Пустыми переулками, набитыми черной ватой, дьякон добежал до кладбища оно начиналось сразу же за Блинной. Там он забился у ограды, где кладбище спускалось в лог и где оптом закапывали умиравших в тот год. Соленые, едучие капли со лба лезли в глаза, - дьякон утерся и сел на плиту. Вылез красный запыхавшийся месяц, дьякон увидел мраморную дощечку с золотыми буквами: "Доктор И. И. Феноменов. Прием от 10 до 2". Раньше дощечка эта висела на дверях у доктора, а когда доктор переселился на кладбище - дощечку привинтили к плите. Дьякон хорошо понимал: с головой у него что-то неладное, надо бы поговорить с доктором - решил ждать, когда начнется прием у Феноменова.
      Но дождаться не пришлось: над оградой кладбища опять показался он, в белом канотье. И он размножался с ужасающей быстротой: он был уже не раздвоенный, а распятеренный - в пяти канотье. Дьякон понял, что это конец, деваться некуда, и заорал: "Сдаюсь! Сдаюсь!"
      Когда привели пойманного, Папалаги повернул зеленый абажур так, чтобы осветить его, и спросил:
      - Фамилия?
      - Индикоплев, - ответил дьякон.
      - Ах, Инди-ко-плев! Вот как! Происхождение, родители?
      Где-то далеко, за сто верст - дьякон знал: нельзя, чтобы родитель был протопоп. Дьякон прикрыл ладонью голый нос и сквозь ладонь неуверенно сказал:
      - Родителей не... не было.
      Папалаги - как рога - наставил на него страшные черные усы:
      - Довольно дурака валять! Сознавайтесь! Дьякона прокололо. Значит, уже все известно - тогда все равно.
      - Я сознаюсь, - сказал он. - Я перекрестился. Хотя я и отрекся, но перекрестился публично, я сознаюсь. Папалаги обернулся и кому-то в угол:
      - Что он - сумасшедшего разыграть хочет? Ладно, пусть попробует! Папалаги нажал кнопку.
      И тогда вошел он - неясное, желатинное лицо, поднятый воротник, канотье. Дьякон побелел и забормотал, пятясь:
      - Он самый... пять шляп - эти самые... Пожалуйста, не надо. Ради Христа... то есть - нет, не ради!
      Папалаги поглядел на шляпу, сердито зашевелил усами. Потом показал на пойманного эсера, который притворялся сумасшедшим:
      - Увести его в десятый - и сами ко мне сейчас же! Когда дьякона увели, и затем в кабинете выстроились все пятеро во франтовских канотье, - Папалаги закричал:
      - Что это за маскарад такой, что за шляпы, что за чепуха? Кто это выдумал?
      Один, который стоял ближе, вынул руки из карманов, снял канотье, повертел в руках.
      - Это, видите ли, товарищ Папалаги... это, согласно приказу, прозодежда, которую нам, значит, выдали для ношения.
      - Сейчас чтобы снять! Ну, слыхали?
      И пять прозодежд стопкой покорно легли на письменвый стол.
      Так кончился миф с прозодеждой. Очевидно, кончился в рассказ, потому что не осталось больше никаких иксов, кроме того, порок уже наказан. Нравоучение же (всякий рассказ должен быть нравоучителен) совершенно ясно: не следует доверять служителям культа, даже когда они якобы раскаиваются.