- Аль ночью-то всю силу потерял? - гоготнули казаки.
      - Это я-то? - горделиво повел плечами Гаруня. - Ишо пуще лебедушку свою ублажал. Тут иное, дети. Ермак в тот же день надумал сняться. Созвал казаков, с мужиками распрощался - и на струги. А я, того не ведая, все с девкой милуюсь. Сколь время прошло, не упомню. Но вот вдоволь натешился и наверх полез. Толкаю крышку - не поддается. Ну, мекаю, это Дорофей меня запер. Заорал, кулаками забухал. Слышу, хозяин голос подал: "Посиди, посиди, милок. Ноне те не к спеху". - "Выпущай, вражий сын!" - "И не подумаю, милок. Сидеть те до позаутра".
      Сказал так и убрел. И тут припомнил я, что казаки должны вот-вот сняться, Ишо пуще кулаками загрохал, но Дорофея будто черти унесли. Сколь потом в погребе просидел - один бог ведает.
      - Чать, замерз! - прервав деда, подмигнул казакам Васюта.
      - Это с девкой-то? - браво крутнул седой ус Гаруня.
      Казаки громко рассмеялись, любуясь дедом, а тот, посасывая люльку, продолжал:
      - Дорофея долго не было, потом заявился, по крышке застучал: "Сидишь, презорник?" - "Сижу, вражий сын. Выпущай!" - "Выпущу, коль волю мою сполнишь". - "И не подумаю. Надо мной лишь один атаман волен. Выпущай, старый хрыч!" - "А ты не больно хорохорься. Сумел согрешить, сумей перед богом ответить". - "Перед батькой отвечу. Позови сюда атамана!" - "Атаман твой давно уплыл". - "Как уплыл?! Да я тебя в куски порублю, вражий сын!" "Уж больно ты куражлив, милок. Посиди да остынь. Авось по-другому запоешь".
      Сказал так и опять убрел. А мне уж тут не до девки, в ярь вошел. Казаков-то, мекаю, теперь ищи-свищи. А девка моя ревет, слезами исходит: "Загубит меня тятенька, нравом он грозен. Не поглядит, что дочь родная. Возьмет да в реку скинет. Ой, лихо мне!" - "Не вой, девка, не мытарь душу". - "Да как же не выть, как не горевать, коль с белым светом придется расстаться! И тебе ноне не жить. На мир тебя мужики поставят. Чаяла, таем с тобой погулять, а вон как вышло. Ой, лихо!"
      Тут и на меня кручина пала. Дорофей-то и впрямь загубить может. Добра от него ждать неча. А тот и не торопился, будто до нас ему и дела нет. Но вот голоса заслышали, чуем, не один притащился. "Ну как, презорник, насиделся?" - "Насиделся. Выпущай!" - "Выпущу, коль волю мою исполнишь". "А какова твоя воля?"
      Дорофей замком загромыхал, крышку поднял. Гляжу, мужики стоят с мечами, а середь них - батюшка с крестом. Ну, думаю, смерть моя пришла. Вон уж и поп для панихиды заявился.
      "А воля такова, презорник. Ежели послушаешь меня - жив будешь, а коль наперекор пойдешь да супротив миру - голову тебе отрубим". - "Гутарь свою волю". - "Великий грех ты содеял, казак. Обесчестил не токмо мой дом, но и все село наше. И чтоб бог от тебя, святотатца, не отвернулся, выполняй тотчас мою волю - ступай с девкой под венец". - "Да статочное ли то дело, Дорофей? Я ж вольный казак! Мне к атаману надо пробираться". - "Забудь про атамана. Бог да мир тебе судья. Однако ж мы тебя не насилуем. Волен выбирать любой путь. Оставляем тебя до вечера. Как сам порешишь, так тому и быть".
      Мужики по избам ушли, но пятерых оружных на дворе оставили. Сижу, голову повесил, кручина сердце гложет. Прощай, вольное казачество, прощай, тихий Дон да степи ковыльные, прощай добры молодцы-сотоварищи!.. Вечером сызнова Дорофей с мужиками да с батюшкой идут. "Чего надумал, казак?" "Ведите девку. Пойду под венец".
      А чего ж, хлопцы, оставалось мне делать? Уж лучше в глуши с мужиками жить, чем в мать сыру землю ложиться. Так и повенчался со своей Дарьей. Она-то рада-радешенька, муженька заполучила. Девок-то на селе поболе парней.
