О том же и Якушка подумал. У князя, что ни день, то причуда. Любит мирской работой потешиться. Еще неделю назад наказал: "Приготовь мне, Якушка, с полсотни плах посуковатей. Топором разомнешься - силу приумножишь". Вот теперь каждый день и балуется с топором. Ну, потеха!
      Князь Андрей Андреевич грозно насупил брови, хотел прикрикнуть на дерзкого парня, но сдержался.
      - А ну, бери топор, кажи свою сноровку.
      Болотников смутился, замешкался. Князь сбросил рукавицы и выжидал, подперев бока руками.
      Была не была! Шагнул Иванка к неподатливому кряжу, перевернул другой стороной, поплевал на руки и что было сил ударил топором посередине плахи. Кряж распался надвое.
      - Ловко вдарил. Хвалю. Это ты, кажись, на ниве с Мокейкой схватился?
      - Я, князь, - отбросав топор в сторону, с легким поклоном сказал Болотников.
      - Ко мне в дружину пришел?
      - Пахарь я, князь. Куда уж мне до дружины. Прислал меня мир до твоей милости.
      - Отправную грамоту от приказчика привез?
      - Грамоты с собой не имею. Крестьяне гонцом послали к тебе, князь, челом ударить. А приказчика мы не спросились.
      Телятевский нахмурился, заходил вдоль сруба, затем приказал Якушке:
      - Ослушников до моего указу в подклет сведи.
      Афоня Шмоток повалился на колени, взмолился:
      - Выслушай нашу нуждишку, батюшка Андрей Андреевич. В деревеньках и на погостах мужички обнищали, ребятенки мрут...
      Князь, не желая выслушивать мужика, резко повернулся и зашагал к терему. На ходу сердито бросил своему любимому челядинцу,
      - Смердов в подклет. А тебя кнутом укажу пороть, чтобы знал, как мужиками князю докучать.
      Глава 33
      КНЯЖЬИ ЗАБОТЫ
      Стуча посохом, в палату вошел старый дворецкий в долгополом аксамитном21 кафтане.
      - Прости, батюшка Андрей Андреич. Из Вологды приказчик Гордей прибыл.
      - Зови немедля. Гордей мне надобен, - проговорил князь.
      Гордей черен, дороден. Лицо округлое, глаза пронырливые, пушистая широкая борода до ушей. На нем суконная однорядка, опоясанная малиновым кушаком и сапоги из юфти с медными подковками.
      - Засиделся ты что-то в Вологде, Гордей. Ишь как отъелся на княжьих харчах.
      - Зря хлебушек не ем, князь, - с достоинством зачал приказчик и, расправив густую бороду, поведал князю о своем долгом сидении. - Не в одной я Вологде был. Наезжал в Псков да Новгород. По торгам ходил, в монастыри наведывался. Все изведал доподлинно и с торговыми людишками по рукам ударил. По двадцать алтын за четверть хлебушек теперь можно сбыть. Самое время приспело, князь.
      Телятевский заметно оживился. Поднялся с лавки, заходил по палате, прикидывая в уме барыши.
      - Вот за то хвалю, Гордей. Коли хлеб по такой цене сбудешь, награжу щедро.
      - Все сполню, князь. Не впервой мне по торговой части ходить. Купчишки хитры, но меня промануть нелегко. Я их сам вокруг пальца обведу. Нашто башковит соловецкий настоятель - и того нашим хлебушком прельстил. На сто пятьдесят четей договорную грамотку составили. По двадцать два алтына за четверть обещал отец святой отвалить.
      - В Соловецкий монастырь везти хлеб несподручно. Дороги туда дальние да и свейцы нередко пошаливают.
      - Это мне ведомо, князь. Уломал я настоятеля. В договорной грамотке обязался он своими подводами из Вологды зерно в монастырь везти.
      Андрей Андреевич подошел к поставцу, налил из ендовы в серебряный кубок фряжского22 вина и поднес приказчику.
      - Пей, Данилыч. Заслужил.
      Приказчик поклонился князю в пояс и осушил кубок
      Когда Гордей вышел из палаты, Телятевеюий уселся за стол, придвинул к себе оловянную чернильницу и принялся черкать гусиным пером по бумажному столбцу.
