Волна была длинная, цыбинская ела и бот шли на одном уровне. Бот шел медленно, ветер его теперь почти не задевал, но этот же ветер быстро гнал вперед порожнюю, высоко сидевшую над водой елу. Буксир ослабел. Будто заигрывая, ела уже подбежала к корме бота. Сквозь пену Цыбин увидел ее веселые, желтые, будто солнцем покрашенные, бока. "Ах, ты... моя!" - сказал он, радуясь на нее. Она была уже совсем близко и, не останавливаясь, все быстрей неслась к боту, Цыбин глядел на нее.
      И вдруг всю его радость как смыло волною: обмякшими ногами, животом, всем телом он внезапно почуял -(В сейчас случится что-то ужасное. Он не успел понять, что: все это было в одно быстрое, падающее мгновение. А в следующее - ела с размаху уже ударила в корму, дерево хряснуло, ела отскочила.
      - Фомич! Фомич! - сквозь свист ветра отчаянно крикнул Цыбин.
      Фомич все видел, он был уже здесь, около Цыбина, и тут же очутился Клаус с топором в руке. "Зачем же топор?" - издали, со стороны подумал Цыбин. Клаус вскочил на корму, замахнулся над буксирным канатом. Только тогда Цыбину стало все ясно: Клаус хочет обрубить буксир, он хочет бросить елу - его, Цыбина, елу - в океане!
      Он кинулся к Клаусу, выхватил у него топор и бешено, тихо сказал ему:
      - Если ты только... Я тебя самого... ссволочь! Клаус попятился, губы у него тряслись, он налетел задом на Фомича - Фомич теперь стоял на месте Цыбина, держа брошенное им погудало руля. Клаус закричал плачущим голосом:
      - Фомич, говори ему ты, он должен сейчас рубить, он нас всех пропадет!
      Бот уже снова поднимался на огромную, черную волну - и снова ела, перепрыгивая через белые гребешки, неслась к боту. Фомич стоял, крепко вросши в палубу, губы у него были плотив стиснуты, но сейчас они откроются и скажут.
      Темно, на дне, Цыбин знал Фомич - это судья, и то, что он скажет закон. Похолодевшими пальцами вцепившись в топор, Цыбин ждал.
      Сквозь косые, серые веревки дождя ела виднелась уже совсем близко. С трудом, чуть слышно Фомич сказал, не глядя на Цыбина:
      - Руби...
      У Цыбина перехватило горло, чтобы; не видеть - он зажмурился; поднял топор. И закрытыми глаза тотчас же увидел: серебряное кольцо на руке у Анны; белые водяные вихры от играющей в море селедки, бабье лицо человека в мурманке, хозяйку с желтыми волосатми и елу, какой она стояла там, в гавани, радостную, нарядную, как невеста.
      Цыбин громко всхлипнул, бросил топор, и ничего не видя, хватаясь за что попало, пошел - все равно куда. Там, где позади него остались все - ударили топором еще раз, еще раз. Елы больше не было, больше не было ничего.
      Цыбин сидел на полу, на палубе, возле лебедки. Через ноги перекатывалась вода, и он видел за бортом круглую, черную воду, так, не понимая, видело бы ее зеркало, если его поставить тут, возле лебедки. Потом, как будто сквозь двойную зимнюю раму, Цыбин услышал: кто-то говорит с ним. Это был Олаф. По лицу его катились крупные слезы, он говорил Цыбину: "Ты не плачь, пожалуйста, не плачь". - "Я - ничего-..." - сказал, а может быть, только хотел сказать Цыбин.
      Олаф встал и, стоя над Цыбиным, вгляделся в серый, хлещущий воздух. Он толкнул в плечо Цыбина, глаза у него блестели.
      - Гляди, гляди! - крикнул он Цыбину. Цыбин поднял голову и увидел свею. елу. Теперь, без буксира, еще легче резала воду, она неслась сюда, к Цыбину, она не хотела бросить его, она сейчас будет совсем близко. У Цыбина сразу налились теплым, стали живыми ноги, руки, глаза, он вскочил... Ела - тут, она - тут, ему нужно что-то сделать - и опять все будет хорошо.
      - Эй, эй! Куда! - услышал Цыбин и потом еще что-то по-норвежски - это, должно быть звала хозяйка елы. Потом сейчас же понял: - это Клаус, он на корме возле Фомича. И успел увидеть еще Фомич, глядя одним глазом на елу, круто поворачивает бот, чтобы елу пронесло мимо, - чтобы она не задела.
      Все это мгновенно падало одно за другим. Нос елы мелькнул за кормой, она обогнала, ее ударило ветром, на одну секунду она ласково, тесно прижалась к боту. И этой секунды Цыбину было довольно, чтобы прыгнуть туда, к себе, на свою елу. Ей как будто это и было нужно: она сейчас же отошла от бота, и Цыбин уже не слышал, как вслед ему кричали Фомич, Клаус и Олаф.
      Сквозь косо хлещущий сумрак они еще два раза увидели елу. Второй раз она была отделена от них и от всего мира глубокой водяной ямой - Цыбина они уже больше не могли разглядеть.
      1928