      Осень да зиму на Скрытне прожил, а как весна-красна грянула да травы в рост пошли, дюже затосковал я, хлопцы. Ничто мне не мило - ни лес дремуч, ни житье покойное, ни баба ласковая. В степи душа рвется, на вольный простор, к коню быстрому. Сказал как-то Дорофею: "Ты прости меня, тестюшка, но быть мне у тебя боле мочи нет. Хоть и оженился, но с Дарьей твоей мне не суждено век доживать. Казак я, в степи манит". А Дорофей мне: "Жить те с бабой аль нет - теперь ни я, ни мир те не судья. Муж жене - государь, и на все его воля. А коль не хочешь в селе нашем быть, ступай в свои степи. Мир держать не станет". Возрадовался я, Дорофею поклонился, жене, песельникам и был таков.
      - Ермака сыскал? - спросил Нагиба.
      - Не сыскал, хлопцы, - вздохнул Гаруня. - Не ведал я, куды атаман ушел, скорый он на ногу. Уж токмо потом, когда налетья три миновало, дошла молва, что Ермак на реку Чусовую подался. Осел было в городках купцов Строгановых, опосля с дружиною за Камень снарядился. Плыл по сибирским рекам. На Туре и Тавде лихо татар побил. Хан Кучум выслал с большим войском Маметкула, но и его атаман на Тоболе разбил. Однако ж Кучум собрал еще большую рать. Сразились на Иртыше. Великая была сеча, но и тут донцы себя не посрамили - наголову разбили Кучума. Ермак вошел в Кашлым, а хан бежал в Ишимские степи. Потом были новые славные победы. О подвигах Ермака прознали по всей Руси. Знатно богатырствовал наш донской атаман.
      Дед Гаруня расправил плечи, бодро глянул на казаков.
      - Не посрамим и мы славы Ермака. Так ли, хлопцы?
      - Так, дедко!
      - Айда на Иргиз!
      Два дня летели кони степным левобережьем, два дня неслись казаки к Иргиз-реке.
      - Скоро ли, дедко? - спрашивал на привалах Болотников.
      - Скоро, атаман. Лишь бы до Орлиного утеса доскакать.
      Орлиный утес завиднелся на другое утро; был он крут и горист, утопал в густых лесах.
      - А вот и Большой Иргиз, дети, - приподнимаясь на стременах, молвил Гаруня.
      На пологом, пустынном левобережье блеснула река. Подъехали ближе. Река была извилистой и довольно широкой.
      - От Камня бежит, - пояснил Гаруня. - Доводилось и по ней плыть. Игрива да петлява река, долго плыли...
      - О Скрытне сказывай, - нетерпеливо перебил старого казака Нагиба.
      - Укажу и Скрытню, - мотнул головой Гаруня. - Но то надо Волгу переплыть, дети.
      Переплыли.
      Дед прошелся вдоль крутояра и вновь вернулся к казакам. Смущенно кашлянул в бороду.
      - Никак, малость запамятовал, хлопцы. Скрытня и есть Скрытня. Пожалуй, влево гляну.
      Дед пошел влево и надолго пропал. Вернулся вконец обескураженный.
      - Никак, черти унесли, дети. Была Скрытня и нет.
      - А я чего гутарил? - подступил к старику Нагиба. - Набрехал, дед!
      - Гаруня не брешет, дети, - истово перекрестился казак. - Была Скрытня! Вон за той отмелью. Зрите гору, что к Волге жмется? Вот тут Скрытня и выбегала.
      - А ну, пойдем, дед, - потянул старика Болотников. Лицо его отяжелело, наугрюмилось. Ужель весь этот долгий, утомительный переход был напрасен? Казаки еще вечор приели последние запасы сухарей, толокна и сушеного мяса.
      Отмель кончилась, далее коса обрывалась, к самой воде подступали высокие, неприступные горы; тут же, в небольшом углублении сажени на три, буйно разросся камыш.
      - Здесь была речка?
      - Здесь, атаман. Горы эти и сосны крепко помню. Отсель речка выбегала. А ныне сгинула. Чудно, право.
      Болотников зорко глянул на камыш; был он густ, по пожухл. Покачивались кочи. Шагнул к самому краю, выхватил саблю и трижды полоснул по камышу. В открывшемся пространстве увидел конец толстого осклизлого бревна. Усмехнулся.
      - Тут твоя речка, дедко.
      - Да ну?
      - Тут!
