Я не сводил глаз с бледного лица Оуна. За неторопливым течением его речи угадывалась горечь.
      - И когда среди веселья и адского труда была создана техническая основа нашего существования, началось на первый взгляд непонятное. Как бегун, разорвавший финишную ленточку, переходит на шаг, так и промышленные мощности Беаны стали вдруг работать вполсилы. Рабочие руки вдруг стали никому не нужны.
      - Что же случилось? - невольно вырвалось у меня. Кажется, я правильно "прочел" главу о прогрессе и регрессе. Плановый регресс - вот в чем дело.
      - Ничего не случилось, - спокойно ответил Оун, - уровень производства обеспечивает лишь удовлетворение потребностей элиты. Остальные получают на поддержание жизни. Таким образом наши правители ни в чем себя не ограничивают, расходуют природные и людские ресурсы исключительно для себя. Они твердо решили, что одного глобального экологического кризиса и космического переселения с них достаточно.
      - Но есть же выход из положения, - возразил я, - есть возможность овладения новыми видами энергии, помимо электрической. Взять самое простое: энергию вашего светила. Не говоря уже о термоядерной.
      - А зачем тратиться на исследования, разработки, когда и так хорошо? Зачем это пятидесяти семи? А что касается научного и технического застоя... Он влияет только на тех, кто трудится, это их жизнь становится все невыносимей. Конечно, люди не хотят мириться с существующей ситуацией. На Производственном континенте не раз, протестуя, полностью останавливали производственный цикл. Ну и что? Пятьдесят семь спокойно жили на запасах, ожидая, когда гонимые голодом люди снова придут к конвейерам. Более того, они допустили к ним дополнительные рабочие руки из числа не имеющих работу и за короткий срок наверстали упущенное, чтобы потом снова сбавить темпы и все текло по-старому.
      - Живя на Главном континенте, и не подумаешь, что все так скверно.
      - Теперь, я надеюсь, Алексей, вы понимаете, зачем планете-государству, не имеющей внешних врагов, такая большая армия и столь разветвленный государственный и полицейский аппарат? А вот зачем понадобилась еще и комиссия семнадцати, этого я не понимаю... И без нее прессинг достаточно тяжел.
      Заскрипела дверь - ее осторожно приоткрыл наш радист. Оун вздрогнул. Я невольно подумал, что Миккас Пру подслушивает нас. В руках радист держал коробку. Заговорил Оун, будто очнувшись или вспомнив что-то:
      - Простите, Алексей, Миккас хотел бы обратиться к вам с просьбой. Но застеснялся, наверное. Раз вы едете в город, передайте эту коробку сестре Миккаса. Она одинокая женщина, хотелось бы ей помочь.
      ... Сестра Миккаса Пру жила в зоне отдыха. На лестнице ее дома, видимо, забыли включить освещение, и, поднимаясь, я всякий раз щелкал зажигалкой, чтобы высмотреть номер квартиры. Поднявшись на пятый этаж, я невольно посторонился: в полумраке маячила какая-то фигура. Вспыхнул огонек сигареты - передо мной стояла Бэкки! Я изумился.
      - Стой! - шепотом окликнула она меня. - Ты куда? Как ты здесь оказался?
      - Я могу спросить тебя о том же... Я в триста восьмидесятую.
      - Ничего себе! - Тон Бэкки изменился. - Там живет одинокая женщина.
      Я не хотел, чтобы Бэкки думала обо мне плохо:
      - Здесь живет сестра радиста нашей базы. Он просил передать ей посылку.
      В это время наверху отворилась дверь, мы услышали женский голос и в ответ на него - голос Крауфа:
      - В Верховном ведомстве уже есть определенное мнение на этот счет.
      И тут грохнул выстрел.
      Я все понял и почувствовал, как к горлу подступает тошнота.
      Когда мы сели в машину, долго ехали молча. Но все же я не выдержал:
      - За что ты ее?
      - Злобная, агрессивная клеветница. Словом, захотела в нынешней ситуации стать тем палачом, который получает шапку казненного.
      - Неплохо... Вот, кстати, реакция на вашу деятельность, Крауф. Но что же она хотела, эта женщина?
