"Скверная высадка, - докладывали наши парашютисты. - Попробуем разделиться. Находимся под пулеметным огнем".
      Сообщение на этом заканчивалось. Возможно, пришлось отступить, бросив передатчик. Ночи проходили одна за другой, а из радио доносился лишь негромкий треск атмосферных помех. Ничего больше, никаких новостей от группы П. Скверное начало!
      В начале сентября отправилась в полет вторая группа С. По возвращении пилот доложил, что парашютисты прыгнули точно в указанном месте и достигли земли без происшествий. Однако следующие четыре дня и ночи радио молчало. Оставалось единственное объяснение - еще один провал, еще одна катастрофа. Но на пятую ночь наше радио, от которого все равно неутомимо ждали проявления хоть каких-нибудь признаков жизни, уловило ответ. Сначала пошел настроечный сигнал, затем особый сигнал, означавший, что наши люди вышли на связь без помех (нелишняя предосторожность: отсутствие сигнала означало бы, что радист взят в плен и его силой заставили выйти на связь). И еще великолепная новость: отряд Шерхорна существует, и С. его удалось обнаружить! На следующую ночь подполковник Шерхорн сам сказал несколько слов - простых слов, но сколько в них было сдержанного чувства, глубокой благодарности! Вот прекраснейшая из наград за все наши усилия и тревоги!
      Через сутки вылетела третья пятерка с унтер-офицером М. во главе. Мы так никогда и не узнали, что с ними случилось. Раз за разом наши радисты настраивались на их волну, повторяли позывные... Долгие томительные недели... Ответа так и не последовало. Группа М. исчезла в бескрайних русских просторах.
      Ровно через двадцать четыре часа вслед за группой М. на задание отправилась и четвертая группа, которой командовал Р. Четыре дня они регулярно выходили на связь. После приземления они двинулись к Минску, но не могли строго держаться этого направления, поскольку то и дело натыкались на русские военные патрули. Иногда они встречали дезертиров, которые принимали их за товарищей по несчастью. В целом же большая часть населения в этой части Белоруссии была настроена довольно дружелюбно. На пятый же день сеанс связи неожиданно прервался. Мы даже не успели сообщить им координаты отряда Шерхорна. Вновь потянулось тревожное, нестерпимо долгое ожидание. Каждое утро Фолькерсам грустно объявлял: "Никаких вестей от групп Р., М., и П.". Наконец через три недели мы получили телефонограмму откуда-то из района литовской границы: "Группа Р. перешла линию фронта без потерь". Как и следовало ожидать, отчет Р. чрезвычайно заинтересовал разведывательные службы. Ведь случаи возвращения германских солдат с занятых русскими территорий были крайне редки. Р. особенно подчеркивал беспощадность, с которой советские командиры претворяли в жизнь принцип тотальной войны, мобилизуя все силы, а в случае необходимости используя даже женщин и детей. Если не имелось свободных транспортных средств, местному гражданскому населению приходилось за многие километры катить бочки с горючим - порой почти до линии огня - или по цепочке передавать снаряды прямо на артиллерийские позиции. Бесспорно, нам было чему поучиться у русских.
      Переодетому лейтенантом Красной Армии фенриху Р. достало смелости проникнуть в офицерскую столовую и получить обед. Благодаря безукоризненному знанию русского языка он оказался вне подозрений. Несколькими днями позже Р. добрался до наших передовых частей, полностью сохранив свою группу.
      Теперь нам предстояло удовлетворить наиболее насущные нужды отряда Шерхорна, более трех месяцев находившегося в полной изоляции и лишенного буквально всего. Шерхорн просил прежде всего побольше медицинских препаратов, перевязочных средств и собственно врача. Первый прыгнувший с парашютом врач при приземлении в темноте разбился, сломал обе ноги и через несколько дней скончался. Следующему повезло, и он приземлился целым и невредимым. Потом мы стали сбрасывать маленькой армии продовольствие, одежду. Из донесения врача следовало, что состояние раненых плачевно, и Шерхорну было приказано немедленно приступить к подготовке эвакуации.