      Болотников приподнял за край бревно, отвел в сторону и бросил в воду. Кочи тотчас же стронулись с места и поплыли в Волгу.
      - Уразумел теперь, дедко?
      - Уразумел, атаман, - воодушевился Гаруня. - Нет, глянь, хлопцы, что посельники удумали. Реку поховали! Да их ноне и сам дьявол не сыщет.
      В минуту-другую устье освободилось от зарослей, и перед донцами предстала Скрытня.
      - Хитро замыслили, - крутнул головой Мирон Нагиба. - Река-то за утес поворачивает. Выход же камышом забили. Усторожливо живут посельники. Никак татар пасутся.
      К Болотникову ступил Нечайка.
      - Ну что, батько, привал? Поснедать бы пора.
      - Живот подвело. Невод кинем, ухи сварим, - вторил казаку Устим Секира.
      Но Болотников рассудил иначе:
      - О животах печетесь? Потерпите! Нельзя нам тут на виду торчать. Крепостицу пойдем сыскивать.
      - Путь один, атаман, - рекой, - молвил Гаруня.
      - Вижу, дедко... А ну, Нечайка, опознай дно.
      Нечайка разделся и спустился в реку. Споткнулся. Пошел дальше и вновь споткнулся.
      - Тут камень на камне, батько.
      - Лезь дале!
      Нечайка ступил вперед еще на шаг и тотчас оборвался, целиком уйдя в воду. Когда выплыл, крикнул;
      - Тут глыбко, атаман!
      Нечайка выбрался на берег, а Болотников, приводнявшись на стременах, обратился к повольнице:
      - А что, донцы, може, вплавь? Копи наши к рекам свычны. Аль вспять повернем?
      - Вспять худо, батько. Челны надобны!
      - Плывем, атаман!
      Болотников одобрил:
      - Плывем, други!
      Один лишь осмотрительный Степан Нетяга засомневался:
      - А не потонем, атаман? Река нам неведома. Тут, поди, ключей да завертей тьма.
      - Не робей, Степан, - весело молвил Болотников.
      - Без отваги нет и браги. Так ли, други?
      - Так, батько! - дружно отозвалась повольница.
      Иван слез с коня и начал раздеваться. Сапоги, кафтан, шапку, порты и рубаху уклад в чувал; туда же положил пистоль, пороховницу, баклажку с вином, медный казанок и треножник. Сыромятным ремнем надежно привязал мешок к лошади.
      - Ну и здоров же ты, батько! - восхищенно крутнул головой Устим Секира, любуясь могучим телом Болотникова. На плечах, спине и руках Ивана бугрились литые мышцы. Рослый, саженистый в плечах, бронзовый от степного загара, Болотников и впрямь выглядел сказочным богатырем.
      - Неча глазеть. Ты бы пороховницу кожей обернул, все ж в воду полезешь, - строго произнес Иван, затягивая на себе пояс с саблей. С саблей казаки не расставались, даже когда переплывали реки: всякое может случиться.
      Болотников окинул взглядом растянувшееся по отмели войско и первым потянул коня в реку.
      - Смелей, Гнедко. В Дону купался, с Волгой братался, а ныне Скрытию спознай.
      Вслед за Болотниковым полезли в реку Васюта Шестак, Мирон Нагиба, Устим Секира и Нечайка Бобыль. А вскоре по Скрытне поплыло и все казачье войско. Держась за конские гривы, повольники задорно покрикивали, подбадривая друг друга.
      Чем дальше плыли казаки, тем все угрюмее и коварнее становилась Скрытая. Берега сузились, стали еще неприступней и круче; высоко в небо вздымались матерые сосны, заслоняя собой солнце и погружая реку в колдовской сумрак; начали попадаться и заверти. Закружило вместе с конем Устима Секиру.
      - Водокруть, батька! - встревоженно выкрикнул казак, пытаясь выбраться из суводи. Но тщетно, даже лошадь не смогла выплыть на спокойное течение.
      - Держись, друже! - воскликнул Болотников, отвязывая от седла аркан.
      - Держусь, батько!
      Иван, приподнимаясь из воды, метнул аркан Секире. Тот ловко поймал, намотал на правую руку, левой - цепко ухватился за гриву коня.
      - Тяни, батько!
      Болотников потянул. Побагровело лицо, вздулись жилы на шее - казалось, Секиру нечистые за ноги привязали; и все ж удалось вырвать казака из гибельной пучины.
