Горький хлеб (Часть 6)

      На Ивановской колокольне стояли подьячие Разбойного приказа Силантий Карпыч и торговый сиделец Федотка Сажин.
      - Отведи беду, осподи. Не дай товару пропасть. Два обоза у мя в Гостином дворе33, - поминутно крестясь, бормотал торговый сиделец.
      - За добро трясешься, Федотка, - поглаживая окладистую бороду, промолвил Силантий Карпыч.
      - В обозах товару немало, мил человек. На сотню рублев барыш выгорит.
      - А как же Русь, Федотка? - подковырнул торговца подьячий.
      - А товару да алтыну все едино, Карпыч, - хоть Москва, хоть Бахчисарай. Лишь бы выгодно дельце справить, - высказал Сажин.
      - Без бога живешь, Федотка, - покачал головой Силантий Карпыч и, вглядевшись в ратное поле, вдруг испуганно добавил, - одначе татары стрельцов наших прижали. Бегут к лагерю пищальники. Ох ты, осподи.
      Подьячий толкнул в спину стоявшего вблизи него холопа, закричал:
      - Поспешай, Егорка. Грузи рухлядь на подводы. Да мотри не оброни чего.
      - Пожалуй, и я побегу, Карпыч. Не обокрали бы обоз мой воровские людишки, - засуетился торговый сиделец.
      - И то верно. Лиходеев нонче много на Москве развелось, - поддержал Федотку подьячий и также шагнул к выходу.
      Старый кремлевский звонарь, слышавший их разговор, покачал им вслед седовласой головой, мрачно сплюнул и, тут же забыв про обоих, устремил свой взор на ратное поле.
      Битва продолжалась до вечерних сумерек. И та и другая сторона ежечасно продолжали подкреплять свои рати...
      Тяжелее приходилось пешим стрельцам - пищальникам. Конные татары на своих быстрых лошадях часто прорывались через их плотный строй. И в этой свалке уже нельзя было стрелять из самопалов и ручных пищалей: пулями и картечью можно поразить своих. Отбивались от татар саблями, пятились назад и несли большой урон.
      И тогда в помощь пищальникам воевода Федор Мстиславский послал до двух тысяч посадских ополченцев, давно рвавшихся в бой.
      Слобожане с громогласными криками ринулись на татар:
      - Круши басурман, посадские!
      - Вперед, Москва!
      - За землю русскую!
      Ремесленные тяглецы встретили иноверцев ударами тяжелых дубин и топоров, палиц, сулиц и кистеней. Многие ловко орудовали длинными баграми и острыми рогатинами.
      Татары дрогнули, усыпая поле трупами.
      Караульный стрелец с Варварских ворот Давыд Одинец, потрясая бердышом, весело воскликнул:
      - Удирают басурмане, братцы-ы! А навались!
      На бегу, подняв с земли окровавленный багор, Одинец зацепил им татарина, стащил с коня, а затем полоснул по нему саблей.
      - Получай свою дань, поганый!
      Семен Одинец взмахнул на басурманского коня и погнался за отхлынувшими монголами. Настиг одного джигита и свалил его саблей наземь. Помчался за другим. Но татарин вдруг на полном скаку остановил коня, натянул свой большой лук. Длинная стрела пронзила стрельцу насквозь горло. Семен Одинец свалился на землю, а испуганный степной конь, освободившись от отважного наездника, развевая черной косматой гривой, сминая копытами раненых, стремглав понесся к своему стану.
      Среди русских вершников храбро рубились с погаными рязанцы - Истома Пашков, Прокофий Ляпунов и Григорий Самбулов. Подбадривая друг друга воинственными криками, молодые дворяне разили мечами вертких и смуглых улусников.
      Кряжистый Прокофий Ляпунов сражался сразу двумя мечами и при каждом ударе восклицал:
      - Москва бьет с носка, мать вашу!..
      Ему вторил высокий широкоплечий Истома Пашков:
      - Помни Рязань, плосконосые!
      А Григорий Самбулов, тряся кучерявой цыганской бородкой, опуская меч на татар по-разбойному, словно филин ухал:
      - У-ух! У-ух!
      Глава 68
      АЙ ДА АФОНЯ!