      Через полчаса князь отбросил перо. Получалось неплохо. А ежели за подвоз мужикам не платить - еще более будет выручки.
      Телятевсюий довольный прошелся по палате. Душно, жарко. Распахнул слюдяное оконце, вздохнул всей грудью. Увидел, как от соседних хором выехал верхом на коне, окруженный оружными челядинцами князь Голицын. Поди, в Кремль снарядился. Андрей Андреевич усмехнулся. Цепко за старину князь держится, родом своим кичится. В Боярской думе посохом на меня тычет, бородой трясет, хихикает, купчишкой обзывает. Дожили-де, родовитые бояре в торговлю ударились, родовую честь свою порушили. Срам! Ну и пусть себе злословит. Вотчина у него хиреет на одном мужичьем оброке, без торговли нонче не уедешь. Теперь время не то. Вот и Масальскому говорю - закинь гордыню свою да боярщину увеличь, ниву мужичью прихвати, а хлеб на торги свези. Нет, упрямец, за дедовские порядки держится. А зря. На Руса города вон как вымахали, народу на посадах тьма - и хлебушек всем потребен.
      На звоннице монастыря Николы Старого снова ударили тягуче в колокол. Андрей Андреевич перекрестился. Всю неделю по царевичу панихиду в храмах справляют. Трудно нонче Борису Федоровичу. Бояре в теремах шушукаются, козни плетут, на посадах людишки ропщут, недобрыми словами Годунова хулят.
      В дверь постучали. Дворецкий вновь вошел в палату и доложил с поклоном:
      - Князь Василий Федорович Масальский приехал. До твоей милости просится, батюшка.
      Телятевский осерчал, прикрикнул на дворецкого:
      - Сколь раз тебе говорить, Пафнутий, что князя Василия без доклада принимать.
      - Прости, батюшка, мы все по старинке, отродясь так заведено, - задом пятясь к двери, виновато вымолвил дворецкий.
      Князь Василий Масальский, оставив рогатый посох а углу, снял высокую соболиную шапку, широко перекрестился на киот, молвил:
      - Здоров ли князь Андрей Андреич?
      - Покуда бог милостив, князюшка, - весело отозвался Телятевский и шагнул навстречу другу старинному, облобызал троекратно. Усадил в кресло, спросил: - Какая судьба привела, Василий Федорович? Что-то реденько стал заглядывать. Только в Думе и видимся.
      Василий Федорович - в белом атласном кафтане, опоясанном шелковым кушаком, в бархатных малиновых штанах и желтых, шитых по голенищу жемчугом, сафьяновых сапогах с серебряными подковками.
      Князь зажал в кулак длинную курчавую бороду, закряхтел, заохал:
      - Ну и времечко непутевое! Вон вчера в Думе все переругались. На весь государев Кремль шум подняли. И чего ему все неймется, боярину худородному?
      - О чем речь, Василий Федорович? В Думе я вчера не был: государеву просьбу исполнял.
      - А вот о чем речь моя. Не дело задумал боярин Борис Федорович. На ливонца царя подбивает. На-ко чего замыслил - Нарву на Варяжском23 море ему подавай! Двадцать пять лет покойный государь у ливонца море воевал, а проку нет. Наши деды и прадеды издревле в своих хоромах сидели. На Руси всего вдоволь, пошто нам Варяжское море? А Бориска одно заладил, что-де, без своих кораблей, моря и торговли с иноземцем - Руси не быть. Ишь куда хватил царев конюший24! К купчишкам переметнулся. Это они его прельщают, аршинники.
      - Ну, а что бояре?
      - Поди, сам ведаешь. Бояре бранятся. Море нам ни к чему. Нам бы сызнова в свои уделы сесть. Нешто худородному Бориске станем потакать.
      - Ты уж прости меня, Василий Федорович, но я не так мыслю. На Руси нонче не спокойно. Не время сейчас княжьим раздорам быть. На севере свейцы норовят Ям, Иван-город да Копорье отобрать, с юга - крымцы подпирают. Русь недругов своих должна встречать воедино. Пора княжьих уделов миновала. За бревенчатым тыном от иноземца не спрячешься. Раненько забыл ты, Василий Федорович, как в полоне татарском наши деды и прадеды жили. А виной всему раздоры. Ужель ради своих уделов князья норовят к тем временам вернуться?
