- Так, так. Надо разобраться! - сказал окружкомовский рыбак.На них, на вошедших, никто не обратил внимания, и только спустя время подошел человек, должно быть начальник:
      -- Милости просим! Дорогих гостей - просим!
      - Музыка откуда? - спросил окружкомовец.
      - Вольнонаемные!
      - Так, так... Как идут работы? По графику?
      - С опережением... - отвечал какой-никакой, а все-таки начальник ипригласил гостей в "кабинет".
      Кабинет: разгоряченная докрасна железная печка, мятая-перемятая кровать с оленьими шкурами в головах, две табуретки и что-то похожее на столик - там лежали бумаги, разбросаны карандаши и школьные ручки,стеклянная чернилка-непроливашка стояла, стоял будильник. Были счеты и две порожние бутылки из-под спирта. На стене висел табель-календарь сзачеркнутыми, уже канувшими в прошлое датами января, февраля и первойнедели марта месяца текущего, 1943 года.
      - Вот, - пояснил хозяин "кабинета", - вот оно нонче и Восьмое марта! Настало! Женский день. Вот и отмечаем: оркестр.
      - А женщины-то у вас есть?
      - Три-четыре найдется. Поварихи, прачки.
      - Значит, оркестр не каждый день? - спрашивал окружкомовец.
      - Ну как не кажный? Обязательно кажный. Люди же! Живые! Им жекультурно-просветительная работа требуется!
      - При чем же праздник, Восьмое марта, если оркестр - каждый день?
      - Как ни при чем? В будни они разыгрывают час, от силы полтора, а впраздники - так весь вечер. Пятнадцать минут антракт, после снова да ладом.
      Начальник был маленьким, хриплым, но очень просто он заглушалоркестр. Окружкомовец был крупным, медлительным, рявкнет - стеныдрожат, но оркестр его заглушал.
      Отчет начальника окружкомовцу пошел своим чередом: сколько прорубей прорубили во льду реки, сколько связали из бревен и опустили опордля будущего невода, сколько чего.
      - По проекту делаете? Без отступлений?
      - Да ни в жизнь! Какие могут быть отступления?!
      - Он проектировал! - указал окружкомовец на Голубева. - Он самый!
      - Грамотный проект! Совсем даже грамотный! - удостоился Голубевпохвалы, а окружкомовец спросил:
      - Откуда все ж таки оркестр?
      - Вольнонаемный. С Нового Порта привезли. На весь срок, пока ставим невод.
      - А рыбаки? Заключенные? Вольнонаемные? - спросил Голубев.
      - Спецконтинент. С Волги, с Нижней. С самой с Астрахани.
      - Хороший оркестр, - подтвердил окружкомовец. - Новый Порт -поселение музыкальное: туда немцев ленинградских сразу же после снятияблокады вывезли. На всякий случай - вдруг к фашистам перебегут!
      - Астраханских рыбаков сюда по той же по самой причине: зажиточные,вдруг с немцами снюхаются? Ночевать куда дорогих гостей приладить? Либо обоих вот на эту на кроватку? Либо - в барак на нары?
      - Ночевать не будем. Лошадку покормим и обратно. С чем надо -разобрались. Посмотрели. Дело-то идет по графику?
      - С опережением! - подтвердил начальник. - Ухи похлебаете?
      - Посуда-то чистая?
      - Об чем разговор - вымоем. Найдется кому вымыть.
      Когда, похлебав ухи, выходили из барака, Голубева остановили:
      - Здравствуйте, товарищ гидролог! Узнали? Не узнали? Человек крепкий, высокий, лицо будто бы знакомое.
      - Я к вам на катер, на "Таран", поднимался. Вы на вертикали стояли, ая на лодке подплыл...
      ...Было, было дело: осенью уже "Таран" стоял посреди реки на вертикали, в глубине Оби крутилась вертушка, тут и подплыла лодка, в лодке -рыбак:
      - На борт подняться можно ли?
      - Отчего нельзя, - согласился Голубев. Рыбак ловко вскочил на корму. Представился:
      - Полежаев Иван. Иван Полежаев. Поглядеть, что и как устроено. У насна Волге, на Нижней, тоже гидрологи ходят, воду измеряют, я тоже спрашивался поглядеть что и как. На Севере, может, по-другому устроено?