      Не усидел в дощатом городке и Афоня Шмоток. Истово перекрестившись на золотые маковки Данилова монастыря, бобыль с пистолем за кушаком и обнаженной саблей один выскочил из ратного стана и шустро побежал к сражавшимся воинам.
      И вид Афанасия в долгополом нараспашку кафтане и сдвинутом набекрень войлочном колпаке был настолько нелеп для ратоборца, что вызвал дружный хохот среди стоявших в лагере воинов. Глядя на тщедушную, с жидкой козлиной бороденкой фигуру, ратники кричали вслед:
      - Нагонит мужичок страху на поганых!
      - Пропала теперь Орда!
      Первым делом Афоня Шмоток решил раздобыть для себя коня. Куда же ему в бой без лошади, да еще с малым ростом! И конь вскоре подвернулся. Низенький, гривастый, стоит смирно и лижет языком убитого басурманина.
      "Вот и рысачок нашелся", - довольно подумал Афоня, взбираясь на лошадь.
      Конь сильно взбрыкнул задними ногами, и Шмоток, не успев взяться за поводья, шлепнулся наземь. Горестно вздохнул и, потирая свой ушибленный зад, Афоня вдруг перекрестился. Мать честная! Ужель пушки по полю зачали палить? Повернулся в сторону. Нет, слава богу! Это ратники на все поле над ним гогочут. Афоня погрозил им кулаком, поднялся и принялся выискивать себе нового коня. Но и второй оказался неподатлив.
      "Басурманским коням словно кто перцу под хвост насыпал. Ну их к ляду. Надо свою пахотную кобылку подыскать", - порешил Афоня, вновь почесывая бок.
      Иванка Болотников был немало удивлен, когда услышал за своей спиной, в саженях пяти, знакомый, обрадованный голос:
      - Нашел-таки! Я тута, Иванушка. На подмогу к тебе при-ше-е-ел!
      Болотников попятил назад Гнедка и, утирая горячей ладонью пот с лица, устало улыбнулся приятелю-односельчанину.
      - Пошто ты сюда? Поезжай в стан. Зашибут тебя басурмане.
      - Стыдно мне, Иванка, к своей Агафье возвращаться, коли поганого не убью. Ты вон как басурман колотишь. И мне в деревеньку охота Ерусланом прийти...
      - Берегись! Татарин слева! - поспешно предупредил заболтавшегося ратника Болотников.
      Афоня, восседая на широкогрудом вороном коне, быстро повернулся и, почти не целясь, пальнул в живот нависшего над ним грузного татарина. Басурманин выронил из рук занесенную над бобылем саблю и рухнул наземь.
      Афоня восторженно поднял пистоль над головой.
      - Вот так-то! Знай сверчок свой шесток!
      Болотников, зорко поглядывая по сторонам, мельком посмотрел на бобыля и хмуро покачал головой. Сквозь драную сермягу просвечивало худосочное тело. Много ли надо такому хилому воину. Ему и трех минут в бою не продержаться.
      А бобыль взбудораженный своей первой удачей, пришпорил лаптями коня, норовя ринуться в самую гущу джигитов.
      Иванка придержал бобыльского скакуна.
      - Возвращайся в стан. Без брони ты не ратник.
      Афоня упрямо завертел головой.
      - Не для того тебя битый час искал, чтобы восвояси удирать. Не простит мне осподь, ежели тебя на поле брани покину, - прокричал Афоня.
      И в эту минуту хвостатое татарское копье угодило в Гнедка. Конь споткнулся, жалобно и тонко заржал и вместе с Болотниковым повалился на поле, забившись в предсмертных судорогах и придавив Иванке ноги.
      На застигнутого врасплох ратника наскочил с резким гортанным выкриком приземистый монгол в остроконечной с отворотами меховой шапке. Оскалив желтые зубы, замахнулся клинком. Болотников широко раскрыл глаза, а в голове в этот миг пронеслось: "Отвоевался Иванка. Вот и пришел твой смертный час".
      Но тут бухнул выстрел. Это Афоня метко пальнул из второго ствола. Татарин шлепнулся рядом с Болотниковым. С кровавой пеной на губах, натужно хрипя, закорчился возле мертвого Гнедка, схватившись за живот.
