ВАЛЕРИЙ ЗАМЫСЛОВ
      ИВАН БОЛОТНИКОВ
      ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН
      Часть 2
      ДИКОЕ ПОЛЕ
      ГЛАВА 1
      СТЕПНЫЕ ЗАСТАВЫ
      Матерый орел долго парил над высоким рыжим курганом, а затем опустился на безглазую каменную бабу.
      Тихо, затаенно, пустынно.
      У подножия холма, в мягком степном ковыле, белеют два человечьих черепа; тут же - поржавевшая кривая сабля и тяжелый широкий меч. А чуть поодаль, покачиваясь в траве, заунывно поет на упругом горячем ветру длинная красная стрела.
      Орел повернул голову, насторожился; за бурыми холмами, в синем просторе, послышался шум яростной битвы; пронзительное ржание коней, гортанные выкрики, лязганье оружия...
      С опаленных, знойных курганов полетели на кровавый пир вороны-стервятники.
      Дикое Поле!
      Огромное, степное, раздольное!
      Край ордынцев и донских казаков, край гордой мятежной повольницы и беглого сермяжного люда. Сюда, на вольный степной простор, пробираются через лесную дремучую Русь москвитяне и новгородцы, владимирцы и ярославцы, суздальцы и рязанцы...
      Бегут на Волгу и Дон, Медведицу и Донец, Хопер и Айдар... Бегут в поисках лучшей доли мужики-страдники и кабальные холопы, посадская чернь и ратные люди, бобыли и монастырские трудники, государевы преступники и попы-расстриги... Бегут от боярских неправд, застенков и лютого голода.
      Уж давно ополчились на южную окраину бояре, шумели в Думе:
      "Найди управу на чернь, государь! Обезлюдели вотчины, мужики нивы побросали, некому за соху взяться. Прикажи ослушников имать. А на окраину служилых людей пошли, пущай стеной встанут перед воровским Доном!"
      И царь приказал. Многих ловили, били кнутом и возвращали к боярам. Однако велико и бескрайне Дикое Поле, не усмотреть стрельцам за всеми беглыми; ежегодно сотни, тысячи людей просачивались в степное Понизовье, оседая в казачьих станицах. Жили в куренях и землянках, зачастую без рухляди и скотины, предпочитая лихого коня и острую саблю. Жили вольно, не ведая ни господ с приказчиками и тиунами, ни городских воевод с губными старостами и ярыжками. Били в степях зверя и птицу, ловили в озерах и реках рыбу. А рядом, совсем рядом, в нескольких поприщах от казачьих городков и становищ рыскали по степи коварные, сметливые ордынцы. Жажда добычи снимала степняков со своих кочевий и собирала в сотни, тысячи и тумены1. Ордынцев и янычар манили дорогие, невиданной красоты, русские меха, золотая и серебряная утварь боярских хором и золотое убранство храмов, синеокие русские полонянки, которым нет цены на невольничьих рынках.
      Первыми всегда принимали басурманский удар казаки-повольники. Это они стойко защищали свои станицы, заслоняя Русь от злого чужеземца; это они истребляли поганых и сами теряли буйные головы, обагряя обильной кровью горячие степи.
      Дикое Поле!
      Ратное поле!
      Поле казачьей удали, подвигов и сражений.
      Поле - щит!
      Отяжелевший ворон уселся на череп. Вновь все стихло, лишь возле серой каменной бабы продолжала свою скорбную песнь тонкая стрела.
      За курган свалилось багровое солнце, погружая степь в тревожно-таинственный сумрак.
      Тихо и задумчиво шелестели травы.
      От каменного идолища протянулась длинная тень.
      На череп наткнулось колючее перекати-поле, будто остановилось на короткий отдых; но вот подул ветер, степной бродяга шелохнулся и вновь побежал по седому ковылю.
      Гордая вольная птица парила над широкой степью; парила высоко, видя порыжевшие от знойного солнца холмы и курганы, казачьи заставы и сторожи; видела она и ордынских лазутчиков, скрытно пробиравшихся по лощинам, балкам и шляхам.
      "Добро той птице. Она сильна и властвует над степью", - подумалось Болотникову.
      Он лежал на спине, широко раскинув руки и утонув в горьковато пахнущем бурьяне.