      - Противу татарина сам с мечом пойду, за родную Русь голову положу, но ниже худородного Бориски ходить не стану, - запальчиво промолвил Масальский. - А вот тобой, князь, премного удивлен. Ужель ты Годуновым доволен? Нешто запамятовал, как царь Иван Васильевич, а теперь Бориска нашу княжью честь порушил. Вспомни опричнину, Андрей Андреевич. Царь, почитай, всех именитых князей сказнил, а земли худородным людишкам пораздавал. Вот тогда Бориска к царю и приблизился. Потомок татарского мурзы Чета - и подле царя стал ходить. Срам! Поди, не забыл, как он на государевой свадьбе скоморошничал?
      - Не забыл, князюшка, хотя и молод в те годы был, - раздумчиво проговорил Телятевский, и в памяти его всплыла одна из многочисленных и шумных царских свадеб (Иван Васильевич венчался семь раз), на которой посаженным отцом был избран юный чернокудрый красавец опричник Борис Годунов.
      А Василий Масальский все недовольно бурчал:
      - Лестью и хитростью своей царя он покорил. Кто первым любимцем у государя был? Малюта Скуратов-Бельский - боярский душегуб и палач, прости господи. Сколько родовитых людей он, злодей, в Пыточной башне замучил! Моему тестю самолично топором голову отрубил, шурина на Болоте четвертовал, ирод проклятый. А Бориска всем на диво на дочери Малюты женился. Вот за то государь ему боярский чин и пожаловал. А с той поры, как Годунов свою сестрицу Ирину на царе Федоре Ивановиче обвенчал, и вовсе Бориска возгордился. Теперь ему все нипочем. Иноземных послов заместо царя у себя в палатах принимает и рынды25 вокруг него, словно у помазанника божья, с серебряными топориками стоят. Все приказы и полки стрелецкие под его началом. А в приказах-то кто сидит? Одни людишки худородные. Погибель на князей идет. Тьфу, татарин окаянный!
      Телятевский громко рассмеялся:
      - Живого места на Годунове не оставил. Дорого бы дал Борис Федорович, чтобы речи твои крамольные услышать.
      Василий Федорович обидчиво фыркнул и схватился за шапку. Телятевский придержал его за рукав атласного кафтана и снова усадил в кресло.
      - Не злобись на Бориса, князь. Боярин он, разумом крепок и во многом о Руси печется.
      - Еще как печется! - сердито швырнул шапку на пол Василий Федорович. Последнего сына у меня забирает. К иноземцам в Любек направляет. Намедни вызвал к себе моего Гришку и говорит: "Поезжай-де, Григорий сын Васильев в страну заморскую да науки разные и дела корабельные у немчина постигай".
      - Опять-таки верно Борис Федорович надумал. Не один твой Гришка вместе с ним еще два десятка молодцев к иноземцу будут посланы. О том мне ведомо.
      - Ты к Годунову близок. Он к тебе благоволит. Заступись за моего чада непутевого. Он мне в вотчине надобен. В деревеньки свои мыслю его снарядить. С мужичками у меня худо, разбредаются.
      - О Гришке твоем слово замолвлю. Только зря ты его, князь Василий Федорович, в вотчине держишь. Я бы и сам непрочь у иноземца наукам поучиться.
      - Вот и поезжай вместо мово Гришки. Тебе с немчином не впервой встречаться. На Москве вон болтают, что ты с аглицкими купцами в дружбу вошел, приказчиков своих на Белое море разослал, - продолжал брюзжать Масальский.
      - Доподлинно так, князь Василий. О том я тебе еще в своей вотчине сказывал. Скрывать не стану. Есть у меня приказчик и в Холмогорах. С заморскими купцами хлебом торговать - прямая выгода.
      - Срам, князь Андрей. Да и слухи все диковинные на Москве о тебе идут. Намедни сказывали, что-де, ты свейскому королю Иоанну через аглицкого купца тайные грамотки посылаешь.
      - И о том ведаю, - посуровел в лице Телятевский. - Василий Шуйский меня повсюду чернит. Только я не князь Андрей Курбский, что святую Русь иноземцу продал. У меня нонче одна забота - торговать у немчина поучиться. Слава богу, что хоть Борис Федорович брехне Васьки Шуйского не верит.