      - Спасибо, батько! - поблагодарил Секира и поплыл дале, а Болотников упредил воинство:
      - Жмись к правому берегу, други! Средь реки закрути!
      Казаки подались к берегу.
      Посельник, заслышав шум, приподнялся в челне и очумело вытаращил глаза. Из-за поворота реки показались человечьи и лошадиные головы. Узкая Скрытая, казалось, кишела этими неожиданно выплывшими головами.
      - Сгинь, нечистая! Пронеси! - испуганно окстился мужик. Но "нечистая" не сгинула, не исчезла в пучине, а все ближе и ближе подступала к челну. Мужик бросил снасть и налег на весла. Торопко причалил к берегу и бегом припустил к острожку. Миновав ворота, задрал голову на сторожевую башенку, но караульного не приметил.
      "Никак, в избу отлучился", - покачал головой мужик и во всю прыть помчался к старцу Дорофею. Вбежав в избу, крикнул:
      - Беда, Дорофей Ипатыч! Неведомые люди плывут!
      - Как неведомые? Аль не разглядел? - заспешил из избы староста.
      - Неведомые, Дорофей Ипатыч. Без челнов плывут.
      - Как энто без челнов? - подивился староста. - Без челнов по рекам не плавают.
      - Да ты сам глянь, батюшка!
      Дорофей Ипатыч, тяжело опираясь на посох, вышел из ворот да так и ахнул:
      - Да эко-то, осподи!.. Никак, воевать нас идут. Бей в сполох, Левонтий, подымай народ!
      Левонтий кинулся к колокольне. Частый, тревожный набатный звон поплыл по Скрытне-реке. Из срубов выскакивали мужики, парни, подростки, вооруженные мечами, копьями, топорами и самострелами, и бежали к высоким стенам бревенчатого частокола. Вскоре все мужское население острожка стояло за бойницами.
      Казаки же начали выбираться на берег.
      - Вот те и сельцо! - изумился Гаруня, облачаясь в порты и рубаху. Крепостицу вдвое подняли. Ай да мужики!.. А чего в сполох ударили, вражьи дети!
      - За басурман нас приняли. А може, государевых людей стерегутся, предположил Нагиба.
      Болотников же внимательно окинул взглядом берег, усыпанный челнами. Остался доволен. "Дело гутарил Гаруня. Есть тут челны. Но мужики, видно, живут здесь с опаской. Ишь как встречают".
      Облачившись в зипуны и кафтаны, казаки ступили к острожку, но ворота были накрепко заперты. За частоколом выжидательно застыли бородатые оружные мужики, тревожно поглядывая на пришельцев. Болотников снял шапку, поклонился.
      - Здорово жили, православные! Пришли мы к вам с вольного Дона, пришли с миром и дружбой!
      - Мы вас не ведаем. На Дону казаки разбоем промышляют. Ступайте вспять! - недружелюбно ответили с крепостицы.
      - Худо же вы о нас наслышаны. На Дону мы не разбоем промышляли, а с погаными бились. Татар прогнали, а ноне вот на Волгу надумали сплавать.
      - Ну и плывите с богом. Мы-то пошто понадобились?
      - Помощь нужна, православные. Без челнов на Волгу не ходят. Продайте нам свои лодки!
      - Самим подобны. Скрытая рыбой кормит. Не дадим челны! - закричали с крепостицы.
      - А че их слухать, батько? - тихо проронил Степан Нетяга. - Вон они, лодки. Бери да плыви.
      - Негоже так, Степан. С мужиками надо миром поладить, - не принял совета Нетяги Болотников и вновь стал увещевать посельников. - Выручайте, православные! Дадим деньги немалые!
      - Нам деньги не надобны. Нивой, лесом да рекой живем!
      "Однако вольно же тут осели мужики. Нет ни бояр, ни тиуна, ни изделья господского. Вот и не надобны им деньги", - с невольным одобрением подумал Иван.
      - Выходит, и хлеб сеете? Да где ж поля ваши?
      - Сеем, казак. Под ниву лес корчевали. Родит, слава богу. Так что обойдемся без вашей казны. Ступайте вспять!
      - А кони, поди, вам надобны?
      - Кони? - переспросили мужики. - Да ить лошаденки завсегда нужны. А что?
      - Мы вам - коней, вы нам - челны. Ладно ли?
      Мужики за частоколом примолкли, огрудили старосту.
