Громкий, пронзительный крик, словно рев раненого тигра, внезапно раздался в тишине чудного летнего вечера. Рысью бежавшие лошади остановились как вкопанные; кучер набожно перекрестился, а сидевший в коляске молодой офицер невольно вздрогнул и устремил взор по направлению к месту, откуда послышался крик.
      – Что это такое? – спросил он.
      – Должно быть, кто-нибудь зовет на помощь, – отвечал дородный, упитанный кучер.
      – Если я не ошибаюсь, крик раздался со стороны реки.
      В эту минуту до слуха путников долетел второй жалобный, душу раздирающий вопль, и что-то тяжелое упало в воду.
      «Вероятно, кто-нибудь утонул!» – подумал молодой человек и, схватив револьвер, выскочил из коляски и побежал к берегу.
      Солнце уже закатилось; под развесистыми ивами царил таинственный полумрак; тихо катились серые, свинцовые волны реки; но ни на берегу, ни вдали на поросшей густой травою «могиле героев» не было ни души. Офицер готов уже был вернуться назад, как вдруг на противоположном берегу мелькнул силуэт человека в белом.
      – Кто там? – закричал юноша.
      Ответа не было.
      – Стой!
      Призрак исчез, но в кустах послышался шорох.
      – Остановитесь, если не хотите, чтобы я вас застрелил! – воскликнул молодой путешественник.
      На опушке леса показались две быстро удаляющиеся тени. Один за другим раздались два выстрела, затем все затихло, и сильно раздосадованный офицер вернулся назад и сел в коляску.
      – Ну что, барин, кого вы там нашли? – спросил кучер.
      – К сожалению, я опоздал, и мошенники успели убежать.
      – Бог знает, были ли это мошенники! – заметил кучер. – Здесь творится что-то неладное!
      – Что такое?
      – Лучше об этом и не говорить, – отвечал верный слуга, боязливо озираясь по сторонам. – Поедемте-ка мы, барин, поскорее домой. Становится поздно... Маменька давно уже ждет вас.
      И коляска быстро покатилась по ухабистой дороге.
      Казимир Ядевский возвращался на родину после долговременного отсутствия.
      Он служил в Москве, в Петербурге и даже на Кавказе; только недавно полк его был переведен в Киев, и молодой человек отпросился в отпуск для свидания со своей матерью, имение которой находилось неподалеку.
      На западе догорала вечерняя заря, обдавая пурпурным цветом леса, холмы, долины и уединенные усадьбы; в чаще леса сверкали блуждающие огоньки, или, быть может, глаза волков, отправляющихся на добычу. Лошади быстро мчались по неровной дороге, пересекаемой болотами с перекинутыми через них полуразвалившимися мостами. Наконец вдали показалось село Конятино, тонувшее в зелени садов и огородов. Легкий дымок поднимался над соломенными кровлями хат, сквозь отворенные двери которых виделся огонь в очаге; у колодца, громко смеясь, разговаривали босоногие крестьянские девушки; собаки, завидя экипаж, залились дружным лаем.
      Между тем, уже наступили сумерки. Казимир высунулся из коляски, чтобы взглянуть на родительский дом – сквозь густую зелень тополей виден был свет в окнах. Наконец ворота отворились, и старая лягавая собака с радостным визгом подбежала к коляске. Сердце юноши затрепетало при мысли, что он возвратился домой после стольких лет отсутствия!
      Навстречу ему по ступенькам крыльца спускалась добрая старушка, его мать; она обняла, поцеловала, перекрестила свое ненаглядное сокровище и теперь смотрела на него, как будто не веря своим глазам.
      – Ах, как долго продолжалась наша разлука! – наконец проговорила она, отирая радостные слезы. – Как ты вырос, возмужал... как тебе идет этот мундир!.. А уж как я боялась, чтобы тебя не убили на Кавказе!..
