Узкая клоака Фре то расширяется, то судорожно сжимается под каждым толчком яйца, и в первый раз в жизни кладущая яйца галка дрожит от боли и страха.
      Первое окровавленное яйцо, облепленное темными клочками пуха, мы приветствуем радостными криками.
      Фре уже чувствует, как птенцы шевелятся под скорлупой. Ночью, когда стихает дневной шум, изнутри яиц доносятся шорохи, царапанье, постукивания.
      Тогда Фре раздвигает свои крылья еще шире, клювом пододвигает яйца под пух на брюшке и груди и прижимается к ним всем своим телом, как будто хочет оградить их от неведомой опасности.
      Я возвращаюсь с реки. Злая, растерянная Фре мечется вокруг гнезда, жалобно вскрикивая. Яиц нет. Они исчезли.
      Молодые сороки крутились поблизости, подлетали к самому гнезду, дразнили сидящую на яйцах Фре. В конце концов она решила прогнать их и на мгновение слетела с гнезда. И тогда прятавшаяся в тени каменных фигур сорочья стая ворвалась в гнездо, схватила яйца и была такова.
      Возмущенный, испуганный, я влетаю в гнездо, обшариваю все углы, закоулки, углубления. Между прутиками, прикрытое пучком мха, лежит яйцо. Оно закатилось в продавленную в мягкой подстилке ямку и потому уцелело.
      Птенец со светло-розовой кожицей и почти белым клювом крайне удивил нас. Я вопросительно смотрю на Фре, Фре смотрит на меня и продолжает очищать тельце малыша от темно-серых обломков скорлупы.
      Птенцы галок рождаются с синевато-розовой кожицей, а иногда даже с фиолетовой.
      Просвечивающие сквозь пленку глаза тоже светлые - они намного светлее, чем у тех птенцов, которых мы видим в гнезде Ми и Кро.
      - Есть хочу! - требует птенец, дергая розоватыми крылышками. - Есть хочу!
      Я выдавливаю в мягкий клювик пережеванную питательную массу из мух и сверчков. Мне удалось поймать их утром на освещенной солнцем крыше купола.
      Кея растет быстро, ест много, громко требуя, чтобы ее накормили. Как только у нее открылись глаза, она сразу стала очень подвижной и любопытной. Поэтому мы вдвоем присматриваем за ней, все время опасаясь, как бы она не выползла на край гнезда и не упала вниз.
      Перышки Кеи значительно светлее, чем наши. Пух на грудке и спинке почти белый, а первые отрастающие на крыльях перья сверкают, как снег.
      Светлый клюв, почти прозрачные коготки и белые глаза с легким оттенком голубизны заставляют меня замирать каждый раз, когда я возвращаюсь в гнездо. Я сажусь на краю гнезда и завороженным взглядом смотрю на Кею, восхищенный ее отличием, непохожестью на других. И лишь когда Фре нетерпеливо толкает меня клювом, я снова улетаю.
      С каждым днем у нее вырастает все больше перышек и пуха - в основном белого и серебристого цвета. Даже детские наросты вокруг клюва, которые сначала были желтыми, теперь совсем побелели.
      Я разгребаю клювом пух у нее на голове, проверяя, нет ли там маленьких продолговатых насекомых, которые могут закупорить ушные проходы. Старательно очищаю розовую кожицу вокруг желез у хвоста. Кея трепещет крылышками.
      Я выдавливаю ей в клюв перемешанную со слюной гусеницу.
      Приближается время первого полета.
      Жаркое, слепящее солнце сквозь люнеты освещает разбросанные внизу под куполом кучи костей и истлевшего тряпья.
      Серебристо-белая птица с чуть более темным хвостом и спинкой подпрыгивает на самом краю гнезда. Ми и Кро давно уже учат своих детей летать. Светлый оттенок перышек Кеи больше не привлекает их внимания Они привыкли к почти белому крикливому птенцу, вокруг которого все время хлопочут родители.
      Как всегда, ранним утром я вылетаю из гнезда, чтобы отправиться к реке.
      И вдруг слышу позади испуганный крик Фре. Оглядываюсь... За мной летит Кея, стараясь взмахивать крылышками точно так же, как я, а следом за ней с испуганными криками несется Фре.