      Наехали русские всадники. Татары откатились назад. Афоня Шмоток соскочил с коня и помог Иванке выбраться.
      - Спасибо тебе, друже. Второй раз ты меня от смерти спасаешь, вымолвил Болотников.
      - Не зря я перед походом говорил, что сгожусь в ратном деле, - шмыгнув носом, деловито вымолвил бобыль.
      Болотников, печально взглянув на Гнедка, взмахнул на Афониного коня, а бобыля посадил позади себя.
      - Держись за меня крепче. В стан тебя доставлю.
      - Не хочу я в стан, Иванка. Бог любит троицу - а я только двух поганых уложил.
      - Моли бога, что жив остался, Еруслан. Хватит с тебя. Я тебя должен живым в вотчину доставить. А то без такого балагура на селе мужики с тоски помрут, - на скаку, обернувшись к бобылю, прокричал Болотников.
      Примчались к городку. Афоня соскочил с коня и тронул Болотникова за ногу.
      - Слезай и ты, Иванка. Почитай, весь день с басурманами бьешься.
      - Где из пистоля стрелять научился? - не слушая бобыля, спросил Болотников.
      - В ватаге у Федьки Берсеня. Вот послушай-ка...
      - Потом поведаешь. Оставайся в городке. Да гляди у меня - в поле больше не лезь. Осерчаю, - проговорил Иванка и, подтолкнув Афоню к тыну, снова поскакал к ратоборцам.
      Глава 69
      ВИТЯЗЬ
      День угасал. Солнце спряталось за крепостными стенами, но битва продолжалась.
      Князь Федор Иванович Мстиславский выслал на поле еще новую сотню ратников, да две сотни конных стрельцов из государева стремянного полка34.
      Среди последнего подкрепления выделялся крупный высокий наездник в колонтаре. Видно было, что он силен и отважен и мечом разит ловко.
      Стремянные стрельцы прежде в своих рядах этого славного витязя не встречали. Появился он в сотне нежданно-негаданно, в последнюю минуту, когда всадники из дощатого городка в поле выезжали. Даже сотник ничего об этом не ведал.
      Витязь, несмотря на свой саженный рост, был безус, словно юнец. Лицо чистое, белое, с румянцем во всю щеку.
      Немало джигитов уложил своим мечом дерзкий богатырь. Но уйти победителем с поля брани ему не довелось. Басурманское копье, пробив колонтарь, угодило отважному всаднику в грудь. Витязь припал к гриве коня, а затем с тихим протяжным стоном соскользнул на землю.
      ...На песчаную равнину легли сумерки, озаренные багровым заревом заката. По сигналу ратных труб и барабанов первыми начали отходить к горе татарские тумены. Затем потянулись к своему стану и русские воины.
      К дощатому городку, опираясь на мечи и копья, побрели сотни раненых. Навстречу им выбежали воины, не участвовавшие в битве, помогая добраться до стана. Над теми, кто уже не мог подняться, склонились знахари, давали пить снадобье из целебных трав и кореньев, присыпали золой кровоточащие раны. Другие принялись сносить погибших ратоборцев к Данилову монастырю.
      Болотников снял с головы помятый шелом, вложил в ножны меч, устало тряхнул влажными черными кудрями. Слегка кружилась голова, и все тело налилось тяжестью, по правой щеке сочилась кровь.
      Внимательно глянул он на ратное поле и только словно в эту минуту увидел груды мертвых тел, услышал стоны и хрипы раненых, почувствовал густой тяжелый запах крови. Тысячи убитых, изрубленных, искалеченных.
      Иванка сошел с коня и не спеша, обходя стороной павших ратников, повел лошадь к лагерю.
      Внимание его привлек могутный воин, в залитом кровью колонтаре, которого все видели храбро сражающимся с басурманами. Вокруг него лежало более десятка порубленных татар.
      Витязь вдруг шевельнулся и тихо застонал. Шелом соскользнул с его головы и на поле легла пушистая льняная коса.
      Иванка склонился над умирающим. Боже! Да это же Степанида - бывшая стрелецкая женка!
      Болотников провел горячими ладонями по белому лицу, молвил с душевной грустью:
      - Как же это ты, селянка моя?