      Устроено было так же, как на Волге, подтвердил чуть спустя любопытствующий рыбак, но удивило его, что якорь поднимается вручную.
      - Почему же лебедку-то нельзя к движку присоединить? Голубев хоть и знал, что сделано не будет, бодро заверил: будет сделано! - и с посетителем разговорился. Тот из-под Астрахани был, рыбак сдетства. Война началась многих рыбаков на войну не взяли, кому-то фронткормить надо. Но когда немцы стали приближаться к Волге - кормильцев этих вместе с семьями погрузили в теплушки, привезли в Омск, в Омскепогрузили на баржи, привезли в Салехард. Сказали: "Рыбачьте здесь!"
      И они здесь рыбачили и со страхом ждали зимы - выдюжат ли? смогут ли без привычки, без теплой одежонки, без унтов? И рыба чужая: домабелуга и сельдь, на Полярном круге - нельма и сырок.
      - А почему вас все-таки сюда? Из-под Астрахани? - спросил в тот разГолубев.
      - Никто не знает. Будто мы зажиточные и шпионами непременносделаемся. Немецкими. А подумать - какие из нас получатся шпионы? Будто мы и не русские вовсе люди? Будто - сами себе враги?
      Полежаев глядел на Голубева словно на близкого друга и с удивлением,и с вопросом "будто?".
      Голубев сказал:
      - До тепла, до весны доживите. А там полегче будет рыбачить.
      - Рыбачить? На фронт пойдем! Сколько народу немцем побито, комуже и воевать, как не нам? Мужики здоровые, здоровше здешних. Весной спервыми же пароходами и пойдем на фронт. Нас бы и пешим ходом погнали,не глядя, что до железной дороги две тыщи верст, но вот одежи на нас нетуи кормить дорогой сильно дорого. До весны ждем! Кому и воевать, как ненам?..
      Тем временем начальник барака и окружкомовец стояли чуть поодаль,нетерпеливо ждали. Когда Полежаев распрощался, начальник барака заметил:
      - И охота вам, товарищ инженер? Это же - спецконтинент!
      - Спецконтингент! - поправил окружкомовец.
      - Он самый!
      В Салехарде Голубев, повстречавшись с начальником ихтиологическойлаборатории, допытывался: рыба-то будет ли в неводе, которым Обь нынчеперегораживают?
      - Ой, не знаю! Ой, не знаю, не знаю! - простонал ихтиолог, схватилсяза голову. - Со своей стороны я предупреждал. Но когда дело провалится,кого сделают ответственным? - меня и сделают. Тебе-то, Голубев, что! Тебяне сделают!
      - А кто придумал-то? - хотел узнать Голубев. - Не сам ли первый?
      - По секрету - так Семенов. Директор рыбокомбината. Отличитьсяхочется, орден получить, вверх пойти. И так сыр в масле, нам с тобой снашими пайками не снится, а вот ему все мало!
      Еще недели через три невод через проруби (вручную долбили по всейширине реки) опустили в воду. Двое суток простоял тот колоссальный неводподо льдом, и тогда был объявлен подъем, а день подъема - днем торжественным. Солнышко в тот день с любопытством поглядывало на землю, назаледеневшую Обь, на мыс Ангальский, на мыс Каменный - что происходит? "Вот уж буду подниматься в небо выше да выше - рассмотрю все домелочи. Меня все на свете касается, все интересует!"
      Толпа людей вдоль поперечной от берега к берегу проруби человек,наверное, двести - во главе с первым ждала сигнала. Распорядителем былСеменов - очень подвижный небольшой человечек, рожденный бытьраспорядителем, а также директором Салехардского рыбокомбината.
