- А для счастья этого недостаточно. Слово "люблю", когда просто произносится, это что? Символ, звук, колыхание воздуха. Нужно еще что-то. Этого нельзя объяснить. У меня есть подруга в Обнинске. Она физик, муж ее тоже физик, имя... Двое детей, чудесные мальчишки. Она ассистентка у мужа в лаборатории. Часто ездит за границу, его без конца приглашают. Работа, семья, друзья, любовь, - казалось бы, все есть, все прекрасно. Так нет же. Наташа много лет любит другого человека. Почему любит? Не может объяснить. Да и кто может?.. Тот человек часто бывает в Обнинске в командировках. Тоже физик, хотя и не светило. Обычный физик. Даже не из тех, кто шутит. Знаешь, когда-то они выпустили книжку "Физики шутят", и там Наташин муж фигурирует, а того нет. Тот обыкновенный, рядовой. И все же... Он приезжает, не звонит Наташе, никому не сообщает о своем приезде, кроме тех, к кому придется обратиться по делу, сидит в гостинице, смотрит в окно своего номера. И вот Наташу будто толкает что-то в сердце, она бросает все, бежит в сквер напротив гостиницы, останавливается там, смотрит на то окно, за которым прячется ее любимый, и плачет... Может вообще такое быть? Как сказал бы мой Юка, можно поверить в такую бессмыслицу? Но, к сожалению...
      - Я видел одну зарубежную пьесу, - сказал Совинский, - там герой говорит: "Я ненормальный, поэтому я человек".
      - Ты мне нравишься, когда становишься насмешливым. Может, просто становишься похожим на Юку.
      - К сожалению, даже это не имеет никакого значения.
      - Я часто вспоминала твою сдержанность, Юка - просто балаболка в сравнения с тобой. Чтобы сказать простейшую вещь, он извергает целые потоки слов. А ты мне говорил когда-то: "Уметь высказать свои мысли - для этого стоит жить". Не забыл?
      - А какое это имеет значение? - спросил Совинский почти добродушно, так как уже послышались голоса Юрия и Анастасии, возвращавшихся из путешествия по квартире, путешествия, которое почему-то слишком затянулось, но не принесло счастья ни Людмиле, ни Совинскому, ни Юрию с Анастасией, поскольку галстук у Юрия подозрительно съехал, а одна щека почему-то была краснее другой и словно бы даже угадывался на той щеке след чьей-то ладони.
      - Что-то вы долго путешествовали, - с деланной игривостью заметила Людмила.
      - Жена должна быть бдительной, но не подозрительной! - весело воскликнул Юрий. - Бдительность вдохновляет нас на так называемую энергию к действиям, подозрительность унижает. Дорогая Анастасия, обратите внимание на эту картину.
      - Это картина? - не поверила Анастасия. - Но ведь тут ничего не поймешь.
      - Это начало нашей домашней картинной галереи, - внушительно пояснил Юрий. - В нашем городе такие галереи уже имеют известный писатель, народный артист, детский врач, теперь этот полезный почин подхватил и я, передовой рабочий, как называет меня Люка.
      - Это ты себя так называешь, - приглашая жестом Анастасию и Ивана садиться, сказала Людмила.
      Юрий ее не слушал. Он вообще никого не слушал, когда начинал говорить. Полностью перенял эту манеру от своей матери, был так же энергичен, неутомим, красив, агрессивен, но, следует сразу заметить, много утонченнее. Может, благодаря большей образованности, может, благодаря окружению, на которое ему с детства повезло больше, чем Полине, начала которой так и остались непрослеженными и туманными, будто вынырнула она с морского дна в сразу очутилась в объятиях Кучмиенко, потому что жизнь с тем злосчастным механиком не могла считаться даже законченным эпизодом.
      Собственно, словоохотливость не всегда является признаком убежденности. Часто человек ливнем слов пытается одолеть собственную неуверенность, слова для него утратили какое-либо значение, это как бы шлак, строительный материал, балласт, чтобы засыпать пропасти, которые уже возникают вокруг, непонятно и беспричинно, угрожая окончательно отрезать человека от мира. Тогда они отчаянно сыплются - слова, словечки, возникает какое-то показное молодечество, сплошная завеса пустопорожней болтовни, под прикрытием которой человек еще надеется проложить какие-то мостки к людям через бездонные пропасти, через трещины, коими покрывается земля.