      - Грубо говоря, деньги, - резко бросила Бэкки.
      - Да... - со вздохом произнес Крауф, - деньги - это сила.
      Помолчал и, вдруг обернувшись ко мне, заговорил:
      - Когда в Верховное ведомство пришло анонимное письмо с проектом нового закона, его показали юристам, и те сначала посмеялись, а потом заявили, что об анонимке стоит подумать.
      - Чтобы установить кровавую диктатуру? - в упор спросил я.
      - Да о чем вы говорите, Алексей? - укоризненно ответил Крауф. Кровавая диктатура... Да, выборной системы Беана не знала никогда, но наша демократия достаточно развита.
      - Я, конечно, не философ, не космический провидец, я просто женщина. Но позвольте мне сказать, - Бэкки смотрела на нас, как на демагогов. Человека нужно воспитывать, чтобы он стал человеком. Много есть к тому способов, педагогических и прочих, но они малоэффективны, иначе откуда грязь и нечисть? А вот при воспитании под страхом смерти во втором, третьем поколениях мерзость выведется как чума.
      Когда мы подъехали к ее дому и Крауф начал прощаться, к нам подошел молодой человек.
      - Я, собственно, к вам, - он протянул Крауфу руку, - но я не знал, где вы живете, выяснил только, что здесь вы бываете. Поэтому пришел сюда.
      - Вы что, следили за нами? - удивленно спросила Бэкки.
      Тот не удостоил ее ответом.
      - Меня зовут Рэв Дрибл, - представился он, - я решил войти в комиссию семнадцати. Мне слишком многое пришлось пережить, чтобы отказать себе в этом. Я надеюсь на вас. Я знаю, что личные обиды плохие советчики в деле справедливости, но у меня есть моральное право судить подлецов и негодяев.
      - Кто же мог вас так обидеть? - усмехнулся Крауф.
      - Это не уличный разговор, - сказала Бэкки, - к тому же я страшно голодна. Идемте...
      Дрибл смутился и пошел за нами.
      - Это серьезный разговор, вполне серьезный, - повторял он, снимая в прихожей пальто, - я расскажу вам все, и вы меня поймете. Но сначала ответьте, как вы стали членом комиссии? Вы что, умнее, справедливее других? Вы что, бессребреник? - допытывался он у Крауфа.
      Мы прошли в комнату. Неожиданный гость заинтересовал меня.
      - Может быть, бессребреник, - задумчиво ответил ему Крауф, разглядывая висящий над тахтой фотографический портрет Бэкки. - Может быть... За работу в комиссии нам не полагается дотации. Я живу на средства, заработанные преподаванием философии в университете.
      - Ага, значит, у вас общий взгляд на мир, поступки людей, и поэтому?... - не унимался Дрибл.
      - Мировоззрение здесь ни при чем, и вообще, я боюсь, что не смогу ответить на ваш вопрос. Меня вызвали, и я согласился.
      - Неужели вы никогда не задумывались, почему вызвали именно вас, а не вашего коллегу, недруга, приятеля? И вы просто так согласились? Вы что, безжалостны по натуре?
      - Нет, - ответил Крауф, - некоторые даже считают, что я человек мягкий. Врагов у меня нет. Я думал, прежде чем согласиться. И видите ли, я уверовал...
      - Вот! - Дрибл с облегчением вздохнул. - Этого мне от вас и надо. Я тоже уверовал в то, что единственный способ поставить людей на место наконец найден.
      Я уверовал и ощутил в себе право быть орудием возмездия ради справедливости.
      Глядя еще на одного поборника справедливости, я думал, что присутствую при шутовском спектакле.
      - Справедливость! Вы-то тут при чем?! У вас что, суда нет? - спросил я.
      - Правосудие имеет дело с готовыми преступниками, - обернулся ко мне Крауф. - Но ведь не в природе разумного существа страсть к грабежу, обману, ко всему, что четко квалифицируется в своде законов. Важно другое. Чтобы стать насильником, нужно испробовать свою силу над слабым, затем над более сильным и так далее к вершинам подлости, к преступлению. Все логично, закономерно. Но комиссия карает тех, кто является потенциальным преступником. Лучше убрать язву сразу, чем ждать ее прободения.