      Сигнал с берега - игрушечный оружейный хлопок в белый свет как вкопеечку, и включен движок. Движок крутит динамо, динамо подает ток налебедки, лебедки со скрежетом наматывают трос - ура! ура! начался подъем!..Уже неводная дель пошла через прорубь, вот она - на поверхности льда повсей ширине Оби от правого к левому берегу. Оркестр: "Легко на сердце отпесни веселой..." И ведь похоже было - у многих легко было на сердце, умногих, только не у всех - астраханцы не радовались. Южные люди, ониставили невод, а до того рыбачили каждый сам по себе - долбили на Обилунки, блеснили нельму, налима, щуку. Лица у них были обморожены,сплошные струпья, кожа с рук сползала клочьями, но кормиться, семьикормить надо.
      Местные жители астраханцев ругали, но ругали уважительно:
      - Ну заразы! В фуфаечках на льду сидят! Сразу видать: кулачье!
      Местные жители уже забыли: они тоже были из "кулачья", их в тридцатые годы, в коллективизацию, за Круг сослали.
      Невод астраханцы ставили, а теперь поднимали старательно - имжалованье шло, им пайки шли, фуфайки, рукавицы, пимы и портянки казна выдавала, рыбокомбинат (товарищ Семенов) выдавал, и астраханцы робили ладно, но молча: в удачу не верили.
      Вдоль главной проруби, через которую должна была подняться мотня, стояли лошадки, запряженные в дровни, им предстояло возить рыбу - тонны и тонны - на берег, по берегу на Салехардский рыбокомбинат. А еще в ожидании торжественной минуты была здесь знаменитая в Приобье, на весь Ямал знаменитая рыбачка Таисия Шуплецова - женщина видная, румяная. Малица на ней крыта темно-синим материалом, капюшон горностаевый. Шуплецовой предназначалось: взять из невода самую первую рыбину, поднять над головой и сфотографироваться. Фотографию эту вместе с рыбнымиконсервами-деликатесами задумано было отправлять на фронт.
      Однако?
      Вот и мотня пошла, пошла хорошо и ровно, без перекосов спецконтингент поставил невод умело, - но шла она пустая, рыбки - ни одной.Оркестр попикал-попикал, смолк. Начальство начальственно, но тоже смолкло. Лебедки притихли. Стало слышно, как вздыхают, переступая с ноги на ногу, лошадки.
      Наконец вышла на лед вся мотня - астраханцы подняли ее вручную, и там, в самом ее конце-тупике, была-таки рыбка нельмушка. Килограмм с небольшим. И Таисия Шуплецова вскрикнула от приятной этой неожиданности, торопливо схватила нельмушку за хвост, подняла ее над головой и сфотографировалась.
      Первый сделал жест, оркестр грянул "Легко на сердце...".
      Подошел к Голубеву астраханский рыбак Полежаев, не поздоровавшись спросил: правда, нет ли, что он, Голубев, этот невод проектировал? Пришлось сказать: правда. И еще что-то хотел пояснить Голубев, но Полежаев, кивнув, отошел, затерялся в молчаливой астраханской толпе.
      На следующую неделю тихий городок Салехард и вовсе примолк: что-то будет? Какое прибудет из Тюмени областное начальство - кого посадят? Кого выгонят из партии? Кому дадут строгача?
      Самым распространенным прогнозом было: Семенов ответит! Это он,Семенов, закоперщик! Стыд, срам; война, люди гибнут, а в Салехарде - под музыку одну нельмушку ловят, два месяца невод готовили, стального троса, крупного диаметра, семьдесят километров пошло в дело. Допрыгался Семенов, бойкий шибко! Худо-бедно, а штрафной батальон ему обеспечен!
      В воскресенье Голубев снова дежурил в помещении гидрометстанции в Салехарде, опять обрабатывал данные наблюдений, и что-то много емузвонили из аэропорта, оленесовхоза, из больницы, отовсюду справлялись о его здоровье.
      И то: Голубева нынче все считали причастным к "неводному делу", вот и хотели узнать о его здоровье.
      Очередной звонок:
      - Голубев?
      - Я! Кто спрашивает? (Голос будто бы знакомый?) - Как это - кто? Семенов - вот кто! Зайди ко мне нынче же. Жду! Сильно жду! Ко мне домой. Приглашаю!
      - Я дежурю!
      - И я дежурю. День и ночь. Или дежурным жизни вовсе нет? Голубев сказал "приду", повесил трубку. Уже арестован Семенов? Под домашним арестом? И Голубева вызывают - свидетелем по делу?
