- Что за шутки, капитан? - нахмурился Журавко. - Нашли время...
      - Никаких шуток, Сергей Антонович. Я только что от Ванжи.
      2
      Василек Сосновский возвращался с занятий секции самбистов во Дворце железнодорожников. Был погожий вечерний час, когда солнце скатилось за горизонт, а сумерки, хоть еще не успели сгуститься, но уже щедро плеснули на землю синей краски. Как всегда в это время, Виталий Гаврилович Квач прогуливал овчарку. Собака была в наморднике, шла горделиво, ноздри черного чуткого носа дрожали, втягивая окружающие запахи. Василек поздоровался с Квачом, отступил в сторону, пропуская овчарку.
      - Здорово, парень, здорово! - Квач остановился, дернул за поводок. Говорят, всех на лопатки кладешь? Хвалю. Как там мамка? Отстоялось горе? Ты не обижай ее, Василек, ты один теперь у нее.
      - Дядя Виталий, а почему вы так смешно назвали собаку? Что это за Цербер?
      - Смешно? Нужно, парень, знать древнегреческую мифологию. Хоть и сказка, а мудрая. Был будто бы такой сторож около входа в подземное царство - Цербер. Правда, трехголовый, а у моего, как видишь, одна-единственная. В твоем возрасте я увлекался античными мифами. Чего только там нет! Заходи как-нибудь, расскажу... Привет Елене Дмитриевне от меня!
      Подпрыгивая, Василек побежал домой. И уже не видел, как на тротуаре Виталий Гаврилович встретился с двумя молодыми людьми. Один что-то весело рассказывал, другой смеялся. Поравнявшись с Квачом, они неожиданно скрутили ему руки за спину.
      - Спокойно! - сурово предупредил один из них. Его спутник перехватил у Квача поводок и ловко ощупал карманы.
      Мягко шелестя шинами, к тротуару подкатил "газик". Из него вышли Панин, Котов, Ремез и двое милиционеров.
      - Виталий Гаврилович Квач? - спросил Панин.
      - Я. Но по какому праву?..
      - По праву, Виталий Гаврилович, все по праву. Уголовный розыск. Вы задержаны.
      Панин с ненавистью смотрел на разозленного Квача. "Яремчук не ошиблась, - думал он. - Ванжу этот гад бил снизу. Вот они - стеклянные глаза. Пенсне! Но почему он не попал в список Гринько?" Поняв немой вопрос капитана, Гринько развел руками.
      - Не будем привлекать внимания прохожих, - сказал капитан. - Кто у вас дома?
      - Один живу. - Квач тяжело дышал. - С ним вот на пару, с Цербером.
      - Позаботьтесь о понятых, - распорядился Панин. - Мы будем ожидать вас во дворе.
      Двор и дом Квача ничем не отличались от окружающих усадеб на левой стороне Чапаевской, разве что отсутствием каких-либо вспомогательных сооружений. К крыльцу вела выложенная кирпичом дорожка.
      - Привяжите где-нибудь собаку и оставайтесь тут, - приказал Панин милиционерам. - Кто придет - ко мне!
      С Гринько пришли двое: бородатый мужчина в безрукавке и неопределенного возраста женщина, о которой было трудно сказать с уверенностью - жена она бородатого или дочь.
      - Приглашайте в гости, хозяин! - Котов первым ступил на порог, включил свет.
      - Гражданин Квач, - сказал Панин, - вот постановление на обыск в вашем доме. Прошу понятых ознакомиться... Предлагаю добровольно сдать оружие.
      - Сесть можно?
      - А почему же нельзя, садитесь. Садитесь так, чтобы вам было все видно. Ну как? Где оружие?
      - Нет у меня никакого оружия.
      - Что же, приступайте, товарищи! Понятых прошу быть свидетелями всего, что тут делается... А у вас уютно, Виталий Гаврилович, даже не верится, что обходитесь без женских рук.
      - Привык.
      - Привычка, говорит мой начальник, сестра дисциплины. Давно на пенсии?
      - Третий год.
      - Где же работали, если не секрет?
      - Слушайте, вы! - вспылил Квач. - В светскую беседу играете? На трикотажной фабрике работал. Кладовщиком. Раз пришли за мной, то, наверно, всю биографию назубок выучили. Или милиция хватает, и фамилии не спрашивает?