      Целая толпа слуг окружила молодого барина – каждый старался поцеловать его руку. Старушка Ядевская никому не позволила прислуживать дорогому гостю: она сама подала ему ужин, сама налила в стакан венгерского вина, и затем села у окна, любуясь своим сыном.
      Да и было чем полюбоваться! Среднего роста стройный юноша, с правильными чертами лица, белокурыми волосами и большими, выразительными голубыми глазами был действительно очень хорош собою.
      – Надолго ли ты ко мне приехал? – спросила мать.
      – На две недели, моя дорогая! Киев отсюда недалеко; я буду часто ездить к тебе.
      – А к Рождеству приедешь?
      – Даже раньше, если будет возможно.
      Казимир осмотрелся вокруг и с удовольствием отметил, что в обстановке комнат ничто не изменилось со времени его отъезда. Мебель стояла на прежних местах; вот диван, обтянутый знакомой цветной материей; у зеркала – старинные часы; над печкой – гипсовая статуя Дианы; на комоде – граненые стаканы, из которых он пил еще в детстве.
      – Ну, что поделывает Эмма? – спросил он.
      Ядевская пожала плечами.
      – Надеюсь, что она не сбилась с пути истинного? – продолжал молодой человек.
      – Как тебе сказать?.. И мать, и дочь сделались уж чересчур набожны... целый день молятся да поют псалмы... Ты, наверное, и не узнал бы своей прежней подружки.
      – Я сейчас пойду к ним.
      – К чему такая поспешность?
      – Мне хочется поскорее увидеть мою маленькую Эмму, с которой мы когда-то строили карточные домики.
      – Ступай, если хочешь, но ты будешь разочарован.
      – Как далеко отсюда до Бояр? Я полагаю, не более четверти часа ходьбы?
      – Вероятно, да...
      Молодой человек зарядил ружье, взял фуражку, простился с матерью и вышел из комнаты.
      Дорога шла через луг, на котором паслись лошади. Пастухи сидели у горящего костра, полная луна озаряла окрестность своим мягким серебристым светом, вдали слышался был плеск воды.
      Сильно билось сердце юноши, когда он подходил к усадьбе села Бояры.
      Он тихонько постучал в ворота – залаяла собака. Огромный двор был пуст, ни в одном окне не было огня; вокруг царила глубокая тишина, только стройные тополя таинственно шептались между собою.
      Казимир постучался сильнее и вскоре услышал шорох приближающихся шагов.
      – Кто там? – раздался хриплый, старческий голос.
      – Дома ли госпожа Малютина?
      – Нет.
      – А барышня?
      – И ее дома нет.
      Молодой человек пожал плечами и, понурив голову, отправился в обратный путь через рощу. Пройдя несколько шагов, он заметил вдали между деревьями пылающий костер, вокруг которого мелькали черные тени.
      – Кто вы такие? – спросил молодой человек, подходя ближе с ружьем в руках.
      – Мы цыгане, сударь, – подобострастно отвечал рослый смуглый парень, кланяясь чуть не до земли.
      Взору молодого офицера предстала живописная картина: на небольшой лужайке расположился цыганский табор – несколько палаток, позади которых стояли телеги и паслись стреноженные лошади. Пожилые цыгане спали у костра на подостланных плащах, молодой парень сдирал кожу с ягненка – вероятно, украденного; женщины занимались стряпней или убаюкивали ребятишек, дети голышом сновали взад и вперед, мешая старшим работать, за что получали пинки и подзатыльники, – брань, крик, визг, хохот, лай собак, – хаос в полном смысле этого слова.
      Казимир не без любопытства осматривался, как вдруг к нему верхом на ручном медведе подъехала молодая красивая женщина, с пламенными черными глазами и растрепанными волосами. Фантастический ярко-красного цвета наряд ее был отделан белой овчиной.
      Гордо, с насмешливой улыбкой на губах красавица кивнула головой незваному гостю.
      – Зачем ты пришел к нам, прекрасный незнакомец? – спросила она, ловко соскакивая с медведя. – Подари мне что-нибудь... Я тебе погадаю. Мне известно не только твое прошлое, но и то, что ожидает тебя в будущем!