      Шел Голубев вдоль Полуя, через речку Шайтанку, шел, все больше ибольше убеждаясь в догадке: следователь вызывает!
      Дом Семенова, на отшибе от рыбоконсервного комбината, небольшой, аккуратный, с расчищенной от снега дорожкой, с распахнутой калиткой, гудел громко и весело, далеко было слышно: гулянка! И на крыльцо из дома то и дело кто-то выскакивал без шуб, без шапок, на морозе (- 42+ С) торопливо сгибался-разгибался раз-другой и обратно в дом, в гул, в немалую гульбу.
      "Дрова, что ли, рубят?" - подумал Голубев, подошел ближе, понял: здесь не дрова рубили, здесь строганину строгали - тонкие ломтики замороженной нельмы.
      В доме же - дым коромыслом, песни, крики, все к Голубеву пристали:
      - Зачем опоздал? За опоздание - штрафную! Хозяина не уважаешь?Еще штрафную!
      Понять невозможно, в чем дело, а к Семенову не подступишься, егоцелуют, его обнимают, качают, целуют снова - в чем дело-то?
      Показалось Голубеву - самый трезвый человек здесь первый секретарь, не кричит, не целуется и на ногах держится, Голубеву кивнул благосклонно.У первого он и решился спросить:
      - По какому случаю? Собрались?
      - Как это - по какому? - с недоумением отозвался первый. - Обь-то перекрыли! До сих пор никогда нигде от истоков до устья никто Обь не перекрывал: великая река! А мы? Мы перекрыли! Впервые в истории!Подойди-ка поздравь Семенова. От души!
      - С чем? Поздравить?
      - Как это - с чем! Он же - на повышение! На какое? Он в Москву! Как бы и в заместители народного комиссара рыбного хозяйства. К самому наркому Ишкову! У нас весь Ямал под Ишковым ходит! Весь Ямало-Ненецкий округ! Теперь у нас при Ишкове свой человек будет.
      Голубев Семенова поздравлял. И на крыльцо строганинку строгать бегал. И упился и даже прихворнул, после того на дежурство по гидрометстанции не вернулся. Быть бы ему с выговором в трудовой книжке, если бы он не догадался сказать начальнику станции:
      - Что правда, то правда - прогул. Форменный прогул! Вместе с первым и гулял!
      Самое же большое впечатление осталось у него от того, что на гулянке в доме Семенова то и дело провозглашалось на равных два девиза:
      1. Все для фронта!
      2. Война все спишет!
      Голубев любил пересказывать свою жизнь, случаи этой жизни, самому себе. Друзей у него не было, жене (жена Татьяна нынче работала на строительстве оборонных заводов сразу в двух городах - Омске, Новосибирске) рассказы мужа когда-то не показались, не вызвали интереса, и Голубев замолчал. Может быть, и на всю жизнь замолчал перед Татьяной.
      Зато Голубеву слушать Голубева было интересно, хотя он и понимал кому-кому, а самому себе ничего не стоит втереть очки! Но все равно он заранее к беседам готовился, отбирал материал. Рассказ "Золотая рыбка" таким материалом, безусловно, был, но тут вскоре и еще случай - под названием "Волчья стая". К золотой рыбке отношения тот случай не имел, но сам по себе звучал, и дело было за немногим: одно к другому подверстать, одно и другое запомнить, чтобы из случаев складывалась жизнь. Собственная, не чужая.
      Дней через пять после мероприятия "золотая рыбка" Голубев отправился с инспекторским барометром в крохотную факторию Надым (двадцать пять домов) на реке того же названия.
      До поселков Вануйто, Кутупюган и Нори с запада на восток вдоль берега Обской губы ехал он по-разному - на лошади, на собаках, на оленях; но вот и последний перегон от Нори на юг. Попутчиков пришлось, ждать долго - неделю в заезжем доме. Попутчики, четыре оленьих упряжки, со дня на день должны были двинуться вверх по Надыму, там паслись, копытили из- под снега мох ягель огромные оленьи стада, и ехать туда - это со дня на день, а пока что день за днем оленщики в заезжем доме в фактории Нори гуляли - водку пили, спирт пили, а Голубев их ждал - когда кончат пить?