      - Спрашивает, Виталий Гаврилович, будьте уверены. А что, в вашей биографии есть какая-нибудь червоточинка?
      - Нет, так пришьете. Имею я право, наконец, узнать, в чем меня обвиняют?
      Панин укоризненно покачал головой.
      - Невежливо с вашей стороны. Я бы сказал, нагло. А обвинение вам будет предъявлено. Закон разрешает нам делать это немного позднее.
      Квач украдкой следил за Ремезом, который протыкал спицей землю в ящике с фикусом.
      - Прошу понятых подойти ко мне! - вдруг сказал Ремез. Осторожно разгреб пальцами землю, достал из ящика завернутый в тряпку предмет. - Кастет, Олекса Николаевич!
      "Вот чем ты убил Полякова и чуть не отправил на тот свет Ванжу!" хотелось крикнуть Панину. В глазах от гнева поплыли черные круги, словно издалека услышал собственный голос:
      - Выходит, оружие у вас все-таки есть.
      - Какое же это оружие? - Квач хмыкнул. - Так, кусок железа. Хулиганы дрались на улице, подобрал.
      - И зарыли под фикусом?
      - Не в серебряную же шкатулку его...
      Ремез вынул из кармана лупу.
      - В углублениях частицы вещества рыжего цвета... В частицах высохшие волоски. Плохо мыли, гражданин Квач!
      - Пиши протокол изъятия, Георгий Степанович, и сегодня же на экспертизу, - сказал Котов. - Задержанный, вспомните, когда вы зарыли кастет?
      - Не помню точно. Давно. Кажется, прошлой осенью.
      - Зачем?
      - Просто так. Мало ли чего?
      Обыск длился второй час. Во взглядах, которыми обменивались сотрудники милиции, появилось беспокойство. Котов спустился с чердака весь в паутине, жестом показал Панину: пусто. Гринько как раз закончил осмотр книжного шкафа, постоял перед ним в раздумье и закрыл застекленные дверцы. Панину показалось, что Квач облегченно вздохнул. "Показалось или на самом деле от сердца отлегло у хозяина?" - подумал он.
      - Библиотека у вас симпатичная, - сказал капитан.
      - Зимними вечерами одинокому человеку единственное развлечение. - Квач избегал взгляда. - В молодости не хватало времени, так хоть теперь.
      Панин не спеша, словно от нечего делать, приблизился к шкафу. Пальцы забегали по корешкам книг и вдруг замерли.
      - Байрон, старинное издание, - сказал он, доставая с полки книгу. - На века писалось, на века издавалось. Этому переплету износа нет, да и бумага такой теперь и со свечкой не найдешь. А только испортили вы книжечку, Виталий Гаврилович, не проявили уважения к классику.
      - Тихо, дядя! - Гринько тяжелой рукой прижал рванувшегося Квача к стулу.
      Панин раскрыл твердый переплет. В вырезанном в листах углублении лежал пистолет.
      - Ой! - Женщина испуганно спряталась за спину бородатого понятого.
      - Пистолет системы Токарева, образца 1942 года, - сказал Панин. - Его вы тоже забрали у хулиганов? Что молчите? Язык отнялся?
      - С войны остался. Память.
      - Воевали? В каких войсках?
      - Там все написано, - Квач кивнул на стопку документов, сложенных Ремезом на столе.
      - Симпатичное гнездышко вы ему устроили. Так сказать, в лоне поэзии. Не вспомните, когда пользовались в последний раз?
      - Говорю же - с войны!
      - А дуло до сих пор порохом пахнет. Удивительно!
      Неожиданно заговорил бородатый понятой. Он растерянно бросал взгляды по очереди на всех собравшихся в комнате.
      - Как же это... Мы же с ним... соседи. Принимал его за честного человека, и вот Маша... тоже, известно. А кто же он такой на самом деле?
      - Следствие выяснит, - сказал Панин. - Вы не волнуйтесь, гражданин. Подпишите протокол - и свободны.
      Гринько прислушался.
      - Волнуется пес. Что будем с ним делать?
      - Кинологи возьмут?
      - Вряд ли.
      - Может, я? - Бородатый несмело взглянул на Квача. - Собачка славная.
