– Как же можно без достоверной карты идти? – спросил Алексей Николаевич.
Раздался общий неодобрительный смешок. Сибирцев возвышался во мнении товарищей.
В длительном плавании офицеры неизбежно начинают испытывать раздражение друг против друга, иногда, как свидетельствует европейская литература, ненавидят ближних. Лейтенант Сибирцев тоже начинал испытывать раздражение. Но как человек, воспитавший в себе привычку не касаться ничьей личной жизни, направил все свое раздражение против политики посольства, которому служил, забывая свои добрые намерения. Хорошо матросам! Степан Степанович их бьет, они его ненавидят единодушно и от этого испытывают чувство единения. Офицеров не бьют, но нас оскорбляют ошибки и неверные понятия!
Адмирал сидел, как обычно, подле пушки за письменным столом, когда Осип Антонович попросил позволения войти.
– Офицеры высказывают желание ознакомиться с картой Японии и ее государственным устройством. – Он сказал о претензиях и упреках, которые пришлось услыхать в кают-компании, и попросил распоряжения Константину Николаевичу выдать карту.
Путятин пошлепывал штиблетом по тигровой шкуре под столом.
– Что толку от карты Константин Николаича!
Он приказал пригласить Пещурова.
Путятин взял ключ и открыл большой железный ящик, в котором хранились казна и наиважнейшие документы. Достал пакет, вынул из него и развернул на столе карту Японии.
– Покажите эту, самую достоверную карту Японского государства господам офицерам, чтобы они имели представление. Запрещено и секретно, и никто не допущен… но, господа, это не означает, что высшие лица ничего не знают и действуют наобум! Мы цивилизованное государство, и господам офицерам предоставляется случай убедиться. Заберите ее и ступайте с Осип Антоновичем, – обратился Евфимий Васильевич к своему адъютанту.
В кают-компании все затаили дыхание, когда на большой учебной доске, на петлях, была подвешена наклеенная на холсте новенькая карта Японского государства со всеми княжествами, городами и дорогами и массой надписей на голландском языке.
Елкин втайне испытывал чувство, подобное обиде ревнивца. На этой драгоценной, так скрываемой карте, которую и показывают-то офицерам лишь в присутствии личного адъютанта адмирала, как бы подчеркивая всю ее секретность и всю значительность, Елкин уже заметил неточности. Он описывал не только бухту Хакодате, но и восточный берег Ниппона. Он и знал об этих берегах, право, больше, чем те, кто эту рисованную японскими топографами карту получил из третьих рук и скопировал.
– Считается, что в Японии существуют два государя и две столицы, – говорил Гошкевич.
– Старая и новая, как Москва и Питер? – спросил Елкин.
– Совершенно не так. Ничего подобного!
– А как же?
– Я объясню. Сначала рассмотрим, где эти столицы, как они называются, как расположены по отношению друг к другу и какова связь между ними. Однако прошу вас, господа, иметь в виду, что достоверных сведений об устройстве японской государственной власти, как и о всех многообразных особенностях жизни японского общества, по сути дела, до сих пор не имеется в Европе и даже эта наиболее достоверная карта может оказаться ошибочной. Все, что я изложу вам, это свод сведений, добытых из трудов разных исследователей, а также все то, что изучено нами под руководством Евфимия Васильевича, который посвятил себя этим вопросам. Адмирал приказал мне сегодня показать вам эту карту и сообщить все имеющиеся у нас сведения с тем, однако, чтобы каждый из вас, господа, как сказал Евфимий Васильевич, отнесся критически ко всему, что услышит и увидит, так как подлинное знакомство со страной и ее изучение нами находится лишь в самом зародыше и дальнейшие сведения могут быть получены только с вашей помощью.