      Душно, рубаха прилипла к горячему телу, свалялись черные кольца волос на лбу. А над степью ни ветерка; травы поникли, и вся жизнь, казалось, замерла, погружаясь в вялую дрему.
      Невдалеке послышался дробный стук конских копыт. Болотников поднял голову - скакал всадник на буланом коне.
      - Татары, батько!
      Болотников поднялся, поспешно натянул кафтан, пристегнул саблю с серебряным эфесом и бегом спустился в балку, где у тихо журчавшего ручейка пасся гнедой конь. Вставил ногу в стремя, оттолкнулся от земли и легко перекинулся на красное седло. Огрел коня плетью и выскочил из балки.
      - Много ли поганых?
      - Два десятка, батько.
      Быстро доскакали до кургана. Дозорные казаки готовились запалить костер, чтобы оповестить о татарах другие сторожи.
      - Зрите ли поганых? - спросил Болотников, осадив коня.
      - Не зрим, батько, - ответил черноусый коренастый казак в синем зипуне.
      - Никак в лощине упрятались, - молвил второй, высокий и сухотелый, в одних красных штанах. На смуглой груди болтался на крученом гайтане2 серебряный крест.. - Поджигать сушняк, атаман?
      - Погодь, Юрко. Успеем дозоры взбулгачить. Татары малым войском на Русь не ходят. То юртджи3. Где приметил их, Деня?
      Деня, казак молодой, с короткой русой бородкой по круглому лицу, указал саблей в сторону Волчьего буерака.
      - Там, батько.
      Станичный атаман на минуту задумался. До Волчьею буерака около трех верст. Татары скрытно пробрались в него по урочищам и, видимо, встали на отдых. Костры они разводить не будут: дым заметят сторожи, и тогда им прядется вновь убираться к своим улусам4,
      - Что порешил, батько? - нетерпеливо вопросил Деня.
      - Скачи до Бакеевской балки и поднимай станицу.
      Будем окружать. Поспешай, Деня.
      - Лечу, батько!
      Казак пришпорил коня и помчал к балке, а Болотников въехал на курган. Отсюда на многие версты были видны туманные дали. В степи, в разных концах, рыскали конные сторожи - по два казака на дозор.
      - А не собрать ли разъезды, атаман? Так-то спорее будет, - предложил Юрко.
      - Опасно. Татары хитры. Они, может, только и ждут, чтоб мы сняли разъезды.
      Вот уже пять лет Болотников в Диком Поле, и он хорошо изведал повадки татар. Иной раз они нарочно показывались донцам. Ехали дерзко, открыто, дразня разъезды; те не выдерживали бусурманской наглости, снимались с дозоров и устраивали погоню. А тем временем по урочищам шло никем не замеченное ордынское войско и внезапно нападало на засечную крепость. Потом разъезды снимать не стали.
      Сметливыми и коварными были у татар юртджи. Это опытные, искушенные воины. Ездили всегда одним или двумя десятками Они были ловки, подвижны и неуловимы. Редкая станица могла похвастать казачьему кругу о полоне ордынских лазутчиков.
      Вскоре к кургану прискакала станица из Бакеевской балки. Каждый день она пряталась в этом урочище и ждала своего часа, чтобы неожиданно появиться в степи и завязать бой с татарами, если их отряд не превышал двухсот-трехсот сабель. При большем же войске вспыхивали сигнальные костры на дозорных курганах, и тогда уже выходила в Поле рать из порубежной крепости.
      - В буераке татары. Их надо окружить и захватить, - произнес Болотников.
      - Возьмем, батько! - задорно прокричал казак Емоха, порывистый, горячий детина с длинным, горбатым носом.
      - Твой десяток пойдет со мной. Попробуем отсечь ордынцев. Остальные к буераку. С богом, молодцы!
      Казаки полетели по степи. Болотников же, с двумя десятками, поскакал в обход лощиной. Неслись молча, чтобы не вспугнуть раньше времени татар.
      Ордынцы станицу заметили, тотчас высыпали из буерака и пустили коней вспять, к своим кочевьям; наперехват им стремительно мчались казаки Болотникова.
      - Ги! - охваченный азартом погони, громко воскликнул атаман.