      Я сбавляю скорость, и теперь Кея летит рядом со мной. Нас догоняет Фре, и вот мы уже вместе делаем круг под куполом...
      Кея машет крыльями спокойно и размеренно. Она летит легко и быстро, используя теплые потоки и движения воздуха, вызванные взмахами наших крыльев. Мы вылетаем на солнце, на свет, навстречу синеве и сиянию.
      Кея летит между нами. Вскоре к нам присоединяются Ми, Кро, их потомство и множество галок из нашей большой стаи.
      Серебристое оперение Кеи не вызывает ни враждебности, ни удивления, оно больше никого не поражает и не раздражает.
      И вдруг мне становится страшно. Я вспоминаю такую же белую птицу на красной башне неподалеку от нашего купола и преследующую ее разъяренную черную стаю. Мое сердечко снова судорожно сжимается, как будто ястреб стискивает его своим крючковатым клювом.
      Я слежу за Кеей, защищаю ее, охраняю, предостерегаю, предупреждаю об опасности. Отгоняю всех чужих птиц, поглядывающих на нее с недружелюбным удивлением. Стараюсь, чтобы она всегда была рядом со мной и с Фре, среди уже привыкших к ее непохожести галок.
      Чаще всего мы всей стаей летаем вместе к морю.
      Кея растет, становится большой и сильной.
      Сарторис вместе со своими сороками тоже, похоже, уже привык к светлому оперению Кеи и делает вид, что не замечает ее. А может, он просто боится стаи галок и ждет подходящего случая, чтобы напасть?
      Я не доверяю Сарторису и становлюсь еще более подозрительным.
      Проходят лето, осень, зима.
      Большинство молодых галок уже давно стали самостоятельными, покинули родительские гнезда и возвращаются в них только на ночь.
      Но Кея все еще живет вместе с нами, и Фре неодобрительно посматривает на то, как в холодные ночи она засовывает голову мне под крыло. Фре ревнует к Кее и, если бы только могла, давно уже не позволяла бы ей спать в нашем гнезде.
      Когда недавно Фре пыталась не пустить белокрылую Кею в гнездо, я пригрозил ей грозно поднятым клювом и взглядом гневно суженных зрачков.
      Приближается весна, пора любви, кладки яиц и выкармливания потомства. Я перестал проявлять интерес к Фре, которая становится все более раздражительной.
      Она опять преследует Кею, прогоняет ее, бьет.
      Но я снова возвращаю Кею в гнездо, грозя Фре клювом и когтями.
      Кея укладывается рядом со мной, и я засыпаю, глядя в ее прозрачные глаза с легким синеватым оттенком.
      Когда на следующий день мы возвращаемся с моря, Фре в гнезде нет.
      Может, она не вернулась вместе со всеми?
      А может, она вовсе не полетела с нами? Заблудилась? Попалась в когти ястреба? Или встретила другого самца и улетела с ним в его гнездо?
      Я никогда больше не встречал Фре.
      Галки с такими же синими глазами и перьями, как наши, внимательно присматриваются к нам, не зная, чего от нас можно ждать. Они точно так же подозрительны, недоверчивы и осторожны, как и мы.
      Я вижу перед собой Кею, но ведь Кея стоит рядом со мной с полуоткрытым от удивления и неожиданности клювом. Я вижу Кею рядом и вижу Кею прямо перед собой, рядом с незнакомой мне черной птицей со взъерошенным пухом на большой голове.
      Может ли быть такое, чтобы Кея была и там, и здесь, и рядом со мной, и передо мной? Откуда вдруг взялась еще одна Кея? Может, их две одинаковых? А я никогда не замечал этого? Та и эта, эта и та...
      Пух на голове Кеи встает дыбом, а в светло-голубых глазах я вижу все растущее удивление. Она ошеломлена ничуть не меньше меня - поглядывает то на меня, то на стоящую передо мной птицу, то на ту, вторую Кею. Поджимает под себя ногу, и та - вторая - Кея делает то же самое.
      Я широко раскрывай клюв, кричу, каркаю, спрашиваю... Птица передо мной в точности повторяет все мои движения, но я не слышу ее крика, потому что она кричит вместе со мной.