      В течение двух-трех ночей 200-я эскадрилья высылала по несколько самолетов для снабжения затерянного в лесу лагеря. К сожалению, ночная выброска материалов не могла быть точной: зачастую спускаемые на парашютах контейнеры опускались в недоступных местах или оставались ненайденными в лесных зарослях, хотя солдаты Шерхорна вели непрерывные поиски. Тем временем совместно со специалистами эскадрильи мы подготовили план эвакуации, решив использовать в качестве аэродрома обширную лесную поляну, обнаруженную невдалеке от лагеря Шерхорна. Операцию решили проводить в октябре, в период наиболее темных безлунных ночей, наметив в первую очередь вывезти на самолетах раненых и больных, а уж затем здоровых.
      К Шерхорну направили специалиста по быстрому развертыванию взлетно-посадочных полос в полевых условиях. Но едва начались подготовительные работы, как русские мощным ударом с воздуха сделали выбранное место непригодным. Пришлось изыскивать другой способ. После переговоров с Шерхорном решили, что отряду следует покинуть обнаруженный лагерь и совершить 250-километровый переход на север. Там, в окрестностях Дюнабурга, что возле прежней русско-литовской границы, находилось несколько озер, которые замерзали в начале декабря. Когда лед достаточно окрепнет, озера превратятся в подходящие аэродромы для транспортных самолетов.
      Проделать столь долгий путь в тылу врага - дело непростое. Шерхорн предложил разделить отряд на две маршевые колонны. Первой, под командованием С., надлежало идти прямо на север, выполняя роль разведывательного авангарда. Вторая, под командованием Шерхорна, должна была идти параллельным курсом, но немного сзади. Следовало снабдить людей теплой одеждой и прочими необходимыми материалами. Для двух тысяч человек такая операция требовала огромного количества вылетов. Мы послали им девять радиопередатчиков, чтобы при дроблении отряда каждая часть имела связь с другими и с нами.
      Поздней осенью 1944 года колонны медленно потянулись на север. Русских телег было мало, на них с трудом уместили больных и раненых. Кто мог, шел пешком. Переход оказался намного более длительным, чем мы предполагали. В среднем за день преодолевали 12 километров. Шерхорн был вынужден то и дело останавливать отряд для отдыха на день-другой, и тогда за неделю не удавалось пройти и сорока километров. С другой стороны, не обходилось без кровопролитных схваток с русскими военными патрулями, число погибших и раненых росло с каждым днем, и темпы продвижения, естественно, снижались. Мало-помалу все мы, успевшие хорошо узнать русских, теряли последние надежды. Шансы Шерхорна на возвращение в Германию были до ужаса малы.
      По мере продвижения отряда к линии фронта маршрут самолетов снабжения укорачивался, но определить место выброски становилось труднее. По радио мы старались уточнить их координаты на карте, испещренной разными значками. Несмотря на предосторожности несметное число тюков и контейнеров попало в руки русской милиции, которая, надо отдать ей должное, справлялась со своей задачей. Но даже не это было нашей главной заботой. С каждой неделей количество горючего, выделяемого 200-й эскадрилье, неизменно сокращалось, тогда как наши потребности в нем отнюдь не уменьшались. Время от времени мне удавалось в виде исключения урвать дополнительно 45 тонн, но каждая новая просьба натыкалась на все большие трудности. Несмотря на отчаянные мольбы Шерхорна пришлось сократить число вылетов самолетов снабжения. Думаю, ни Шерхорн, ни его солдаты, в невероятно сложных условиях пробивавшиеся через русские леса, не в состоянии были понять наши проблемы. Чтобы поддержать их дух, их веру в наше стремление помочь всеми имеющимися у нас средствами, я каждый радиосеанс старался выказывать неизменный оптимизм.
      В феврале 1945 года мне самому пришлось командовать дивизией на Восточном фронте. Отбивая яростные атаки врага, я не упускал из вида наши "особые миссии". Сообщения, все еще регулярно приходившие от Шерхорна, были полны отчаяния: "Высылайте самолеты... Помогите нам... Не забывайте нас..." Единственная хорошая весть: Шерхорн встретил группу П., первую из четырех заброшенных групп, которую считали бесследно сгинувшей в августе 1944 года. В дальнейшем содержание радиосообщений стало для меня сплошной пыткой. Мы уже не в состоянии были посылать более одного самолета в неделю. Перелет туда-обратно превышал 800 километров. Да и количество отправляемых грузов таяло на глазах. День и ночь я ломал голову, изыскивая возможности помочь людям, которые не сломились, не сложили оружия. Но что было делать?