«Это другое дело!» – подумал Елкин. Обида смягчилась, и на душе стало полегче. Но у него руки чесались, хотелось встать, подойти, потрогать карту, посмотреть работу вблизи, тянуло, как Можайского к картинам японских художников, когда не терпелось посмотреть «мазок», как он выражался. «Так же и мне бы глянуть на их „мазок“… Только ведь, верно, не японской работы, а трижды перекраденная европейцами».
– В Японии существуют две столицы. Обе они расположены на главном и крупнейшем острове Ниппон, вдоль побережья которого мы с вами сейчас идем. Северная столица называется Эдо. В ней царствует сиогун. Он военный и фактический правитель государства. Европейцы именуют его обычно светским государем. В его распоряжении находятся все финансы, сложный бюрократический аппарат, а главное – войско и береговая охрана.
Сиогун, слово само, означает «военачальник для подавления варваров». Фактически, как командующий войсками, сиогун царствует. Все европейцы в бумагах своих именуют его государем. С ним, как с государем, судя по газетам, заключили договор американцы. Сиогун должен этот договор ратифицировать. Его государственный совет называется бакуфу, что в переводе означает «палаточная стоянка». Бакуфу и является правительством Японии. Кажется, само название свидетельствует о том, что первоначально это было военное правительство, как бы штаб главного военачальника, какими и являлись первые сиогуны, захватившие власть в государстве, вырвавшие ее из рук законных императоров. Власть сиогуна наследственна. Династия сиогунов рода Токугава, властвующая ныне, находится в состоянии упадка. На престол вступил молодой сиогун, о котором сами японцы тайно сообщают, что он не отличается способностями. Потому еще большее значение приобретает бакуфу, во главе которого стоит известнейший государственный деятель, по должности соответствующий нашему канцлеру.
– Осип Антонович, а вот граф Нессельроде приказал адмиралу убрать нашу крепость с Сахалина? – как с задней парты, выкрикнул из глубины кают-компании юнкер Корнилов. – Почему он посмел это сделать? На устье Амура все этим возмущены…
– Мальчик, к сожалению, не отличается умственными способностями, – тихо сказал Сибирцеву барон.
Все стали оборачиваться, кто-то засмеялся. Карандашов сделал замечание юнкеру.
– Почему же я не могу спросить, если это меня беспокоит? – возмутился Корнилов. – Я не понимаю, что здесь особенного?
– Раз не понимаете, что тут особенного, то и молчите, юнкер! – вдруг резко сказал Мусин-Пушкин, сидевший во главе стола. – Как это не понимаете? Такую гавань отдать! Черт знает, что вы несете!
«Вот бухнул!» – подумал Алексей Николаевич.
Старший офицер резко встал и отошел к двери.
– Власть сиогуна, однако, точнее, сиогуната, до сих пор остается сверхмогущественной. Это достигается многими средствами, сложной системой взаимного наблюдения за всеми почти без исключения жителями страны, к какому бы сословию они ни принадлежали.
Однако при всей полноте и мощи своей власти подлинным императором сиогун не является, и в этом вся сложность. Существует другой владыка, подлинный и законный император, род которого продолжается непрерывно более двух с половиной тысяч лет. Император считается как бы живым богом, потомком богов. За две с половиной тысячи лет род его был всячески унижен и лишаем прав. Однако поскольку японцы верят, что он бог, то ни род императорский, ни кто-либо из императоров никогда не был уничтожен или свергнут с престола. Но теперь фактически император бессилен, хотя и пользуется величайшим почетом и сам сиогун внешне покорен ему…
– Но держит его в страхе Божьем? – спросил Елкин.