      Телятевский звякнул колокольцем. В палату вошел холоп.
      - Принеси фряжского вина из погреба да квасу монастырского26.
      Холоп поспешно удалился, а Масальский замахал руками:
      - Уволь, уволь, Андрей Андреевич: пятница27 седни. Или забыл, князь, что по этим дням завсегда пост? И чарочки не пригублю.
      - Богомолец ты, князь Василий. По христовым седмицам28 все живешь. А я вот грешник, князюшка. В святцы редко заглядываю.
      - Завсегда у тебя ересь на уме. Панихида по царевичу нонче, не до вина теперь, - вздохнув, вымолвил Василий Федорович и, помолчав, произнес озадаченно. - Невдомек мне, князь Андрей Андреевич, отчего Борис Годунов своего злейшего врага Василия Шуйского в Углич по делу покойного царевича Дмитрия отправил? А вдруг князь Шуйский подтвердит то, что в народе людишки о Годунове говорят. Тогда не миновать ближнему боярину плахи.
      - Не подтвердит. Пустое все это. Шуйскому Годунова не свалить. За Борисом Федоровичем все дворянство стоит, царь и войско стрелецкое. Да и не тот Шуйский человек, чтобы в лоб сильного супротивника бить. Он все исподтишка норовит ударить. Борис Федорович в правоте своей верен - вот и послал в Углич недруга.
      - А так ли, князь Андрей Андреевич? Темные делишки вокруг нас творятся. Сомнения меня скребут.
      - Борису Федоровичу я верю. И тебе советую его держаться, - твердо высказал Телятевский.
      - Нет уж уволь, Андрей Андреевич. С татарином близко за один стол не сяду, - снова вскипел князь Масальский.
      И быть бы тут ссоре. Не впервой друзьям старинным меж собой браниться. Но на их счастье ударили по Москве ко всенощной29. Богомольный Василий Федорович, так и не пригубив чарки, заторопился в храм. И уже от дверей прокричал с обидой:
      - Одумайся, князь. Все бояре Годуновым недовольны. Василия Шуйского не сторонись. За княжью честь с Бориской борется, за боярство старинное. И тебе надлежит с нами быть.
      Глава 34
      КРЫМСКИЙ НАБЕГ
      Оставшись один в палате, Андрей Андреевич, забыв о седмице, отпил из кубка вина и надолго задумался.
      Василий Шуйский! Знатнейший предок великого князя Суздальского. На Руси среди бояр выше родом его и нет. Князь - корыстолюбец, известный хитростью, подлостью и скупостью своей. Большой охотник до наушников и сильно верующий чародейству. Князь - себялюбец, князь - изменник. Знал бы Масальский о всех его крамолах и воровских делах противу святой Руси!
      Андрей Андреевич, откинувшись в кресло, вспомнил далекое прошлое. В те годы грозный царь Иван Васильевич огнем и мечом зорил последние княжьи уделы. Старший брат Никита Телятевский, кормившийся в Путивле, также попал в государеву опалу и умер в мрачных тюремных застенках. Ждал царского гнева и молодой князь Андрей. Немногие из бояр удержались в своих вотчинах. На защиту старинного боярства яростно поднялись Мстиславские, Колычевы, Юрьевы, Воротынские, Шуйские... И был тогда юный князь Андрей на их стороне. Потомки удельных князей плели тайные заговоры, подбивали на царя ремесленный люд и выжидали удобного случая, чтобы убрать неугодного государя с великокняжеского трона
      И случай подвернулся. Из далеких южных степей, вооруженные луками, кривыми саблями и копьями, на низкорослых, выносливых лошадях хлынула на Русь стотысячная орда крымских улусников.
      В вотчинное село князя Телятевского спешно прискакал доверенный челядинец молодого Василия Шуйского с бумажным столбцом. Князь писал:
      "Челом тебе бью, княже Андрей... Наш злой погубитель насилья и неправды чинит, притесняет не в меру и лютые казни свершает. Пора нам выступить воедино. И час настал, княже. Государево войско в Ливонии да крепостях. С юга крымцы набегают, путь к Москве открыт. Идем с нами. Крымцы помогут нам царя-злодея осилить да былые уделы и свободы возвернуть. А за оную помощь хану крымскому Девлет-Гирею отдадим Казань и Астрахань..."