      - Лошаденок, вишь, предлагают, Дорофей Ипатыч, - оживился Левонтий.
      - Без лошаденок нам туго, - молвил другой.
      - А что как проманут? Казаки - людишки ненадежные, - усомнился Дорофей Ипатыч. - Впустим их в крепость - и без хлеба останемся. Да, чего доброго, и последни порты сымут. Каково?
      - Вестимо, Ипатыч. Рисково эку ораву впущать. Как есть пограбят, всяки казаки на Дону водятся, - внимая старосте, поддакнули мужики.
      Дорофей Ипатыч, разгладив пушистую серебряную бороду, вновь показался казакам.
      - Мир не желает меняться. Ступайте с богом!
      - Экой ты, Дорофей, зануда! - взорвался вдруг дед Гаруня. Он давно уже признал в старце своего бывшего тестя. - Нешто казаки тя изобидят?!
      Дорофей Ипатыч опешил. И откуда только этот казак проведал его имя. А Гаруня, шагнув к самому частоколу, продолжал осерчало наседать:
      - А когда Ермак приходил, хоть пальцем тронул вас? А не Ермак ли вас хлебом пожаловал? С чего ж ты на казака изобиделся, Дорофей?
      Староста подался вперед, долго вприщур разглядывал разбушевавшегося казака, затем охнул:
      - Ужель ты, презорник?
      - Признал-таки... Ну, я - казак Иван Гаруня. Чего ж ты меня за тыном держишь? Примай зятька ненаглядного!
      Донцы, ведая о любовных похождениях Гаруни, рассмеялись.
      - Не по-людски, старче Дорофей, зятька с мечом встречать!
      - Открывай ворота да хлеб-соль зятьку подавай!
      Дорофей Ипатыч растерянно кашлянул в бороду, проворчал:
      - Дубиной ему по загривку, греховоднику.
      Болотников улыбнулся и вновь вступил в переговоры:
      - Вот и сродник сыскался, старче. Уж ты прости его. Один у нас такой кочет на все войско.
      Тут опять все грохнули; заухмылялись и мужики за частоколом, припомнившие лихого казака.
      - Боле никто озоровать не станет. Давайте миром поладим. Мы ведь могли ваши челны и так взять, да не хотим. Знайте, православные, нет честней казака на белом свете, не желает он зла мужику-труднику. Берите наших коней! Пашите землю-матушку!.. А челны для вас - не велика потеря. Лесу-то - слава богу. Чай, не перевелись у вас плотники.
      - Не перевелись, казак, - степенно кивнул староста и обратился к миру. - Впущать ли войско, мужики?
      - Впущай, Дорофей Ипатыч. Кажись, не обидят, - согласился мир.
      Дарья, с трудом признавшая мужа, запричитала:
      - Где ж ты столь налетий пропадал, батюшка? Где ж ноги тебя носили?.. Постарел-то как, повысох. Вон уж седенький весь.
      - Да и ты ноне не красна девка, - оглядывая расплывшуюся бабу, вздохнул Гаруня.
      - И кудриночки-то побелели да поредели, - сердобольно охала Дарья.
      - Голову чешет не гребень, а время. Так-то, баба.
      В избу ввалился высокий русокудрый детина в домотканом кафтане. Застыл у порога.
      - Кланяйся тятеньке родному, - приказала Дарья.
      Детина земно поклонился.
      - Здравствуй, батяня.
      У Гаруни - очи на лоб, опешил, будто кол проглотил.
      - Нешто сынко? - выдохнул он.
      - Сын, батяня, - потупился детина.
      Старый казак плюхнулся на лавку и во все глаза уставился на бравого красивого парня.
      - Обличьем-то в тебя выдался. Вон и кудри отцовские, и очи синие, молвила Дарья.
      - И впрямь мой сынко, - возрадовался Гаруня, и слезы умиления потекли из глаз сроду не плакавшего казака. Поднялся он и крепко прижал детину к своей груди. Долго обнимал, целовал, тормошил, ходил вокруг и все ликовал, любуясь своим неожиданным сыном. - А как же нарекли тебя?
      - Первушкой, тятя.
      - Доброе имя... Первушка сын Иванов. Так ли, сынко?
      - Так, батяня родный.
      И вновь крепко облобызались отец с сыном, и вновь зарыдала Дарья. Глаза Гаруни сияли, полнились счастьем.
      - Нет ли у тебя чары, женка? - отрываясь наконец от Первушки, спросил казак.