      Степанида открыла глаза, признала Иванку, улыбнулась краешком посиневших губ, сказала чуть слышно:
      - Вот и повстречались, сокол. Запал ты мне в душу...
      - Как оказалась здесь?
      - Сбежала от мельника, сокол... Да вот ратником обрядилась.
      - Я тебя сейчас в стан доставлю. Знахаря знатного сыщу.
      - Не надо, Иванушка, не надо, милый... Поцелуй меня напоследок, совсем слабея, попросила Степанида.
      Иванка исполнил последнюю волю селянки.
      - А теперь прощай, сокол...
      Сказала и испустила дух, повернувшись лицом к златоглавой Москве.
      Глава 70
      В ШАТРЕ
      Русские воины захватили в плен до трех тысяч улусников и вместе с ними многих сотников, темников и мурз.
      Боевой городок гудел, словно растревоженный улей. Из Москвы в стан хлынули густыми толпами посадские люди, которых Борис Федорович Годунов и воевода Мстиславский допустили к ратникам.
      Московитяне приветствовали воинов, искали среди них родных и друзей, выспрашивали о погибших. Радостные возбужденные крики перемешивались с печальными возгласами и рыданьем матерей и жен, оплакивающих своих сыновей и мужей, сложивших головы за Отчизну.
      ...К шатру Тимофея Трубецкого привели пленных татар. Однако воевода находился в это время у Бориса Годунова.
      Поджав под себя ноги, ордынцы уселись возле шатра, понуро ожидая своей участи.
      - Что присмирели, ребятушки? Чать, норовили по нашей матушке белокаменной походить да потешиться? Шиш вам, а не Москва! - показав басурманам кукиш, проговорил Афоня Шмоток.
      Подошел к улусникам и Тимоха Шалый.
      - Ишь какие в полону смирные... Афонюшка, нет ли у тебя кусочка мяса?
      - Пошто тебе, милок?
      - Хочу поглядеть, как басурмане молятся. Уж такая, братцы, потеха! Пахом Аверьянов мне о том сказывал.
      - Нету мяса, милок. У самого в брюхе урчит.
      Тогда Тимоха побежал к своим односельчанам и вскоре принес большой кусок говядины. Сунул в руки первому попавшему татарину.
      Басурманин за тяжелый ратный день проголодался, потому, не раздумывая, принял кусок и принялся острыми зубами жадно рвать мясо.
      Тимоха, освещая факелом кочевника, терпеливо ждал, когда тот управится с варевом и зачнет свою затейливую молитву.
      Ордынец быстро съел, вытер сальные пальцы о замшевые сапоги и снова неподвижно замер, молчаливо уставившись на длинноногого уруса.
      - Вот те на! - удивился Тимоха. - Мясо сожрал, а молиться и не думает. А ну, приступай к молитве, поганый!
      - Пошто ты к нему привязался, милок? - недоумевая, вопросил Шалого бобыль.
      - Пахом Аверьянов мне рассказывал, что татары как только мяса поедят сразу же молиться начинают, - вымолвил Тимоха и поведал собравшимся ратникам Пахомову небылицу.
      - Экий ты дурень! - расхохотался над Тимохой один из бывалых воинов. Довелось мне в полоне у басурман быть. Посмеялся над тобой Пахом. Отродясь так поганые не молятся.
      Ратники долго гоготали над смущенным Тимохой, который стоял и бурчал себе под нос:
      - Ну, погоди, казак. Дай токмо до села добраться...
      В шатре Бориса Федоровича Годунова собрались на вечерний военный совет воеводы полков.
      - Далеко ли сейчас Новгородское войско, князь Федор? - спросил государев правитель воеводу Большого полка.
      - Последние гонцы известили меня, что северная рать спешно идет к Москве, боярин. Однако к столице войско прибудет только через два дня, отвечал Мстиславский.
      - Жаль. Не успевает войско. Что мыслишь о сегодняшней битве, воевода?
      - Одно твердо знаю, бояре - татарам по Москве не гулять. Басурмане изведали силу наших пушек и стойкость ратников. Мы сбили спесь с Казы-Гирея и посеяли страх в рядах ордынцев. Ежели татары с утра вновь начнут бой, он будет для них последним.
      - Хорошо бы так, Федор Иванович, - произнес Годунов и обратился к другим воеводам. - Что скажешь, князь Тимофей?