      - Кея! Почему ты там, с этой чужой птицей? - Я готовлюсь к нападению.
      - А почему ты там, с этой чужой самкой? - Кея воинственно вытягивает шею вперед.
      Я целюсь клювом в незнакомую птицу. Птица точно так же целится клювом в меня. Подхожу ближе. Второй самец тоже подходит.
      - Я тебя ударю! Ударю! Проваливай отсюда!
      Разозлившись, я бью его прямо в клюв, подпрыгиваю, вытянув когти вперед. Он тоже злится, прыгает с яростью, с ненавистью. Кея, с которой я прилетел сюда, и Кея рядом с чужим самцом наблюдают за нашей дракой. Я отскакиваю от гладкой поверхности и ударяю снова, с разбега бью чужака крыльями, пытаюсь прогнать. Снова отскакиваю, отлетаю от холодного стекла, за которым прячется та, вторая птица.
      Кея издает предупреждающий крик и тоже бросается в атаку. Бьет клювом, крыльями, когтями.
      - Хочешь прогнать ту, вторую Кею? Мне она не мешает. Ведь вы же обе можете жить в моем гнезде, понимаешь? - Я выразительно смотрю на нее и краем глаза вижу, что стоящая передо мной птица ведет себя точно так же, как я.
      Кея отскакивает от той, другой белой птицы. Раскрывает клюв, пытаясь схватить клюв той, второй.
      Клювы соприкасаются самыми кончиками, крылья сшибаются перьями, грудки сталкиваются и отскакивают друг от друга.
      Разъяренная Кея ходит кругами, а та повторяет все ее движения. Я уже не знаю, которая из них моя.
      Я прикрываю глаза, встряхиваю крыльями, переступаю с ноги на ногу, а незнакомая птица делает все то же самое - и одновременно со мной!
      Уставшая от борьбы Кея останавливается, тяжело дыша, и вторая Кея останавливается тоже. Кончики клювов Кеи рядом со мной и Кеи передо мной встречаются, но они не могут схватить друг друга, потому что их разделяет холодная стеклянная гладь. Теперь я замечаю, что предметы вокруг тех двух птиц точно такие же, как и вокруг нас. И сзади них, и сзади нас стоит белая статуя бескрылого с крыльями. И тут, и там за столом сидят скелеты бескрылых.
      Большая черная крыса выглядывает из щели в стене и сзади меня, и передо мной. А стена? И стена тоже одинаковая и там, и здесь.
      Я удивленно встряхиваю крыльями, и птица передо мной делает точно то же самое... Кея останавливается и осторожно трогает клювом перья у меня на лбу, и Кея передо мной тоже касается клювом перьев чужого самца, ласкает его, целует, гладит, как будто заверяя, что лишь он один имеет для нее значение. Но ведь Кея гладит, ласкает меня, расчесывает мои перышки?
      У меня есть Кея, и у той птицы тоже есть своя Кея. Откуда? Как? Почему?
      И кто он такой - тот чужой самец? Закрывает глаза тогда же, когда и я, и открывает клюв тоже одновременно со мной. Кричит, когда я кричу, трогает перья на шее Кеи, когда и я делаю то же самое. Хватает ее за клюв -точно так же, как и я!
      Мы с Кеей смотрим друг на друга, и птицы перед нами тоже смотрят друг на друга.
      Крыса позади нас садится у стены и лижет шерстку на отощавшем брюхе, и крыса за спиной у тех птиц поступает точно так же.
      Я расчесываю пух на шее Кеи, смотрю, как белые крошки сшелушившейся кожи падают на пол. Опять одно и то же - и тут, и там.
      - Кто эти птицы? - Я смотрю на Кею.
      - Это мы!
      Существует только одна Кея - та, которая рядом со мной. Та, вторая, всего лишь отражение. А птица рядом с ней - это я, моя точная копия в прозрачном стекле, на которую я пытался напасть.
      - Это я, Кея! - кричу я, с облегчением размахивая крыльями, словно после длительной голодовки оказался на берегу, усыпанном вкуснейшими креветками.
      Я несколько раз просыпаюсь.