      - Да как не быть, батюшка. Есть и винцо, и бражка, и медок. Чего ставить прикажешь?
      - Все ставь, женка! Велик праздник у нас ныне!.. А ты, сынок, чару со мной пригубишь?
      - Выпью, батяня, за твое здоровье.
      - Любо, сынко! Гарный, зрю, из тебя вышел хлопец.
      - Вылитый тятенька, - улыбнулась Дарья. - Первый прокудник в острожке, заводила и неугомон. Парней наших к недоброму делу подбивает. Шалый!
      - Это к чему же, сынко?
      - Наскучило мне в острожке, батяня. Охота Русь доглядеть, по городам и селам походить, на коне в степи поскакать.
      - Любо, сынко! Быть те казаком!
      ГЛАВА 9
      ИЛЕЙКА МУРОМЕЦ
      Летели по Волге царевы струги!
      Под белыми парусами, с золочеными орлами, с пушками и стрельцами, бежали струги в низовье великой реки; везли восемь тысяч четей хлеба служилым казакам, кои по украинным городам осели, оберегая Русь от басурманских набегов и разбойной донской повольницы.
      Вслед за государевыми судами плыл насад купца Евстигнея Пронькина; в трюмах не только княжий хлеб, но и другие товары, которые прихватил с собой Евстигней Саввич в надежде сбыть втридорога. Особо повезло Пронькину в Ярославле. Здесь выгодно закупил он знаменитые на всю Русь выделанные ярославские кожи. Двадцать тюков красной юфти лежали теперь в насаде, веселя сердце Евстигнея Саввича.
      "Юфть по полтине выторговал, а в Царицыне, бог даст, по рублю распродам", - довольно прикидывал Пронькин, восседая на скамье у мурьи7. Был он в синем суконном кафтане нараспашку, под которым виднелась алая шелковая рубаха. Порывистый ветер приятно холодил лицо, трепал рыжую бороду.
      Пронькин глянул на царевы струги, на зеленые берега с редкими курными деревеньками и тотчас вспомнил о своей московской баньке. Мечтательно вздохнул:
      "К Гавриле бы сейчас на правеж. Ох, добро-о!"
      Мимо проковылял к трюму приказчик.
      - Пойду товар гляну, Евстигней Саввич.
      - Глянь, глянь, Меркушка. Судовые ярыги и заворовать могут. Тюки-то как следует проверь. Да к бортам-то не прислоняй, как бы не отсырели И в хлеб сунь ладонь, вон нонче какая теплынь.
      - Гляну, Евстигней Саввич, - поклонился Меркушка и полез в трюм. Купец же раскрыл замусоленную торговую книжицу. Водя коротким толстым перстом по корявым строчкам, принялся читать нараспев:
      - Шуба соболья под сукном, цена ей десять рублев; шуба с бархатом на золоте беличья - шесть рублев; шуба овчинная - десять алтын8 пять денег; кафтан куний суконный - три рубля с полтиной; кафтан сермяжный - десять алтын две деньги; шапка соболья поповская - двенадцать алтын; шапка лисья под сукном - девять алтын; шапка овчинная - два алтына; сапоги сафьяновые красные - восемь алтын; сапоги телячьи - четыре алтына...
      Долго чел Евстигней, долго высчитывал он прибытки, покуда его не окликнул приказчик:
      - Ослушники на судне, Еветигней Саввич.
      - Да кто посмел? - сразу взвился Пронькин.
      - Илейка с ярыгами в зернь9 играет.
      - Так разогнал бы,
      - Не слушают, Евстигней Саввич. Бранятся.
      Пронькин осерчал. Ишь, неслухи? Ведь упреждал, так нет, опять за бесовскую игру принялись.
      Спустился вниз. Вокруг бочки расселись на кулях человек восемь бурлаков. Молодой, среднего роста, чернявый парень, подбрасывая костяшку, весело восклицал:
      - Пади удачей!
      Зернь падала на бочку.
      - Везет те, Илейка. Сызнова бела кость.
      Илейка сгреб деньги в шапку, подмигнул приятелям.
      - Мне завсегда везет.
      Увидев перед собой насупленного Пронькина, Илейка и бровью не повел.
      - А ну, чей черед, крещеные!
      Евстигней Саввич разгневанно притопнул ногой.
      - Сколь буду сказывать! Аль я вечор не упреждал?
      Илейка поднялся и с дурашливой ухмылкой поклонился.