      К концу февраля нам перестали выделять горючее. При одной лишь мысли об огромных его запасах, захваченных противником в ходе наступления, меня охватывало бешенство. На каждом из аэродромов Вартегау, занятых русскими, имелось по несколько сотен тонн авиационного горючего!
      27 февраля фенрих С. прислал нам следующее сообщение: "Отряд прибыл в намеченный район возле озер. Без немедленной поддержки умрем от голода. Можете ли вы нас забрать?"
      По мере расходования элементов питания передатчика призывы о помощи становились все более настойчивыми, а мы уже не в силах были помочь. В конце С. просил доставить хотя бы батареи питания: "Мы больше ничего не просим... только говорить с вами... только слышать вас".
      Крах и невероятный хаос, поразивший многие службы, окончательно добили нас. Не могло быть и речи о вылете самолета с помощью для несчастных, тем более об их эвакуации.
      И все равно наши радисты ночи напролет не снимали наушников. Порой им удавалось засечь переговоры групп Шерхорна между собой, порой до нас долетали их отчаянные мольбы. Затем, после 8 мая, ничто более не нарушало молчания в эфире. Шерхорн не отвечал. Операция "Браконьер" окончилась безрезультатно.
      222
      К концу августа назрела очередная катастрофа на Восточном фронте. Казалось, войска на Южном фронте в Бессарабии и Румынии уже не держатся на плаву и вот-вот исчезнут в пучине сокрушительного вала русских армий. С мучительным волнением следили мы за изменениями на карте, и данные разведки свидетельствовали о том, что острие наступления русских дивизий направлено на Румынию. Страшная угроза нависла над многочисленными потомками немецких колонистов, поселившихся в этой стране несколько столетий назад.
      В начале сентября из ставки фюрера пришел следующий приказ:
      "Немедленно сформировать два взвода для срочной операции. Необходимые транспортные самолеты уже подготовлены. Задачи отрядов: заблокировать перевалы в Карпатах, создать разведывательные группы в занятых врагом регионах. Вывести из строя средства связи русских, помочь в организации и ускорении эвакуации граждан немецкой национальности".
      Итак, еще одно сверхсрочное задание, еще одно решение, принятое в последнюю минуту. А ведь залог успеха операций коммандос в долгой и тщательной подготовке. Но что поделаешь за неимением лучшего? Такова наша служба. Унтерштурмфюрер СС Г., по моему мнению, лучше всего подходил на роль командира ударного отряда, состоявшего из нескольких унтер-офицеров инженерных войск и дюжины солдат, в совершенстве владевших румынским языком. С величайшей поспешностью укомплектовав отряд всем необходимым, мы проводили его в неизвестность. Эти слова точно соответствуют действительности, поскольку обстановка менялась с каждым часом. К счастью, нам пришла мысль предварительно выслать самолет-разведчик к намеченному ставкой фюрера месту высадки. Так в последнюю минуту узнали, что аэродром в Тимишоаре, где следовало высадиться отряду Г., уже оккупирован русскими. Поэтому наши транспортные самолеты вылетели к запасному аэродрому, который удерживали войска Флепса.
      Выгрузив снаряжение, отряд разделился на четыре группы, которым предстояло удерживать карпатские перевалы. В тот момент вообще нельзя было сказать ничего конкретного о германских армиях в этом регионе: русские полностью овладели инициативой, наступали и наступали, тесня наши войска, разрозненные, потрепанные и деморализованные. Тем не менее мои коммандос на много дней заперли ряд карпатских перевалов, пресекая все попытки русских прорваться через горные хребты и помогая эвакуироваться группам немецких граждан - отчаявшиеся люди были до исступления перепуганы. Но в боях силы наших групп таяли. Унтерштурмфюрер СС Г. со своими людьми, переодетыми в румынскую форму, сумел в последний момент незаметно покинуть перевал и даже встречал русские войска. Вставив в дула автоматов цветы, они "приветствовали победное наступление Красной Армии". Но потом улыбнувшаяся было удача изменила им: едва они миновали передовые русские части, пытаясь зайти в тыл врага, как их разоблачили. Каким-то чудом Г. удалось сбежать. Проделав изнурительный многокилометровый путь с простреленной ногой, он укрылся на болоте. На следующую ночь ему посчастливилось незамеченным переползти линию фронта, который командование кое-как восстановило, воспользовавшись передышкой, добытой кровью моих коммандос. Благодаря полученным от них же сведениям о передвижениях противника нашим войскам удалось несколькими днями раньше спасти от полного окружения целую дивизию. Дело в том, что другие наши группы после значительных потерь оставили перевалы, прошли по прифронтовым тылам русских и собрали обширную и точную информацию о численности и приготовлениях противника.