      К ночи седьмых суток тронулись, но через час езды упряжка, на которойехал с барометром Голубев, отстала от остальных: задурила молодая необученная важенка (оленуха), она в пятерке оленей шла четвертой, и вот металасьиз стороны в сторону, сбивала с ног и третьего и пятого оленя, а в какой-толожбинке сбила всю пятерку, всех оленей запутала, все они легли грудой -ноги, головы, рога, - а где сами олени - не поймешь.
      Оленщик, зырянин Кузьма, хотел упряжку распутать, поставить наноги, он шарился-шарился среди тяжко дышащих оленьих тел и среди них жеуснул.
      Голубев Кузьму будил - не получилось, тогда он вытащил у него измалицы недопитую бутылку спирта (96+), сел на нарту и стал ждать - когдаКузьма проснется?
      Темь была, тишина была, только олени дышали сильно и хрипло. И тутГолубев заметил: тени какие-то вокруг - и слева, и справа, и впереди, ипозади за спиной. Он не сразу догадался, только когда совсем уж вблизизасветились зеленоватым светом глаза: волки!
      Голубев снова принялся будить Кузьму, и снова напрасно. Голубев достал из полевой сумки не очень-то нужные бумаги, спички достал и началбумаги одну за другою сжигать: огонек вспыхивал, и волки отступали, ноотступали недалеко и ненадолго, приближались снова, не переступая, однако,определенного расстояния - метров, наверное, восемь или десять отделяливолков от перетрусившего Голубева. Волки по этому кругу сидели, лежали,медленно переходили с места на место, и все молча, все неторопливо. УГолубева кончились ненужные бумаги (нужные все-таки берег: а вдругостанется жив?), но в конце концов он подумал: если бы волки хотелирастерзать и оленей, и Кузьму, и его, Голубева, они давно бы так и сделали!И начали бы, конечно, с оленей, это для них привычнее, они за оленьимистадами и по тысяче километров ходят следом, ждут, когда какой-нибудьолень от стада отобьется. Тогда волки погонят этого оленя в сторону от стада,в сторону какого-нибудь кустика, а там и ждет его засада; справа и слева отоленя ему навстречу засада из-за кустика выбегает, минута-другая - на снегупятно крови, голова и ноги. Если же никто волков не преследует, ничего наснегу не останется, волки все уволокут - и голову и ноги.
      Таким-то вот образом еще поразмыслив, Голубев на нартах уснул. Ихорошо уснул-то. Когда проснулся - светло уже было, олени все еще лежаливповалку, среди оленей лежал Кузьма. Волки ушли. Голубев Кузьму разбудил,тот первым делом пошарил по карманам бутылку со спиртом.
      - Пирт где? Ты взял? Отдай! Отдай пирт!
      Голубев не признался: не брал!
      Кузьма не поверил, не поверив, строго сказал:
      - И ладно. Значит, дорогой потерял я пирт. Поедем, значит, по следуобратно, найдем пирт, начатую бутылку, в бутылке еще много - вот столько!
      - Не найдем!
      - Не найдем - опять ладно: в Нори вернемся, в магазин, много-многопирту возьмем. Деньги есть? Сколько твоих денег есть?
      Пришлось отдать Кузьме начатую. Кузьма хлебнул из горлышка два раза,подобрел, повеселел. Заметил на снегу волчьи следы: у-у-у сколь их тут было,волков-то! Много было волков-то! Распутал оленей, поставил их на ноги,дурную важенку приторочил к нартам, рядом усадил Голубева.
      Поехали. Хорошо было ехать, уютно: Голубев от важенки грелся, она -от него. К вечеру были в Надыме. Позже Голубев припоминал: что же емуснилось, когда он спал в волчьем окружении? Был какой-то сон, был! А может быть, и не было, и только два девиза слышались ему во сне:
      1. Все для фронта!
      2. Война все спишет!
      Волки девизов не знали. Ни первого, ни второго. Голодные, они ждалитерпеливо, когда же люди умрут. Тогда они и полакомятся олениной, ночтобы нападать на живых людей - это не в правилах северных волков.