      Гонец Шуйского долго ожидал ответа. Юный князь не спал ночами, метался по хоромам и, наконец, отбросив все сомнения, написал Шуйскому.
      "Князь Василий. Царя не хвалю, вельми жестокосерден он и алчен до крови боярской. Однако неустанно государь наш и о Руси печется. Татарам на поклон не пойду и изменником не стану. А ежели ты сам хану Девлет-Гирею помыслы и беды державные откроешь да к Москве крымцев подведешь - быть твоей голове на плахе. И порукой тому - мое слово..."
      Но грамоты своей порешил князю Шуйскому не посылать, а доверенному челядинцу сказал:
      - Скачи назад. Грамотки от меня не будет, сам все твоему князю на Москве обскажу.
      Гонец помчал в стольный град. Вскоре снарядился в Москву и Андрей Андреевич. Перед отъездом позвал в моленную горницу Ксению и, показывая на темно-зеленый ларец возле иконостаса, наказал:
      - Сей ларец береги, сестрица. Храни его за божницей крепко-накрепко.
      По дороге в Москву Андрей Андреевич думал:
      "Князь Василий хоть и молод, но первейший лукавец на Москве. Оставлю грамотки при себе, сгодятся при случае".
      В Китай-городе, на Ильинке, в богатых хоромах Шуйского высказал князю Василию то, о чем писал в грамотке. И с той поры стали недругами.
      Сторожевые разъезды донесли вскоре государю, что крымцы вот-вот приблизятся к Москве. Царь Иван Васильевич, не мешкая, отозвал ряд воевод из Ливонии. Русская рать спешила занять берега Оки, но не успела. Хан Девлет-Гирей сумел обойти ее и окружным путем подступил к Серпухову, где был сам государь с опричниками. До царя дошли слухи об измене воевод. И государь бежал. Бежал в Коломну, оттуда в Александровскую слободу, а затем, миновав Москву, в Ростов-Великий.
      Князь Андрей Телятевский призывал воевод Бельского, Мстиславского, Воротинского и Шереметова отойти от Оки и встретить хана в поле. Князья не решились столкнуть русскую рать с крымской ордой, укрылись в Москве, и без того переполненную десятками тысяч беженцев.
      Князь Иван Бельский с Большим полком стал на Варламовской улице, Шереметьев и Мстиславский - на Якимовской, Воротынский и Татев - на Таганском лугу против Крутиц, Темкин с дружиною опричников - за рекой Неглинной.
      Хан подступил к Москве в душное жаркое майское утро, в праздник вознесения господня. Ратники приготовились к битве, но Девлет-Гирей на приступ идти не посмел. Зато улусникам удалось поджечь стольный город.
      Высоко вздымая в синее безоблачное небо огненные языки и дымы пожаров, заполыхала Москва боярская. С шумом и ревом огненное море вскоре разлилось из конца в конец города, пожирая курные избы ремесленного люда, нарядные рубленные боярские терема и хоромы, вековые деревянные часовни и храмы.
      Залить водой и растащить баграми быстро и жарко полыхавшие срубы уже было невозможно. Ратники, ремесленные люди и крестьяне, задыхаясь от нестерпимого зноя и въедливого дыма, валившего густыми, черными клубами из дверей и окон, метались в кривых и узких переулках, давили в тесноте друг друга, гибли под развалинами полыхающих домов. Многие москвитяне, гонимые жарким пламенем, бросались в Москву-реку, Яузу, Неглинную и тонули десятками тысяч.
      Хан Девлет-Гирей, устрашившись невиданного пожара, удалился на Воробьевы горы. Грабить уже было нечего, а воевать некого.
      Уцелел один государев Кремль, где в церкви Успенья Богоматери отсиделись ряд воевод с митрополитом Кириллом и князьями Шуйскими.
      Начальный воевода князь Иван Бельский задохнулся в погребе на своем дворе. Князья Телятевский и Темкин с десятком опричников успели перебраться через Неглинную и спастись от огненного смерча за высокими каменными стенами Моисеевокого монастыря. Когда вышли из иноческой кельи, князья ужаснулись увиденному. На пепле бывших хором, теремов, подворий и изб лежали груды обгорелых трупов, человеческих и конских. Кишела утопленниками Неглинная, Яуза, Москва-река.