      222
      Операции такого рода мне очень нравились. Зачастую несколько малочисленных групп, сформированных из людей умелых и исключительно решительных, добивались результатов почти невероятных. К сожалению, успех подобных затей был лишь слабым проблеском на мрачном грозном фоне. Доклад унтерштурмфюрера Г., командовавшего одной из групп, добавил особо зловещие тона в эту совершенно безрадостную картину: в Румынии по ту сторону Карпат группа встретила отряд противовоздушной обороны численностью около 2000 человек. Эти подразделения, отлично экипированные и располагавшие скорострельными зенитными орудиями, остановились в небольшой лощине рядом с крупной магистралью и, не зная что делать, просто ждали по сути дела; они сдались, даже не дождавшись появления русских. Из двух тысяч человек только триста решили присоединиться к войскам и пробиваться через линию фронта. Другие предпочли остаться здесь и глупо, пассивно ждать, не имея более воли с боями прокладывать себе дорогу к своим позициям. Они собирались сдаться первому советскому военному патрулю - 1700 вооруженных до зубов мужчин, не имевших сил продолжать борьбу. И подобное случалось десятки, сотни раз на всем протяжении Восточного фронта. Доказывали ли эти примеры, что моральный дух германских солдат пал окончательно, что наши войска и думать забыли о возможности победы? Или дело просто в "русском психозе", который являлся следствием полного физического и нервного истощения? Тогда я еще горячо надеялся, что это не конец, хотя не мог перебороть чувства тревоги.
      МРАЧНЫЙ ЗАКАТ
      10 сентября 1944 года (в то время во Фридентале работали над реорганизацией новых батальонов - их следовало превратить в войска, которым по плечу любые задачи) пришел вызов в ставку фюрера. К тому времени "Волчье логово" находилось уже не так далеко от передовой, всего в нескольких десятках километров. В этой агломерации, представляющей собой главный штаб германских войск, появилось новое убежище под названием "Фюрербункер" огромнейший сводчатый блок из армированного бетона с толщиной стен в семь метров. Система подачи воздуха функционировала недостаточно хорошо, и потому трудно было надолго оставаться в бункере; не просохший еще бетон выделял неприятные тяжелые испарения.
      Напротив, большая центральная казарма выглядела более уютно и приветливо: широкие проемы окон, в просторных комнатах чистота и порядок. Именно здесь в два часа дня и в десять вечера ежедневно шли военные совещания, на которых вкратце докладывалась ситуация и принимались важнейшие решения. Сразу по приезде - было около десяти часов утра генерал Йодль объяснил, что мне предстоит в течение нескольких дней ассистировать при рассмотрении вопросов, касающихся положения на южном участке Восточного фронта. Кроме того, именно в этом секторе мне предстояло провести миссию чрезвычайной важности.
      Хотя я участвовал только в совещаниях, посвященных лишь части Восточного фронта, нетрудно было уяснить, что военные власти изрядно запутались. "Верховное главнокомандование" в действительности уже не командовало Восточным фронтом. Впрочем, на других фронтах, включая Балканы, оно непосредственно руководило оперативными штабами. Более того, флот и люфтваффе направляли в соответствующие штабы вермахта офицеров связи с ежедневными докладами. Адольф Гитлер являл собой единый координирующий центр конечной инстанции с тех пор, как взял на себя командование всеми родами войск, - непосильная ноша, с которой не справится даже сверхчеловек.
      Оказавшись в большом зале казармы, я не имел достаточно времени представиться генералам и офицерам этого штаба, поскольку почти сразу прозвучала команда, и мы застыли в положении "смирно". В сопровождении фельдмаршала Кейтеля и генерала-полковника Йодля в зал вошел фюрер.
      Я смотрел на него со страхом, если не сказать с ужасом, с трудом находя знакомые черты того образа, который хранился в моей памяти. А ведь в последний раз я видел его прошлой осенью - с той встречи не минуло и года. К нам приближался человек бесконечно усталый, согбенный, ужасно состарившийся; и даже его голос, прежде сильный и высокий, порой сбивался на хрип, звучал слабо и устало. Не источила ли его та же тайная боль, что мучила и меня? Левая рука заметно дрожала, когда он не придерживал ее правой. Следствие покушения 20 июля? Или фюрера сломил страшный груз ответственности, которую он добровольно взвалил на себя и нес один все эти годы? Я не мог удержаться от вопроса, откуда этот старик умудрялся черпать энергию, необходимую для осуществления подобных задач?