      - Ги! Ги! - подхватили казаки.
      Кольцо вокруг татар все сужалось, еще минута-другая - и улусники окажутся в гуще станичников. Но вот татары на полном скаку перепрыгнули на бежавших обок лошадей и начали постепенно удаляться от казаков.
      - Уйдут, уйдут, батько! - прокричал Емоха.
      - Достанем! - упрямо тряхнул смоляными кудрями Болотников.
      Татарские кони приземисты, толстоноги и длинногривы, они быстры и выносливы. Но и казачьи лошади не уступают ордынским.
      Все ближе и ближе татарские наездники. Они в чекменях5, в черных овчинных шапках с отворотами.
      Внезапно ордынцы обернулись и метко пустили из тугих луков красные стрелы. Трое казаков свалились с коней.
      Болотников выхватил из-за кушака пистоль, зычно и коротко скомандовал:
      - Пали!
      Казаки выстрелили. Несколько татар было убито, другие же с воем рассыпались по степи, но их настигали казаки, паля из самопалов и пистолей.
      Ордынцы отвечали стрелами. Еще четверо станичников были выбиты из седла, но все меньше оставалось и улусников. Поняв наконец, что от казаков не оторваться, татары приняли бой на саблях. Они повернули коней и остервенело набросились на донцов, решив погибнуть в сече.
      - Не рубить! Брать в полон! - прокричал Болотников.
      Но сделать это было не просто: татары в плен не сдавались. С хриплыми устрашающими воплями ордынцы отчаянно лезли на донцов, норовя сокрушить их острыми кривыми саблями. Один из них, верткий и приземистый, бесстрашно наскочил на Болотникова, но тот успел прикрыться щитом, а затем плашмя ударил тяжелой саблей ордынца по голове. Татарин рухнул в бурьян, Болотников спрыгнул с лошади и связал кочевнику руки.
      - Ловко ты его, батька! - соскочив с коня, проговорил Емоха, вытирая о траву окровавленную саблю. - Всех порубили. Добро хоть этого взяли. Жив ли поганый?
      Иван толкнул татарина в спину, тот очнулся, взвизгнул, поднялся на ноги и свирепо метнулся к Болотникову, норовя вцепиться в него зубами. Иван отшиб его кулаком.
      - Прочь, пес! Свяжите ему ноги.
      Пока ордынца вязали, он извивался ужом и рычал, кусая в кровь губы.
      - Злой народ, жестокий, - насупленно бросил Болотников.
      - А посечь его, батько. Вон сколь наших полегло, - подскочил с обнаженной саблей Емоха.
      - Не трожь! Он нам живой надобен. Орда что-то замышляет. Повезем к толмачу6. На коня его.
      Татарина кинули поперек лошади.
      Болотников приказал собрать убитых казаков. Семь станичников не вернутся в свои курени. Дорого даются битвы с ордынцами.
      Иван взметнул на коня и оглядел степь. Невдалеке тянулись невысокие, опаленные солнцем, рыжие холмы. Степь казалась убаюканной и спокойной, но Иван знал, что в любой момент могут показаться из-за холмов татары и вновь начнется лютая сеча.
      Оглянулся. Дозорный курган едва виднелся в синей дали. Сейчас на кургане стоит передовая сторожа и с нетерпением ждет от станицы вестей.
      "Далече ускакали", - подумал Болотников, направляя копя к ближнему холму. Въехал на вершину, напряженно всматриваясь в сторону крымских кочевий.
      "Отсюда хорошо видно. Самое место новому дозорному кургану".
      Болотников поехал по разъездам, маячившим в разных концах степи. Вначале направил коня в сторону понизовья, к правому берегу Дона. Проехал с полверсты и вступил в густую высокую траву, доходившую до плеч. Здесь начинался один из самых тревожных дозоров: разъезды терялись в бурьяне и зачастую не видели татар, набегавших с крымских степей. Ордынцы, на своих низкорослых конях, прятались в траве, как суслики, не было заметно даже их черных овчинных шапок.
      Застава беспокойная, опасная; чуть зазевался - и ткнешься в бурьян, сраженный стрелой татарина. Ехал чутко, осторожно, прислушиваясь к каждому незнакомому шороху.