      Бэкки принесла ужин.
      - Так кто же вас так обидел? - серьезно спросила она Дрибла, усаживаясь к столу и приглашая нас.
      Дрибл поведал нам свою историю. Он был одним из способнейших сотрудников химического института. И работал под руководством личности заурядной. Его руководитель понимал, что только благодаря таланту Дрибла, его знаниям лаборатория делает значительные успехи. Его грызла зависть.
      Когда-то Дрибл был женат, но с женой прожил недолго. Расставшись, они не имели друг к другу никаких претензий. И вдруг в научный центр по координации исследований пришло письмо от некоего врача, оказавшегося приятелем начальника Дрибла. В нем утверждалось, что Дрибл много лет отравлял свою жену неизвестными химическими веществами, о чем врач, наблюдавший женщину, считал своим долгом уведомить руководство центра.
      Все кругом были уверены, что Дрибл не злоумышленник, даже знали, что письмо врача инспирировано заведующим лабораторией, находились к тому и прямые доказательства. Однако бывшая жена Дрибла подтвердила обоснованность обвинения.
      Директор, к которому Дрибл обратился за помощью в восстановлении справедливости и своей репутации, замялся и сокрушенно сказал, выразительно подняв глаза к потолку: "Я не в силах изменить то мнение..."
      - Теперь мне ничего не остается, как торговать газетами, более почтенного занятия недостоин, - закончил Дрибл свой рассказ.
      Крауф удивился:
      - Я знаком с вашим директором. Серт Смелл, не так ли? Он всегда производил впечатление человека добродушного, преданно служащего науке. Как же он не смог отличить клевету от правды?
      - А как вы отличаете клевету от правды? - не удержался я.
      - А вообще, вам, Рэв, - обратилась Бэкки к Дриблу, - крупно повезло, что вы вляпались в эту историю до принятия нового закона.
      Дрибл в конце концов признался, как нашел нас. Он видел, как на мосту Крауф стрелял, по его выражению, в "гогочущие пасти".
      Крауф посмотрел на часы и поднялся. Дрибл пошел за ним. Я тоже встал.
      На улице светили редкие фонари.
      - Ну, что? - спросил Крауф. - Куда вас подвезти?
      Дрибл назвал адрес, а я - ближайшую вертолетную станцию.
      Крауф обошел машину, открыл переднюю дверцу - она-то и спасла его. Из темной подворотни соседнего дома раздались выстрелы. Крауф удивленно дернул головой и схватился за левое плечо. Мы с Дриблом бросились к раненому. Но все же я успел посмотреть вслед убегавшим. При свете уличного фонаря я ясно разглядел фигуру Дзея Оуна, моего тихого инженера.
      ***
      Бэкки казалось, что более страшной ночи она не переживала. Выстрелы, рана Крауфа, мысль, что под эту пулю мог попасть Алексей. Она же любила его.
      Алексей... Нередко ей казалось, что он держится с ней так, словно она маленькая девочка, несмышленыш. Конечно, он хочет, чтобы она стала его женой, она сама хотела бы этого, только как объяснить ему, что здесь, на Беане, она тоже будет ему верной подругой, как и там, на его прекрасной родине. Он говорит, что на Земле не знают, что такое деньги. Там не нужно думать о заработке, а нужно просто работать в собственное удовольствие. И ты будешь счастлив. Но если это правда, то жить там ей будет страшно. Ведь она воспитана в совсем иных правилах, может незаметно для себя сделать промашку, ее осудят наверняка...