      Кажется, наше гнездо вздрагивает? Как будто огромная слепая птица, разогнавшись, врезалась в подпирающую купол колонну.
      Ухает неясыть, попискивают летучие мыши. Я прячу голову в пух и засыпаю. Меня снова будят тихий металлический звон, возбужденный писк крыс, змеиное шипение, воркование голубей. Кея лежит рядом со мной и спит глубоким сном счастливой птицы.
      Светлое, ясное утро. Остатки снега быстро исчезают с крыш, деревьев, улиц. Вода впитывается в землю, испаряется, исчезает. Город постепенно сбрасывает с себя белый покров и скоро станет зелено-рыже-серым. Солнце начинает припекать сильнее, и мы хотим укрепить стены нашего гнезда новыми веточками, шерстью, обрывками полотна.
      Мы сидим на белой голове статуи и греем крылышки под лучами солнца. После морозной зимы нам так нужно тепло. Кея соскальзывает вниз, на мраморную ладонь.
      - Пора любви! Пора наслаждений! - Она встряхивает головкой, взъерошивает серебристые перышки. - Пора любить! Любить!
      Статуя вздрагивает, как будто кто-то подтолкнул ее снизу. Я тотчас взмываю вверх, испуганный непонятным поведением холодной фигуры.
      С высоты видны лежащие на крышах и улицах редкие островки быстро тающего снега. Река пенится, разливаясь по близлежащим улицам. Желтые волны несут с собой вырванные с корнями деревья и раздутые трупы мертвых зверей.
      Кея сворачивает на север. Выше, еще выше. Под нами ползет огромное серое пятно. Оно движется как-то странно, вытягивая вперед серые щупальца.
      - Что это?
      Волки, лисы, кошки движутся вслед за этой странно пульсирующей массой. Совы то и дело снижаются и снова взмывают вверх, унося в когтях пищащую добычу.
      Это испуганные подземными толчками крысы толпами покидают город. Из домов, из-под стен выползают серые ручейки и сливаются с движущимся серым пятном. Оно растет, разбухает, ползет, стремясь вырваться из зажатых между стенами домов городских улиц.
      - Почему? - спрашивает Кея.
      Крысы покидают город в раздражении, кусают друг друга, толкают, опрокидывают, падают сами, пищат. Средь бела дня, не обращая никакого внимания на зубы хищников, на их когти и клювы.
      Крысы движутся волнами, не оглядываясь назад, лишь бы побыстрее очутиться подальше отсюда. Волк ломает лапой позвоночник тощему грызуну, прижимает его к земле, рвет на части. Сова выдирает клювом куски живого мяса. Собака хватает зубами. Кот выцарапывает глаза.
      Крысы идут. Серый язык тянется по улицам - то замедляя ход, то ускоряясь, то разделяясь на отдельные ручейки, то вновь сливаясь в единое целое.
      - Почему?
      Подлетают стаи сорок. Черно-белые, сине-белые молнии падают прямо в серую толпу, выхватывают молодых, слабых, неловких. Утаскивают в гнезда, на ближайшие ветки и стены. Придерживая добычу когтями, выклевывают у нее глаза, мозг, сердце. Умирающие крысы отчаянно пищат.
      - Сарторис! Сарторис! - кричат сороки.
      Но это не останавливает грызунов, которые удирают из города на своих коротких тонких лапках, стремясь оказаться как можно дальше от пугающих, страшных подземных толчков.
      Крысиная река течет, как бы ее ни растаскивали, ни пожирали, ни уничтожали. Она растекается между часовнями, статуями, катакомбами. Крысы бегут, видя лишь хвост бегущего впереди, идут по следу тех, кто идет перед ними.
      Во взгляде Кеи я замечаю тревогу.
      - Что нам делать?!
      Я не отвечаю. Лечу в синеву, как будто бегство крыс не имеет никакого отношения к нашей жизни.
      Рассвет. Все задрожало, затряслось. Колоннада дрогнула и вздыбилась, как будто кто-то приподнял ее снизу. Статуя рванулась из-под ног.
      Площадь задрожала и треснула. Края трещины разошлись в стороны и рухнули в провал. Колонны, карнизы, капители, статуи, плиты мостовой исчезали в разверзшейся каменной пропасти.