      Юрий привык нравиться. Везде и всегда. Быть в центре внимания, сосредоточивать на себе все взгляды. На работе тщеславие помогло ему выдвинуться в число лучших специалистов, но ему этого было мало, он спал и видел себя в окружении красивейших женщин, в толпе слушателей, ему чудились "бурные аплодисменты", "смех в зале", даже странно было, что в таком человеке могла соединиться настоящая техническая одаренность и сплошная несерьезность, граничившая с пустой хвастливостью.
      Анастасия показалась сегодня Юрию даром судьбы. Такая девушка - и приходит к нему домой без малейших усилий с его стороны! Завоевать, привлечь к себе ее внимание! Совинский лапоть и останется им навеки. Кроме того, Юрий убедился, что у того ничего серьезного с Анастасией нет. Иначе не отпустил бы ее путешествовать по квартире, а если бы и отпустил, то непременно встревожился и пошел бы на розыски, пригласив с собой, конечно, Людмилу, так как человек он застенчивый и деликатный. Юрий умышленно болтал, рассказывая Анастасии о своем счастливом детстве, о дружбе с Людмилой, о всякой всячине, лишь бы ее подольше задержать. Еще он заметил, что Анастасия не так возмутительно молода, как показалось ему с первого взгляда. Его просто сразила умело наложенная косметика, делавшая Анастасию буквально восемнадцатилетней. А на самом деле? Пристальный глаз мог бы заметить на лице у девушки неуловимый переход от свежести юности к зачаткам увядания. Кто-нибудь другой этого бы не заметил, но у Юрия был наметанный глаз на девичьи личики. Природа открывает тайны пытливым! Итак, Анастасия не такая уж неприступная крепость, можно ее завоевать хотя бы на один этот вечер, отвлечь от Совинского, причинить ему боль, и не для какой-нибудь там низкой корысти, а просто искусства ради.
      Юрий разглагольствовал обо всем, за что зацеплялся глаз, охотно и, можно сказать, вдохновенно. Картина? Давайте про картину!
      - Итак, мы с Люкой, начинаем собирать картины. Вскоре в одной из центральных газет вы сможете прочитать очерк под рубрикой "Встречи по вашей просьбе". У нас с Люкой будет уникальная коллекция. Мы решили собирать только художников-катастрофистов.
      - Не понимаю, - сказала Анастасия не столько затем, чтобы попытаться понять Юрия, сколько для того, чтобы поощрить его к дальнейшей болтовне, как говорится, чтобы источник не иссяк.
      - Картины такие, как эта, - охотно и великодушно пояснял Юрий. Землетрясения, извержения вулканов, цунами, взрывы водородных бомб, страх, ужас, кошмар, конец света!
      - Но зачем? - теперь уже искренне удивилась Анастасия.
      - Вы уже научились у Ивана! - воскликнул Юрий. - Это он обо всем спрашивает: "А зачем?" Но разве можно все объяснить? К примеру, как только я вас сегодня увидел, мне захотелось вас поцеловать. Но вы спрашиваете: зачем?
      - Тебе не хватает серьезности, как тому оратору, который произносит речь без бумажки, - заметил Совинский.
      Людмила что-то шепнула на ухо Анастасии, та кивнула головой.
      Женщины вышли.
      4
      - Женщины должны перемерить все платья, без этого они перестают быть женщинами, - вслед им бросил Юрий.
      Совинский, как бы обрадовавшись, что их наконец оставили с Юрием наедине, тоже попробовал пошутить:
      - Добавь: женщина среди модных тряпок все равно что в раю.
      Когда женщины вышли, Совинский спросил:
      - Ну, как ты тут?
      - Именно тут? - показывая на комнату, спросил Юрий. - Или вообще?
      - Вообще.
      - Живем! Ты что - насовсем или как?