      - Не возражаете? - спросил Панин.
      Квач равнодушно махнул рукой. Казалось, им овладела апатия. Прежде чем подписать протокол обыска, он долго и старательно протирал пенсне, а подписал не читая. Со двора долетало жалобное повизгиванье.
      - Цербер... И надо же было так оскорбить пса! - проворчал Гринько.
      3
      Готовясь с Котовым к допросу Квача, Ремез вспомнил майский день, когда он, заглянув на минутку к Ванже в "теремок", застал там Гринько и, конечно же, не упустил случая поехидничать над его пристрастием к сопелкам. На Квача, с которым Ванжа пришел от Очеретного, Ремез не обратил тогда внимания - мало ли кто бывает в кабинете оперуполномоченного угро? - правда, отметил редкостную лысину посетителя, чересчур зеркально сияла она на солнце. Позднее читал его заявление. "Были ли у меня основания заинтересоваться этим добровольным свидетелем? - думал Ремез. - Я почувствовал признательность к человеку, который сам пришел в милицию, обеспокоенный загадочным исчезновением девушки. Мы всегда благодарны общественности за помощь. Вот и Квач... Соседи, дружил с покойным отцом Нины, содействовал устройству девушки на работу, именно на трикотажную фабрику. Значит, нетрудно было понять уже тогда, что Квач имеет отношение к этой фабрике. И еще: заявление Квача написано рукой Гринько. Вместо подписи - невыразительная закорючка. Почему?"
      - Панин отчитывает сейчас Гриню, а что Гриня? - сказал Ремез. - У Квача пальцы были перевязаны, вот инспектор и писал. Может, намеренно? Или поранил в ту ночь.
      Котов рассердился:
      - Сделаешь выводы на будущее. Сейчас нам о другом надо думать. Панинская работа, считай, кончилась, наша только начинается. Кстати, Панин зря отчитывал Гринько и за то, что Квача не было в списках очкариков.
      - Почему?
      - Никто не видел их вместе с Поляковым! Этот Квач не простая штучка, Георгий Степанович.
      Конвойный ввел арестованного. Квач остановился у порога, за стеклами пенсне не было видно, куда он смотрит - на следователя или в зарешеченное окно, за которым буйствовало утреннее солнце. Ремез молча показал на привинченный к полу стул напротив стола, Котов включил магнитофон.
      - Вы находитесь на допросе предварительного следствия, - сказал он бесстрастным тоном. - Ваши показания записываются. Фамилия, имя, отчество?
      - Квач Виталий Гаврилович.
      - Год рождения?
      - Тысяча девятьсот третий... Украинец, беспартийный, судимостей не имею, наград также. Пенсионер. Еще какие анкетные данные?
      - Место рождения?
      - Большая Лепетиха Херсонской области. Перед вами мои документы.
      - Таков порядок. Где вы были в ночь на 25 мая?
      - А вы помните, где вы были? - отпарировал Квач. - Это же не вчера и не позавчера. Сколько времени прошло! Наверное, спал. Ночью люди спят, я тоже не исключение.
      - Я напомню вам ту ночь, - вмешался Ремез. - Той ночью исчезла Нина Сосновская. На другой день вы пришли в милицию. Вот ваше заявление.
      - Это тогда? Так бы и сказали. Приходил, а как же, приходил. Не мог не прийти. Мы с Сосновскими соседи, а тут такая беда. Плачет Елена, а я же видел дочку накануне, говорил с нею. Тоже плакала, жаловалась на того, как его... запамятовал фамилию.
      - Ярош?
      - Ага, Ярош. Тот, что на радио.
      - Это вы писали? - Котов вынул из папки анонимное письмо в райисполком. - Читайте!
      - Нет, в милицию приходил, а жалоб не писал. Да и почерк не мой.
      - Ваш. Приглядитесь лучше! Вы думали, достаточно наклонять буквы в другую сторону - и почерк не узнать. Вот вывод графологической экспертизы.
      Квач потупился.
      - Каюсь, написал... А как было не написать, когда вы не обратили внимания на мое заявление. И слепому видно, что до гибели довел девушку Ярош! Со мной беседовал старший лейтенант, не знаю, кто он, благодарил, сказал, что я очень помог... и на тебе - положили мое заявление под сукно.