      - Смерть пришла! - отчаянно кричал я над руинами.
      - Наше гнездо! - стонала Кея.
      - Там остался Кро! - плакала Ми.
      Я обернулся. Купола больше не было - лишь туча серой пыли поднималась все выше и выше к небу, на котором как раз показался краешек солнечного диска. Ми рванулась туда, где еще совсем недавно был наш дом.
      - Остановись! Это опасно! - предупреждал ее я, но она неслась с оттянутыми назад крыльями прямо к клубящемуся над землей пыльному облаку.
      Воздушная волна отбросила ее назад.
      Ми взмыла вверх и снова спикировала вниз, пытаясь найти дорогу к не существующему больше куполу. Она вернулась к нам перепуганная, полуживая.
      Я подлетел к ней поближе, и мы все вместе уселись на дрожащей, покачивающейся каменной фигуре.
      Расширенные зрачки Ми. В них страх и надежда, что Кро все же уцелел, что он вот-вот присоединится к нам.
      - Кро, где ты? Кро, ответь мне! - молила она.
      Площадь снова вздрогнула от подземных толчков, и снова все посыпалось с треском и грохотом.
      Статуя закачалась, разломилась на части и рухнула вниз.
      Кея с криком спикировала вниз, но за грохотом падающих камней ее криков никто не услышал.
      Мы взмыли почти вертикально вверх. Вокруг нас кружило множество птиц. Ястребы, голуби, жаворонки, дятлы, дрозды, скворцы, щеглы, воробьи, коростели, зимородки, трясогузки и чибисы - испуганные, отчаявшиеся, растерянные.
      Никто ни на кого не охотился, потому что куда важнее было просто выжить, спасти хотя бы свою собственную жизнь. Раз за разом я неподвижно зависал на трепещущих крылышках, чтобы повнимательнее присмотреться к нервным движениям земной поверхности, к рушащимся в пропасть домам, к ошалевшим от страха зверям.
      Высоко в воздухе нам не грозила опасность, но ниже над землей бушевали резкие порывы ветра и тучи пыли из падающих домов - там могло засосать в пропасть, затянуть в воздушную воронку, отшвырнуть волной вонючих испарений.
      Змеи пытались выползти из-под камней. Ласки, еноты, норки, барсуки, ежи, зайцы удирали под грохот рассыпающихся стен. Охваченные паникой волки, лисы, собаки с воем и повизгиваниями бежали вперед - куда глаза глядят.
      Я понял, почему крысы, хомяки и полевки уже в течение нескольких дней покидали город. Мне стало ясно, почему нас так часто будили шуршания и шорохи их ночных передвижений. Ми и Кея горестно летали над превратившимся в груду камней зданием, которое совсем недавно было нашим домом.
      Голуби и горлинки тихо, почти беззвучно кружили рядом с ними.
      Земля тряслась, вздрагивала, засасывала и выплевывала обратно, хватала и убивала.
      Раздавленные, растерзанные олени, полузасыпанные обломками и пылью, метались в последней тщетной попытке спастись.
      Розовая голубка упрямо хлопала крыльями, повиснув в воздухе прямо над тем местом, где совсем недавно было ее гнездо. Она не улетала, не кружила... просто висела, глядя в одну точку - туда, где еще несколько минут назад был ее дом.
      Раздался оглушительный грохот, и над городом вспыхнуло зарево. К небу взлетели снопы искр, тучи пыли и камней. Это взорвались наполненные вонючей жидкостью подземные резервуары.
      Голубка резко взмахнула крыльями, и я взмыл в небо вслед за ней. Она помчалась на восток, не останавливаясь и не оглядываясь назад.
      Город подпрыгивал, качался, проваливался вниз и снова вздымался вверх, рушился сам и давил все живое. Из глубин земли доносились скрип, хруст, скрежет. Как будто шипело сразу множество змей и сотни стервятников одновременно скребли клювами по известковым скалам.
      Голубка уже превратилась в маленькую золотистую точку среди туч на горизонте. Несколько голубей полетели следом за ней.