      Бэкки передернула плечами. Нет, нечего ей делать на Земле, хотя бы до тех пор, пока она не узнает... Пока она не узнает сама и не расскажет о своих знаниях беанцам. В этом она поклялась своей матери перед ее смертью. Как это было давно! Пятнадцать лет бесплодных поисков и невероятно напряженного ожидания... Архивы молчат, газеты молчат. Но Бэкки верит все равно, истина откроется. Теперь она думала, что новый закон сметет ту ложь, что опутала всю планету, сделает явное тайным. Надежда вряд ли сбыточная, но вдруг... Нужно использовать все средства - истина, которую она ищет, слишком дорога. Не для нее одной. Правда, порой ей уже казалось, что все это красивая сказка, порожденная надеждой на лучшую долю, возникшая среди таких же одиноких женщин, как ее мать. Бэкки смутно помнила подруг матери, льющих горькие слезы... О чем только? Этого она уже не помнила, а спросить было не у кого. И если она не дочь национального героя, как твердила мать и повторяли ее подруги, то... То все в ее жизни было верно: и ограничения, барьеры. Или, может быть, все, что сделал отец, не имело такого значения, которое дало бы его дочери свободу и достаток? Мог он оказаться никому не нужным энтузиастом-одиночкой?
      Рассказать Алексею - он скажет, что цивилизация, достигшая космоса, не смогла сделать подобного шага назад. Это верно, Беане не под силу освоение даже близкого околопланетного пространства. Но ведь Алексей наверняка знает, что Беана - дочерняя планета далекой родины аркоссцев, это знают все.
      Когда Бэкки вошла в гостиную, Крауф и Гончаров сидели и тихо разговаривали.
      - Вот они и "работают" под вас, Элдар... - убеждал Гончаров.
      - Это исключено. Мы стреляем мечеными пулями. Преступники попадут за решетку, если, разумеется, поблизости не будет одного из нас.
      Опять спорят о законе! Дался же он Гончарову! Бэкки в сердцах резко подвинула кресло к тахте и сказала:
      - Алексей, приготовь завтрак, а я поработаю сестрой милосердия.
      Гончаров отправился на кухню. Бэкки вдруг с облегчением подумала, что вот наведет комиссия порядок, все вернется к прежнему, Алексей будет прилетать и улетать, она снова будет писать на темы морали и быта, Крауф снова займется университетской деятельностью, а Дрибл... Дрибл, может быть, вернется в лабораторию.
      Дрибл пришел после завтрака. Он порадовался, что рана Крауфа оказалась неопасной, и предложил заняться святой местью - он знал, где живет его недруг, директор института.
      Крауф пожал плечами - почему Дрибл решил направить свою месть против него, а скажем, не против заведующего лабораторией?
      - Логично, - поддержала Дрибла Бэкки, - ведь это при попустительстве Смелла откровенный дурак стал руководителем, равнодушие Смелла поощрило подлость женщины. Представьте себе, что Смелл повел бы себя порядочно, защитил бы Дрибла и подлость выявилась бы сразу, виновные были бы наказаны. В том-то и дело, что часто подлость бывает скрытой.
      Потом она помогла Крауфу надеть пальто, проводила его и Дрибла до двери. Когда вернулась в комнату, Алексей сидел на прибранной тахте, и по его лицу она поняла, что сейчас он начнет с ней тот разговор, который они оба не то откладывали, не то избегали... Она принялась за уборку квартиры, думая, как бы объяснить ему, что убегать с Беаны она не имеет права... Объяснить так, чтобы он поверил ей, понял ее. И, на что Бэкки совсем не надеялась, помог ей. Но позвонили с Космобазы. Гончаров заторопился.
      А Бэкки пошла в редакцию. Зашла в секретариат узнать, стоит ли в номере ее вчерашний репортаж. Но ответственный секретарь редакции сказал, что материал из номера сняли. У ведущего редактора какие-то замечания... Ведущий редактор встретил Бэкки хмуро: "Вы торопитесь на полосу газеты прямо-таки на "крыльях вдохновения". Это, кажется, из вашего же последнего шедевра..."
      Бэкки вспыхнула. Тот взял со стола гранки: "На вашу тему идет в номер статья чиновника из Верховного ведомства, - он помолчал, усмехнулся. - А потом снова будем печатать вас, и только вас... Пока все это не закончится..."
      Бэкки в гневе вернулась в свой отдел. Как всегда, по утрам там сидела секретарь, Дея. Она тихо разговаривала со своей старшей сестрой Ингит.
