Абрамка

Интеллигентность – это игра, это поза, раз приняв которую, переменить невозможно. Религия, например, требует смирения и покаяния. Олимп ждёт веры в себя и в свои силы. Кстати уж замечу, вера в себя и свои силы исключает веру в Бога. В самом деле: как это возможно, положившись во всём на волю Божию, как того требует религия, верить, что человек сам творец своего счастья. Бог повелел Аврааму убить единственного сына. Можно себе представить, каково это, поднять нож на собственного малютку! Но Авраам таки поднял. Поднял, потому что верил: какие бы чудачества ни предлагал Бог, в них, несомненно, больше толку, нежели в самых мудрых человеческих мудростях.
      Некоторые, впрочем, полагают, что успех ниспосылается за какие-то особенные заслуги или добродетели. Но уж это – чистой воды самообман. Добродетели некогда думать об успехе, да и кому нужен он в вечности?
      Олимп и религия – две вещи несовместные. Но удел интеллигенции – всегда оставаться прослойкой. Потому что принять крайнее она не может. Иначе придётся переменить позу. И прощай репутация непрошеного борца за свободу!
      Но немножко ото всего отщипнуть и немножко всё покритиковать – вот вам и гуманизм, интеллигентское кредо. Образованный, духовный, независимый и стремящийся «жить по-человечески». А если что-то не так, если кто-то вдруг обронит колючее слово «подлость» – так ведь «это жизнь!», и всякий поступок достоин оправдания. Такие люди вечно колеблются между мерзостью и благовидностью. Однако всему предпочитают личное довольство.
      И ведь так и живут: у каждого по-своему понятый, удобный Бог, у каждого свои, удобные святыни.
      Возглавив город, Иван Петрович решил, что первый его долг как современного интеллигентного руководителя – убрать с улиц памятники советским вождям. Отправить на переплавку рука не поднималась, к тому же среди горожан оставалось немало последователей коммунистического движения, а среди скульптур – настоящих произведений искусства. Вот тут-то у Ивана Петровича и родилась идея устроить в городе парк скульптур. Этим выстрелом Иван Петрович намеревался убить не двух, а сразу четырёх зайцев: убрать с улиц напоминания об Октябрьском перевороте, избежать недовольства верных ленинцев, сохранить творения знаменитых мастеров и, наконец, устроить в городе место прогулок и паломничества.
      Загвоздка была только в одном: в городе, как это ни странно, никогда не было парка. То есть, возможно, парк когда-то и был, но помнить о нём могла только Мария Ефимовна. Был, правда, монастырский сад, где при советской власти появились аттракционы, а потом – автостоянка и свалка. Но о том, чтобы убрать стоянку не могло быть и речи – капитал был частный и для Ивана Петровича неприкосновенный. Насадить новый сад тоже оказалось невозможным – уж очень долго и хлопотно. Иван Петрович вспомнил, что при монастыре есть ещё и некрополь, где давно уже никого не хоронят, и где в старину предавали земле монахинь и славных горожан.
      Деревья, шелестя листами и перебирая ветками, беспорядочно разрослись на старом кладбище. Могилы почти сравнялись с землёй. И только сохранившиеся кое-где каменные кресты и плиты свидетельствовали, что именно здесь нашли свой последний приют никому неизвестные и всеми давно забытые, но, тем не менее, когда-то любившие и ненавидевшие, верившие и сомневавшиеся, воевавшие или молившиеся за Отечество простые русские люди.
      Со стороны Церкви, решил Иван Петрович, возражений не может возникнуть, так как монастырь ей не принадлежит. Действительно, собственником бывших монастырских зданий и по сей день остаётся государство, а в храмах и корпусах размещается наш краеведческий музей.
      Иван Петрович собрал городских архитекторов, и те согласились: лучшего места для парка скульптур в городе просто не найти. Решено было проредить заросли, выложить дорожки, подправить сохранившиеся надгробия, а над неизвестными могилками установить памятники и бюсты вождям. Иван Петрович ликовал. Новая идея, как всегда, захватила его, и он с поистине молодёжным энтузиазмом бросился воплощать её в жизнь. И нетрудно представить себе его раздражение, когда на пути непреодолимым препятствием вдруг возник отец Мануил.
      Вероника Евграфовна рассказывала, что отец благочинный сам явился к Ивану Петровичу.
      – Одумайтесь! – воззвал он. – Одумайтесь, Иван Петрович! Перестаньте быть врагом народу своему! Если сегодня мы хотим выжить, нам надо защищать святыни свои, а не топтать их!
      – О чём это вы, отец Мануил? – удивился Иван Петрович. – Что такое случилось? Вот, присядьте лучше… Воды, что ли, выпейте… Что такое случилось? Опять безбожники одолевают?
      – Вот то-то, – вздохнул отец Мануил, присаживаясь, – одолели совсем безбожники. Пантеон свой задумали на святом месте устроить. Капище богомерзкое.
      – Да о чём это вы? – рассмеялся Иван Петрович.
      – Если вы, Иван Петрович, решили демонтировать в городе памятники – это ваше дело. Но водружать их над могилами православных людей… Изваяния воинствующих атеистов на монашеском кладбище… Так себе славы не снискать, Иван Петрович!..
      Настоящего или, как говорят, мирского, имени отца Мануила я не знаю. Известно, что родом он откуда-то из Малороссии и что путь свой выбрал очень давно и совершенно самостоятельно. Происхождения он самого простого, а семья его не была ни воцерковлённой, ни даже просто верующей. Рассказывают, что когда-то в юности он пережил странное видение. Наблюдая как-то на танцплощадке за парами, вдруг ощутил он, что всё, бывшее у него перед глазами, точно превратившись в листок бумаги, свернулось в трубку. И будущий благочинный совершенно отчётливо разглядел у танцующих копыта вместо штиблет и туфель. Поражённый своим видением, в страхе бежал он с танцплощадки.
      Природа видения осталась невыясненной. Была ли это галлюцинация, а может, оптический обман или ещё что-нибудь – юноше, задававшемуся в ту пору вопросами «зачем?» и «как?» было совершенно неважно. Непонятным, нелепым, казалось бы, образом он вдруг получил ответы на свои вопросы. Хотя, быть может, ответы эти таились где-нибудь в недрах его сердца и только ждали подходящего времени, чтобы вырваться из оков, прогреметь в душе и увлечь за собой.
      Известен ещё один случай из биографии отца Мануила. Старший брат его сжёг как-то в костре живого котёнка. Отец Мануил, как младший, не посмел вмешаться, но, говорят, когда, уже будучи благочинным, отец Мануил вспоминал этот случай, всякий раз ему становилось нехорошо.
      Конечно, ни один отец Мануил задавался в юности вопросами. Но не всем, очевидно, даются ответы. Не все находят, к чему пристать, к чему прикипеть душой. Страх одиночества, неопределённости и безысходности заглушается по-разному. Водка, деланная грубость или жестокость – все средства хороши.
      В тот же вечер брат отца Мануила уронил на себя керосиновую лампу, и одежда на нём загорелась. С сильными ожогами увезли его в больницу. С тех самых пор он повредился. Выйдя из больницы, не смог он ни учиться, ни работать и, бессмысленный, влачился всюду за младшим братом.
      Случилось братьям поздно возвращаться откуда-то домой. На улице было темно и тихо. В преддверии зимы медленно и неслышно падал первый снег, укрывая грязную мостовую белым ковром.
      Никто не встретился поспешавшим домой братьям. Одни, точно в сказке, оказались они на бесшумных белеющих улицах. Будущий отец благочинный и блаженный брат его.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.