      В бурьяне тонко пищали бекасы, голосисто и звонко бормотали куропатки, не умолкая трещали кузнечики; высоко над головой с протяжными криками пролетала к Дону стая диких гусей, а где-то в низине, из тихого озерца, донесся крик лебедя...
      Привычные, родные звуки Дикого Поля. Болотников давно уже научился слушать и понимать степь со всеми ее свистами, криками и отголосками, с ее удивительной красотой и богатырскими просторами.
      Неподалеку тихо заржал конь. Болотников остановил Гнедка, тяжелая рука опустилась на пистоль.
      Кто?.. Ордынец или свой казак-дозорный?
      Конь вновь заржал, видимо, почуял лошадь Болотникова. Иван спрыгнул в траву: не подставлять же башку под ордынскую стрелу.
      - И-ойе! Уррагах! - устрашающе донеслось вдруг из бурьяна. То был воинский клич татар. Но Болотников всердцах сплюнул, вскочил на Гнедка и смело тронул коня в сторону дикого возгласа.
      - Опять степь булгачишь, Секира!
      Голос Ивана был сердит: не первый раз пугает его этот дозорный. Секира, ухмыляясь, вышел из бурьяна.
      - Здорово жили, Иван Исаевич!
      - Тебе что, делать нечего? Сколь раз упреждал - не верещи. Память отшибло?
      - Отшибло, батько. Бей!
      Устим Секира заголил спину, ткнулся на карачки. Болотников вытянул из голенища сапога плетку, хлестнул. Секира поднялся, поблагодарил:
      - Спасибо, батько. Больше не буду.
      - А коль вдругорядь заорешь - на круг поставлю. Ты ж на стороже стоишь, дурень. Таем стоишь. А тебя за три версты слышно. Аль тебе дозорный наказ не ведом?
      - Ведом, батько. Прости.
      - Ну смотри, Секира, - погрозил кулаком Болотников. - Все ли тут улежно?
      - Улежно, батько. Поганых не зрели.
      - А где второй?
      - Да вон же батько... Подле тебя.
      Глаза Секиры были смешливы, смех так и гулял по его загорелой лукавой роже.
      Болотников огляделся, но никого не приметил.
      - Брешешь, Секира.
      - Да нет же, батько. Явись атаману, Нечайка.
      Совсем рядом шевельнулся бурьян, над которым поплыл зеленый пук травы.
      - Тут я, батько.
      Перед Болотниковым предстал могутный молодой казак с копной молочая на голове. В пяти шагах дозорный сливался со степью.
      Иван одобрил:
      - Похвально, Нечайка.
      - Ни один поганый не узрит, батько, - молвил Секира. - На него даже коршун сел, норовил гнездо свить, да Нечай чихнул, спугнул птицу. А потом, батько...
      - Будет, - оборвал словоохотливого казака Болотников. - Степь доглядай.
      - Доглядим, батько, - заверил Секира, а Болотников поехал к новому дозору.
      ГЛАВА 2
      СТАНИЦА
      Кончались запасы рыбы. Станичный атаман приказал раскинуть невод. Казаки направились к Гаруне, старому донцу, знавшему богатые рыбой тони.
      Гаруня лежал у своего шалаша, обняв пустую бутыль из-под горилки. Казаки вздохнули.
      - Не рыбак, старой.
      Растолкали Гаруню, усадили, привалив к шалашу, позвали:
      - Айда невод тянуть, Иван Демьяныч.
      Гаруня поднял мутные глаза на донцов, молвил тихо:
      - Айда, хлопцы.
      Встал, замотался, но никто из донцов не поддержал деда: любой казак, как бы он пьян ни был, посчитает за великую обиду, если его поведут под руки.
      Гаруня осилил два шага и рухнул в лопухи. Подложив ладонь под голову, бормотнул:
      - Ступайте к Ваське.
      Казаки пошли к Ваське. Тот был в своем курене и тискал смуглолицую турчанку. Добыл ее в набеге и вот уже два года держал у себя.
      Дверь в курень открыта настежь. Вошли Юрко и Деня. Полуголая турчанка метнулась было в темный закут, но Васька удержал ее за подол сарафана.
      - Казаки к неводу кличут, Васька.
      - Ступайте к Гаруне, - позевывая, ответил станичник.
