� не только Земля, но и планеты тоже. Выкусили! Насчет своего главенства - выкусило человечество, и ничего. Не зафиксировано, чтобы кто-то в знак протеста повесился. К тому времени гордости в народонаселении было уже поменьше, мифы уже сходили на нет. Дальше - больше. Больше знаний - значит, больше незнаний, и настает время - все знают, кажется, все уверены в том, что Солнце, вся Солнечная система должна вокруг чего-нибудь вертеться-крутиться, но вокруг чего - толком не знает никто. Бахметьев К. Н. тоже не знает, но ничуть этим не огорчен, тем более что его сердце ни в чем его не упрекает - ни в безграмотности, ни в отсталости от века. Одним словом - ни в чем. Если и вся-то наука, теорией анабиоза и всяческими другими теориями вооруженная, этого не знает - кишка тонка! - он-то, Бахметьев-то К. Н., при чем? У него за плечами и всего-то было два с половиной года самообразования в районной (изредка - в городской) библиотеке. К тому же очень хорошо, просто прекрасно, что размышления пришли к нему только что - мудрое оказалось опоздание! Если бы они пришли раньше, назад тому года четыре, он бы не выдержал, обязательно кому-нибудь проболтался, и вышел бы один только смех. Это представить себе, как бы смеялась-издевалась над ним Елизавета Вторая? А как бы - Костенька? А как бы вся, в полном составе, дворова команда доминошников? Но сейчас над ним не смеется никто, даже он сам над собой. Все, кто мог, давно уже над ним отсмеялись, и вот он размышляет в спокойствии: сердце-то? Два желудочка и два предсердия, они ведь система, котора - главная, вокруг которой весь остальной Бахметьев К. Н. сплотился. Сплотился со всеми его многочисленными жизнями - детской, техникумовской, военной и лагерной, с семейной и одинокой, молодой и старческой, - он, признаться, число этих жизней знал весьма приблизительно. Другой причины, подобного их сплочения, кроме как его собственное сердце, - не было. Можно лишиться одной руки, одного легкого, части желудка, но без одного сердечного желудочка, без одного предсердия жизни нет. Можно лишиться части мозгов и прожить в качестве орангутанга или шимпанзе, ну и что? Все равно жизнь, и еще неизвестно, чьи качества лучше, главное же в жизни - чтобы было сердце.

Ну а двухкомнатная? Плюс кухня 6,5 кв. м?

Вот и Елизавета Вторая. Как пришла в его двухкомнатную плюс кухня 6,5 кв. м, как только огляделась, сказала:

- Вы, Константин Николаевич, родились под счастливой звездой! Как пить дать под счастливой! Подумать только, в то время Елизавета Вторая говорила с ним на вы?! А он с ней - уже и не помнит как. Для него Елизавета Вторая всегда была одинакова - что на вы, что на ты.

Бахметьев подумал и сказал:

- Все может быть! В наше время все может быть. Но вообще-то я обыкновенный гражданин. Как все, так и я. Звезд не чувствую.

� опять он услышал в ответ:

- Ну не скажите! Все ж таки у вас сердце!

Звезда не звезда, а только нынче Бахметьев К. Н. занят соответствующей мыслью: он реабилитирует Клавдия Птоломея, подтверждает высокую репутацию Древней Греции и догадывается, что недаром выдающиеся астрономы прошлого - тот же Коперник - одновременно были еще и медиками: есть, есть что-то общее между системой мироздания и его, Бахметьева К. Н., организмом!

Умереть же по-хорошему - это значит - без воспоминаний. Не вспоминать Бахметьев К. Н. давно уже умел - при том, что всегда знал, о чем именно он не вспоминает. О чистке партии - никогда, тем более о партии до блеска очищенной. О харьковском котле - как в этом котле командовал ротой из семи человек, как был ранен - никогда! (Кем он был, в тот раз раненный, спасен - он действительно не знал.) О немецком плене, о собственном в том плену телесном весе 29,5 кг - не вспоминал тем более. Зачем? Если и вспомнишь - все равно не поверишь!

Несмотря ни на что мелькало одно и то же подземное воркутинское воспоминание: руба уголек, мечтаешь о земной атмосфере - дыхнуть бы! Как бы не мечта, то и не выдержал бы смену - двенадцать часов. Ну а подняли тебя на поверхность, а там и атмосферы нет, туман - 40 градусов, больше ничего, и рот затыкаешь рукавицей и в колонне бегом-бегом в барак. За плечами у тебя мешок с углем бараки требуют отопления! Свобода от воспоминаний (и от фантазий) - это мудро и справедливо. Может быть, и благородно? Недаром старцы крестьянские загодя сколачивали себе гроб, хранили его на чердаке либо в амбарушке с зерном. Они-то знали, знали хорошо, почему и зачем это делают. Недаром люди говорят: народ, он - умный! Бахметьев К. Н. смертей повидал, но все это были смерти навязанные, бессмысленные и потому отвратительные, совсем не те, которых сама жизнь требует, с которой птоломеевское сердце выражает согласие, и когда его послушаешь, слышно: По-ра! По-ра!

�так, самое доброе чувство испытывал Бахметьев К. Н., самое, казалось ему, заключительное, когда он протягивал руку к тумбочке, нащупывал пластинку валидола, с трудом, а все-таки выковыривал из нее две - обязательно две! капсулки и укладывал их под язык. Под языком они таяли, просачивались в кровь и таким образом утешали сердце. Что и требовалось доказать! � какие могли быть после того еще желания?