      - Сволочи, - сказала Бэкки, Дея и Ингит повернулись к ней, - мой вчерашний репортаж сняли. Чин из Верховного есть чин из Верховного, это я понимаю. Но ведь насмехаются!
      Дея вздохнула. Ингит поцеловала сестру и вышла.
      Через некоторое время в коридоре послышались возбужденные голоса. Дея приоткрыла дверь. Из суматошных, разрозненных фраз она поняла, что ответственный секретарь и ведущий редактор номера только что лишены жизни по новому закону. Но кто это сделал? Не смерть двоих потрясла людей, а весть: "Он среди нас!"
      "Не он, а она, - про себя поправила Бэкки, - надо же! Ингит, сестра тихони Деи! Такая нежная, такая воспитанная девушка! Невеста влиятельного человека... Как все обманчиво! Вот и Крауф на вид вполне приличный человек... Пойди разберись. Дрибл, бредящий местью и убийством... А может быть, прав Алексей, утверждая, что новый закон открывает в людях самые подлые, низменные инстинкты?..."
      Бэкки уже не могла работать. Сидела у стола, равнодушно перебирая бумаги, стараясь заглушить внутреннюю дрожь.
      Неожиданно пришел Крауф.
      - Я не поеду с вами сегодня, - вяло сказала она, стараясь не смотреть ему в лицо.
      - Я, собственно, не за тем. Бэкки, вы должны знать: Алексею надо немедленно улетать с Беаны. Немедленно.
      ***
      Конечно, я погорячился. Как говорил наш старый профессор психологии прежде чем начать разговор, оцените возможности аудитории. Правда, это касалось правил психологии контакта. Но я всегда полагал, что мы с Бэкки люди близкие. И я расшумелся. Назвал Крауфа добровольным убийцей, ее пособницей... Она обиделась. Потом я соглашался, что расстаться с Беаной ей трудно. Убеждал в какой уже раз, что на Земле ей будет лучше, что там она сможет служить истинным идеалам справедливости.
      По тому, как Бэкки замедлила движения, я понял, что мои слова она слушает с вниманием. И тогда я сообщил ей, что пойду в Верховное ведомство и скажу прямо: вы перестали быть людьми. За вмешательство во внутренние дела планеты меня, вероятно, вышлют с Беаны. Но ведь кто-то должен назвать вещи своими именами. Кто-то должен сказать во всеуслышание, что человек не может существовать среди смертей в ожидании собственной! Я вполне осознаю последствия моего визита к Верховным и поэтому тороплю Бэкки. У меня может не оказаться в запасе и суток. Мы вообще можем расстаться навсегда.
      Бэкки заплакала.
      - Знаешь, - сквозь слезы прошептала она, - мне следовало давно рассказать тебе все, но я боялась, что ты поймешь меня превратно. Мне было шесть лет, когда умерла моя мать, - Бэкки забилась в угол дивана, - а отец... - Судя по всему, Бэкки собралась мне сказать что-то чрезвычайно важное для нее, собиралась с духом, искала слова. - Он улетел в космос. Это было в эпоху переселения. Отец и те, кто находился с ним, были объявлены национальными героями... Но... Я никогда этого не чувствовала. Я часто думаю, как я выросла, как выучилась, как не свихнулась! Ведь совсем одна, родственников не было. Умирая, мать сказала, что я должна восстановить правду об отце. Беана и космос - что может быть несуразнее, правда? Словно кто-то вычеркнул целую страницу жизни, истории! Но я хочу знать.
      - Куда они могли лететь? Бэкки горестно вздохнула:
      - Об этом полете никогда никто не вспоминает. В архивах изъяты все документы. Видно, на его организацию ухлопали массу средств, которые не оправдались.
      Зазвонил телефон. Бэкки ответила и тут же протянула трубку мне. Я услышал голос Дзея Оуна. Он длинно и путано извинялся, объяснял, как ему удалось разыскать меня. Срочно звал на базу - что-то там стряслось. Я сказал Бэкки, что, к сожалению, должен ехать, вернусь, мы разберемся...