      - Будь здоров, Евстигней Саввич! О чем это ты?
      Пронькина еще больше прорвало:
      - Дурнем прикидываешься, Илейка! Я могу и кнутом отстегать!
      Ярыжка вспыхнул, глаза его стали злыми.
      - Тут те не Москва, купец.
      - А что мне Москва? - все больше распалялся Пронькин. - Коль нанялся мне, так будь любезен повиноваться. Прогоню с насада, неслух!
      - Прогоняй, купец. На Волге насадов хватит.
      - И прогоню! - вновь притопнул ногой Евстигней Саввич.
      - Сделай милость, - ничуть не робея, произнес Илейка, покручивая красным концом кушака.
      - И сделаю. Не нужон мне такой работный!
      - Ну-ну, купец. Однако ж наплачешься без меня. В ножки бы поклонился, а то поздно будет.
      - Это тебе-то в ножки? Экой сын боярский выискался.
      - А, может, и царский, - горделиво повел плечами Илейка. - Кланяйся цареву сыну, купчина!
      - Укроти язык, богохульник! Немедля прогоню!
      Пронькин полез из трюма на корму. Крикнул букатнику10:
      - Давай к берегу, Парфенка!
      Огромный, лешачьего виду мужик, без рубахи, в сермяжных портах, недоуменно повернул в сторону Пронькина лохматую голову. Пробасил:
      - Пошто к берегу? Тут ни села, ни города.
      - А я, сказываю, рули!
      - Ну как знаешь, хозяин... Но токмо я бы поостерегся. Как бы...
      Но Евстигней уже шагнул в мурью. Все его мысли были заняты Илейкой. Спросил у приказчика:
      - Сколь причитается этому нечестивцу?
      - Алтын и две деньги, батюшка.
      - Довольно с него и алтына. Выдай и пущай проваливает. Артель мутит, крамольник!
      Вскоре насад, повернув к правому берегу, ткнулся в отмель. Евстигней едва устоял на ногах, а колченогого приказчика кинуло к стенке мурьи.
      - Полегче, охламон! - заорал на букатника Пронькин и ступил к трюму. Вылазь, Илейка! Прочь с моего насада!
      Илейка выбрался со всеми работными. Дерзкие, кудлатые мужики обступили Евстигнея.
      - Уходим, купец. Подавай деньгу! - нагловато ощерился Илейка. - Уходим всей артелью.
      - Как это артелью? Я артель не гоню. Куды ж вы, милочки. Такого уговору не было.
      - Вестимо, хозяин. Чтоб ватамана нашего сгонять, уговору не было. Где ватаман, там и артель. Так что, прощевай, Пронькин, - молвил один из мужиков.
      Евстигней Саввич поперхнулся, такого оборота он не ожидал. Без артели на Волге пропадешь.
      - Подавай деньгу! - настаивал Илейка. - Поди, не задарма насад грузили.
      Евстигней Саввич аж взмок весь. Злости как и не было. Молвил умиротворенно:
      - Вы бы отпустили ватамана. Пущай идет с богом. Поставьте себе нового старшого, и поплывем дале. Я вам по два алтына накину.
      - Не выйдет, хозяин. Артель ватамана не кидает. Плата деньгу - и прощевай. Другого купца сыщем.
      Не по нутру Евстигнею слова артели. И дернул же его черт нанять в Ярославле этих ярыжек. А все купец Федот Сажин. Это он присоветовал взять на насад артель Илейки.
      "Бери, Евстигней Саввич, не покаешься. Илейка, хоть и годами млад, но Волгу ведает вдоль и поперек".
      "Что за Илейка?"
      "Из города Мурома, и прозвище его Муромец. Не единожды до Астрахани хаживал. Сметлив и ловок, бурлацкое дело ведает. Лучшей артели тебе по всей Волге не сыскать".
      "А сам чего Илейку не берешь?"
      "Налетось брал, премного доволен был. А нонче мне не до Волги, в Москву с товаром поеду. Тебе ж, как дружку старинному, Илейку взять присоветую. Он тут нонче, в Ярославле".
      Вот так и нанял Илейку Муромца. Всучил же Федот Сашин! А, может, и нарочно всучил? Кушак-то с деньгами до сих пор у Федота в памяти. Поди, не больно-то верит, что кушак скоморох удалой снес. Злопамятлив же ярославский купец... Но как теперь с артелью быть? И Муромца неохота держать, и с ярыгами нельзя средь путины распрощаться.