      Молодой человек улыбнулся и подал ей серебряную монету. Она немедленно опустила монету в карман, и заговорила, внимательно рассматривая линии на его ладони.
      – Ты будешь счастлив... очень счастлив в будущем... но, тебя подстерегают большие опасности, тебе предстоят испытания... Не бойся, ты преодолеешь их, если будешь смел и благоразумен. Ты встретишь двух женщин... ты полюбишь обеих... и они будут любить тебя... но одна из них будет твоим злым гением и, если не остережешься, она погубит тебя... Зато другая будет твоим ангелом-хранителем и в конце концов выручит тебя из беды...
      Цыганка задумалась.
      – Скажешь еще что-нибудь?
      – Остальное все покрыто мраком... Но берегись, барин, твоя линия жизни перекрещена в нескольких местах...
      В эту минуту в воздухе раздался какой-то странный звук, похожий на жалобный стон.
      – Это что такое? – воскликнул юноша.
      – Закрой глаза и уши, – таинственно проговорила предсказательница, – этих людей надо избегать... они опасны!
      – О ком говоришь ты?
      – Разве ты не слышишь, как они поют гимны, эти благочестивые люди, называющие себя посланниками неба?.. Это члены недавно возникшей секты... Берегись, барин, в воздухе пахнет кровью!..
      Казимир побежал по направлению к реке, откуда доносились заунывные звуки, и при лунном свете увидел большую лодку, наполненную мужчинами и женщинами. Все они сидели, понурив головы, и пели, колотя себя кулаками в грудь. У руля был прикреплен пылающий факел, а посередине лодки возвышался деревянный крест. Из ран распятого Спасителя струилась алая кровь и крупными каплями падала на опущенные головы кающихся грешников.
      Молодой человек не верил своим глазам; все это казалось ему каким-то странным, тяжелым сном.

      На следующий день, часов около двенадцати, Казимир снова отправился в Бояры. Ворота были заперты. На стук отозвался вчерашний хриплый голос и объявил ему, что господ дома нет.
      – Все равно – отвори!
      – Мне приказано никого не впускать.
      – Ну, это мы увидим! – и с этими словами молодой человек вскарабкался на стену и спрыгнул с нее во двор, посреди которого стояла старая баба.
      – Да вы, должно быть, разбойник! – в ужасе всплеснула она руками.
      – Разве ты не видишь, что я офицер, – улыбаясь, возразил молодой человек, – и, кроме того, старый знакомый твоей барыни.
      Баба в недоумении пожимала плечами, но юноша не обратил на это внимания и, перебежав через двор, начал подниматься по каменным ступенькам крыльца.
      В дверях его встретила высокая пожилая женщина, с горделивой осанкой.
      – Госпожа Малютина?..
      – Это я, милостивый государь.
      – Неужели вы меня не узнали? Я Казимир Ядевский.
      Неопределенная улыбка скользнула по губам Малютиной.
      – Пожалуйте, – сказала она, протягивая гостю руку для поцелуя. – Эмма будет рада вас видеть... Вы очень возмужали.
      – Наружность обманчива! – возразил юноша, следуя за хозяйкой в гостиную. – Я все тот же мальчишка, который в былые времена воровал у вас яблоки и сдобные лепешки.
      Гостиная была пропитана каким-то странным запахом, напоминавшим не то церковь, не то аптеку – в ней, вероятно, давно не отворяли окон.
      Мебель была покрыта чехлами из небеленого холста, – словно посыпана пеплом. Заметно было, что хозяйка редко принимает гостей. Это была женщина чрезвычайно представительной наружности; несмотря на свои сорок пять лет – совершенно седая. Но черные глаза ее блестели, а на полных щеках играл легкий румянец, так что ее вряд ли можно было назвать старухой.
      Вдруг отворилась дверь, и в комнату вошла молодая девушка высокого роста, со строгими, неподвижными, но, тем не менее, прелестными чертами лица.