      - Республиканское совещание по внедрению АСУ. Я от металлургов. Мы впервые пытаемся.
      - Кто это "мы"? Разве ты так называемый металлург?
      - Именно "так называемый". Но я родом из тех металлургических мест, вот и зацепился там после...
      Уточнения не потребовал даже Юрий. Оба знали, после чего именно Совинский вынужден был оставить Киев, хотя, ясное дело, мог бы и не бросать, если бы в характере было больше твердости.
      - Ты где остановился? - спросил после недолгого молчания Юрий.
      - Здесь рядом, в "Славутиче".
      - Номер на одного?
      - На двоих. Со мной еще товарищ из Львова. Про "Электрон" рассказывает легенды. У нас в сравнении с ними - примитив. Но они уже десять лет внедряют, они пионеры, а мы...
      - Зато наши машинки - блеск! Или у вас там минские? Какие закупили?
      - Ваши, - успокоил его Совинский. - Это уж моя консультация повлияла. Хотя теперь начинаю опасаться.
      - За фирму Карналя можешь не опасаться. Наши машинки знаешь где летают?
      - Можешь не объяснять, знаю, - спокойно сказал Совинский.
      - Ты ведь и приехал в Киев зачем - похвастать, да?
      - Чем? - не понял Совинский.
      - Так называемыми успехами и достижениями.
      - О наших успехах никто не знает, а на тех, кто знает, это не производит никакого впечатления. Сказано: первые шаги. В металлургии множество нестандартных операций. Почти как у строителей. Электронику внедрять чрезвычайно трудно. Да и не специалист я, ты же знаешь. Простой технарь, как был, так и остался.
      - Возвращайся в нашу фирму, - великодушно предложил Юрий.
      - Мог бы и вернуться.
      - Так чего же?
      - Не так это просто, - вздохнул Совинский.
      - А-а, все понятно, - Юрий подбежал к балкону, взглянул на темный залив, вернулся в комнату. Он словно бы что-то искал, но сам не знал, что именно. - Ты уже забыл о своем первобытном состоянии. Это я застрял в наладчиках, а ты ведь инженер, наверное, заместитель главного инженера по внедрению АСУ, может, профессор, членкор...
      - Да я теперь никто, - с нескрываемой горечью промолвил Совинский. Для вас здесь никто.
      Совинский встал с кресла тоже, подошел к балкону, как бы приглашая Юрия выйти на свежий воздух, а может, ему самому слишком душно было в комнате, он хотел хотя бы взглядом окунуться в темный залив, в его свежесть.
      Юрий ощутил приступ тоски. Он становился красноречивым только в женском обществе, с мужчинами ему было несносно. Еще если бы на месте Совинского был кто-нибудь другой, можно бы тогда про футбол, про девчат, про что-нибудь веселенькое, а с этим не знаешь, с какой ноги ступить. Про работу да про работу! Он не ответил на последние слова Совинского, не стал его утешать. Посыпает себе голову пеплом, размазывает слезы по щекам? Пусть! Таких надо учить на ошибках!
      А Совинский, даже уловив нежелание Юрия продолжать разговор, упорно продолжал свое:
      - Да и зачем к вам возвращаться, когда у вас тут такое творится?
      - Что же это у нас творится? - задетый за живое, подскочил Юрий.
      - Не знаю, правда ли, но сказали мне, что у вас процентов сорок продукции идет без Знака качества. Иначе говоря, выпускаете почти половину машин, которые никому не будут нужны, так и пролежат нераспакованными в министерствах и на заводах. Мне не верится, что это правда, но слышал от очень авторитетных лиц.
      Юрий молчал. Какое ему дело до Знака качества и до всех министерств на свете? Он наладчик. А наладчик - что? Работает на опытных образцах. А пошло в серию - это уже не его забота. Серия - штука недостижимая. Государственная.
      - Это правда? - упорно допытывался Совинский.
      - Что?
      - Ну, про сорок процентов.
      - Может, и правда. Я же тебе не Карналь. Я только так называемый зять Карналя. Может, я и сам без Знака качества. А вот на тебя наверняка бы налепили, если бы зятем Карналя стал ты.