      Оун ждал меня. Он расхаживал по своей конторке как ни в чем не бывало. В первые минуты у меня даже зародилось сомнение: а не обознался ли я вчера?
      Оун обратился ко мне с просьбой. И мне показалось, что и эта просьба связана со вчерашними событиями.
      - Все ясно, - кивнул я инженеру, - я сделаю все, как надо. Кстати, этого человека зовут не Серт Смелл?
      Оун удивленно посмотрел на меня:
      - Откуда вы знаете?
      - Да так, случайно, - я не хотел вдаваться в подробности. Вчерашние выстрелы, покушение на Крауфа - наглядное доказательство, что на Беане появились силы, способные так или иначе противостоять комиссии.
      Может быть, Смелл и недостойный человек. Я слышал версию Дрибла. И слышалось в ней мне нечто искусственное. Не могу объяснить, почему. Интуиция, должно быть. Но я не знаю объективных обстоятельств этого дела. И не в Смелле суть. А в том, что началось сопротивление.
      - Дзей, - мне показалось, что я говорю чужим голосом, вкрадчивым и тревожным. - Дзей, - повторил я, запинаясь. - Поймите, на место убитого вами в комиссию придет другой. В эпоху земных революций цель была достигнута иными средствами борьбы. - Я осекся под взглядом Оуна.
      - О чем вы, Алексей? - Он наигранно пожал плечами. - Поверьте, я не понял. Вы правильно записали адрес.
      Я пришел в изысканно обставленную квартиру. Ответив на рукопожатие хозяина, сказал:
      - Ваш друг, который послал меня, не смог вас предупредить. Комиссия начала охоту за вами.
      Я никогда не видел мужских истерик. Это было страшно. Успокоившись, Смелл вяло опустился на стул и сказал:
      - Надо жену и дочь отправить за город. Я не хочу, чтобы они знали... Комиссия неумолима. От нее никуда не деться. Спасибо, что предупредили.
      Он ждал, когда я уйду. А я сказал:
      - Я помогу вам. У вас есть машина? Собирайтесь.
      - Это бесполезно. Я знаю, как они действуют. Они найдут того, кто им нужен. Везде и всюду.
      - Но не на Космической базе Земли. Смелл поднял на меня удивленные глаза.
      - Я как-то сразу и не подумал... Да-да, конечно, я знаю о высоком благородстве сыновей Земли...
      Больше мы не обменялись ни словом. По пути, километрах в тридцати от города по трансконтинентальному шоссе, я увидел, что за нами следует машина Крауфа. Он гнался за нами.
      Кончилось все отвратительно. Крауф обогнал нас и в метрах трехстах стал поперек дороги. И тут Смелл сделал отчаяннейшую глупость. На полном ходу он выбросился из машины. Ко мне подошел Крауф:
      - Если вы, Алексей, немедленно не покинете Беану, я не отвечаю за вашу жизнь. И кстати, я не забыл вашей попытки спасти родственницу радиста вашей базы.
      Второе приглашение убраться вон я получу у Верховных. Значит, туда, потом за Бэкки - и на старт! Ничего, как-нибудь долетим без бортового освещения. Впрочем, меня могут выслать и под конвоем, я не успею даже по телефону связаться с Бэкки. Значит, сначала к ней.
      Не ответив Крауфу, я сел в машину Смелла.
      У самого въезда в город, рядом с новостройкой, прострелили обе шины задних колес. Началось непонятное.
      Я вышел из машины, огляделся. Казалось, я один. Кругом навалены стройматериалы. Стемнело, рабочий день закончился. Стояла тишина. И тут прожужжала пуля.
      В космосе я не раз встречался с опасностью, но всегда решительно шел ей навстречу, зная, что моя жизнь в моих собственных руках и зависит только от меня, от моей сноровки, ловкости, от моих знаний. А сейчас мне казалось, что метеоритные потоки, радиация, излучения белых карликов, плазма ничто по сравнению с невидимыми комочками свинца.