      – Эмма! – вскричал юноша, бросаясь ей навстречу.
      – Это вы? – сквозь зубы процедила она и, протянув ему руку, села к окну, как бы желая показать, что его неожиданный визит не доставляет ей особенного удовольствия.
      Казимир не мог отвести от нее взгляд. В его отсутствие она расцвела и из ребенка превратилась во взрослую красивую девушку, к которой вовсе не шел ее полумонашеский наряд и строгая прическа: ее белокурые с золотистым отливом волосы были гладко зачесаны за уши и заплетены в массивную косу. Ни ленточки, ни цветочка – ничего.
      – По-видимому, вы живете в совершенном уединении, – начал молодой человек.
      – Как видите, – сухо отвечала Малютина.
      – Неужели такая жизнь может нравиться Эмме?
      – Я вполне разделяю устремления моей матери, – равнодушно проговорила девушка. – Вам, привыкшему вращаться в блестящем вихре модного света, такой образ жизни может показаться странным, даже смешным, но мы к нему привыкли и довольствуемся им. На свете так много злых людей... так много обольстительных искушений, с которыми человеку трудно бороться... Живя в уединении, легче уберечься от греха и спасти свою душу.
      – В Киеве жизнь очень приятна, уверяю вас, – заметил Казимир.
      – Вы служите в Киеве? – спросила Эмма.
      – Да, туда недавно перевели наш полк.
      Эмма бросила на мать выразительный взгляд и задумалась.
      Заметно было, что в голове ее бродит какая-то неотвязная мысль, но черты ее лица оставались по-прежнему неподвижны, только густые брови слегка нахмурились, да губы крепко сжались.
      – К чему такие церемонии со мною, милая Эмма? – сказал юноша, подходя к подруге своего детства. – Разве вы забыли, как мы вместе играли и проказничали? Неужели я стал для вас совершенно чужим человеком?
      Он взял ее за руку, но рука эта была гладка и холодна, как змея, и Эмма тут же ее отдернула.
      – Скажите, чем я перед вами провинился? Ну, хоть взгляните на меня поласковее...
      – Я теперь уже не та, что была прежде.
      – Даже в отношении ко мне?
      – Разумеется, – как бы нехотя проговорила Эмма и отвернулась в сторону.
      В сердце Казимира боролись два совершенно противоположных чувства: любовь к очаровательной, загадочной красавице разгорелась в нем новой силой, и в то же время рядом с Эммой и ее матерью его охватывала тревога, необъяснимый страх леденил его сердце.
      Следующий визит его был удачнее: он застал Эмму одну. Когда он проходил по двору, она стояла у открытого окна. Молодому человеку показалось, что на губах ее играет какая-то неуловимая, язвительная усмешка.
      – Вы опять пришли, – встретила она его с оскорбительным равнодушием.
      – Как видите, – отвечал он, – у меня достало на это храбрости... Недаром же я солдат!
      – Но я дома одна и не могу принять вас.
      – Одна? Тем лучше! Какое нам дело до светских приличий! Что за церемонии между старыми друзьями!
      – Ну, так пожалуйте.
      Из передней, где перед огромным распятием теплилась лампада, Казимир вошел в пропитанный запахом ладана коридор, в конце которого, у отворенно двери, ждала его молодая хозяйка.
      – В сущности, мне нечего бояться, – сказала она. – Это чистое ребячество с моей стороны.
      – Умные речи и слушать приятно! – улыбнулся молодой офицер, крепко пожимая руку Эммы. – Так как первый шаг за пределы светских приличий уже сделан, то я воспользуюсь этим и попрошу вас говорить мне по-прежнему «ты», как в прежние времена, когда мы играли вместе и вы назывались моей маленькой женой. Помните, как мы с вами строили домики из снопов?
      – Извольте, я согласна, но с условием, что вы не будете за мною ухаживать.
      – Даю вам честное слово, Эмма, я затаю в глубине сердца свою любовь к вам... Вспомните слова поэта: «Ведь сердце любит, не спросясь!» С ним справиться трудно!