      Иван подошел к Юрию, нагнулся над ним, навис, как тяжеленный горный хребет, в мрачно-молчаливой угрозе.
      - Драться хочешь? - засмеялся Юрий.
      - Зачем с тобой драться?
      Юрий вскочил, забегал по комнате. Им обоим было здесь тесно. Мешала мебель, слишком ярко сияла пятиламповая люстра, дразнили голые поверхности стен, единственная "катастрофическая" картина не спасала положения. Из такой комнаты рвешься на волю, на простор, невольно все дороги ведут на балкон, но и там убеждаешься, что не избавился от тесноты и ограниченности пространства, поскольку там хоть и нависают над тобой целые километры воздуха, но под ногами - узенькая бетонная площадка, чувствуешь себя еще скованнее, чем в комнате среди четырех стен.
      Теперь молчал и Совинский, он взял на вооружение тактику Юрия, а Юрий не терпел пустоты, пустота должна быть заполненной, если не чужими словами, то его. Он не вытерпел первый:
      - Подумаешь, сорок процентов без Знака качества! А ты знаешь, что у нас по Союзу есть немало таких заводов, которым Знак и не снился! Слыхал ты об этом?
      - Ну, слыхал.
      - И это не какие-то там неосвоенные отрасли производства, а элементарный пошив брюк, производство ниток, тканей, ножей, вилок, мясорубок, лопат, ну, еще там не знаю что! Тысячи лет человечество уже умеет делать эти штуки, а мы никак не добредем до мировых стандартов! А вычислительную технику начали выпускать пятнадцать лет назад. И ты уже хочешь, чтобы все шло только на "ура"!
      Совинский закрыл Юрию отступление с балкона, заступил дверь, нависал тяжелый, хмурый, тут ловкость Юрия, умение бросать слова, играть телом, поведением не пригодились бы, Совинский подавлял силой.
      - А ты что же хотел? - сказал Иван тихо. - Чтобы мы и в этой отрасли тысячи лет разгонялись до мировых стандартов? Если разгоняться, то только на опережение! Разве не об этом всегда говорил Карналь? Как же можно сегодня самую передовую технику, технику завтрашнего дня выпускать практически непригодной? Нет Знака качества - негодное. Электроника - это же не галоши!
      - К моей специальности это не имеет ни малейшего отношения, - пожал плечами Юрий. - Я что? Я наладчик.
      - А к рабочей совести имеет отношение?
      - Чего ты ко мне привязался? - оттолкнул его Юрий, высвобождаясь из своего балконного плена. - Я что, один на целом свете? Если хочешь, не от нас всех это зависит. Вычислительную машину из глины не слепишь. Есть так называемые поставщики. Слышал о таких? Они тебе подсыплют таких элементиков, что из них и трактора колесного не соберешь, не то что электронную машину. Вот и попробуй Знак качества завоевать! А тут - план. А тут - задание! Тут дай зарплату и прогрессивку народу. А конструкторам дай творческую паузу для новых замыслов... Серию гоним иногда, может, и не очень передовую, зато есть материальная возможность сосредоточиться на главном. Слышал, что задумал Карналь? Машина трех колец! Прошлое, настоящее, будущее. Всеохватный электронный мозг. Все государство запрограммировано в его памяти... А ты сводишь все к так называемым планам, Знакам, шурум-бурумам! Нам незачем думать о так называемых твоих престижах, потому что мы вне конкуренции. Электронщики и кибернетики - это сегодня звучит гордо!
      - Только при определенных условиях, - мрачно сказал Иван. - Только при точно обозначенных условиях. А вы их нарушаете. Если несознательно, это еще можно простить, если же сознательно - это преступление.