      Земля застыла, успокоилась, окаменела. И я услышал голоса, которых не слышал раньше, когда все вокруг гудело, скрипело и грохотало: вой умирающих волков, визг лисиц, мяуканье раздавленных рысей, крики галок, чириканье воробьев, отчаянные трели соловьев и жаворонков, пронзительный крысиный писк, рев лосей и оленей, предсмертные хрипы кабанов, - все эти звуки одновременно достигли моих ушей, ошеломили и потрясли меня. Я понял, что той, привычной жизни больше нет, что она рухнула вместе с городом бескрылых, вместе с окруженной колоннами площадью, вместе с огромным куполом, под которым я вылупился из яйца. Она исчезла вместе с белыми статуями, откуда я еще совсем недавно наблюдал за восходом солнца.
      Я летел вперед, глядя на бушующее вдалеке пламя. Пыль постепенно оседала, укутывая все вокруг серым покрывалом. Я чувствовал, как пепел оседает на крыльях, забивается в глаза, в клюв. Мне хотелось искупаться, смыть с себя этот назойливый, обременительный, мешающий лететь балласт.
      Появилось неприятное ощущение тяжести в легких. Я закашлялся, подавился. Может, подняться повыше? Может, там воздух почище? Но нет, пыль добралась и сюда.
      Ветер несет в нашу сторону горячий смрад от полыхающих резервуаров.
      Дождь. Тяжелая капля ударила меня по крылу. Капли вбирали в себя пыль и ближе к земле становились тяжелыми, как камни.
      - Берегись! Тяжелый дождь! - услышал я крик летящей позади Кеи.
      Я слегка приподнял маховые перья вверх, одновременно изогнув их назад, и устремился к чудом уцелевшей в этом погроме башне. Вскоре мы вместе с Кеей уселись рядом с другими птицами.
      Под башней лежали разбитые, расколотые, растрескавшиеся колокола.
      - Летим отсюда! - кричит возбужденная Кея. Она никак не может успокоиться.
      Дождь похож на сплошную стену густой черной грязи.
      - Подождем, пока не прекратится ливень, -говорю я.
      Кея сжалась в комочек, теснее прижавшись ко мне. Я клювом глажу перышки на ее шее. Она наклоняет взъерошенную головку, зрачки расширяются от счастья.
      Измученные, уставшие, мы с трудом отгоняем охватывающую нас сонливость.
      Я жив, и Кея тоже жива. И больше не имеет значения ни гибель города, ни потеря гнезда, ни смерть близких, ни грязный дождь, ни испытанный ужас.
      По земле прокатилась волна смерти, но мы возвращаемся, и вместе с нами возвращается жизнь.
      Землетрясение так поразило и напугало нас, что даже те птицы, которые до сих пор никуда не улетали с насиженных мест, начали готовиться к перелету.
      На месте нашего дома осталась лишь окруженная стенами яма. Устояли только растрескавшиеся, покрытые щелями стены и расшатанные, едва держащиеся на месте карнизы.
      Много птиц погибло. Выжили те, кто успел взлететь, - самые осторожные, те, кто внимательно прислушивался к глухому гулу земли.
      Если бы я не обратил внимания на подземные голоса и не вылетел из гнезда, не дожидаясь рассвета, то был бы уже мертв - как старый Кро, который не заметил изменений в окружающем мире, сосредоточив свое внимание на болезненных спазмах собственного сердца и желудка.
      Ржаво-серая весна заполнила всю землю, сливаясь на горизонте с седыми облаками.
      Я летел на восток, ведя за собой широко растянувшуюся стаю галок, ворон, грачей. Я чувствовал позади взмахи разрезающих воздух крыльев, вытянутые в полете шеи, уставшие от длительного перелета полузакрытые глаза.
      Я - вожак. Они слушаются моих команд, внимают моим предостережениям, выполняют приказы, верят в силу моих крыльев, в зоркость моих глаз, в ту уверенность, с которой я выбираю путь.
      Под нами простирается залитая половодьем, затопленная паводковыми водами, превратившаяся в сплошную топь земля. Мы пролетаем над серыми развалинами городов, над залитыми водой и грязью дорогами, над разъеденными ржавчиной конструкциями, которые были зачем-то возведены бескрылыми.
      С этой высоты мир кажется тихим, спокойным, мертвым.