      - Гаруня недужит.
      Васька Шестак отпихнул полонянку, поднялся, натянул рубаху: когда Гаруня "недужил", он выходил вместо него на Дон, садился в челн и выбирал казакам тони.
      Деня тихо греб веслами, а Васюта стоял на носу челна и глядел на воду. Никто лучше его не ведал рыбьих становищ, которые он определял по одному ему известным приметам.
      На берегу дожидали казаки.
      - Ну как, Васька, будем ли с рыбой?
      - Будем. Тащите невод, за лещом нонче пойдем.
      Казаки весело загалдели:
      - Лещ - рыба добрая.
      - И сушить и вялить.
      - И под чарку!
      Уложили невод, сели на челны и поплыли. Вблизи тони Васюта высадил казаков на берег и приказал, чтобы держали рот на веревочке. Казаки кивнули и молча застыли у камышей. Один из донцов привычно вбил в землю саженный кол с арканом.
      - Трогай, - кивнул гребцу Васюта.
      Челн медленно поплыл к заводи, а Шестак начал полегоньку выбрасывать в воду невод. Сперва плыли против течения, потом поперек заводи. Достигнув середины тони, Васюта глянул на верхнюю подбору с мотней. Над водой колыхались черные плуты7. Сеть хорошо легла на дно, перекрывая нижней подборой заводь. Над мотней чуть покачивался деревянный бочонок: если много рыбы зайдет в снасть, то бочонок не позволит утянуть подбору в воду.
      Окружив неводом тоню, Шестак стал приближаться к берегу. Кинул конец аркана казакам.
      - Тяни, братцы!
      Казаки потянули.
      - Тяжело идет. С рыбой, донцы! - выкрикнул Емоха.
      - С рыбой, - повеселел Деня и оглянулся на Шестака. - А ты страху нагонял. Не един пуд прем. Ай да Васька!
      Казаки тянули вначале за аркан, а потом ухватились за крылья невода. Шестак стоял на корме и довольно посмеивался. Богатую тоню захватили! Едва тянут казаки.
      - Ух, тяжко! Уж не сома ли пымали? Дружней, братцы! - кричал Емоха.
      Показалась мотня из воды.
      - Боже! -: испуганно ахнул Юрко. - Да мы ж мертвяка словили, станишники!
      Средь густого клубка трепыхавшейся рыбы торчала черная человечья голова с длинными обвисшими усами.
      - Да то Секира, братцы! - изумился Нечайка Бобыль.
      Вытянув мотню на берег, извлекли утопленника из спасти. Нечайка, первый со друг Секиры, сокрушенно закачал головой:
      - Как же так, донцы? Доброго казака потеряли. Кто ж его сразил, какой злодей в реку кинул?
      - А может, откачаем? Берись за руки, братцы, - скомандовал Емоха.
      Казаки принялись откачивать Секиру, а Нечайка все причитал:
      - Шесть налетий с ним в Поле. Сколь вкупе басурман перебили, сколь горилки выпили.
      - Уважал горилку казак, - тяжко вздохнув, поддакнул Емоха.
      - Уважал, донцы. Намедни в кабаке сидели. Бутыль мне задолжал...
      - Это я-то задолжал? Брешешь, черт шелудивый! - открыв глаза, рявкнул вдруг Секира.
      Казаки вначале опешили, а затем дружно грохнули, да так, что распугали птицу и рыбу на три версты. Больше всех хохотал Емоха: давясь от смеха, ходил вприсядку, а затем, обхватив руками живот, покатился по траве.
      - Ну, скоморох! Ну, прокудник!
      Когда смех начал стихать, казаки обступили Секиру, который с невинным, отрешенным видом сидел на берегу и выжимал красные портки.
      - Как тебя угораздило? - вопросил Нечайка.
      - Не все те ведать, - огрызнулся Секира.
      А было так. Надумал подшутить казак. Взял да скрытно и поднырнул из камышей в мотню. Утонуть Секира не боялся: наловчился подолгу сидеть под водой, да и нож с собой прихватил на всякий случай. На берегу же прикинулся мертвецом.
      - Нет, ты все ж поведай, поведай, как в мотню угодил? - прицепился Емоха.