      Адольф Гитлер пожал руки нескольким офицерам, встречавшим его у двери, сказал несколько любезных слов и мне, а затем приказал приступать к докладам. Два стенографиста заняли места в конце центрального стола. Все офицеры остались стоять; возле стола фюрера, на котором лежали лишь цветные карандаши и очки, была скромная табуретка, но он лишь изредка присаживался на несколько минут.
      Генерал Йодль изложил ситуацию. Мы следили за его объяснениями по огромной карте, разложенной на центральном столе. Номера дивизий, армейских корпусов, танковых полков мелькали бесчисленной чередой. Здесь русские атакуют, но мы можем их оттеснить. Там они проделали широкую брешь, которую мы в состоянии уменьшить контрударом таких-то частей. Я был поражен тем, сколько деталей фюрер держит в голове, чувствует сердцем: количество танков на том или ином направлении, запасы горючего, силу тех или иных резервов и т.д. На память перечислял недавно присвоенные кодовые названия, пояснял на карте свои распоряжения. Ситуация сложилась тяжелая. Фронт находился рядом с границей между Венгрией и Румынией. Имея за плечами немалый опыт, я не мог отделаться от сомнений... Способны ли перечисленные дивизии сражаться? В каком состоянии находится их артиллерия, транспортные средства? Сколько танков, самоходных орудий повреждено или попросту утрачено со времени подачи докладов, которыми располагает ставка?
      Сегодня по-настоящему важных решений не будет, шептались около меня офицеры штаба.
      Эти слова напомнили мне, что здесь, на вершине военной иерархии, мыслят только армиями и группами армий.
      Когда настал черед представителя люфтваффе делать свой доклад, у меня возникло ощущение, будто что-то не так. Фюрер выпрямился и сухим тоном приказал докладчику точно и коротко излагать сведения. Это значило, что люфтваффе, некогда столь милая его сердцу, вышла из фавора! В результате экскурс офицера показался блеклым, лишенным некоего пыла. Резким взмахом руки фюрер прервал его и отвернулся. Генерал Йодль сделал мне знак выйти, поскольку теперь предстояло обсуждать ситуацию на других фронтах.
      В соседней комнате я задержался поболтать с несколькими офицерами штаба. Смакуя вермут, предложенный ординарцами, мы заговорили о Восточном фронте. В Варшаве польская подпольная армия Сопротивления подняла восстание, по всему городу развернулись жестокие бои. Южнее сложилась еще более напряженная ситуация: сведения из этого сектора говорили о близкой катастрофе.
      Мы не можем честно сказать все это фюреру, признался один из моих собеседников. Остается как-нибудь выкрутиться из этой заварухи, ни о чем ему не докладывая. А тремя днями позже меня забыли выпроводить из зала до обсуждения положения на других фронтах. Докладчик не мог далее обходить молчанием варшавскую проблему. Гитлер, только что присевший у своего стола и взявший в руки карандаши, вмиг вскочил.
      - Почему не доложили об этом раньше? - вскричал он и в ярости так швырнул карандаши об стол, что их обломки шрапнелью разлетелись по залу.
      Все сконфуженно молчали, тогда как фюрер дал выход своему гневу, распекая высшее руководство всех родов войск. У меня же возникло неодолимое желание сделаться маленьким и незаметным. Не в силах преодолеть чувство страха, я мечтал оказаться за тридевять земель. Часто ли он устраивает подобные "головомойки" начальству в присутствии подчиненных? Гитлер вдруг угомонился и обратился к какому-то генералу с уточняющими расспросами.
      Какими дополнительными резервами мы располагаем в этом регионе? Смогут ли войска вовремя получить боеприпасы? Имеются ли поблизости крупные подразделения инженерных войск?
      И вот уже началась кропотливая работа по исправлению ситуации. Следовало собрать все имеющиеся резервы, точно определить первоочередные задачи, чтобы быстро подавить мятеж в Варшаве. В который раз одно и то же: напрягая последние силы, залатать очередную брешь.