      - Ты же тянешь из меня объяснения, вот я и даю тебе объяснения! закричал Юрий почти с раздражением. - А разве я тебе директор или руководитель какой-нибудь? Бригадир - и все. Свое дело знаю и делаю на совесть. А мировой уровень? Ты вечно все упрощаешь, Совинский! Упрощаешь жизнь до отчаянья. Тебе не хватает полета мысли и мечты. Побудешь с тобой десять минут, и пропадает вся сложность, запутанность, привлекательность так называемой жизни. А что есть так называемая жизнь? В ней нужен иногда так называемый беспорядок, так называемая непредвиденность, буря, шторм... "Четвертый день пурга качается над Диксоном..." Пел? Тогда мы вынуждены совершать безрассудства, а из них рождается героизм... А когда все загодя предвидено, запланировано? Тоска! Может ли быть героическое завинчивание гаек? Или монтирование интегральных схем? Даже проектирование этих схем? Микроскопчики, девичьи пальчики, триггеры-шмигеры... Никто ведь не то что не видит наших интегральных схемочек, но даже не подозревает об их существовании, об их необходимости для пятилетки и для прогрессивного человечества, а следовательно, и для необходимости нас с тобой на этом белом прекрасном свете. Отсюда какие выводы?
      Совинский словно бы даже обрадовался, что наконец-то заставил Юрия заговорить если еще и не совсем серьезно, то по крайней мере раздраженно. С таким неуловимым болтуном и это уже успех.
      - Оставим твои вулканически-штормовые настроения, - спокойно молвил он. - Мы думаем о ценности после действий, а следовало бы думать о них прежде, чем приниматься за то или иное дело. Тогда не было бы у нас ненужных цехов, а то и целых фабрик и заводов, незавершенных объектов, не было бы немодных тканей, миллионов рублей, замороженных даже в таком прогрессивном деле, как вычислительная техника.
      Юрий походил по комнате, посвистел весело, легкомысленно.
      - Хозяйство плановое, мне что?
      - План должен быть очеловечен, мы хозяева плана, мы не имеем права молчать, когда...
      - А почему бы тебе не предложить свою кандидатуру на председателя Госплана? Демонстрируешь передо мной государственное мышление, а кто я такой и где ты его демонстрируешь? Ты попробуй выше!
      - И попробую, - спокойно заверил его Совинский. - Думаешь, не попробую? Вот выступлю на совещании, скажу и о вашей фирме, и обо всем...
      - Ну, скажешь, ну и что? Карналь - академик, а ты кто? Дезертир. Сбежал, бросил наше дело, теперь стоишь в стороне, потираешь руки. А мы вкалываем! Вот я уже бригадир наладчиков, золотые руки и так далее, а ты? И все потому, что ты зануда, а я нормальный парень из тех парней, которые "От Москвы до самых до окраин". Со мною хорошо и начальству, и простым работягам. А с тобою неуютно. Ты всех пугаешь. Ты страшный трудолюб, как трактор "Кировец" или шагающий экскаватор. При тебе нельзя выругаться, поговорить о девочках, о футболе, покурить, дернуть водочки. Ты мог бы устраивать выставки своих так называемых достоинств... Скажи, ты ведь и не куришь?
      - Не курю.
      - И не дергаешь водочку?
      Юрий подбежал к серванту, вынул рюмки, передумал, поставил их назад, нашел скатерть, умело накрыл ею стол, потом расставил рюмки, сбегал на кухню, принес из холодильника бутылку "Столичной".
      - Видел? С медалями... Да ты ведь все равно не пьешь!
      - Почему же? - удивился Иван. - Но в норме.
      - А кто же может установить норму? - снова придрался к нему Юрий. Указом не установишь. Дело индивидуальное. Ну, бери! Для аппетита. Пока там наши передовые женщины...
      Они выпили без закуски, посмотрели друг на друга, усмехнулись. Совинский, вплотную приблизив свое лицо к лицу Юрия, спросил:
      - Ты вот мог бы мне сказать - какая самая главная задача на все времена?
      - Задача? - Юрий опрокинул еще рюмку, вытер губы. - Ну... А я что тебе? Академия наук? Человек человеку друг, товарищ и...
      Совинский, словно бы неожиданно перейдя на шутливый тон Юрия, поучительно произнес:
      - Главной задачей всегда было: найти козла отпущения. В эпоху промышленных революций это звучало так: найти стрелочника. Вот мы и до сих пор ищем стрелочников, а сами... Подумать только: вычислительные машины без Знака качества! Совместимость с прогрессом только внешняя, а в действительности...