      Но Секира так и отмолчался. Емоха плюнул и позвал донцов разбирать рыбу. Улов оказался отменным: пудов десять леща покидали в лодку-рыбницу. А Васюта тем временем выискивал новую тоню.
      После полудня казаки варили уху. И вновь здесь верховодил Васюта, бывший тяглый патриарший рыбак с ростовского озера Неро.
      Варили в больших котлах. Вначале, по совету Шестака, в котлы кидали мелких ершей и окуней. Отварили, вычерпали, а затем в дело пошла рыба покрупней: язи, окуни, налимы. Вновь сварили и вычерпали, а в тот же отвар опустили карасей, щук и лещей. Не забыл Васюта и о приправе: укропе, петрушке, луке... В самый последний момент он набросал в котлы жгучего турецкого перца.
      По станице духовито пахло ухой. Казаки подходили к котлам, крякали, нетерпеливо поглядывали на Васюту. Но тот не спешил, стоял у котла с деревянной ложкой, деловито, со смаком пробовал душистый отвар, томил казаков.
      - Пора! - молвил наконец. - Кличьте станичного.
      Деня побежал за Болотниковым, а все другие с мисками и баклажками тесно огрудили котлы.
      Явился атаман. Ему первому поднесли дымящуюся миску с ложкой.
      - Сними пробу, батько.
      Казаки притихли, застыл Васюта: ежели уха атаману не понравится, не верховодить больше Шестаку у рыбацкого котла. Таков казачий обычай.
      Болотников хлебнул ложку, другую, выглянул из-под густых кудрей на Васюту, скривил губы.
      Васюта весь поджался. Все! Сейчас атаман швырнет ложку оземь, и станица поднимет его на смех.
      - Знатно сварил, дьявол!
      Васюта распялил рот в ухмылке, а по станице полетели одобрительные возгласы:
      - С ухой, батько!
      - Наливай, Васька!
      - Быть те атаманом!
      И загулял черпак по котлам!
      Мигом заполнили миски, достали баклажки с горилкой. Болотников поднялся на бочонок, сверкнула на солнце золотая серьга в левом ухе. Зажав в руке чарку, тихо молвил:
      - Вначале содругов своих помянем... Славные были казаки.
      Донцы встали, посуровели смуглые, иссеченные шрамами лица. А Болотников продолжал:
      - Они погибли в ратном поединке и теперь спят под курганом. Но пусть знают наши содруги верные, что казачьи сабли еще не раз погуляют по татарским шеям. Не ходить поганым по Дикому Полю!
      - Не ходить, батько! - дружно прокричали донцы.
      - Не сломить поганым казачьей воли!
      - Не сломить, батько!
      Казаки зашумели, замахали обнаженными саблями; что-то могучее и грозное было в их гневных и зычных выкриках.
      Переждав, когда смолкнет станица, Болотников вновь поднял чарку.
      - Помянем, донцы!
      Болотников осушил до дна оловянную чару и спрыгнул с бочонка. Казаки тотчас хлебнули из баклажек и дружно налегли на уху.
      В Родниковской станице обитало триста донцов. Домовитые казаки жили в куренях, а большинство ютилось в шалашах и землянках, не имея ни кола, ни двора. То была голытьба, самая что ни на есть воинственная и дерзкая вольница, готовая по первому зову атамана пойти хоть на край света, хоть к черту в пекло. Из голытьбы верстались дозоры и разъезды, из голытьбы подбирались казачьи сотни для степных набегов.
      Прибыл из своего шалаша проспавшийся дед Гаруня. В походы он давно не ходил, однако донцы почитали его за прежние заслуги - и не только в Диком Поле, но и в Сечи, где запорожец провел не один десяток лет. Иван Гаруня был одним из тех казаков, чья острая сабля гуляла и по татарам, и по ногаям8, и по турецким янычарам9. Много видел за свою долгую жизнь старый казак. Не раз бывал он и станичным атаманом.
      Казаки потеснились, усадили Гаруню подле Болотникова. Иван Демьяныч скинул с головы трухменку, повел по лицам донцов приунывшими очами.
      - Сухо в баклажке, дети.
      Гаруне протянули сразу несколько баклажек.
      - Плесни в душу грешную.