      – Этого я не могу тебе запретить, – спокойно сказала красавица, – но не рассчитывай на взаимность; я никогда никого не полюблю и никогда не выйду замуж.
      – Ты намерена сделаться Христовой невестой?
      – Нет... Живя в свете и постоянно борясь с искушениями, спастись труднее, чем за высокими стенами монастыря; такой подвиг важнее во всех отношениях.
      – Мне кажется, что ты относишься ко мне так недоверчиво только потому, что я военный.
      – Вовсе нет! И война имеет свою хорошую сторону; с ее помощью множество людей попадают в рай... Великая заслуга перед Господом – умереть на поле битвы!
      Казимир не без удивления взглянул на свою собеседницу. Она сидела, опустив голову на грудь, у забранного железной решеткой окна, словно преступница в тюрьме. Незатейлива была обстановка ее более чем скромной комнаты: простая кровать под белым пологом, столик, пара стульев, да образ Спасителя в золотой ризе, под которым висела плеть.
      «Это что такое? – промелькнуло у него в голове. – Неужели ее фанатизм доходит до абсурда... до самобичевания?»
      Он положительно терялся в догадках.
      Через несколько дней Казимир снова явился в Бояры. Эмма была в саду. На ней было простенькое белое платье, которое очень шло ей. Внезапное появление Казимира испугало ее – она вздрогнула и покраснела.
      – Неужели мое присутствие так для тебя неприятно, что ты смущаешься и дрожишь? – с упреком заметил юноша.
      – Напрасно ты так думаешь, – возразила Эмма. – Я никого и ничего не боюсь... Ты знаешь, что я к тебе хорошо расположена, – насколько мне это позволено, – а, значит, я всегда рада тебя видеть... Откровенно говоря, тебе бы следовало избегать встреч со мною.
      – Это совершенно справедливо.
      – Но не в том смысле, в каком ты думаешь.
      – А в каком же?
      Вместо ответа девушка сорвала ветку шиповника и так сильно ударила себя ею по руке, что на коже выступила кровь.
      – Что ты делаешь?! – вскричал Казимир.
      – То, что мне приятно, – было лаконическим ответом.
      – Неужели тебя тешит эта добровольная пытка?
      – Она полезна и приятна для тех, кто желает спасти свою душу и пренебрегает земными благами.
      – Ты воображаешь, что Бог создал тебя для одних страданий, а не для радостей и земных наслаждений?
      – Так говорят мужчины – закоренелые грешники;
      женщины несравненно строже относятся к своим словам и поступкам, – вот почему они меньше грешат.
      – Следовательно, ты безгрешна, – с коварной улыбкой сказал молодой человек, – в таком случае возведи и меня на ту лучезарную высоту, на которой ты стоишь.
      – Не проси меня об этом... Тернист и труден путь, ведущий в царство небесное!
      Эмма устремила на юного грешника взор, полный сострадания.
      – Уходи, уходи отсюда! – прибавила она с мольбой в голосе. – Меня ищут... меня зовут... – и, кивнув ему головой, убежала по направлению к дому.
      Не успела она скрыться из виду, как у садовой калитки показался высокий красивый мужчина, лет сорока, с бородой и вьющимися светло-русыми волосами, в широкой черной одежде. Правильные черты его лица носили на себе отпечаток железной воли и безмерного властолюбия.
      «Кто это? – подумал Казимир Ядевский. –
      Духовная особа или воплощенный демон? Что за чудеса?..
      Не понимаю!»

      Как хороши бывают первые дни сентября в благословенной Малороссии! Яркие, но не жгучие лучи солнца золотят скошенные поля и нивы; деревья в садах подернулись желтизной, их ветви пригибаются к земле под тяжестью плодов; цветут астры и георгины, по синему, прозрачному небу тянутся стаи аистов; воздух пропитан ароматом запоздалых трав. В шинках слышны веселые песни и звуки незатейливых сельских инструментов, на гумнах – мерный стук цепов.