      - К сожалению, не положили. Мы пошли ложным путем, который вы нам так ловко подсунули, и потеряли много времени. Узнав, что Ярош не арестован, вы решили обжаловать действия милиции. Почему вы сделали это анонимно да еще изменили почерк?
      Квач вытер платком лысину.
      - Хоть эту тряпку не отобрали, и на том спасибо. Жарко... По своей глупости изменил. Боялся... как-никак милиция. Папочка Яроша, видно, большая шишка, вот вы и... - Он хитровато усмехнулся. - Всякое в жизни бывает.
      - Отец Яроша, да будет вам известно, рабочий, литейщик, - сказал Ремез. - И все вы, гражданин Квач, лжете. Не спали вы в ночь на 25 мая. Где ваша лодка?
      - Какая лодка? - заметно было, что арестованный оттягивает ответ, собираясь с мыслями.
      - Моторная лодка "Прогресс" Р 26-25?
      - Думал, вы о шлюпочке спрашиваете. Шлюпочка у меня была, я, знаете, любил на веслах ходить, пока в руках была сила. Украли шлюпочку. Между прочим, милиция так и не нашла. А моторная лодка на причале, где же ей быть.
      - Так вот, вы не спали той ночью. Вот свидетельство ночного сторожа третьего причала Барыкина. Приблизительно в восемь вечера вы пришли на причал без пропуска. Барыкин сделал вам замечание. Вы сказали: "Ты же меня знаешь. Пропуск забыл дома". Вернулись вы, Виталий Гаврилович, после двух часов ночи. Барыкин еще спросил: "Где тебя носило? Рыболовный сезон еще не открывали. Браконьерствуешь потихоньку?" А вы сказали: "Где был, там уже нет. К вдове ездил. Славная вдовушка, а только тебе, старый хрыч, делать там нечего".
      - Врет ваш Барыкин! - воскликнул Квач. - В ту ночь я спал. Может, когда в другой раз и был такой разговор. Не вяжите батог к дышлу! Чем докажете?
      - Будьте уверены, докажем. Всему свое время. Так вот, к какой вдове вы ездили? Она может подтвердить? Назовите адрес. Это в ваших интересах.
      Квач сделал жест, который можно было понять так: что сделаешь придется признаваться.
      - Какая там вдова! Не мог же я сказать Барыкину, что и в самом деле ставил сетку. Он тут же донес бы рыбинспектору. Знаю я этого занудливого деда!
      - Где ставили?
      - Не помню. Кажется, в Овсеевских плавнях.
      Ремез выпрямился. Заговорил тихо, словно о будничном деле, хотя внутри у него все клокотало от гнева:
      - Теперь я вам скажу. Не было вдовы, не было сети, а было так. Вы приплыли на лодке к набережной и позвонили Сосновским. Трубку взял Василек, Нинин брат. Вы спросили Нину, а когда она подошла, сказали, что Ярош попал в аварию, находится в тяжелом состоянии и просит немедленно приехать. Говорили через носовой платок. Не через тот ли, что сейчас у вас в руке?
      Квач уронил платок, нагнулся за ним, сгреб в ладонь. Зло спросил:
      - Романов Сименона начитались?
      Ремез не дал себя сбить:
      - Вы точно рассчитали! Нина любила Яроша, на которого вы так хитроумно возводили поклеп, и, поверив в то, что случилось несчастье, прибежала. Вы сказали, что случайно оказались свидетелем аварии, и повезли девушку за высоковольтную подстанцию, на двенадцатый километр. В безлюдное место за Русалочьей скалой. Была ночь, но Нина не боялась. Не боялась вас, хорошо известного ей дяди Виталия, который даже на работу ее устраивал. Она думала о Яроше и, наверное, умоляла вас поторопиться. И тут вы...
      Квач побледнел. Пенсне запотело. Он протер стекла пальцами, забыв о зажатом в кулаке носовом платке, обернулся к Котову:
      - Я требую защитить меня от инсинуаций со стороны вашего коллеги. Я буду жаловаться!.. В конце концов я устал, прошу прекратить допрос.
      Ремез переглянулся с Котовым и нажал на кнопку.
      - Уведите арестованного! - приказал он конвойному.