      Гаруня отпил полбаклажки и вмиг повеселел, молодцевато крутнув длинный серебряный ус.
      - Знатная горилка, хлопцы.
      Достал из штанов кисет и короткую черную деревянную трубку с медными насечками, насыпал в нее табаку, раскурил от уголька.
      В станице "богомерзкое зелье" курили многие: наловчились от запорожцев, которых немало перебывало на Дону. Вот и сейчас тут и там потянулись над лохматыми головами повольников едкие сизые дымки.
      Устим Секира, сидевший обок с Мироном Нагибой, молвил с подковыркой:
      - Ну что, есаул, добра ли горилка?
      Мирон поперхнулся: вечно сунется этот чертов казак!
      Недавно Нагиба дюже провинился. В пролетье набежала на Родниковский городок малая татарская рать в триста сабель. Станица приняла бой, который длился от утренней зари до вечера. Удало рубился Мирон Нагиба, более десятка татар развалил своей саблей. Ночью же, вопреки приказу атамана, завалился в курень и осушил с устали полведра горилки. А чуть свет вновь набежали татары, но Мирон Нагиба, возглавлявший сотню донцов, на бой не явился. Лишившись атамана, повольники потеряли многих казаков и с превеликим трудом оттеснили ордынцев в степь. Мирона Нагибу нашли спящим в курене. Круг огневался и порешил: лишить Мирона чарки до следующего набега. А набега не было три месяца. Казаки мирно ловили рыбу, выбирались в степи на оленей и вепрей и каждый божий день попивали горилку. Мирон удрученно поглядывал на захмелевших станичников и, сглатывая слюну, уходил со смертной тоски далеко в степь, дабы не слышать веселых песен донцов. Таем же он выпить не мог: на Дону в одиночку не пьют, да и учуять могли, винный запах въедлив, его ни чертом, ни дьяволом из нутра не выбьешь. Учуют - и прощай тихий Дон. Тех, кто рушил повеленье круга, сурово наказывали. Могли из станицы выгнать, да так, что нигде тебя больше в казаки не примут. А могло быть и того хуже: в куль - и в воду. Вот и терпел казак до самого Ивана Купалы, покуда на Родниковскую станицу вновь не напали ордынцы. Тогда сабля его была самой ярой.
      Круг сказал:
      - Лихо бился Нагиба. Допустить к чаре.
      Теперь Мирон Нагиба весело сидел у котла и блаженно потягивал из баклажки.
      Но чем больше хлебали донцы ухи, тем все меньше оставалось горилки в баклажках.
      Устим Секира, глянув в пустую чару, пощипал смоляные усы, малость покумекал и, прищурив глаза, обратился к Болотникову:
      - Дозволь слово молвить, атаман?
      - Молви, Секира.
      Казак поднялся на бочонок, скинул с плеч зипун, а затем сбросил с себя и рубаху. Ухватился руками за голый пуп, скорчился, страдальчески закатил глаза.
      - Аль приспичило, Секира? - загоготал Емоха.
      - Приспичило, братцы. Ой, пузу мому тошно!
      - Никак рожать собрался.
      - Хуже, братцы. Черт в пузе завелся. Мучает, окаянный!
      - Так избавься, Секира!
      - Пытал, братцы. Сидит!.. А ну послухай, Бобыль.
      Нечайка подошел, приложил ухо к животу.
      - Сидит, донцы!
      - Во! Чуете, братцы. Каково мне, вольному казаку, черта терпеть! Ой, тошно, станишники! - пуще прежнего заорал Секира.
      К нему подошел Емоха, ткнул в пуп рукоять сабли.
      - Дай вызволю.
      - Не! Черт сабли не боится.
      - А чего ж он боится?
      Секира картинно подбоченился, крикнул задорно:
      - А ну скажи, скажи, казаки, чего нечистый боится?
      - Горилки, - изрек вдруг дотоле молчавший Гаруня.
      - Горилки!.. Горилки! - громогласно понеслось по станице.
      Секира молитвенно воздел руки к небу.
      - И до чего ж разумное войско у тебя, господи!
      Спрыгнул с бочонка и ступил к Болотникову.
      - Горилки треба, батько. Иначе не выбить черта. Дозволь из погребка бочонок выкатить. Дозволь на христово дело.