      Хан со своей ордой два дня стоял на Воробьевых горах, не решаясь вступить в мертвый город и осадить Кремль. На третий день Девлет-Гирея известили, что к Москве приближается властитель Эзеля, принц датский Магнус с великим войском. Хан знал, что государь всея Руси Иван IV назвал принца своим братом, обещая женить его на своей племяннице Евфимии.
      Девлет-Гирей повернул свои полчища в родные южные степи. По пути разорил и разпрабил многие городки, погосты и села, увел в далекий полон более ста тысяч пленников.
      Опустошили крымские улусники и вотчину князя Андрея Телятевского. Убили старого и больного князя, управителя, челядинцев, свели в полон юную темноволосую красавицу Ксению.
      Оставшаяся в живых, старая мамка Дорофея потом рассказывала молодому князю:
      "Басурманы набежали утром, окружили хоромы и принялись ворота выбивать. Княжна Ксения кинулась в моленную, ларец из-за божницы взяла и в сад побежала".
      А больше Дорофея ничего не помнила. Сама отсиделась в погребе, а когда к вечеру выбралась из него, то среди зарубленных челядинцев Ксению не обнаружила.
      Похоронив отца, Андрей Андреевич несколько дней искал потайной ларец среди пепелищ разграбленной и опустошенной усадьбы. Но тщетно. Видимо, шкатулка сгорела вместе со всей княжьей утварью.
      А чуть позднее Андрей Андреевич узнал, что вотчинные земли князей Шуйских остались крымскими улусниками нетронуты. По Москве поползли слухи, но уличить родовитых потомков великого суздальского князя было нечем. Тем более, сразу же после татарского набега Иван Петрович и Василий Иванович Шуйские одними из первых явились к царю и усердно клялись ему в своей верности и горячо предлагали государю помощь, чтобы наказать Девлет-Гирея за дерзкое нашествие.
      На диво Москве боярской царь Иван Васильевич отпустил обоих князей с миром. Андрей Телятевский, посетив хоромы Василия Шуйского, уличил князя в измене. На что Шуйский, прознав, что его подметная грамотка затерялась, с присущим ему коварством ответил:
      - О грамотке сей не вспоминай, князь Андрей. Сгорела грамотка, выходит, что ее и не было. А моего гонца искать не советую: пропал мой челядинец, должно, в Москве-реке утонул. Так что ни тебя, ни крымского хана не ведаю и потайного столбца я не писал.
      Обозвав князя воровским человеком и святотатцем, разгневанный Телятевский поехал к своему другу.
      Потеряв отца и сестру, воочию увидев на своих глазах гибель десятков тысяч людей, опустошенную разбойным набегом Русь, молодой князь Андрей уже без колебаний, твердо высказывал Масальскому:
      - Царь не зря на боярство серчает. Удельная правда, за кою князья цепляются - державе урон. Крымцы нас уже не единожды били, а мы все особняком в своих вотчинах хотим отсидеться. Помыслы государя разумны и отныне я ему и тем, кто хочет Русь единой видеть - буду другом верным.
      Глава 35
      В СВЕТЛИЦЕ
      Каждую неделю по пятницам приходила к княгине в молельную старая мамка Секлетея и принималась поучать ее семейному благочестию. И вот сегодня не забыла, явилась ко времени - в кубовом летнике и темном убрусе на голове. Маленькая, сухонькая, строгая. Села напротив черноокой статной Елены, заговорила нудно и скрипуче:
      - Приступим, матушка-боярыня. О чем это мы с тобой на прошлой седмице глаголили?
      Молодая княгиня виновато глаза потупила.
      - Запамятовала, Секлетея.