      Котов принялся перематывать пленку.
      - Что скажешь о допросе? - спросил Ремез.
      - По-моему, все идет нормально. Барыкин сможет подтвердить, что Квач брал лодку именно в ночь на двадцать пятое?
      - Никаких сомнений! Дежурить должен был другой сторож. Они там посменно. А у того был день рождения, попросил подменить. Барыкин клянется, что все точно.
      Позвонил Журавко:
      - Квач у вас?
      - Попросил прервать допрос. Все идет по плану, Сергей Антонович. Начали с Сосновской.
      - Крутит?
      - Да уж...
      - Мы с Бондарем зайдем, как договорились, дай знать. Маркову я сказал, что завтра ты передашь ему "шерстянников". Генерал так распорядился.
      - Наш полковник в хорошем настроении, - сказал Ремез Котову, положив трубку.
      После обеда Ремез зашел к следователю Иванцову, которого тоже подключили к работе. Иванцов сидел, обхватив голову руками.
      - Георгий Степанович, - взмолился он, - ради бога, освободи меня от этого Локотуна. Ежедневно требует следователя, мелет всякий вздор. Ты ему про Фому - он про Ерему. Сегодня принялся анекдоты рассказывать, да все о сумасшедших. Слушай, а может, он - ку-ку? Может, показать его психиатру?
      - Можно и показать. А только, Петро, Локотун здоровей нас с тобой, вместе взятых. Хитрит. Мол, прикинусь дурачком - глядишь, поезд проскочит мимо... Не грусти, завтра Марков впрягается, а мы пойдем в пристяжке.
      - Что Квач?
      - Потом, Петро, потом. Я побежал.
      Они снова сидели втроем: Котов, Ремез и Квач, равнодушный, спокойный, словно и не было утреннего допроса.
      - Продолжим разговор, гражданин Квач, - сказал Котов, включая магнитофон. - Следствие интересует еще одна ночь, недавняя. Надеюсь, на этот раз память не подведет вас. Где вы были в ночь с 21 на 22 июня?
      - Не делайте из меня ночного оборотня! - огрызнулся Квач. - Спал я, спал!
      - Вы знаете такого человека: Поляков Григорий Семенович?
      - Не припоминаю.
      - Он сменил вас на должности заведующего складом сырьевых материалов на фабрике, когда вы ушли на пенсию.
      - Возможно, что и Поляков.
      - Где он живет - помните?
      - Не имел чести заходить в гости. Склад передал - на том и кончилось знакомство.
      - И все-таки в ночь на 22 июня безошибочно нашли его усадьбу.
      - Очередная инсинуация?
      - Неумно отрицать очевидные факты. И вообще напрасно вы вынуждаете следователей рассказывать то, что по праву надлежит делать вам. Мы и так все знаем. Итак, около двенадцати ночи вы проникли в сад Полякова со стороны железнодорожной насыпи. В небе светил месяц. Не берусь утверждать, что это было вам на руку. Вас заметил милиционер. Он мог схватить вас на месте преступления, но погорячился. Не выдержали нервы и у вас. Вы выстрелили в милиционера, хотя, пользуясь тем, что месяц как раз закрыло облако, могли убежать незаметно. Я понимаю, вы не знали, что милиционер один, в ту минуту вам казалось, что вас окружили. Уверен, потом проклинали себя за несообразительность. И не зря... Я в чем-то ошибся?
      Казалось, Квач задремал. Сизые веки дергались, как это бывает, когда человеку снится неприятный сон.
      - До сих пор я рассказывал, - сказал Котов, - а теперь спрашиваю: что вам было нужно в усадьбе Полякова?
      - Еще одна баечка. Не был я там!
      - Неужели вы думаете, что мы вызвали вас на допрос, не имея достаточных доказательств? Посмотрите сюда. Ну, смелее! Вот пуля, вы попали в яблоню, вот гильза... Экспертиза установила, что пуля выпущена из пистолета, который мы нашли у вас дома в томе стихов Байрона. Гильза также имеет отношение именно к этому пистолету... А вот снимки ваших следов. Они тоже идентифицированы и точно соответствуют следам ваших полуботинок. Плюс сравнительный анализ почвы в поляковском саду и комочков земли на тех же самых полуботинках. Для судебного следствия этого вполне достаточно. А для вас?