      Глава втораяПЯТЬСОТ ПЕРВАЯ СТРОЙКА
      А еще до того как товарищ Семенов выловил из Оби золотую рыбку истал чуть ли не заместителем министра, Голубев узнал - или догадался? - о большом каком-то государственном и очень таинственном начинании здесь же, на Полярном Урале, в Ангальском створе.
      К таинственности издавна у него была привычка: он жил в могущественном государстве, а без таинственности какое, думал он, может бытьгосударство? Какое могущество?
      Голубев и сам-то был нынче засекречен и подписал обязательство онеразглашении тайн Ангальского мыса, тем более все без исключения бумаги из Управления гидрометслужбы Сибирского военного округа были сгрифом "Секретно", шли фельдъегерской связью. К тому же секретностьимеет свойство поднимать человека в его собственных глазах: он знает, чтото, ему что-то доверено, о чем другие не имеют права и не должны знать. Безсекретности не существует ни одного мало-мальского начальника, есличеловек умеет быть хранителем секретов - действительных, тем болеемнимых, - он уже заслуживает быть и начальником, и главой семьи, инезаурядной личностью среди личностей заурядных. В любой момент онможет затопать ногами: "Я храню секреты, а что храните вы? Вам и хранить-то нечего, кроме собственного дерьма!"
      В том же духе случилось, когда за несколько часов до ледостава Оби наАнгальский мыс как с неба свалилось четверо мужиков - одежда капитальная, экспедиционная, сапоги по брюхо, рюкзаки набиты до отказа, вот-воти лопнут. Все четверо бородаты. Все во цвете лет.
      Назвались мужики геотехнической партией и объяснили, что должныпройти пеший маршрут от фактории Лабытнанги (что на той, на левойстороне, на протоке Малая Обь), пройти маршрут в гору и в гору через Урална Воркуту. "На запад!" - был у мужиков фронтовой лозунг, и в ту жеминуту они потребовали переправить их отсюда, с правого, на тот, на левыйберег.
      - Срочно!
      И Голубев и дядя Матвей возмутились:
      - Сало по реке идет - видите? Льдины уже идут по реке - видите? Мыже свой "Таран" загубим! На чем после работать будем?
      - После - не сейчас! За зиму свой горшок отремонтируете, успеете, анам - срочно!
      - Утонем!
      - Ну и черт с вами - тоните!
      - А вместе с вами?
      - Мы не утонем: у нас приказ заместителя командующего Сибирскимвоенным округом! Срочное! Секретное!
      "Таран" стоял метрах в пятидесяти от берега, где глубина была толькочуть-чуть более его осадки, через час он должен был пойти в Салехард назимовку, на зимний капитальный ремонт. Вид у "Тарана" измученный, онпокачивался на волне, отдыхал после летних авралов, после трудов праведных, но все равно приводил в бешенство с неба свалившихся мужиков: вотон, корабль, а идти на ту сторону не желает! саботаж! измена Родине!
      - Товарищи, товарищи, - слабенько все еще возражал Голубев, выпоймите: ледоход! Через два дня по льду на ту сторону пешком перейдем, асейчас? Сейчас ледоход, товарищи!
      - Плевать мы хотели на твой ледоход!
      Снова подал голос дядя Матвей, и неудачно подал:
      - Ладноть. Туда переправимся. А обратноть? Наверняка что вмерзнем!
      - А-а-а, да вы тут о собственной шкуре заботитесь! "Обратно" - нас не касается!
      - А-а-а, там война, а они на водомере отсиживаются!
      - А вы русский язык понимаете: приказ?!
      - А у вас в головах что-нибудь есть? Или одно ...?!
      Погрузились. Поплыли.
      Льдины, еще легкие и прозрачные, царапали "Таран" с левого борта,дробились и тут же слипались снова. Трое геотехников и тарановский матрос Девяткин отталкивали льдины баграми.
      Голубев стоял у штурвала в рубке, а самый бородатый, самый главный геотехник орал ему в ухо:
      - М-мерзавцы! Плывем же, м-мерзавцы! П-падлы! (Он, наверное, был заикой.)
      - Все-таки? - спрашивал Голубев. - По какому поводу торопитесь? Обождали бы два дня...