      Ястребы и соколы улетают подальше, опасаясь наших клювов и криков. Даже орел, завидев нашу черную стаю, взмывает ввысь, под облака.
      Косяки журавлей, гусей, уток тянутся на север, к берегам холодного моря, или на восток, к большим озерам и болотам.
      Кея и Ми летят рядом, чуть позади меня, задевают меня кончиками крыльев, а когда я зову их, сразу же отвечают. Города зарастают молодой древесной порослью, зелень пробивается на серых, покрытых твердым панцирем площадях, раздвигает корнями в стороны растрескавшийся асфальт.
      Я опускаюсь пониже, направляясь к домам, которые стоят на невысоких холмиках, окруженных цепочкой озер. Рядом течет река. Недавно прошел дождь, из земли кругом выползают дождевые черви, и эти маленькие розовые пятнышки заметны издалека на фоне прелой прошлогодней травы.
      - Садимся! - командую я.
      - Садимся!
      Я снижаюсь дугой в поисках места, откуда удобнее всего наблюдать за окрестностями. В лужах на берегу плещутся маленькие рыбешки, которым неровности дна помешали вовремя отплыть вместе с отступившей волной.
      Мертвый заяц, загрызенный волками. Клочья пожухлой травы. Крысиные норы в прибрежном валу. Бобровые плотины на озерах. Грачи, вороны, галки бросаются в мелкую лужу, хватая в клювы выпрыгивающих из воды рыбешек.
      Черная птичья стая падает на землю, разгребает, хватает, рвет. Птицы переворачивают клювами камни, приподнимают ветки, копаются в траве в судорожных поисках чего-нибудь съедобного.
      Неосторожных мышат, которые опрометчиво выползли на поверхность из влажной глубины норы, тут же разрывают на куски. Ласку, искавшую пропитание на открытом пространстве, мгновенно заклевали и съели.
      - Мы хотим есть! Мы голодны! - трясут крыльями галки.
      Они копают размокшую землю в поисках насекомых, дождевых червей, майских жуков, мышей-полевок, вырывают друг у друга добычу, подпрыгивают, толкаются, клюются, угрожающе топорщат перья, бьют друг друга когтями и клювами. Я бросаюсь разнимать дерущихся, издаю предостерегающие крики, как будто нам грозит опасность. Птицы смотрят на меня голодными серо-голубыми глазами, продолжая разгребать подгнившую траву. Они набрасываются на случайно вспугнутых жаб, еще не до конца проснувшихся от зимней спячки.
      На крышах домов я замечаю покинутые гнезда аистов. Мне хочется пить, и я утоляю жажду водой из холодной лужи, встряхиваюсь и лечу к пустеющим постройкам. Распахнутые двери, обвалившиеся крыши, накренившиеся бетонные столбы с качающимися на ветру обрывками проволоки.
      Вымершее поселение бескрылых.
      Я влетаю в разбитое окно, спугнув бегающих по комнате, лазающих по мебели крыс. В постелях лежат начисто обглоданные скелеты.
      Я пролетаю сквозь дом и вылетаю с противоположной стороны.
      Садиться в помещении, где живут юркие голодные грызуны, небезопасно они могут внезапно напасть на тебя, раздавить, 'разорвать. Их голод намного сильнее страха, который вызывают у них мой клюв и когти.
      Вылетев из дома, я попадаю на огороженный остатками забора двор. Здесь тоже бегают крысы -худые, облезшие, голодные... Они с отчаянным писком набрасываются друг на друга. Я знаю, что, если крысы не находят другой еды, они начинают пожирать себе подобных.
      Я сажусь на каменный край колодца. Сверху доносятся знакомые голоса. Ми и Кея летают над крышей, удивленные моим исчезновением в открытом окне дома.
      - Ты здесь? Ты здесь?
      - Здесь! - отвечаю я и призывно взмахиваю крыльями. - Летите сюда.
      Они опускаются на противоположный край колодца и постепенно успокаиваются. Рядом со мной они чувствуют себя увереннее.
      В колодезной воде виднеются наши отражения. Кея взлетает, зависает в воздухе прямо над отверстием и смотрит в глубину колодца.