      Воевода Передового полка был краток:
      - Князь Федор Мстиславский прав. Наши ратники не пропустят к Москве татар.
      - Казы-Гирей - хитрый хан. Он пришел на Воробьевы горы и стал вблизи Москвы. Он чувствует в себе силу. Потому надо ждать новой беды. Мыслю я, что Казы-Гирей бросит свои тумены на наш городок этой же ночью. Не разумнее ли оттащить пушки в Москву подальше от греха. С татарами нам впотьмах не управиться, - промолвил свое слово, не вставая с лавки и не оказав тем самым честь государеву правителю, князь Василий Шуйский.
      Телятевский вспыхнул и проговорил резко, выступив на середину шатра:
      - Сняться с городка и убрать пушки - смерть для Москвы и рати. Неразумно говоришь, князь Василий.
      Шуйский поперхнулся, колюче и въедливо глянул на Телятевского, но смолчал, почувствовав, что среди бояр не найдет поддержки своим помыслам. Да вон и Мстиславский с Трубецким на сей раз худородному Годунову потакают, забыв о своей высокой родовитости. Срам! А не мешало бы крымскому хану Бориску да его приспешников крепенько проучить.
      После недолгого раздумья государев правитель спросил у Федора Мстиславского о затинщиках:
      - Много ли у пушкарей зелья и ядер?
      - Запасы Пушечного двора немалые. Литеец Андрей Чехов доносил мне, что пороха, картечи и ядер на басурман хватит с избытком.
      - Добро, князь Федор. Прикажи затинщикам рано поутру открыть стрельбу по ордынцам, - решил Борис Годунов.
      - А я так смекаю, боярин. Сейчас татары в замешательстве. И покуда басурмане после битвы свои потери подсчитывают, нам надлежит для устрашения неприятеля изо всех пушек ударить. Пусть затинщики всю ночь палят. Поганым это зело не понравится.
      Не любил Борис Годунов, когда его на советах поправляют, но с доводами опытного воеводы согласился.
      - Быть по сему, князь.
      Глава 71
      ПОСЛЕДНЯЯ ЧАША
      Знахарь перевязывал на правой руке рану, а Митрий Капуста ворчал:
      - Твоя мазь ни к чему, старик. Кабы винца ковш хватить - всю хворь разом снимет.
      - Горазд ты до бражного ковша, вижу, батюшка. От тебя и сейчас за версту винцом попахивает.
      - Маковой росинки с утра не было, старче. То похмелье выходит. Ну, будя над рукой шептать.
      - Без заговору не отойдет, батюшка. А теперь я тебе язвы горячим пеплом присыплю.
      - Пепел облегчает, валяй, дед, - согласно кивнул черной бородой Капуста и, вздохнув, тоскливо добавил. - Хоть бы едину чарочку в нутро плеснуть.
      Сидевший рядом Истома Пашков, посмеиваясь, проговорил:
      - Воевода Трубецкой воинов к басурманам снаряжает. Хочет изведать, что поганые против нас ночью замышляют. Накажи ратникам, чтобы бурдюк с басурманским вином в стан прихватили.
      - Вот то верно, друже Истома. Пойду, пожалуй, к ратничкам, - поднялся с земли Митрий и зашагал к воеводскому шатру.
      - Тряпицу-то, батюшка, я тебе тесьмой не завязал. Погодил бы чуток, крикнул ему вслед знахарь, но Капуста лишь рукой махнул.
      Тимофей Романович наказывал лазутчикам:35
      - Ступайте к татарскому лагерю сторожко, из пистолей не палите, берите ордынцев без шуму...
      Когда Трубецкой закончил свой наказ, к нему шагнул Митрий Капуста.
      - Дозволь, воевода, мне за татарином сходить.
      - Отчего так, Митрий?
      - Мне это дело свычное. В Ливонском походе не раз ворогов ночами добывал.
      - Добро, дворянин. Будешь старшим у ратников.
      И вновь с крепостных стен Москвы, монастырей и дощатого городка ударили сотни пушек.
      - Славно бьют, пушкари. Пороху не жалеют. Нагорят страху на поганых, негромко и весело вымолвил Митрий Флегонтыч лазутчикам, когда добрались до середины ратного поля, усеянного басурманскими трупами.