      - Военная тайна! Вскор-рости у-знаешь. Ежели назад приплывешь!
      Переплыли на левый берег. Расстались плохо. Прощались мужики-геотехники по-своему: о нас - никому ни-ни! разгласите трибунал!Понятно: три-бу-нал!
      Обратно приплыл "Таран", поцарапанный и с другого, правого, борта, и тут же по-над берегом, тихонечко, без приключений прискребся он в Салехард и стал на капитальный ремонт в судоремонтные мастерские семеновского рыбокомбината. На всю зиму.
      Через месяц, меньше, стала известна и судьба геотехнической партии: все погибли!
      В Лабытнангах геотехники повеселились день, два и три, в бане попарились, повыпивали, к женщинам поприставали, после двинулись на перевал Уральского хребта. В Лабытнангах жители были довольны: избавились! А в горах речки еще не стали, течение быстрое, водопадное, переправу ладить не просто - то ли мосток выкладывать, то ли вязать плотик? На плотике всем сразу переправляться запрещено техникой безопасности, но мужикам слово "безопасность" было неподходящим, они поплыли все вместе, все враз и перевернулись... Речка была неглубокая, они выбрались на берег - двое на правый, двое на левый, - поползли в разные стороны, но тут же их, до нитки мокрых, прихватил мороз. Они окоченели.
      - Упреждал глупых, - вздыхал дядя Матвей, - упреждал как людей - не послушались! А все ж таки и нам надо было попрощаться с ими по-доброму. Попрощались бы как с людями - а вдруг и выпала бы им другая судьба?
      Вот так мужики сгинули, кто-то подобрал их, похоронил, никто неподбирал, никто не хоронил - было неизвестно, зато вскоре обозначилось название тайны, которую они наказывали хранить, а иначе - "три-бу-нал!". Название было такое: Пятьсот первая стройка.
      Сталин, в союзе с Америкой воюя с Гитлером, перед Гитлером отступая, уже замыслил с Америкой воевать, он приказал начать изыскания (а потом и строительство) железной дороги от Воркуты через Урал, через Обь, Енисей, Лену, Индигирку и Колыму - на Чукотку, до мыса Дежнева, до пролива Беринга (пролив открыт Дежневым в 1648 году, положен на карту Берингом в 1793, году, ширина - восемьдесят пять километров). На той стороне пролива Аляска, уже Америка, цитадель империализма.
      Четверо геотехников (по-нынешнему - геофизики) были первымижертвами Пятьсот первой. Сколько жертв было на Пятьсот первой всего - вряд ли кто-нибудь и когда-нибудь узнает.
      Голубеву краешком глаза довелось увидеть краешек Пятьсот первой.
      Голубев прожил в Салехарде два года, потом был назначен начальником 4-го отделения Омского управления гидрометслужбы (гидрографические работы). И надо же было случиться - его квартира в Омске оказалась на берегу Иртыша, вблизи базы Пятьсот первой, отсюда с железной дороги грузы и люди (зэки) перегружались на водный путь Омск - Тобольск -Салехард.
      В старинной казачьей станице Захламино, километрах в семи от Омскавниз по Иртышу, обосновалась страшная эта перевалка.
      Трудолюбивая когда-то была станица Захламино, торговая, гульливая изажиточная. Шесть черноземных прииртышских десятин на душу был указачишек земельный надел, рядом казачий же опытный хутор с агрономами, и не с одним - любому хозяину дадут и совет, и собственной селекции семена; водили в Захламине и огороды - захламинские бабы огородноедело знали до тонкостей и рыбный промысел: Иртыш рядом - нельма.стерлядь, и омский базар - бойкий, богатый и дорогой. Нет, захламинскиеказачишки не зевали ни в крестьянской одеже, ни в казачьей форме, нив кожаных фартуках (обязательная принадлежность рынка). И свадьбы играли станичники по разному порядку по-крестьянски, по-казачьи, по-купечески.