      Квач облизал пересохшие губы.
      - Попить можно?
      Жадно выпил стакан воды, отдышался.
      - Ваша правда. Не стану отпираться... Был я в саду. Только я не знал Полякова он или еще чей-то. Мне было все равно. Присмотрел яблоки, ну и... польстился. На базар хотел... В цене сейчас яблочки.
      Ремез прыснул в кулак. Котов осуждающе посмотрел на него.
      - Я понимаю, гражданин Квач, вы не придумали ничего лучшего, - сказал он. - Бывает. Но все же, согласитесь, смешно: идете красть яблоки. Куда? Где Чапаевская, а где Тимирязевский переулок! Это же сколько пешком! Трамваи ночью не ходят. Может, на такси?
      - Напрасно поднимаете на смех, - процедил сквозь зубы Квач. - Если вы такие проницательные, могли бы догадаться, что пришел я туда с вечера.
      - За яблоками? Какое мальчишество! В вашем-то возрасте. А чтобы не страшно было - пистолетик в карман. Вдруг милиционер сторожит яблоки!
      Котов сделал знак Ремезу. Старший лейтенант на минуту вышел, вернувшись, также молча кивнул Котову.
      - За яблоками, - повторил Котов, словно раздумывая над этими словами. Дождались бы, когда вызреют, а то ведь зеленые совершенно... Ну хорошо, пойдем дальше. Вернее, немного назад. Вы правы, ночь да ночь, а где же день? Днем оно как-то виднее. Что вы делали в доме Полякова утром 17 июня? Отвечайте, гражданин Квач!
      Квач снова прикрыл глаза. По жилистой шее пробежала судорога. Дверь открылась, пропуская Журавко и стриженного под ежик человека в штатской одежде. Следователи догадались, что это Бондарь из прокуратуры. Оба присели в стороне, в углу, на заранее принесенные стулья. Как и было условлено, Котов не обратил на них внимания.
      - Повторяю вопрос, арестованный! - сказал он. - Что вы делали в доме Полякова утром 17 июня?
      - Не был я там. Дома сидел. Разве что пса выводил на прогулку. Так это я каждый день... Спросите соседей.
      - Спрашивали. Видели они вас с собакой на Чапаевской...
      - Ну вот!
      - ...приблизительно в тринадцать часов. Утром же ваш дом был на замке, а овчарка выглядывала в окно. Во время вашего отсутствия она имеет привычку смотреть в окно. Елена Дмитриевна Сосновская видела ее, когда шла на работу.
      - Вранье! Вы же, наверно, наплели ей про дочку, она теперь все что угодно будет городить на меня.
      - У нас есть и другие свидетели, - сказал Котов. - Свидетели, которые видели вас в доме Полякова.
      - Неправда! Никто меня не видел!
      - Значит, признаете, что были там?
      - Не признаю. Не был!
      - Были. Не скрою, следствию неизвестно, в котором часу вы зашли к Полякову. Во всяком случае, достаточно рано - вы спешили застать хозяина, пока он не ушел на работу. Отметим также, что вы знали об отъезде его семьи на Кавказ. Поляков угощал вас коньяком. На кухне. Пили мало. Дело, ради которого вы пришли, требовало трезвого разговора. Поляков не дал согласия, и вы убили его ударом кастета по голове. Не знаю, входило это в ваши планы заранее или вы решились на убийство уже на месте. Оставлять труп на кухне было опасно. Окно выходило в переулок, ненароком кто-нибудь мог увидеть. Поляков был тяжелый, вы закутали ему голову полотенцем, чтобы не наследить, и поволокли в спальню. Вам нужно было выиграть время для поисков того, что хозяин не захотел вам отдать добровольно. Искали долго, с восьми медэкспертиза установила, что смерть Полякова наступила в восемь часов, - до двенадцати, когда вас застал оперативный работник Ванжа. Лейтенант не знал о вашем преступлении, он пришел по служебным делам. Тут вам повезло. Ванжа помнил вас и ваше заявление о Сосновской, вы что-то наплели о своем визите к Полякову, и он повел себя неосторожно. Сами расскажете, что было дальше?
      Квач молчал.