      Во второй половине дня я встретил офицеров, с которыми познакомился в приемной фюрера, поинтересовался обстановкой. Новые известия отнюдь не радовали. Единственное приятное событие, словно легкий просвет меж тяжелых мрачных туч: прогуливаясь по дорожкам парка, я нос к носу столкнулся с летчицей Ханной Райч. Как выяснилось, она сопровождала кавалера фон Грайма, одного из высших руководителей люфтваффе, и пригласила меня в их домик. Засидевшись там до полуночи, я добирался ощупью до своего особнячка "для особых гостей". В просторной гостиной Ханна представила меня кавалеру фон Грайму. По его лицу с тонкими благородными чертами пролегали глубокие морщины, резко выделяющиеся на фоне белых, как снег, волос. Беседа без банальных предисловий сразу коснулась "горячей" темы: война и люфтваффе. Он объяснил причину своего вызова в ставку: фюрер хотел освободить рейхсмаршала Геринга от обязанностей главнокомандующего люфтваффе и назначить на этот пост фон Грайма. В настоящее время Геринг, используя свой авторитет, по-прежнему сохранял за собой ведущую роль, однако фон Грайм настаивал на своем единоначалии. В данный момент вопрос оставался открытым, так как Гитлер еще не принял решения.
      Согласен, люфтваффе почивает на лаврах, заслуженных в 1939-1940 годах, не задумываясь о будущем. Слова Геринга о том, что "наша авиация самая лучшая, самая быстрая и самая отважная в мире", неспособны сами по себе обеспечить победу в воздухе, с горечью отметил фон Грайм.
      Затем он подробно описал нынешнее плачевное состояние дел в авиации, чему я уже не удивился, но обратил внимание, что генерал еще не потерял надежду, уповая на новые реактивные истребители, которые вот-вот должны были поступить на вооружение. Возможно, с помощью этих самолетов мы отразим бесчисленные налеты вражеских бомбардировщиков и вернем себе превосходство в воздухе. Впрочем, по моим соображениям, при всем старании не удалось бы обеспечить пилотов достаточным количеством новых машин в сжатые сроки. Вспомнив, что разработка такого самолета началась еще в 1942 году, я подумал, что, возможно, идее германского реактивного истребителя в истории этой войны уготовано место в главе "Слишком поздно".
      МИССИЯ В ВЕНГРИИ
      Три дня спустя, после вечернего совещания, фюрер сделал мне знак остаться. Он также задержал фельдмаршала Кейтеля, генерала Йодля, Риббентропа и Гиммлера, который - случай исключительный - тоже в тот день присутствовал. Мы устроились в креслах вокруг небольшого стола, и Адольф Гитлер в нескольких словах изложил последние события на юго-восточном направлении. Фронт, который только сейчас удалось стабилизировать вдоль венгерской границы, надо удержать любой ценой, ибо в этом огромном выступе находился миллион немецких солдат, которые, в случае внезапного прорыва, неминуемо окажутся в плену.
      - Так вот, - продолжил фюрер, - мы получили конфиденциальные донесения, что регент-правитель Венгрии адмирал Хорти пытается установить контакты с врагом, желая договориться о сепаратном мире. Успех его замыслов означал бы гибель нашей армии. Хорти хочет найти согласие не только с западными державами, но также и с Россией, которой он предложил полную капитуляцию.
      Вы, штурмбаннфюрер СС Скорцени, подготовите военный захват будапештского замка на горе Бургберг. Начнете эту операцию, как только мы получим сведения, что регент намерен отказаться от своих обязательств, вытекающих из его союзнического договора с Германией. Похоже, что генеральный штаб подумывает о высадке парашютистов или, возможно, о приземлении нескольких самолетов на саму эту гору. На время вашей миссии вы поступаете в распоряжение нового командующего нашими войсками в Венгрии, генерала Н. Однако приготовления начнете сегодня же, поскольку штаб у Н. еще только формируется. Чтобы помочь вам преодолеть все трудности, какие могут встретиться, я дам вам письменный приказ, который предоставит вам очень широкие полномочия.
      Генерал Йодль прочитал мне список подразделений, вверяемых под мое начальство: батальон парашютистов люфтваффе, 600-й батальон парашютистов и батальон мотопехоты, сформированный из курсантов офицерского венского училища Нойштадт. К тому же из Вены будут переведены две эскадрильи транспортных планеров и поставлены под мое командование.