– Столица императорская – город Киото расположен близ порта Осака, куда мы идем. Сиогуны не свергали императоров, но они их ослабили и ограничили во всем. Японцы боготворят императора. Император живет в своих дворцах в Киото, невидимый и недоступный народу, окруженный всевозможными почестями и богатством, но лишенный всякой силы и светской власти и связанный во всем. Эта живая святыня находится под вечным надзором ставленников сиогуна. Он как бы узник среди роскоши и поклонения. Однако сиогун не может принять важных решений без его согласия. Важнейшие бумаги посылаются из Эдо в Киото к императору, что, видимо, не всегда является лишь формальностью, которую император не в силах не выполнять. Таково искусственное состояние, в котором содержится древнейший род японских императоров, он под вечным, изощренным надзором. Впрочем, точно о нем ничего не известно, и, как знать, может быть, император нередко выказывает сиогуну свой характер. Да как об этом разведаешь! У адмирала есть более точные сведения, и он, желая уравновесить положение и ослабить сопротивление чиновников бакуфу, идет в Осака. Понимайте сами, господа, что это может означать. Планы адмирала являются частью дипломатического замысла.
– Но кто же все-таки высшая власть в стране? – спросил Сибирцев.
– Император – высшая власть.
– Сиогун его почитает, но власти ему настоящей не дает. Хотя для формы и не принимаются решения без его согласия…
– Император смеет отказать и не утверждать его решений, – сказал Карандашов.
– Никогда не делает этого! – категорически заявил Мусин-Пушкин с таким видом, словно он тоже изучил Японию.
– Все, как видите, изощренно и коварно до крайности, свою святыню японцы ухитряются мучить с почестями. Но… это мое мнение, господа. Евфимию Васильевичу надоело испытывать на себе упорство сиогуна и его чиновников, вот он и решил показать, что еще есть к кому обратиться в Японском государстве, и этим припугнуть сиогунских прихвостней. Есть, мол, угнетаемая власть, и мы не побоимся в случае надобности обратиться к ней… Вот, господа, на карте мы видим дорогу, соединяющую столицу Эдо со столицей императора Киото. Это главная государственная дорога, и по ней непрерывно идет движение между двумя столицами. Эта дорога называется Токайдо. Токайдо, господа. Запомните это слово. По ней вызываются на службу в столицу сиогуна князья со своими войсками. По ней двигаются с охраной князья. Вот, собственно, те сведения, которыми располагают европейцы. Дальнейшие подробности пока темны.
– Простите меня, Осип Антонович, – подымаясь, сказал юнкер Лазарев, – но что это за карта и чем она отличается от карты у Константина Николаевича?
– У Константина Николаевича находится морская карта побережий Японии, а не политическая. На ней нет княжеств. Копии всех частей ее находятся у нас в штурманской рубке. А это политическая карта империи.
– Значит, мы идем в Осака, чтобы обратить на себя внимание законного императора, как бы их папы римского? – спросил Сибирцев.
– Возможно, что у Евфимия Васильевича есть основания предполагать, что взор японского народа надо обратить на законного императора. Наш визит в Осака будет первым знаком уважения, выказанным европейской державой императору, а не сиогуну, жестом дружественным, слух о котором должен дойти до ушей императора сквозь сиогунские заставы. Уж этого скрыть невозможно. Со временем неизбежно император Японии выйдет из своего состояния изоляции, и адмирал первым предугадывает эти перемены. Конфуций учит, господа, что династия прогрессивна при воцарении и должна быть свергнута, когда обнаруживает признаки упадка, и что главное в государстве народ, который законно свергает дурных и слабых правителей. Евфимий Васильевич, изучая отрывочные сведения о личности императора, хочет предположить, что это сильная и энергичная фигура, которая не будет сидеть сложа руки при грядущих потрясениях. Обращаясь к императору, мы не только желаем сделать намек на его будущее и подчеркнуть, что понимаем его положение, но и заручиться его символической поддержкой. Мы попытаемся напомнить ему о той роли, которую может играть император в жизни современного общества, если он воспользуется религиозными чувствами японцев в политических целях.
– А не получится наоборот, не будет ли еще хуже?.. – спросил Сибирцев. – По теперешнему времени все эти живые боги плохие союзники. А японцы, скорей всего, ничего этого не признают, решат, что хотим застращать, приближаясь к их живой святыне.