      Серебристое перышко падает вниз, кружась в воздухе, как белая бабочка. Как только оно касается водной глади, по поверхности воды быстро разбегаются круги.
      Я смотрю на гнездо аиста, в котором теперь живут воробьи. Оттуда удобнее всего осмотреть окрестности, и я взлетаю наверх, чтобы проверить, не грозит ли нам какая-нибудь опасность. Но сначала делаю круг совсем низко над двором. Кея и Ми неохотно взлетают в насыщенный влагой безветренный воздух и пролетают над черной прогнившей пристройкой.
      Слышу крик Кеи, потом крик Ми. От ужаса все перья встают у меня на голове дыбом.
      Крик, в котором слышен страх смерти, крик, который предупреждает об опасности, крик, полный дурных предчувствий... Что случилось?
      - Наших убивают! Наших убивают! - кричат взъерошенные птицы, отчаянно колотя крыльями. - Давай поможем им! Давай поможем! Вон там!
      Я как можно скорее лечу, зная, что вот-вот на помощь мне заспешат встревоженные криками грачи, вороны, галки.
      На досках висят высохшие грачи с широко раскинутыми крыльями. Высохшие кости прибитых к деревянной поверхности птиц покрыты прилипшими остатками черных перьев.
      Пустые глазницы, посеревшие клювы, почти прозрачная белизна черепов, вытянутые ноги с неподвижными когтями, изъеденные личинками перья.
      Из крыльев торчат толстые железные гвозди.
      Ми кричит, Кея кричит, я тоже кричу, как будто нас самих прибили к этим доскам.
      Слетаются грачи, вороны, галки. Все кричат, возмущаются, голосят, угрожают. Над этим пустым домом они поносят тех, кто забивал гвозди, тех, кто прибил птиц к доскам. Птицы влетают в окна, но внутри - одни скелеты с пустыми глазницами и обнажившимися зубами.
      Я вытягиваю шею и резко ныряю вниз, целясь клювом в грудь висящей птицы.
      Удар - и распятый грач рассыпается и падает в заросли засохших многолетних трав. Оторванное крыло болтается на проржавевшем гвозде.
      Птицы как по команде бросаются на забор, стучат клювами - сбрасывают с него висящих сородичей.
      На досках остаются лишь контуры распятых, пригвожденных птиц - темные места, которые были защищены от солнечных лучей. Там, где из пробитых крыльев текла кровь, на фоне темных пятен торчат покрытые ржавчиной гвозди.
      Мы кружим над лежащими в траве останками.
      Кея садится на забор и голосит так, как будто прибитые гвоздями птицы все еще мучаются, все еще страдают. Она успокаивается лишь тогда, когда я сажусь рядом с ней и клювом глажу ее серебристую шейку. И вдруг я снова обращаю внимание на ее непохожесть, на это ее отличие от других сородичей, которого они уже не замечают, с которым все давно свыклись.
      Но так ли это? Ведь белизна Кеи так ярко сверкает среди их черных крыльев - совсем как первая звездочка на вечернем небе.
      Страх проходит. Птицы раздражены, возмущены, напуганы. Они словно предчувствуют новую опасность. А ведь бескрылые распяли этих грачей на заборе давным-давно. Сколько же времени прошло с тех пор?
      Бескрылых уже нет. Лишь их скелеты лежат в доме.
      Чего я боюсь? Почему хочу улететь подальше отсюда?
      - Полетели! - И птицы летят следом за мной. Мимо забора, чуть не задевая за торчащие из досок гвозди. Я вспоминаю, что когда-то уже видел точно такие же.
      Они торчали из конечностей бескрылого, прибитого к очень похожим на эти доскам. Из ран сочились струйки крови - такой же красной, как наша.
      Он висел - неподвижный, изваянный из камня или заключенный в плоском изображении - в тех огромных зданиях, построенных бескрылыми там, где я впервые увидел свет.
      Мир, покинутый бескрылыми, восстает против нас. Города разрушаются, дома гниют, ветшают, рассыпаются, падают от малейшего сотрясения, а иногда и взрываются, выстреливая в небо снопами искр, отравляя дымом растения, родники, реки. В руинах гнездятся змеи.