      - Ох, грешно, матушка, - стукнув клюкой, сердито вымолвила старуха. Так слушай же, государыня... - Имей веру в бога, все упование возлагай на господа, заутрени не просыпай, обедни и вечерни не прогуливай. В церкви на молитве стоять со страхом, не глаголить и не озираться. В храмы приходи с милостынею и с приношениями. Нищих, убогих, скорбных и калик перехожих призывай в терем свой, напои, согрей и с добрыми словами до ворот проводи. Умей, матушка, сама и печь, и варить, всякую домашнюю порядню знать и женское рукоделье. С гостями не бывай пьяна, а веди беседы все о рукоделье, о законной христианской жизни, и не пересмеивай, не переговаривай никого. В гостях и дома песней бесовских и всякого срамословия ни себе, ни слугам не позволяй, волхвов, кудесников и никакого чародейства не знай. Вставши и умывшись, укажи девкам сенным дневную работу. Всякое кушанье, мясное и рыбное, приспех скоромный и постный должна сама делать и служанок своих научить. Не допускай, матушка, чтобы слуги тебя будили, хозяйка сама должна будить слуг и пустых речей с ними не говорить. Во всяком деле и ежедень у мужа своего спрашивайся да советуйся о каждом обиходе. Знаться должна только с теми, государыня, с кем муж велит. Помни, матушка, что жена всегда повинуется своему мужу, как господу, ибо муж есть глава жены, как Христос глава церкви. Всегда остерегись хмельного питья. Тайком от мужа ни есть, ни пить не дозволено. Всякий день с мужем и домочадцами справляй на дому вечерню, повечерницу да полуношницу. В полночь поднимайся тайно и со слезами богу молись...
      Елена скучно зевнула, потянулась и молвила:
      - Все запомнила, Секлетея. Пойду-ка я к девушкам. Уж ты не гневайся, в светлице за прялкой посижу.
      - А "Благословение от благовещенского святого отца митрополита Сильвестра" когда же закончим, матушка?
      - Завтра, Секлетея, завтра, - поспешно проговорила Елена и, чмокнув старуху в щеку, выпорхнула из моленной горницы, пропахнувшей воском и лампадным благовонием.
      Сенные девки, завидев княгиню, поднялись из-за прялок и поясно поклонились госпоже. Все они в розовых сарафанах, с шелковыми лентами на головах...
      Елена уселась за прялку, однако вскоре сказала:
      - Спойте мне, голубушки.
      А девки только того и ждали. Ох, как наскучили прялки! Хорошо хоть новая княгиня нравом веселая. При прежней госпоже от молитв до рукоделья и шагу ступить нельзя. И жили, словно в монашеской обители: ни хороводов, ни качелей.
      И девушки сенные запели - тихо, неторопливо да задумчиво:
      Ты взойди, взойди, красно солнышко,
      Над горой взойди над высокою,
      Над дубравушкой над зеленою...
      В светлицу вошел Якушка. Поклонился княгине, украдкой, озорно подмигнув девкам, молвил:
      - Князь Андрей Андреевич к себе кличет.
      Елена вспыхнула ярким румянцем и заспешила к князю. Мамка Секлетея, провожая сенями Елену, ворчала:
      - Экое ты намедни удумала. Мыслимо ли боярыне верхом на коня проситься. Басурманское дело, святотатство это, матушка.
      - Я у братца своего всегда на коне ездила. Любо мне, Секлетея.
      - Тьфу, тьфу! Оборони бог от срамного дела.
      Князь ласково встретил Елену в горнице, усадил рядом с собою на лавку, обнял. В дверь заглянула мамка, поджав губы, покачала головой.
      - В пятницу, грех-то какой, лобзаться удумали!
      Князь погрозил ей кулаком.
      - Ступай, Секлетея. Княгиня со мной побудет.
      Мамка что-то проворчала себе под нос и тихо прикрыла сводчатую дверь, обитую красным бархатом.
      - Сама затворница, и за мной по пятам ходит да невеселые речи сказывает. Так нельзя, эдак нельзя. Живу, словно в ските. А мне все на коня хочется. Дозволь, государь мой, - целуя князя в губы, высказала Елена.
      - Опять за свое, княгинюшка. Брат твой - Григорий Шаховокий - отменный наездник. Знаю о том. Со шляхтой он знается, а там свои обычаи. Девки там, сказывают, ежедень на конях скачут. А здесь Москва, Еленушка. И тебе на коне теперь быть не дозволено. Засмеют меня бояре. А коли скушно тебе - в саду с девками развлекись, хороводы сыграйте, гусельников да скоморохов позовите.
      Когда на золотых окладах иконостаса багрянцем засверкала вечерняя заря, в княжьи покои снова вошла мамка Секлетея и напомнила супругам о начале всенощной.