      Он взглянул на Юрия так, будто впервые его увидел, и неожиданно спросил:
      - Ты скажи: Людмилу... любишь?
      Юрий попятился. Переход от проблем качества к Людмиле ошеломил даже его.
      - То есть какую такую Людмилу? Так называемую мою жену?
      - Я серьезно, - сказал Иван.
      - Но ведь... у тебя невеста. Анастасия...
      - Я спрашиваю, - не отступался Совинский.
      Юрий заметался по комнате, выглянул на балкон, побежал в коридор, хотел даже прорваться к женщинам, но его не впустили, он попробовал перейти в наступление.
      - Что? Вечер вопросов и ответов? Ну, люблю! А почему бы нет? Она меня тоже... Взаимопонимание, как между великими державами... А эта твоя Анастасия - знаешь? - если бы я ее встретил до нашей с Люкой эры, я бы... Но тогда манекенщицы не были в такой моде. Точнее: недосягаемы были. Но ты же деятель! Такое чудо природы оттяпал! Это же машина красоты!
      Совинский одними глазами показал Юрию за спину. Тот оглянулся. На пороге стояла Анастасия.
      5
      Анастасия не хотела показывать, что услышала слова Юрия. Она появилась в каком-то странном одеянии, скомбинированном из собственной зеленой юбки и Людмилиной желтой блузки, прошлась по комнате, крутанулась, присела, гордо выпрямилась, щедро одарила обоих белозубой улыбкой, спросила легкомысленно:
      - Как вы на это посмотрите, мужчины?
      Совинский точно сразу забыл про спор, изо всех сил напускал на себя улыбчивость, ему захотелось провозглашать какие-то веселые сентенции, он даже позавидовал в этот миг Юрию, его непринужденности, легкости, его словоизлияниям.
      - Иногда мне кажется, что женщины примеряют на себя не платья, а целый свет, - сказал он.
      Он говорил, когда Людмилы еще не было в комнате, но вышло так, что услышала и она, вбежала к ним тоже в скомбинированном, видимо, Анастасией, одеянии - легкая, летящая, красивая.
      - Потому что женщине мало даже целого мира! - воскликнула она.
      - В таком случае она должна создавать для себя нечто совсем новое, сказал Иван.
      Тут уж не вытерпел Юрий. И так молчал, дал возможность Совинскому завладеть вниманием женщин. Немедленно на штурм! Отвоевать, отбить, закрепиться на достигнутых позициях.
      - Женщина и "создавать"? - закричал он. - Граждане, спасите меня! Женщины только и умеют, что разрушать! Это самая взрывчатая сила человечества! Почему когда-то запрещалось пускать женщину на корабль? Корабли тонули, как только женщина оказывалась на борту. Все войны разражались из-за женщин. А теперь? Вам нужны факты? Пожалуйста. Чтобы создавать новое, нужно что? Нужно есть, питаться, набираться сил. А Люка? Она до сих пор не покормила ни гостей, ни меня, передового труженика и творца новой техники, а заодно и НТР!
      - Ты давно бы уже вместо своих разговорчиков мог раздвинуть стол, а заодно и стенку, - бросила ему Людмила. - Духовку я уже выключила, все готово. А ты накрыл стол скатертью, не раздвинув? Разве мы поместимся?
      Юрий послушно взялся за дело, но и тут не смог смолчать, ворчал:
      - Все мало! "Раздвинь стол, а заодно и стенку!" Между прочим, Анастасия, забыл вам сказать: наша квартира раздвижная. Специально спроектирована. Из трех комнат мы в пять минут можем сделать одну большую. Зал. Танцкласс. Место для собраний и демонстраций.
      Звонок прозвучал как бы напоминанием о том, что они не навсегда заперты в тесном пространстве пусть и раздвижной квартиры. Кто-то еще рвался к ним, хотел примкнуть к их обществу, нарушить его однообразие, спасти от неминуемой скуки, которая часто угрожает сбитым в кучу людям, особенно же когда между ними существуют хотя бы намеки на прошлые счеты.