      В один из таких прекрасных дней, рано утром, Казимиру Ядевскому вздумалось пойти на охоту. Настреляв полный ягдташ бекасов, он прилег отдохнуть на берегу реки, в тени старой ивы; легкий ветерок пробегал по зеркальной поверхности воды и казалось, что она усыпана миллионами золотых блесток. Долго лежал усталый охотник, мечтая об Эмме, как вдруг вдали на реке показалась лодка, и перед ним предстал предмет его поэтических грез, в белой одежде, среди водяных лилий.
      Увидя Казимира, девушка невольно вздрогнула, но тут же причалила к берегу и, протянув руку, сказала:
      – Ты охотишься в этих местах?
      – Да, истратил горсть пороху... а теперь отдыхаю, мечтая о тебе... Возьми меня с собой, ангел небесный?
      – Какой же я ангел!.. Садись, и для тебя найдется местечко в моей лодке.
      Казимир вскочил в лодку и сел у руля, собака легла у его ног.
      – Прекрасен Божий мир! – начал он, любуясь живописным ландшафтом. –
      Природа – это обширный храм, в котором каждый человек может молиться или предаваться глубоким размышлениям!
      – По-твоему, наша земля – это прекрасный алтарь, с которого возносится к небесам фимиам наших молитв... Это только так кажется!.. В сущности же, она – огромный жертвенник, на котором страдают Божьи создания во славу Творца своего.
      – Какое ужасное умозаключение!
      – Было время, когда и я наслаждалась жизнью и мечтала о счастье... Но настал день, когда я убедилась в своем заблуждении, когда завеса упала с моих глаз, и я взглянула на жизнь по– настоящему... Я ужаснулась!.. Мне показалось, что солнце померкло, что земля покрылась ледяной корой... Сердце замерло в моей груди!.. Ты счастлив, потому что наслаждаешься настоящим и надеешься на прекрасное будущее... Для меня радости и надежды не существует... Я сознаю, что мир есть чистилище, что мы созданы для того, чтобы каяться, молиться и страдать!
      – Да это какие-то дикие, чисто индейские воззрения! – воскликнул молодой человек. – К сожалению, они проникли в Россию и, под видом различных сект, проповедуют идеи, чуждые православной вере. Уж не принадлежишь ли и ты к одной из этих сект, Эмма?
      – Нет, – с принужденной улыбкой возразила красавица, – то, что я тебе говорю, настолько очевидно, что каждому бросается в глаза, стоит только всерьез задуматься над целью нашей жизни.
      Молодые люди причалили к берегу, выбрались из лодки и пошли по лугу. Вскоре они набрели на муравейник.
      – Взгляни на это маленькое чудо, – сказал Казимир, – как умно устроена их крошечная республика. Неужели ты думаешь, что и эти трудолюбивые создания несчастны?
      – Да, и они несчастны, потому что и у них есть властители и рабы. Посмотри, как твои хваленые республиканцы терзают бедную улитку! Предположим даже, что эти муравьи счастливы; но их счастье можно мгновенно разрушить! – и Эмма с явной злобою начала топтать муравейник ногами.
      Казимир молча склонил голову и пошел по тропинке в рощу. Там девушка обратила внимание своего спутника на птичье гнездо в дупле старого дерева.
      – Не правда ли, как мило?! Настоящая идиллия! Заботливая мать семейства кормит своих птенцов... Трогательная картина! Но она кормит их насекомыми, которым это едва ли приятно.
      В эту минуту ястреб налетел на беззащитную птичку и вонзил в нее свои когти. Казимир схватил ружье и выстрелил в хищника. Ястреб упал на землю вместе со своей жертвой.
      Эмма захохотала.
      – А ты, человек, краса и венец творения, что ты делаешь? – воскликнула она. – Ты убиваешь не хуже других! Куда ни взглянешь, везде мучения, насилие, кровопролитие, смерть и уничтожение!