      Так в погребе же последний.
      - Ведаю, батько. Но ужель казаку с чертом ходить?
      Секира пал на колени, сотворил скорбную рожу.
      - Избавь от нечистого, батько!
      Болотников рассмеялся, обратился к кругу:
      - Мучается казак, донцы. Избавить ли его от сатаны?
      - Избавить, батько! - рявкнуло воинство.
      - Кати бочку, Секира! - махнул рукой атаман.
      До перетемок гуляли казаки: плясали, боролись, горланили песни... А по мглистой степи разъезжали сторожевые дозоры, оберегая станицы от басурманских набегов.
      ГЛАВА 3
      РАЗДОРЫ
      Пленный татарин так ничего толмачу и не поведал. Не испугала его и сабля Емохи, когда тот захотел отрубить ордынцу голову. Закричал, забрызгал слюной.
      - Что он лопочет? - спросил Болотников.
      - Лается, атаман. Называет нас презренными шакалами и шелудивыми собаками, - пояснил толмач.
      - Дерзок ордынец.
      Емоха вновь подступил к татарину с саблей.
      - Не пора ли к аллаху отправить, батько?
      - Аллах подождет, Емоха, - остановил его Болотников. - Нам татарский умысел надобен. Неспроста юртджи в Поле лезли.
      - А может, на огне его поджарить?
      - Этот и на огне не заговорит.
      Болотников прошелся по куреню. Упрям ордынец! Свиреп, отважен, и погибель ему не страшна.
      - Уведи его пока, Емоха, и покличь мне старшину.
      Вскоре в курень явились старшина - пятеро выборных от круга. Среди них был и Гаруня.
      - Нужен совет, донцы, - приступил к делу Болотников. - Ордынец уперся. Ничего не скажет он и под пыткой. Как быть?
      Казаки не спешили: атаман ждет от них разумного совета.
      Первым заговорил домовитый станичник Степан Нетяга, пожилой казак лет пятидесяти.
      - Дозоры молчат, атаман. Татар в степи нет. Мыслю, пока нам нечего опасаться... А поганого посади в яму, и не давай ему ни воды, ни пищи. Не пройдет и двух дней, как он все выложит.
      Выборные согласно закивали головами, один лишь Гаруня окаменело застыл на лавке.
      - А ты что молвишь? - обратился к нему Болотников.
      - Нельзя мешкать, хлопцы. Лазутчики зря к заставам не полезут. Надо, чтобы поганый заговорил немедля.
      - Но татарин и под пыткой ничего не выдаст, - пожал плечами Нетяга.
      - Выдаст... Выдаст за деньги. Надо отдать поганому часть нашего дувана10. Не было еще татарина, чтобы на золою не позарился, - проговорил Болотников.
      - Дуван... поганому?! - вскинулись выборные.
      - Не дело гутаришь, атаман. Дуван мы большой кровью добывали. Сколь добрых казаков за него положили. И теперь выкинуть басурману? - осуждающе высказал Нетяга.
      - Не дело? - посуровел Болотников. - А дело будет, коли Орда на Русь хлынет. Ежели мы разгадаем помыслы татар, то успеем упредить все засечные крепости. И тогда спешно соберется рать. Соберется и достойно встретит поганых в Поле. Ни один ордынец не погуляет по Руси. Так неужель своих полтин пожалеем?
      - Добро гутаришь, атаман, - молвил Гаруня. - На что казаку злато? Был бы конь, степь да трубка. Нехай берет злато татарин. Он его повсюду рыщет, он за него и башку потеряет. Нехай!
      - Знатно молвил, Гаруня. Знатно.
      - Так ли, донцы?
      - Так, атаман, - согласилась старшина.
      Однако Болотников заметил, что Нетяга кивнул неохотно: жаден был казак на деньги.
      Подняли из подполья окованный медью сундук, отомкнули замок, откинули крышку. Резанули глаза самоцветы, золотые кубки и чаши, серьги, перстни и кольца, подвески и ожерелья.
      - Добрая казна, - крякнул Емоха.
      Степан Нетяга молча ткнулся на колени и запустил руки в дорогие каменья; пальцы его слегка дрожали.
      - Богат, богат сундук, станишники.