      - Вы получите также на время операции самолет из эскадрильи, приданной ОКВ, и будете пользоваться этим транспортным средством для ваших личных передвижений, - заключил Йодль.
      Еще несколько минут Гитлер беседовал с Риббентропом по поводу донесений, присылаемых немецким посольством в Будапеште. Согласно последним депешам, положение следует считать "очень напряженным"; венгерское правительство явно желает покинуть лагерь стран "оси". Затем фюрер подписал мое предписание и, протягивая мне, добавил:
      - Я рассчитываю на вас и на ваших людей.
      Затем он удалился. Немного позже ушли остальные, оставив меня в одиночестве. Проглядывая наскоро документ, я поразился, что буду располагать практически неограниченными полномочиями. На листе большого формата типа "государственная бумага", где в верхнем левом углу золотым рельефом был выбит орел со свастикой, а наверху готическими буквами написано: "фюрер и рейхсканцлер", - я читаю:
      "Штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени назначен мною к выполнению личного и конфиденциального приказа высочайшей важности. Прошу все военные и гражданские службы оказывать штурмбаннфюреру СС Скорцени всевозможную помощь и подчиняться всем его требованиям".
      Под этими словами - подпись главного человека в Германии, начертанная неверной рукой. На какой-то миг я подумал, что с таким карт-бланшем я мог бы по своей прихоти поставить весь рейх с ног на голову. Затем решил, что буду пользоваться им как можно меньше. Ведь я уже научен, что следует опасаться слепого подчинения штабных чинов, которым показывают "высочайший приказ". Я предпочитал полагаться на понимание и на сознательную помощь тех, к кому должен буду обратиться.
      Сейчас уже два часа ночи, но прежде чем ложиться спать, хочу сделать свои первые распоряжения. К счастью, двумя днями раньше я предусмотрительно телеграфировал приказ о боевой тревоге одной из своей бригад, бывшему мотопехотному батальону № 502. Теперь я прошу соединить меня с гаупштурмфюрером фон Фолькерсамом и отдаю ему приказания:
      - Алло, Фолькерсам. Мне только что поручили крупномасштабную операцию. Потрудитесь записать: первая рота, усиленная несколькими отборными солдатами, сегодня утром ровно в восемь грузится в самолет на аэродроме Гатов. Пусть возьмут тройной запас патронов, и добавьте полное снаряжение для четырех взводов подрывников. Каждому человеку дайте запас съестного на шесть суток. Роту поручите унтерштурмфюреру Хунке. Место назначения знает командир эскадрильи транспортных самолетов. Я сам в тот же час вылечу отсюда и примерно в десять прибуду на заводской аэродром Хейнкеля, что неподалеку от Ораниенбурга. Приезжайте за мной. Мы, то есть вы, Остафель, Радль и я, отправляемся в полдень. Вопросов нет? Прекрасно. И до скорого.
      Несколько часов отдыха, и я уже лечу на борту "Хейнкеля-111". Созерцая пейзаж, думаю о тех последствиях, которые неминуемо вызовет предательство венгров. Ставка в игре, которую мне, возможно, придется играть, огромна: целая армия - миллион человек, чье положение станет весьма шатким, чтобы не сказать отчаянным, в том случае, если венгерские дивизии в Карпатах прекратят огонь или, что еще хуже, перейдут на сторону врага. И если к тому же мы потеряем и Будапешт, центральный узел наших коммуникаций... тогда это будет невообразимая катастрофа. О, только бы мне успеть!
      Внезапно я вспоминаю о тех транспортных планерах, что фюрер предоставил в мое распоряжение. И еще два батальона парашютистов. Как же все-таки эти господа из генерального штаба представляют себе операцию парашютистов против Замка на горе - не говоря уже о сумасбродной затее приземлить планеры на вершине утеса? Оказывается, я неплохо знаю Будапешт: единственное место, где в крайнем случае можно было бы осуществить подобный замысел, - это огромный плац, называемый - один бог знает почему - Кровавым полем. Однако если венгры переметнутся на сторону врага, то нас могут совсем запросто смести еще до того, как мы успеем собраться в группу, перекрестным огнем с самой горы, которая там совсем близко, и со зданий, окружающих эспланаду. Возможно, все-таки удастся приземлить несколько ударных отрядов... Ладно, посмотрим все на месте.
      В условленный час я прибываю в Ораниенбург, где меня ждет Фолькерсам.