      На этом их разговор оборвался, и они молча дошли до усадьбы села Бояры. У ворот Казимир простился с Эммой. Тяжелые думы бродили в его голове, когда он возвращался домой.
      На другой день какая-то неведомая сила вновь потянула его в Бояры. Против обыкновения ворота были открыты. На дворе стояла повозка, обтянутая холстом и запряженная тройкой тощих лошадей. У кухни на скамье сидел еврей в черном долгополом кафтане и считал что-то по пальцам.
      Казимир заглянул в окно гостиной и немало удивился, увидев Эмму перед зеркалом в роскошном шелковом платье, вышитых золотом туфельках и бархатной, подбитой соболями шубке. Коса, переплетенная жемчугом, диадемой лежала на ее прелестной головке.
      – Какая ты красавица! – в восторге воскликнул юноша.
      Эмма вздрогнула и, побледнев, устремила на него взор, полный упрека.
      – И ты наряжаешься, – продолжал он, – но только не для меня.
      – Я примеряю платье, – спокойно возразила девушка, – там, на дворе, дожидается портной.
      – Прекрасно... но ведь не для того же ты заказала себе этот наряд, чтобы повесить его в шкаф, где он будет изъеден молью.
      – Ты слишком любопытен.
      – Нет, я только удивляюсь... Этот наряд неприличен при той маске святости, которую ты носишь.
      – Я не ношу никакой маски, – с горькой усмешкой возразила Эмма. – Наряжают и жертву, идущую на заклание, точно так же, как и жрицу, держащую в руке нож.
      – Которую же из двух ты изображаешь?
      – Быть может, и ту и другую.
      – Для меня ты идеал моих юношеских грез, красивейшая из женщин!
      С тобой могут соперничать по красоте только изящные произведения греческих ваятелей или таких художников, как Тициан и Веронезе!
      Под влиянием страстного порыва юноша вскочил через окно в гостиную, обнял Эмму и крепко поцеловал ее.
      Удивительно, но девушка не рассердилась на него за эту бурную выходку, она даже не защищалась от его поцелуев, она только внимательно посмотрела на него и сказала с необыкновенной кротостью:
      – Я уже предостерегала тебя, Казимир, и советовала держаться от меня подальше. Я не верю твоей любви, потому что не могу любить тебя, а пламя, не имеющее пищи, само собою угасает. Знай, что если бы я только захотела, ты сделался бы моим рабом, но я этого не желаю.
      – Но почему же ты не хочешь? Мы созданы друг для друга... Согласись быть моей женой!
      Эмма отрицательно покачала головой.
      – Быть может, ты любишь другого?
      – Нет.
      – Я тебя не понимаю!
      – Не старайся заглядывать в мою душу... Забудь меня...
      Твоя цветущая молодость вызывает во мне сочувствие; я не отвергаю тебя потому, что сердце мое еще свободно... Ты погибнешь, если я когда-нибудь полюблю тебя. Беги от меня, пока еще не поздно!
      – А что если уже поздно?
      – В таком случае, это предопределение судьбы и оно должно исполниться.
      – Следовательно, ты позволяешь мне надеяться?
      Эмма села на диван и глубоко задумалась.
      – Я храбр, – продолжал юноша, – и, чтобы завоевать тебя и назвать своей женой, готов сражаться хоть с демонами!
      – Но не с Богом, Казимир! Власть его безгранична... Путь, по которому я иду, труден, мрачен, полон бедствий и нравственных страданий, но он ведет меня к лучезарному свету... Не стремись идти по нему рядом со мной. Ах, если бы я могла рассказать тебе!.. Но нет, я не смею... На уста мои наложена печать безмолвия.
      – Скажи мне только, что ты меня любишь.
      – Нет, я не люблю тебя... и ты должен благодарить за это Бога.

      Целая вереница разнообразных мыслей преследовала Казимира Ядевского, когда он, подавленный, возвращался домой.