      Невдалеке раздался протяжный стон, затем еще и еще.
      - Может, наших подобрать не успели? - перекрестившись, проговорил ратник Зосима.
      Капуста шагнул в сторону одного раненого, другого и звучно сплюнул.
      - Тьфу, дьяволы! Тут их полно, поганых, помирает. Вот нехристи. Своих унести с поля не захотели.
      Когда тронулись дальше, Митрий Флегонтыч наказал строго-настрого:
      - Хоть до татарского стана еще далеко, но теперь ни гу-гу, братцы. Можем на лиходеев нарваться.
      - Это на кого ж, мил человек? - не поняв, вопросил один из ратников.
      - На тех, кто у своих же павших воинов золотые монеты в поясах да мешочках ищут... А теперь помолчим.
      Чем ближе к Воробьевым горам, тем осторожнее двигались ратники. А вот и монгольские костры совсем рядом.
      Лазутчики прижались к земле.
      - Нелегко взять татарина, Митрий Флегонтыч. Светло от костров и возле каждого с десяток басурман лопочут, - озабоченно прошептал Зосима.
      - Ждите. Поснедают басурмане и спать улягутся, - спокойно отозвался Капуста.
      И ратники ждали - долго и терпеливо, уткнувшись бородами в лопухи.
      Ордынцы сидели подле костров хмурые, неразговорчивые. Перевязывали раны, чинили доспехи, хлебали деревянными ложками мясную похлебку из медных котелков. Не слышно было привычных степных песен, воинственных плясок с обнаженными клинками, шумных победных достарханов в куренях.
      Богатая долгожданная добыча ускользнула. Московитяне - сильные и бесстрашные враги. Их чернокудрый витязь сокрушил непобедимого тургадура Ахмета. Пушки урусов страшно плюются огненными ядрами и разят картечью. О, аллах! Помоги правоверным!
      Наконец, огни монгольских костров начали гаснуть. Воины укладывались спать, прислонившись спинами к теплым животам лошадей и положив головы на седла.
      Однако возле потухших костров оставались бодрствовать сторожевые джигиты. Поджав под себя ноги, они зорко вглядывались в темному и, сняв с головы черные меховые шапки, часто припадали правым ухом к земле, чутко прислушиваясь к ночным шорохам.
      "Стерегутся, дьяволы!" - с досадой подумал Митрий Флегонтыч. Летняя ночь коротка. Нешто с пустыми руками возвращаться. Сраму не оберешься перед воеводой".
      Подождали еще полчаса. Но вот при блеклом лунном свете заметили, как у ближнего к ратникам костра начал клевать носом и звучно позевывать караульный татарин. А вскоре, опершись обеими руками о хвостатое копье, джигит вовсе опустил на грудь голову и заливисто захрапел.
      Сделав знак Зосиме, Митрий Флегонтыч пополз к погасшему костру. До басурманина осталось меньше сажени. И тут Капуста вспомнил, что не прихватил с собой кляп. Кафтан либо порты рвать жаль - последние. Да и татарин может услышать.
      И, больше не раздумывая, Митрий Флегонтыч сорвал с раненой руки пропитавшуюся кровью тряпицу и подкрался вплотную к похрапывающему ордынцу. Один миг - и татарин на земле с кляпом во рту. Зажав рукой шею улусника, Капуста поволок его к ратникам.
      - Свяжите ему руки кушаком и в стан.
      Ратники отползли с пленником сажен двадцать, а затем подняли его на ноги и, подталкивая мечами, повели ордынца в лагерь.
      Зосима вернулся к Капусте, зашептал:
      - Чего лежишь, Митрий Флегонтыч? Надо назад вертаться.
      - Ты ступай, человече. А мне надо еще басурманским вином опохмелиться. Уж больно голова тяжелая, - отозвался Капуста и вновь пополз к кочевникам.
      "Лихой дворянин, но с чудинкой", - усмехнулся Зосима.
      Утомленные тяжелым боем, улусники спали крепко. Капуста тихо подобрался к одной из лежавших лошадей, нащупал руками привязанный ремнями кожаный бурдюк и вытянул из ножен меч. Стоя на коленях, перерезал ремни, взвалил бурдюк на спину, но тут неосторожно задел ножнами по лицу спящего на спине кочевника.