      Ступил к купцу букатник Парфен.
      - На мель сели, хозяин.
      - На мель? - обеспокоился Евстигней. - Чать, шестами оттолкнемся.
      - Не осилить, хозяин. Бурлаки надобны.
      Евстигней и вовсе растерялся. Напасть за напастью! Глянул на Илейку и сменил гнев на милость.
      - Не тебя жалею - артель. Бог с тобой, оставайся да берись за бечеву.
      Илейка же, зыркнув хитрыми проворными глазами по артели, закобенился:
      - Не, хозяин, уйдем мы. Худо нам у тебя, живем впроголодь. Так ли, братцы?
      - Вестимо, Илейка! Харч скудный!
      - Деньга малая! Айда с насада!
      Евстигней Саввич не на шутку испугался: коль ватага сойдет, сидеть ему на мели. Берега тут пустынные, не скоро новую артель сыщешь. Да и струги со стрельцами уплывут. Одному же по разбойной Волге плыть опасливо, вмиг на лихих нарвешься, а те не пощадят. Сколь добрых купцов утопили!
      - Да кто ж в беде судно бросает, милочки? Порадейте, а я уж вас не обижу.
      - Уйдем! - решительно тряхнул кудрями Илейка.
      - Христом богом прошу! - взмолился Евстигней Саввич. - Берите бечеву, так и быть набавлю.
      - Много ли, хозяин?
      - По три алтына.
      - Не, хозяин, мало. Накинешь по полтине - за бечеву возьмемся.
      - Да вы что, милочки! - ахнул Евстигней. - Ни один купец вам столь не накинет. Довольно с вас и пяти алтын.
      - Напрасно торгуешься, хозяин. Слово артели крепкое. Выкладывай, покуда струги не ушли. Да чтоб сразу, на руки! - все больше и больше наглел Илейка.
      - Да то ж разор, душегубы, - простонал Евстигней Саввич. Но делать нечего - пошел в мурью.
      А ватага продолжала выкрикивать!
      - Щей мясных два раза на день!
      - Чарку утром, чарку вечером!
      - За бечеву - чарку!
      - В остудные дни - чарку!
      Вылез из мурьи Евстигней Саввич, дрожащими руками артель деньгами пожаловал. Бурчал смуро:
      - Средь бела дня грабите, лиходеи. Без бога живете. Ох и накажет же вас владыка небесный, ох, накажет!
      - Ниче, хозяин, - сверкал белыми крепкими зубами Илейка. - Бог милостив. Не жадничай. Эк руки-то трясутся.
      - Не скалься, душегуб! Денежки великим трудом нажиты.
      - Ведаем мы купецкие труды, - еще больше рассмеялся Илейка. - На Руси три вора; судья, купец да приказчик.
      - Замолчь, нечестивец!
      Ватага захохотала и полезла с насада на отмель.
      - К бечеве, водоброды!
      Первым впрягся в хомут шишка11. То был могучий букатник Парфенка. После него залезли в лямки и остальные бурлаки.
      - А ну тяни, ребятушки!
      - Тяни-и-и!
      - Пошла, дубинушка-а-а!
      Тяжко бурлакам! Но вот насад начал медленно сползать с песчаной отмели.
      - Пошла, дубинушка, пошла-а-а!
      Насад выбрался на глубину. Бурлаки кинулись в воду и по канатам полезли на палубу. Евстигней тотчас заорал букатнику:
      - Правь за стругами, Парфенка!
      ГЛАВА 10
      БОГАТЫРСКИЙ УТЕС
      Казачье войско плыло вверх по Волге.
      Река была тихой, играла рыба, над самой Волгой с криком носились чайки, в густых прибрежных камышах поскрипывали коростели.
      Гулебщики дружно налегали на весла, поспешая к жигулевским крутоярам. Летели челны. Весело перекрикивались повольники:
      - Наддай, станишники! Ходи, весла!
      - Расступись, матушка Волга!
      На ертаульном струге плыл атаман с есаулами. Здесь же были и Гаруня с Первушкой. У молодого детины радостным блеском искрились глаза. Он смотрел на раздольную Волгу, на синие просторы, на задорные, мужественные лица удалых казаков, и в душе его рождалась песня. Все было для него необычно и ново: и могучий чернобородый атаман, и добры молодцы есаулы, дымящие трубками, и сказы повольников о походах да богатырских сражениях. Первушка хмелел без вина.