      Смеркалось. Скрестив руки на груди, в глубокой задумчивости, стояла Эмма у окна. Ей мерещились привидения в длинных белых саванах, демоны в образе огромных летучих мышей, карлики с седыми бородами...
      Внезапное появление на дворе рослого молодого малороссиянина вывело девушку из оцепенения.
      – Это ты, Долива? – спросила она.
      – Да, – отвечал гигант, – меня прислал священник... он просит вас приехать к нему.
      – Сегодня?
      – Точно так.
      Эмма кивнула и, поспешно переодевшись, вышла на крыльцо.
      На дворе стояла уже оседланная лошадь. Красавица ловко вскочила на нее и с места галопом выехала за ворота. Быстро мчалась она, с легкостью преодолевая препятствия, и вскоре подъехала к воротам Окоцина.
      Это был древний польский замок, построенный на холме по ту сторону Днепра и обнесенный высокой стеной.
      Узенький мостик, перекинутый через глубокий ров, вел прямо к массивным воротам. Эмма остановила свою лошадь. По условленному знаку, поданному девушкой, ворота медленно отворились, и она въехала во двор, где ее встретил седой старик в темно-синем казакине и помог сойти с лошади.
      Пройдя по длинному, слабо освещенному коридору, Эмма тихонько постучала в маленькую, обитую железом дверь.
      – Кто там? – произнес кто-то мягким, чрезвычайно приятным голосом.
      – Это я.
      – Войди.
      Комната средней величины была похожа на тюремную камеру: единственное окно ее было заделано железной решеткой, стены выкрашены в серый цвет, на одной из них – огромное распятие и под ним плеть. На деревянной кровати вместо тюфяка лежала охапка соломы, рядом, на полу – кусок черного хлеба и кружка с водой. У окна стоял грубо сколоченный из досок некрашеный стол, на котором лежало раскрытое Евангелие. Комната освещалась двумя восковыми свечами.
      У стола, склонив голову на руку, сидел человек, которого Казимир видел в Боярах несколько дней назад. Густые длинные светло-русые волосы и такая же борода окаймляли красивое лицо, ничем не напоминавшее бледный, изнуренный лик аскета. На щеках его играл легкий румянец, большие голубые глаза смотрели гордо и повелительно, полные красные губы невольно наводили на мысль о греховных наклонностях – одним словом, все в этой загадочной личности изобличало высокомерного деспота.
      Стоя на коленях и смиренно склонив голову, ожидала Эмма приказаний своего повелителя.
      – Я призвал тебя сюда, – начал он плавным, низким голосом, – с целью послать в Киев по весьма важному делу.
      – Ты уже говорил мне об этом, апостол.
      – Когда же ты можешь выехать?
      – Приказывай, я сделаю, как ты велишь.
      – В таком случае, поезжай дня через три, я уже отправил в Киев все необходимые распоряжения.
      – Не узнали бы меня там?
      – Ты будешь жить под своим именем. Я даю тебе очень важное поручение и надеюсь, что оно будет исполнено в точности – вот почему я избрал именно тебя. Ты обладаешь светлым умом, твердым характером и непреклонной волей, что ты уже неоднократно доказала; но скажи мне откровенно, чувствуешь ли ты себя вполне достойной принять эту великую обязанность, достаточно ли чисты и непорочны твои помыслы?
      – Нет, апостол.
      – Исповедуйся в грехе, отягощающем твою совесть.
      Эмма наклонилась и молча прикоснулась губами к ногам своего повелителя.
      – Ты влюблена?
      – Нет, апостол.
      – В твоем сердце вновь возникло нежное чувство к твоему старому другу?
      Девушка подняла голову и смело посмотрела в глаза своего собеседника.
      – Я не люблю его, – проговорила она с неподражаемой уверенностью. – Но любовь его, словно солнечный луч, озарила мою душу и возбудила во мне желание стать счастливой женой и матерью. Мною овладело сомнение.
      – И он надеется, что ты будешь его женой?
      – Да... несмотря на то, что я советовала ему избегать меня.