      Татарин встрепенулся, открыл глаза и, увидев перед собой косматую черную бородищу, в страхе завопил истошным голосом.
      Митрий Флегонтыч повернулся к ордынцу и рубанул его мечом. Но было уже поздно. От соседних костров набежали на Капусту бодрствовавшие джигиты. Вскочили с земли спавшие воины. Отбросив бурдюк, Капуста поднял над головой тяжелый меч.
      Шумно в шатре Казы-Гирея. Бранятся меж собой мурзы и темники, в углу воет Бахты-Гирей с отрубленной рукой.
      Тургадуры стоят с саблями наголо, окружив походный трон повелителя.
      Казы-Гирей молчит. Он мрачен, зол и растерян. Он слушает визгливые запальчивые выкрики военачальников и нервно барабанит пальцами по эфесу кривого меча...
      - Мы потеряли почти половину войска. Джигиты уже не верят в нашу победу. Поход неудачен, правоверные!
      - Урусы торжествуют. Они палят из пушек. Мои тумены не хотят больше идти на язычников.
      - Мы сделали ошибку, позволив коназу Федору отойти к Москве.
      - Аллах отказался от тебя, повелитель. Близка наша погибель.
      При последних словах Бахты-Гирея хан поднялся из кресла и яростно взмахнул клинком по шелковой занавеси. Мурзы примолкли.
      - Я два часа слышу вашу трусливую брань, презренные! Завтра я сам поведу моих нукеров, и мы сломаем урусам хребет! - прорычал, словно зверь, повелитель.
      Молчаливо сидевший Сафа-Гирей подумал о хане:
      "Как всегда, лукавит Казы-Гирей. Никогда не видел, чтобы он в битвах воинов за собой водил. Хан привык кичиться и загребать добычу чужими руками, укрываясь за нашими спинами".
      В наступившей тишине перед шатром вдруг послышался шум и злобная, звучная брань иноверца.
      Караульный тургадур известил хана:
      - Джигиты поймали уруса, мой повелитель.
      - Впустите его.
      В окружении десятка тургадуров в ханский шатер ввалился здоровенный бородатый урус со связанными руками. Левый глаз его был выбит, кафтан изодран в клочья, с правой руки капала на мягкий ковер кровь.
      - Он только что тайно проник в лагерь и убил мечом десяток джигитов, пояснил вошедший в шатер вместе с пленником кряжистый смуглолицый темник.
      Татары со злобным любопытством уставились на раненого уруса. Казы-Гирей опустился в кресло и резко спросил:
      - Зачем пришел в лагерь, урус?
      Толмач36 перевел слова повелителя.
      Догадавшись, что перед ним сам Казы-Гирей, Митрий Капуста качнул бородой, усмехнулся.
      - Худо гостей встречаешь, хан.
      Крымский повелитель повторил свой вопрос, а Капуста, словно не слыша визгливого голоса хана, здоровым глазом внимательно глянул на собравшихся мурз, проронил насмешливо:
      - Вижу, не весело вам, дьяволы!
      Когда толмач перевел слова пленника Казы-Гирею, хан гневно топнул на уруса ногой.
      - Я прикажу палачам вырвать твой поганый язык. А вначале ты скажешь мне, сын шакала, что замышляет против меня царь Федор, много ли урусов стоит в лагере и отчего стреляют пушки беспрестанно. Будешь молчать прикажу жечь огнем.
      Митрий Флегонтыч хорошо зная, что пришел его смертный час, оставался спокойным. Его нисколько не смущали устрашающие взгляды мурз, тургадуров и бешеный визг хана.
      - Не привык на вопросы отвечать со связанными руками, хан.
      Казы-Гирей приказал тургадурам:
      - Развяжите уруса и следите за каждым движением этого шакала.
      - Вот так-то лучше, дьявол, - пробурчал Капуста, разминая затекшие руки.
      - А теперь отвечай, презренный!
      - Пожалуй, отвечу вам, поганые. Первым-наперво пришел я в ваш басурманский лагерь, чтобы голову свою поправить, винцом вашим опохмелиться. Так что не поскупись, хан, на чарочку.
