвуков. Грохот ссыпаемого в подвал угля успешно заглушает все остальные шумы и шорохи. Он ввинчивается в уши, заполняет мозг. Гнездо наполняется удушающей пылью. Я вместе с остальными крысятами в ужасе мечусь по гнезду и в конце концов вжимаюсь в стену в самом конце глухого туннеля. Мать ведет себя спокойно – видимо, она уже успела привыкнуть к этому грохоту – и только следит, чтобы мы в панике не выскочили наружу из норы.

Грохочут лопаты. Куски угля сыплются вниз. Пыль оседает. Люди уходят из подвала. Скрежещет ключ. Тишина. Неожиданно наступает тишина.

Мать осторожно высовывает голову из норы, шевелит вибриссами, втягивает воздух в ноздри – проверяет, исчезла ли грозившая нам опасность, ушли ли люди. Мы толпимся за ней, рядом с её длинным, голым хвостом. Наконец она снова выводит нас наверх. Я замечаю, что круг света, проникающего в подвал сквозь пыльное окно, переместился к двери.

Я уже различаю день и ночь. Отличаю свет, связанный с деятельностью человека, от того, который падает в окно. Я знаю, что за стенами гнезда, за каменной стеной дома, где я родился, существует незнакомый мир. Я узнаю его по теням, затмевающим яркость проникающего к нам света, по запаху матери и отца, когда они возвращаются оттуда, по запаху, доносящемуся сквозь открытые окна и двери, по отзвукам в канализационных трубах, по шумам, отголоскам, пискам, скрипам, лаю, скрежету.

В подвал приходят незнакомые крысы. Их запах, хотя и похожий на наш, все же чужой. Мать кусает и прогоняет их. Чужие крысы приносят с собой запах своих гнезд, запах тех дорог, по которым они ходили, запах своих семей. Я пытаюсь выскользнуть за ними, пойти по их следу. Мать оттаскивает меня уже от самой двери в подвал и, рассерженная, относит обратно в гнездо.

День следует за днем, ночь за ночью. Любопытство становится основной потребностью, жажда покинуть подвал и идти дальше все сильнее подталкивает меня к продолговатой щели под дверью. Все крысята возбуждены и ведут себя беспокойно. Все чаще дело доходит до шутливых пока драк, нападений, бегств. Мы отпихиваем друг друга ударами лап, царапаемся, опрокидываем друг друга на спину, кусаем за уши, носы, хвосты, за брюхо.

Мы узнаем исключительный, ошеломляющий запах крови. Узнаем вкус мяса мыши и принесенной отцом живой птицы.

Самый маленький и самый слабый из крысят выбирается наружу сквозь щель под дверью в подвал. Он возвращается, измазанный какой-то резко пахнущей жидкостью. Этот запах очень силен – он заглушает естественный запах крысы, по которому все мы узнаем друг друга. Он чужой, незнакомый. И мы набираемся опыта, нападая на самого маленького и слабого из нас. Острые зубы повреждают ему глаз. Ослепший, он пытается спрятаться в угол. Вскоре он весь покрывается коркой запекшейся крови, ран и струпьев. Мы кусаем, гоняем, царапаем его, как будто он не член нашей семьи. Мать не защищает его и даже не позволяет ему спрятаться у неё под брюхом.

После очередной нашей атаки окровавленный крысенок издыхает, забившись между глыбами угля.

Мне кажется, что подвал становится все меньше, и я решаю вырваться отсюда, как только представится такая возможность.

Я отправляюсь вдоль стены подвала, покрытой растрескавшейся, местами осыпавшейся штукатуркой. Меня манят далекие запахи, легкие дуновения неизведанного мира, волны другого воздуха. Сначала я продвигаюсь очень осторожно, как будто мне отовсюду грозит опасность, как будто в каждой тени, в каждой паутине, в каждой трещинке, в каждом углублении стены скрывается неизвестный мне враг.

Я боюсь всего, что мне неизвестно. Быстро перебирающий лапами паук перебегает мне дорогу, я задеваю его кончиками вибриссов и он мгновенно сжимается в комочек и застывает, стараясь слиться с землей.

Его страх помогает мне. Он боится больше, чем я. Он слабее меня, он более хрупкий и нежный. Достаточно одного движения зубов, чтобы лишить его жизни. Нет, этого делать не стоит. Я же видел, как мать обходила стороной такие застывшие серые комочки. Наверное, они невкусные или ядовитые.

Я оставляю в покое застывшего паука и уже смелее продвигаюсь вперед. Втискиваюсь в щель между стеной и обернутой паклей канализационной трубой. Вдруг вдалеке возникает постепенно нарастающий шум, как будто что-то движется в моем направлении. В трубе раздаются резкие, неожиданные звуки, и над моей головой проносится бурный шипящий и булькающий поток.

От неожиданности я резко вжимаюсь в стену, как будто мне грозит настоящая опасность. Звуки пронзают меня насквозь и удаляются, постепенно затихая. Единственное, чего мне поначалу хочется, – в панике пуститься в бегство.

Чувство страха проходит. Я иду дальше. Теперь я значительно острее ощущаю холодные дуновения ветра – оттуда, из рисующегося на горизонте очерченного светлой полоской прохода. Я то и дело останавливаюсь, осматриваюсь по сторонам и иду дальше. В ноздри попадает волна более холодного воздуха, насыщенного новыми, чарующими, вкусными запахами. И вдруг я чувствую, как в мой загривок впиваются острые зубы. Мать хватает меня за шкуру, поднимает и переворачивает на спину. Я пищу от злости. Она решила, что мне ещё рано выходить самостоятельно.