      Людмила побежала открывать. Это снова явился сосед-танцор, на этот раз в новом костюме, белой сорочке, ярком галстуке.
      - Здрасте, - поклонился он сценическим поклоном, - я слышу звуки...
      - Кстати, у нас звуконепроницаемые стены, - напомнил ему Юрий.
      Сосед мгновенно выкрутился:
      - Я хотел сказать: догадываюсь про звуки!
      - Моя школа! - похлопал его по плечу Юрий. - Прошу знакомиться. Это наш так называемый "замечательный сосед", - пояснил он. - А ну, "замечательный", подсоби!
      Они мигом раздвинули стенку, комната сразу стала шире, просторнее. Совинский даже плечи распрямил, Анастасия прошлась взад-вперед.
      - Прекрасно! - похвалила она неведомо кого, а может, просто хотела определить свое внутреннее состояние.
      - Между прочим, - сказал сосед, - вы могли бы присоединить к своей еще и мою квартиру. Постройте мне однокомнатную в кооперативе, а себе забирайте мою. Раздвинете стену, выйдет прямо Дворец спорта.
      - Твоя стенка капитальная. Не раздвигается, - показывая через плечо большим пальцем на дверь, сказал Юрий. - Ты что, спички принес? Давай и катись потихоньку.
      Сосед не выказывал особого желания исчезнуть так быстро.
      - Да у меня есть знакомые хлопцы, они за пару поллитровок что хочешь раздвинут, - горячо заверил он Юрия.
      Тот упорно подталкивал соседа к двери. Видно, это уже было привычным, так как сосед не очень и упирался, особенно же когда увидел, что стол еще и не накрыт, зацепиться, собственно, пока не за что...
      - Предложение не принимается, - выталкивая его, бормотал Юрий. - Пить еще рано. Топай, друг, топай!
      - Ну, кибернетики! - без злости воскликнул сосед. - А в зоопарке, слышали, бегемот утонул?
      - Не в "Экстре", не в "Экстре", - закрывая за ним дверь, промолвил Юрий, но только щелкнул замок, как снова кто-то зазвонил. Юрий еще стоял у двери, отворять не спешил да и попросту не хотел. Ведь звонить мог только сосед. Еще скажет, что в зоопарке обезьяны обгорели; сторожиха уснула, а в вольере что-то загорелось, обезьяны обгорели. Теперь что? Будут судить сторожиху или нет? Заставят ее возместить стоимость обгоревших обезьян из восьмидесятирублевой зарплаты или обойдется? Юрий знал репертуар соседа наизусть и даже хотел изложить своим гостям, но ему не дали и рта раскрыть, так как звонок прозвучал снова, настырный, даже какой-то рассерженный. Юрий приоткрыл дверь, не снимая цепочки, приготовился произнести свою особенно ехидную остроту в адрес соседа, но не произнес ничего, растерянно потоптался у двери, спросил почти несмело:
      - Это в самом деле ты?
      - Отворяй! - сердито закричали с той стороны. - Не узнаешь родного отца? Дожил!
      - Если это так называемый родной отец, то пожалуйста, - наконец вышел из кратковременного оцепенения Юрий и впустил в квартиру Кучмиенко-старшего.
      Серый, в чуть заметную клетку костюм, прическа под Карналя, голова учтиво наклоняется, чтобы сразу же вздернуться кверху по какой-то едва уловимой косой липни. Кучмиенко заполнил собой обе комнаты, он вытеснил оттуда всех, не было хозяев, не было гостей, был только он - солидный, уважаемый, но в то же время милостиво-добродушный. Его царствование в пространстве продолжалось только мгновение, он сделал плавный жест рукой, отодвинулся немного в сторону, повернулся и так и сяк и сразу уступил место, дал жить другим, щедро, доброжелательно.
      - Какое приличное общество! - воскликнул Кучмиенко. - Совинский? Неужели? Ну, сюрприз! А вы? Анастасия? Приятно и очень, Кучмиенко. В данном случае - раб своих детей. Позвольте поцелую вашу ручку. Старомодно, но прилично. А где моя невесточка Людочка? Твою ручку тоже. В моем возрасте это все, что осталось.