      После таких слов Казы-Гирей замешкался. Отважно держится презренный! Но, может, урус и про остальное все скажет.
      - Налейте ему большую чашу хорзы. Пусть развяжет свой язык.
      Приняв наполненный до краев сосуд, Митрий Флегонтыч изрек:
      - Прими, душа грешная, последний посошок, да не обессудь, что басурманским вином тебя опоганил.
      Не спеша выпил, разгладил окровавленной рукой бороду.
      - Ну, вот и полегчало, нехристи. Одначе наше винцо покрепче будет.
      Капусту кольнул в спину клинком мурза Валди-Гирей.
      - Много лишнего болтаешь, иноверец. Отвечай хану - отчего пушки палят?
      - Плохи ваши дела, поганые. Зело знатно мы ваши лысые головы посекли. Ликуют наши ребятушки. А нонче и вовсе вам будет худо. В Москву новгородская рать вступила. Вот и палят на радостях пушкари-затинщики. Это во-вторых, поганые.
      Слова уруса о северной рати повергли в замешательство и мурз и самого повелителя. Если этот лохматый медведь говорит правду, орде Москвы не видать. Двумя ратями урусы опрокинут джигитов.
      Заметив, как притихли в шатре татары, Капуста, перекрестившись, изрек напоследок:
      - А в-третьих, хан, я потому пришел в поганый лагерь, чтобы срубить твою злодейскую голову!
      Митрий Флегонтыч швырнул в Казы-Гирея тяжелую чашу, выхватил у ближнего тургадура клинок и ринулся к застывшему в немом ужасе повелителю.
      Путь преградили два тургадура. Одного из них Капуста рассек саблей до пояса, а второй успел подставить перед ханом круглый щит. Но удар разъяренного Капусты был настолько силен, что металлический щит разлетелся надвое, а клинок все же соскользнул на левую руку Казы-Гирея.
      И в тот же миг на Митрия Флегонтыча обрушились десяток сабель. Капуста рухнул на ковер. Сжимая рукоять клинка, прохрипел:
      - У-у, дьяволы-ы!
      Сабля тургадура отсекла дерзкому урусу голову.
      Глава 72
      ПОБЕДА!
      За час до рассвета татарские тумены оставили Воробьевы горы и помчались назад к Оке.
      Гонцы из дозорной сотни известили Бориса Федоровича Годунова и Федора Ивановича Мстиславского о том, что крымский хан бежал от Москвы с позором. Обрадованный царев правитель приказал поднимать русскую конную рать в погоню.
      - Враг подался в степи. Но надо добить ордынцев. Пусть навеки запомнят наш карающий меч! - блестя дорогими доспехами, воскликнул Борис Годунов и самолично, вместе с воеводой Федором Мстиславским встал во главе войска.
      Русская конница понеслась вслед за убегающей ордой. Казы-Гирей, темники и мурзы, кидая повозки, русских полонянок и оружейные запасы, оставляя на поле чувалы, вьючных коней, с награбленной за время похода добычей, и бронзовые котлы, с еще не остывшей бараньей похлебкой, сломя голову, отступали к Оке.
      На восходе солнца Казы-Гирей со своими отборными передовыми сотнями достиг широкой русской реки и приказал сделать уставшим взмыленным коням короткую передышку.
      Но тут в верстах трех показалась русская конница. Крымский повелитель в страхе метнулся на коне в Оку. За ним кинулись мурзы и тургадуры. Испуганные храпящие кони не шли в воду, но на них напирали другие всадники. Началась давка, сумятица...
      Оставив а Оке несколько тысяч утопленников, Казы-Гирей, с трудом выбравшись из реки, поскакал дальше, бросив на берегу золоченую повозку с походным троном и кожаными мешочками с дорогими каменьями.
      Передовая конная рать настигла татарские тумены возле Тулы. Ордынцы были наголову разбиты, несколько знатнейших мурз и более тысячи джигитов были взяты в плен.
      В этой схватке был ранен Сафа-Гирей37. Однако мурзу спасли верные тургадуры, умчавшись с Сафой в родные степи.
      Потеряв за свой поход около ста тысяч воинов, угрюмый крымский повелитель темной ночью на русской крестьянской телеге возвратился в Бахчисарай.