      - Неразговорчивый вы, Виталий Гаврилович, никак вас не расшевелишь. Дальше было то же, что и с Поляковым. Вы снова пустили в ход кастет, найденный у вас при обыске под фикусом. Экспертиза обнаружила на нем следы крови Полякова и Ванжи, у них разные группы. Кроме того, крохотные обрывки волос, которые, смею вас уверить, тоже легко поддаются идентификации... Нанеся удар кастетом Ванже, вы выглянули в кухонное окно, увидели участкового инспектора Худякина и сбежали через другое окно - в сад. Там вам снова повезло. Как раз шел пригородный поезд, на повороте он тормозит, вы прыгнули на подножку вагона. На привокзальной площади сели в автобус, который идет на Чапаевскую. Мой коллега, следователь Ремез, таким способом добрался из Тимирязевского переулка до вашего дома за сорок минут. Это в том случае, если не брать на вокзале такси. Неудивительно, что в тринадцать часов вас на самом деле видели на Чапаевской с собакой. Вы пытались создать иллюзию алиби.
      Котов сменил в магнитофоне кассету и продолжал:
      - Все эти подробности я рассказываю вам, чтобы вы поняли: следствию известен чуть ли не каждый ваш шаг, отпираться бесполезно. В ночь же на 22 июня вы еще раз хотели проникнуть в дом Полякова. Помешал милиционер. Что вы хотели там найти? Отвечайте, наконец!
      - Скажу... - Квач дышал так, словно только что пробежал стометровку. Все было так, как вы рассказали. Вы словно присутствовали там... - Он судорожно вздохнул. - Мы поссорились с Поляковым. Была бы причина, а то ведь из-за какой-то мелочи. И выпили немного, тем более что ему на работу нужно было, а вишь... Ударил он, а у меня кастет в кармане, я не стерпел... Видно, в запале перестарался. Ну а потом... потом вспомнил, как Поляков хвалился, будто бы привез с Севера самородок золота. Жаловался - не может реализовать. Раз уж так вышло, подумал: почему бы и не взять? Полякову это золото теперь ни к чему, да и никому больше он о нем не рассказывал. Напрасно искал. А тут ваш лейтенант. Принесло же его! Клянусь, я не хотел убивать его! Я был в безвыходном положении. Ну, отпустил бы я его с миром, а Полякова нашли - тут мне и крышка. Хотя и теперь...
      Квач безнадежно махнул рукой, снял пенсне и принялся краешком платка вытирать лицо.
      - Верите, признался и словно легче стало. - Он вздохнул. - Не жил эти дни, а мучился. Все проклял! Скажите: а лейтенант... живой?
      Котов глянул на Бондаря. Тот кивнул.
      - Живой, - сказал Котов. - Выкарабкался с того света. Надеялись, что умер?
      Глаза арестованного вспыхнули и погасли.
      - Вы обо мне совсем, как о звере, думаете.
      - А вы и есть зверь! - не выдержал Ремез. - Злой и беспощадный. Вы были уверены, что убили Ванжу. Иначе бы давно бежали из города. Вам казалось, что вы недосягаемы, все концы спрятаны в воду. А лейтенант выжил.
      - И не золото вы искали у Полякова, гражданин Квач, - проговорил Котов. - Никакого самородка у Полякова не было. Мы знаем, что вы искали.
      - Золото! Золото! - истерично закричал Квач. - Я же признался! Я все сказал! Что вы от меня хотите? Ненавижу! Будьте вы прокляты!
      Бондарь поднялся и медленно подошел к арестованному. Тот побледнел:
      - Не бейте меня, не бейте! Я протестую!
      - Успокойтесь! - с презрением сказал Бондарь. - Плохо вы думаете о советской милиции. У нас не бьют. Это у вас били, казнили, стреляли и вешали. Разве не так, господин Нарыжный?
      Квач с ужасом смотрел на него. С побелевших губ сорвался шепот:
      - Вы... вы кто?
      - Вот что вы искали! - Бондарь резким движением поднес к глазам арестованного найденный в дупле снимок. - Вы хотели во что бы то ни стало уничтожить кричащее доказательство вашей принадлежности к гитлеровской зондеркоманде. Не остановились перед убийством! Поляков был не промах, этим снимком он держал вас в руках. Так или не так?