      После коллективизации станица замерла - порядки эти пошли прахом.Войны германская и гражданская захламинских мужиков сильно поубавили - на троих из каждого десятка, избы добротные - вот они, а двери-окназаколочены, а коллективизация убавила от Захламина еще и еще. Совсемнакрыла станицу, извела до конца перевалочная база Пятьсот первой: конвои, заключенные в колоннах, сторожевые собаки, зарешеченные бараки,склады, причалы, железнодорожные тупики; и в ночах не засыпало человечьим сном перевалочное Захламино - в ночную пору в недра нефтеналивныхбарж цепочкой по одному шли и шли зэки. Недели через две-три тех, кто незадохнулся в нефтяных испарениях, выгружали в Салехарде. Суденышкипомельче принимали Лабытнаги, из Лабытнаг пешим ходом заключенныхгнали на Урал строить Пятьсот первую стройку.
      Голубев жил неподалеку от "базы", в строениях бывшего земледельческого училища, в виду современного захламинского пейзажа он жил, и впамяти его навсегда сохранились два захламинских перевалочных видения.
      Первое было: над проезжей дорогой провода строящейся линии электропередачи, на одном из проводов - висельник.
      Монтажник какой-то ухитрился - повесился на ближайшей мачте, и ужев петле соскользнул в середину пролета между двумя мачтами, в точкунаибольшей стрелы прогиба, наибольшего провисания, так обозначается вучебниках это место. С дороги видны были подошвы рабочих ботинок и лицовисельника набок в желтом освещении весеннего солнышка. И так и этакмонтажная бригада пыталась коллегу снять, крючками его ловили - неудавалось, с подъемного крана доставали - не достали. Упрямый былвисельник, только на третий день с ним управились.
      Второе было: в июле в ночь на воскресенье на середине Иртыша горит -высоким и ярким пламенем - нефтеналивная баржа с заключенными. Пожарурчит, что-то хлопает, что-то в пожаре взрывается, а между этими хлопкамии взрывами - человеческие вопли.
      От ужаса Голубеву надо было уже тогда умереть. Но не получилось дажемысленно: семья, двое детей, жить надо, даже при том, что смерти он небоялся. И остался жить, а спустя время умер Сталин.
      Голубев к Сталину никогда не чувствовал ни малейшей симпатии,никакой привязанности, но Сталин и не нуждался ни в его симпатиях, ни впривязанностях, ни в самой жизни Голубева, однако же жизнь Голубевабыла обязана Сталину уже тем, что миновала Пятьсот первую стройку.
      А ради светлого будущего Голубев в настоящем не замечал перевалочнуюбазу в Захламине, хотя и видел ее ежедневно в окна своей квартиры и садилсяв трамвай на остановке "Захламино".
      Правда, жило в нем предчувствие: рано или поздно действительность -без скобок, без многоточий, такая, какая она есть, какой была, - предстанети перед ним.
      Летом 1954 года Голубев инспектировал гидрометстанцию в Салехарде иувидел он совершенно незнакомый город, в котором прежние постройкиютились где-то на задворках.
      Нестарый городишка был и нынче жив, а новый - уже мертв. Новымибыли все постройки Пятьсот первой. Год прошел как Пятьсот первая былаликвидирована, и теперь деревянные тротуары нового города оказалисьбезлюдны, двухэтажные деревянные дома, жилые и с вывесками магазинов,сберкасс и всякого рода служб, стояли с распахнутыми дверями и окнами,двери скрипели, из окон выпадали стекла.
      Правым берегом Полуя на восток, в тундру, уходили рельсы Пятьсотпервой. Она далеко ушла, Пятьсот первая, от Оби с запада на восток, а сЕнисея, от города Туруханска, с востока на запад, знал Голубев, проложенобыло встречное плечо этой дороги, плечи должны были состыковаться то лина реке Таз, то ли на реке Пур (на территории бывшей республики Мангазея),но так и не состыковались эти плечи нигде, повисли они в тундре, повислив воздухе - страшное зрелище страшного замысла.
      Насыпь дороги уже деформировалась, осела, разошлись в сторонырельсы, заржавели, шпалы висели на провисших рельсах; резервы вдольнасыпи, грунт из которых пошел в насыпь, заполнились водой, а тундра вдольдороги была изрыта, захламлена и перестала быть земной поверхностью, сталаповерхностью неизвестно чего.