      Впереди лежали трубы, достаточно большие, чтобы спрятаться. Я не стал раздумывать. А потом услышал, как кто-то, может быть, даже Крауф, ходит рядом. Вдруг этот кто-то стал простреливать трубы. Они гудели и ахали, повторяя звук выстрела. Потом все так же неожиданно стихло. И я услышал шепот:
      - Здесь, налево, дыра в заборе. За забором - стройка. За ней вертолетная площадка. Спешите...
      И я услышал удаляющиеся шаги. Вылез из трубы, огляделся. Никого. Поехал к Бэкки.
      В первую минуту я подумал, что ее нет дома. Решил позвонить Оуну. Но тут в темноте вспыхнул огонек сигареты - Бэкки сидела в кресле. Я зажег свет. Она не шевельнулась. На полу у кресла были разбросаны исписанные листки.
      - Работала?
      - Делала вид... Я сел напротив.
      - Мне больше нельзя оставаться здесь, Бэкки...
      - Знаю, - в ее голосе мне послышалось безразличие, я удивился.
      - Что с тобой? Я сейчас иду в Верховное ведомство, иду вместе с тобой, возможно, нам немедленно придется улететь. Что ты на это скажешь?
      - Ничего, - Бэкки не изменила позы.
      - Как же так? - Я собрал с пола исписанные листки, спросил мягко: - О чем сочиняла?
      - Все о том же. О выстрелах и трупах. Репортажи... Как пристрелили артистов. Тебе интересно? Открой бар, там, кажется, что-то есть.
      Я выставил на стол початую бутылку, рюмку для Бэкки. Налил. Она выпила залпом. Она прежде никогда не делала этого при мне.
      - Что сидишь? - Она в упор посмотрела на меня. - Пей! Не можешь? Не хочешь? Пей! Жить легче будет. Давай не церемонься.
      - На кого ты сердишься?
      - На себя. - Бэкки порывисто встала, отошла к окну и затихла. Вдруг заговорила незнакомым мне голосом: - Знаешь, Алексей, трупы, трупы, трупы... Мне жутко. Я все время надеялась, что новый закон во благо Я все ждала лучшего. Я и рубрику в газете повела потому, что чувствовала необходимость выявлять подлость, которую необходимо уничтожить. Ты никогда не интересовался моим прошлым. Ты даже не знаешь, сколько выпало мне на долю. Сколько гадости мне пришлось увидеть и перенести. Хотя ты всегда заявлял, что мы - самые близкие люди на свете... Лестно, конечно, - она усмехнулась, но... В этом мире мне все так же приходилось ждать, когда уничтожат подлость и гадость так же, как это сделали в твоем - лучезарном, стерильном, прекрасном... Теперь мне кажется, что я уже не знаю, где гадость, где подлость, где расшатанная психика, недостаточность воспитания, слабость характера или жажда крови, чужой крови. Я не знаю, где добро, где зло. Раньше было проще... - Голос Бэкки посуровел. - Вчера, когда в вас стреляли, я впервые попала в положение жертвы. Человек даже не знает, за что. Некому объяснить. Подходит респектабельный человек- и в упор...
      - Ужасно!
      - Что ужасно?! Да что ты видел ужасного в своей жизни? Знаешь, землянин, ты... ты перестал чувствовать! Сострадать! Тебя... Да ведь тебя убить надо! - Ее трясло. - Да, тебя необходимо убить!
      Я увидел в ее руке пистолет.
      - И это сделаю я. Я убью тебя. За все сразу.
      - Ты с ума сошла... Что с тобой?!
      - Может быть, такое время, можно свихнуться. Но сейчас я говорю истину. Кто позволил тебе делать из меня игрушку? Я никогда ничего от тебя не требовала, никогда! Как тебе это было удобно: улетел, прилетел... Но ты никогда не брал на себя ни единой моей печали... Пока над твоей головой было ясно, ты почему-то не звал меня за собой в свой идеальный мир. А ты задумывался хоть раз, как я живу, когда ты улетаешь? Здесь, на Беане, среди раздражающих тебя несовершенств, когда жду тебя? Когда страдаю, тоскую... она махнула рукой. - Почему я должна зависеть от твоих настроений? Мне было плохо и одиноко. Скажу правду: я тебе всегда была верна. Даже когда ты улетал на Землю. Я тебя любила.