      - Так называемая скромность, - прокомментировал Юрий без видимого почтения.
      Видно, его раздражало присутствие отца, двоим им было тесно под этим низким потолком, пространство малометражной квартиры явно не подходило к широкой фигуре Кучмиенко, еще более широкой благодаря костюму в клетку, а может, это костюм в клетку не подходил к малометражной квартире. Как бы там ни было, а впечатление складывалось такое, будто Кучмиенко заполнил собою все, никому не оставил ни места для пребывания, ни воздуха для дыхания, повсюду царила широкая, тучная фигура, округлые, всеохватные жесты, нигде никто не мог на спрятаться, ни спастись от внимания, щедрот и доброжелательности этого человека, который привык всегда находиться в центре внимания, никому и нигде не уступая этих словно бы от рождения предоставленных ему привилегий. Юрий унаследовал отцовскую натуру, многословием своим он именно и стремился, пожалуй, бессознательно, но упорно, поставить себя в центр общего внимания, завладеть всеми, не дать никому рта раскрыть, соперников терпеть не мог никаких, даже когда таким соперником выступал его родной отец.
      - Ты как, - спросил он Кучмиенко, - приехал или заехал?
      - Точно сформулированный вопрос, - удовлетворенно заметил Кучмиенко. Именно - заехал или приехал? Вопрос и сразу намек: катись, батюшка, как можно дальше, так как ты мешаешь нам развиваться согласно Конституции и качать права. Так? Успокойся, сыночек, я не заехал, а приехал! Машину отпустил и добираться буду с Русановки, как рядовой советский гражданин. Ты не ждал меня в гости и не рад мне? Зато рада моя невесточка. Правда же, Людмилка?
      - Пожалуйста, садитесь, - приветливо пригласила Людмила. - Я сейчас начну накрывать на стол, у нас ужин. Очень хорошо, что вы как раз...
      - Понял? - победоносно взглянул на Юрия Кучмиенко. - Людмилка понимает меня... У нее воображение работает прекрасно. Она знает мою жажду общения с молодежью...
      - И так называемую тоску, - подсказал Юрий сквозь зубы.
      - Стар стал, недослышал.
      - Всегда хочется кого-то съесть, - так же сквозь зубы процедил Юрий, все больше раздражаясь против отца.
      - Совсем не слышу, - деланно развел руками Кучмиенко.
      - Это я относительно епетита кормов, - сдался наконец Юрий, поняв, что Кучмиенко-старшего ничем не проймешь. - Люка, где наш гонг к ужину?
      - Начинаю носить! - бодро воскликнула Людмила.
      - Я помогу, - присоединилась к ней Анастасия, возле которой уже переводил дух Кучмиенко, примеряясь, с какой стороны пойти на девушку в атаку.
      Они обе вышли на кухню, Юрий принялся доставать посуду, Совинский помогал ему. Кучмиенко тоже попытался похлопотать у стола, но Юрий отогнал его:
      - Не беспокойся. Сядь, ознакомься с центральной прессой.
      Кучмиенко еще немного повертелся возле стола, но женщины стали носить из кухни закуски, потом появилась на большом блюде зажаренная утка, ароматы ударили во все стороны, комната сразу стала праздничнее, уже никто и ничто не могло быть центром, кроме стола, белой скатерти, разноцветности закусок, сияния тарелок и рюмок и конечно же золотистости жареной утки.
      - Что будем пить? - спросил Юрий, принося из холодильника разноцветные бутылки и высоко поднимая их, чтобы все видели.
      - Я думаю, мы разделимся по интересам и вкусам, - солидно молвил Кучмиенко, который лишь на мгновение растерялся и как бы отодвинулся в тень, а теперь снова пробовал захватить безраздельную власть. - Приличный ужин в обществе таких молодых людей. Что может быть приятнее для человека усталого и, прямо говоря, поглощенного работой.
      - Это ты, прости меня, поглощен? - хохотнул Юрий. - А что же тогда говорить шестидесяти миллионам советских рабочих - шахтерам, металлургам, лесорубам, нефтяникам, бамовцам?