      - Так! Так! Дайте воды... Воды! - Зубы стучали о стакан. - Я расскажу... Все! Потом, потом... Мне холодно.
      Журавко, который до сих пор сидел молча, обратился к арестованному:
      - Один вопрос. Скажите, Квач, или как вас там... Сосновскую утопили вы?
      - Я не хотел... Клянусь, я не хотел! Он вынудил меня, он держал меня за горло. Вот мое терпение и лопнуло! Оттуда еще никто не возвращался, правда же? - Квач истерично хихикнул. Его трясло. - Оттуда он меня уже не достанет. Дудки! Ха-ха-ха...
      - Страшный человек, - глухо сказал Журавко, когда за арестованным закрылась дверь. - Все-то он, видите ли, не хотел. Да за одну Сосновскую... - Полковник отвернулся к окну.
      Бондарь пожал руки следователям:
      - Поздравляю, товарищи! Нарыжного искали - зондеркоманда действовала в районе столицы республики, - но следы этого изменника Родины казались потерянными. Умело маскировался... Именно из таких, готовых на все, гитлеровцы и вербовали себе помощников. Как были они уголовными преступниками, так и остались ими до конца. Так же, как и их хозяева. Завтра вы еще раз допросите его, уточните детали. Далекого прошлого можете не касаться, это уж наша забота. А сейчас давайте прослушаем всю запись сначала. Не возражаешь, Сергей Антонович?
      4
      По ту сторону Днепра вдоль берега угадывалась темная полоса печенежских камышей, с левой стороны, за поросшими соснами холмами, выглядывало солнце.
      Залитый лучами плес плавился бурунцами. Иногда бултыхало так, словно кто-то бросил большой камень. Удочки стояли неподвижно. По опыту Гафуров знал: жирует рыба - наберись терпения. Радуясь приходу нового дня, она гуляет в насыщенной кислородом воде, озорно выплывает на поверхность, а утомившись, спустится на дно в поисках поживы.
      Гафуров поймал несколько лещей, прикинул на глаз улов и принялся сматывать удочки. Он не уважал людей, которые не умеют или не хотят перебороть собственный азарт: лови, пока ловится!
      Лодка ткнулась в песчаную косу на Заячьем острове. Рахим выпрыгнул на берег. Остров встретил его птичьим щебетом, шорохами в кустах. После того, как он был здесь в последний раз, кусты и травы сплелись в сплошные заросли, а верба пустила новые побеги и, казалось, присела под тяжестью собственной листвы. Гафуров не стал обходить остров берегом, продрался через кустарник, раздвигая ветки руками. Все тут росло в добром соседстве: боярышник и терн, шиповник и крушина, ковыль, тысячелистник, овсяница, ситняг, полевица, типчак - целое царство красок и запахов. Запахи лились на него отовсюду, иногда ему удавалось выделить щекочущий аромат хрупкой льнянки, терпкую щедрость дикой мяты, острое дыхание шалфея.
      Рахим пробирался в глубь острова словно в забытьи. Вдруг травы расступились, и он понял, что ноги несли его вперед не наугад, потому что привели на полянку, где отдельно, словно отшатнувшись от окружающего мира, росли невысокие, ему по пояс, кусты с пушистым листом. В прошлый раз они цвели - на одной ножке по два цветочка, нежные, хоть в свадебную фату; теперь вместо них также попарно висели ягоды - на вершине веток зеленые, посредине розовые, внизу темно-красные. Тогда Гафуров с трудом отломал стебель, древесина была на редкость крепкой.
      - Люницера ксилостеум, - сказал Рахим и обернулся, словно пораженный звучанием собственного голоса среди наполненного шумами и шелестами молчания. - А говоря попросту - волчьи ягоды. Белыми цветочками маскируется, красными ягодками, а натура волчья - на отраве настоянная.
      Ему хотелось взять топор и вырубить все семейство, пока птицы не расклевали и не разнесли ядовитые семена, но майор понимал, что люницера ни в чем не виновата. Просто с тех пор, как одна из его дочерей, Нарзум, отравилась волчьими ягодами, он возненавидел это растение, оно словно стало воплощением коварства, бесчестности, обмана - всего того, с чем Рахим Гафуров боролся всю свою сознательную жизнь.