      Она подняла револьвер. Происходящее не укладывалось в сознании. Я не понимал, что с Бэкки, - уж не больна ли она. Я не верил, что она нажмет на курок. И поднять на нее руку я не смел. Казалось, прошла вечность. Бэкки с силой отшвырнула револьвер. Он ударился о стену, посыпалась штукатурка, что-то тяжелое ударилось об пол.
      На полу среди кусков штукатурки лежал плоский металлический предмет.
      ***
      Поговорив по телефону с Дриблом, Эллис набрал номер Оуна, но тут же нажал на рычаг. И усмехнулся. Кажется, он перестает доверять самому себе. Ну и что? Не он выдумал эту систему, не ему и бояться ее. Странный однако этот Крауф - доверился первому встречному. Но главное, он согласился убить Смелла. Пожалуй, за этот пункт своего плана Эллис опасался больше всегокто его разберет, этого Крауфа, ревнителя справедливости.
      Остальное - в своих руках. Оун управляем вполне, в этом Эллис уже убедился. Инженер легко попался на крючок. И, отбросив привычную осторожность, Эллис отправился на Производственный континент.
      Входя в квартиру Оуна, Эллис невольно отметил ее убогость. В полутемной прихожей стоял тяжелый запах.
      - Что у вас так темно? - здороваясь с хозяином, спросил Эллис.
      Тот пожал плечами:
      - В нашем районе энергию ограничивают.
      - Простите, забыл.
      - Извиняться должен я. Жена лежит, поговорим на кухне.
      - Нездорова? Жаль... - проговорил Эллис, раскрывая портфель. - Вот что. Здесь пачка пропусков за моей подписью. - Эллис сощурил глаза. - Я всегда чувствовал ваше недоверие. Теперь, надеюсь, вы понимаете, что мы связаны накрепко. В случае неудачи нас ждет общая участь. Впрочем, помедлил Эллис, - сегодня к вечеру все должно быть ясно. Либо мы, либо... А сейчас необходимо найти землянина. Дело в том, что Серту Смеллу грозит комиссия. Как вы понимаете, у меня есть возможность узнавать их намерения. И думаю, что самое подходящее убежище для него - Космобаза Земли. Пока мы не решим...
      - Без Гончарова я не могу поместить туда постороннего.
      - Не перебивайте. Вы и не должны близко подходить к Смеллу. Его приглашением на базу должен заняться землянин. Он сейчас у некой Гек, журналистки. Вот ее телефон. Поторопитесь. Это все, что я хотел сказать вам. Ждите моего звонка. Как вы понимаете, я не зря пересек пролив. Надеюсь, к вечеру вы получите долгожданный сигнал к началу действий. И повод к выступлению.
      Оун взял машину и направился навстречу Гончарову.
      Хорошо, что никто не обратил внимание на его электромобиль. На обочине лежал мертвый Смелл. Около него был тот, в которого они вчера стреляли Оуну стало невыносимо обидно, что он промахнулся. Гончарова не было. Видимо, он разделил участь Смелла. Обескураженный, Оун поехал на базу. Лишь переступил он порог своей конторки, как раздался телефонный звонок:
      - Вы были на трассе и все видели, не так ли? - спросил Эллис. Оун понял, что отвечать необязательно. - Так вот, немедленно передайте своим людям в ваших газетах и на радиостанции информацию о вопиющем преступлении комиссии. Этот произвол откроет глаза беанцам. Вместе с землянином правительство убило доверие к себе. - Оун вздрогнул. Эллис подтверждал его догадку. - Наверное, вам не надо растолковывать, - добавил Эллис после паузы, - что лучшего повода для выступления наших сил не найти. - Эллис рассмеялся и повесил трубку.
      О, как же Оун ненавидел Эллиса! Теперь ему стал ясен его план. Вот зачем понадобилось спасать Смелла. Смелл был только приманкой.
      Но как бы то ни было, решил Оун, дело превыше личных отношений, и к вечеру радиостанция Производственного континента каждый час передавала экстренное сообщение: "Комиссия распоясалась. Честные беанцы должны ответить ударом на удар..."