Конечно, Бахметев Павел Александрович в свое время плыл в Океанию на корабле с паровым двигателем. Не на паруснике же, в самом деле, следовал он из России в Океанию? По многим морям, по океанам? Бахметьев же К. Н. нынче, пользуясь достижениями науки и техники, вовсе не плыл, а легко летел по воздуху в кабине неизвестной конструкции летательного аппарата. Летел и думал: Вот повезло, вот повезло! Через час-другой буду на месте! Одно было у него затруднение: надо предупредить жителей Океании о том, что Бахметьев К. Н. к ним следует! Хотя бы и без особых почестей, все-таки требовалось его, приземлившегося, кому-то встретить. Без этого он заблудится, не на тот остров приземлится. Он оглянулся на три стенки кабины вправо, влево, назад, и слева оказался прибор, предназначенный для радиосвязи. Опять повезло! � с сердечным трепетом он заговорил в этот аппарат:

- Миленькие вы мои папуасы! Я, Бахметьев Ка эН, спешу к вам, я уже всем сердцем с вами, но океан большой, небо еще больше, и я не знаю, каким следует считать тот океан, который подо мной, - он уже Тихий или все еще �ндийский? Я не знаю, в каком я нахожусь небе, - пролетел я международную границу перемены календарной даты или все еще не пролетел? Не знаю - в атмосфере я лечу или в космосе? Но все равно: я русский человек и лечу к вам, мне больше не к кому лететь. Ведь у вас с Россией давно сложились хорошие и даже прекрасные исторические отношения! Вспомните Никола Николаевича Миклуху-Маклая - он лечил вас от разных недугов. Вспомните, дорогие мои, адмирала Михаила Петровича Лазарева! Михаил Петрович открыл ваши собственные острова в группе Туамиту, а также цепь Радак в Маршалловых островах. Заодно он открыл и материк Антарктиду, и теперь вы вполне можете считать, что вы тоже открывали тот огромный и ледовый материк, толщина льда - два километра. Это вам не баран чихнул, это вам, приэкваторным жителям, трудно представить. � мне тоже! Теперь подумайте: если бы Николай Николаевич не вылечил иных ваших бабушек-дедушек, можно с уверенностью сказать, что многих из вас сегодня не было бы на свете, а если бы Михаил Петрович не открыл и не нанес бы вас на географическую карту - вы бы и до сих пор могли оставаться неоткрытыми! Но едва ли не самый главный герой, о ком я должен вас информировать, - это Павел Александрович Бахметев. Обратите внимание: мы однофамильцы, только я Бахметьев Константин Николаевич с мягким знаком, а он, Павел Александрович, без мягкого. Но я давно уже простил ему этот недостаток и искренне его полюбил. У кого из нас от природы нет недостатков? Вспомните, как Павел Александрович устраивал на одном из ваших островов коммунистическую коммуну. � это еще не все: он был прототипом нашего Рахметова из романа Никола Гавриловича Чернышевского под названием Что делать?. Обратите внимание - это вечный вопрос, с этим же вопросом лечу к вам и я, в надежде, что с кем, с кем, а с вами-то мне удастся его решить! Хотя бы - частично! По прибытии я еще и еще расскажу вам о Павле Александровиче, я уверен, что это будет увлекательный рассказ, а может быть, и увлекательная лекция (несмотря на то, что ни разу в жизни нигде и никогда я не читал лекций). Однако мне крайне необходимо приземлиться на одном из ваших коралловых островов, на том, где Павел Александрович устраивал коммунизм. Как только я приземлюсь, как только прочитаю лекцию, мы тут же и провернем какое-нибудь общественное мероприятие! Я на этом свете, слава Богу, пожил, я понимаю в мероприятиях. К тому же, учтите, у меня имеются очень перспективные знакомства. В частности, можно сказать, родственные отношения с Бахметьевым П. �. (Порфирий �ванович), с автором анабиоза. Великий человек, и при его содействии вполне возможно будет всему народонаселению вашего кораллового и прекрасного острова погрузиться в анабиоз. Скажем, лет на пятьдесят. Скажем, лет на сто. Ну а по истечении срока снова восстановиться в текущей жизни и тем самым сохранить современную папуасскую культуру для цивилизации, которая к тому времени крайне будет в этом нуждаться! Я, как русский человек с собственным сердцем, не член Памяти, вообще не член какой-либо партии, зато поживший в разных отечественных качествах, готов вам помочь! Не сомневайтесь: готов, готов! Сделайте же мне, пожалуйста, какой-нибудь сигнал, чтобы я знал, куда приземлиться! Передо мной в неизвестном океане множество неизвестных островов, один красивее другого, но я все равно не знаю - где вы? На каком из островов мен ждут больше всего? Сделайте мне сигнал! � действительно: с одного из островов, очень красивого почти правильный круг, - стал подниматься голубой столб дыма, тоже строгой формы, очень напоминающий Ростральную колонну...

- Вижу, вижу! Реагирую! Ориентируюсь! - громко закричал Бахметьев К. Н. Спасибо, спасибо, дорогие мои папуасы! Какие вы, в самом деле, вежливые! Какие гостеприимные! Я - вижу ваш сигнал, к вам приземляюсь. Я отчетливо чувствую земное притяжение! Уже!