      Глава 36
      "КНЯЖЬЯ ДОБРОТА"
      Над боярской Москвой плывет утренний благовест.
      Иванка Болотников, прислонившись к бревенчатой стене темного подклета, невесело раздумывал:
      "Прав был Пахом. Нет на Руси добрых бояр. Вот и наш князь мужику навстречу пойти не хочет. Даже выслушать нужду мирскую ему недосуг".
      Рядом, свернувшись калачиком на куче соломы, беззаботно напевал вполголоса Афоня Шмоток. Болотников толкнул его ногой.
      - Чего веселый?
      - Кручину не люблю. Скоро в вотчину поедем. Вот всыплет нам князь кнута и отпустит восвояси. Агафья там без меня скучает.
      - У тебя баба в голове, а у меня жито на уме. Князя хочу видеть. Нешто он крестьянам хлеба пожалеет? Не посеем нонче - и ему оброка не видать.
      Афоня выглянул в малое оконце, забранное железной решеткой и оживился:
      - Примет тебя князь, Иванка. Глянь - воротный сторож по двору идет. Денежку он зело любит. Вот мы его сейчас и облапушим, - довольно потирая ладоши, проговорил бобыль и крикнул в оконце. - Подойди сюда, отец родной!
      Привратник, услышав голос из подклета, остановился посреди двора, широко зевнул, перекрестил рот, чтобы плутоватый черт не забрался в грешную душу и неторопливо, шаркая по земле лыковыми лаптями, приблизился к смоляному срубу.
      - Чего рот дерете, мужичье?
      - Поначалу скажи, как тебя звать-величать, батюшка?
      - Звать Игнатием, а по батюшке - сын Силантьев, - позевывая, прогудел привратник.
      - Нешто Игнатий! - обрадованно воскликнул Афоня, высунув в оконце жидкую козлиную бороденку. - Ну и ну! Однако, счастливец ты, отец родной.
      - Это отчего ж? - недоуменно вопросил Игнатий.
      - Через неделю тебе вино да хмельную брагу пить за день святого Игнатия - епископа Ростовского. Великий богомолец был и добрыми делами среди паствы далеко известен. Тебя, чать, не зря Игнатием нарекли. И в тебе добрая душа сидит.
      Привратник ухмыльнулся, пегую бороду щепотью вздернул.
      - Ишь ты! Все святцы постиг.
      - А теперь скажи мне, мил человек - почем нынче на торгу добрый суконный кафтан? - елейно продолжал выспрашивать Афоня.
      - Четыре гривны, братец.
      - Так-так, - поблескивая глазами, раздумчиво протянул бобыль, а затем проговорил участливо. - Вижу, одежонка на тебе, Игнатий, свет Силантьев, немудрящая да и лаптишки княжьему человеку не к лицу. Проведи нас к князю в хоромы, а мы тебе за радение на суконный кафтан да сапоги из юфти полтину отвалим. Глядишь, день святого Игнатия в обновке справишь.
      - Отколь у вас экие деньжищи? Поди, врешь, братец.
      Афоня тронул за рукав Болотникова, шепнул:
      - Вынимай мирскую полтину, Иванка. Показать Игнашке надо. Дело верное, клюнет.
      Болотников протянул бобылю деньги. Афоня, зажав монеты в кулаке, показал их привратнику.
      У Игнатия аж борода заходила, а в глазах заполыхали жадные огоньки.
      - Давай сюды, братец. Так и быть, провожу вас к князю.
      - Э-э, нет, мил человек. Поначалу службу сослужи, а потом и награду получишь.
      Привратник озадаченно заходил вдоль подклета. Князь Андрей Андреевич крут на расправу. Выпускать мужичков не велено. А вдруг у них какой злой умысел противу князя. Случись чего - и головы тогда не сносить.
      А бобыль все заманчиво вертел монетами, смущал привратника, говорил речисто:
      - Али тебе обновка не нужна, отец родной? Отомкни замок, батюшка. А мы тихонько и в хоромы. Людишки мы смирные, князя долгими речами неволить не станем. Порадей за мирское дело. А уж коли тебя князь слегка кнутом и попотчует - стерпи, милок. Полтина на дороге не валяется.