– Да, господа, как знать! Может быть, настанет время, и захочет император ездить по железной дороге! – сказал Можайский. – Наденет котелок, возьмет тросточку да и махнет в Париж!
– Мы демонстрируем нашу приверженность идее полной независимости Японии, уважения к традиционным понятиям японцев и к двойственности их власти. Такова система действий, принятых адмиралом, господа…
– Искусная система! – объявил Можайский, в то время как Пещуров свертывал карту, а остальные офицеры, недовольные последними пояснениями Гошкевича, поднимались и молча расходились из кают-компании.
Глава 7
СВЯЩЕННЫЕ ТАЙНЫ
Океан, меняясь ежечасно, дарил путешественникам одну художественную картину за другой. Солнце всходило в сполыхе золотых пожаров, красное с утра, и подымалось в черную тучу. Через золото ее каймы и редких лохм виднелся низ огненного полушара, и океан становился тяжелым, иззелена-черным, как чернила.
Рябь шла по нему слабее, словно ветер не в силах был вздымать эту тяжесть. Местами оставались такие пятна чистой глади, как черные зеркала.
Сносило тучи, и ветер расходился, разводя свободное волнение.
Волны глухо шумели всю ночь. Перед рассветом тончайшие черные облака расположились друг над другом дугами, сплетая как бы волнистые кружева, сквозь которые видно все огромное небо в бледной голубизне и угасающих звездах.
«Диана» вошла во Внутреннее Японское море. Ее обступили волнистые берега с террасами рисовых полей, в зелени растрепанных ветрами сосен, среди которых виднелось множество соломенных крыш.
В подзорные трубы видны гнутые крыши храмов. Множество лодок шло по спокойной поверхности моря во все стороны.
Капитан приказал вызвать японца, бежавшего из Хакодате. Тот вошел в матросской форме, отдал честь и вытянулся. В парике из пакли он белокур и смугл, как переодетый забайкальский казак.
– Где город, Киселев? – спросил его Гошкевич.
Японец поднялся с офицерами на капитанский мостик и показал на гору, одиноко возвышавшуюся на дальнем берегу.
– За этой горой.
– Ты бывал здесь?
– Нет, не был. Но видел на картинах изображение города и пристани, – отвечал японец.
С марса спустился штурманский поручик Елкин.
– Город большой, богатый, в трубу видно, что там начался невообразимый переполох. Вон, смотрите, все суда и лодки как магнитом тянет за коническую гору. За ней находится, видимо, устье реки. По-моему, нас не ждали, и поэтому такой переполох. В городе люди бегут по улице толпами… Да, за горой, видимо, устье реки, и туда во множестве идут торговые суда.
– Кажется, мы пришли в Осака раньше, чем поспели сюда распоряжения из Эдо! – сказал Посьет.
Японец Киселев объяснил, что высокая гора насыпана руками людей. Что реку приходилось углублять, песок из нее всегда вычерпывали и сваливали. За многие сотни лет получилась такая высокая гора. На ней разбит сад из розовой вишни. Заметно было, что обо всем этом японец говорил с гордостью.
– Наша «Диана» – черный корабль. У Перри тоже были черные корабли. Поэтому жители города поняли, что пришли американцы, и все очень испугались. У японцев корабли красятся в белую краску и вообще делаются очень красивыми, – объяснял Киселев.
«Диана» бросила якорь в трех кабельтовых от устья реки. Быстро наступила южная ночь. На берегу зажглось множество огней. Огни двигались по реке, по горе вверх и вниз и по всем берегам.
Утром баркас отвалил от «Дианы». На руле сидел лейтенант Пещуров. Он правил в устье реки, протекавшей по городу и забитой множеством мачтовых лодок. На баркасе адмирал, капитан, Гошкевич, Сибирцев и два десятка матросов. В кильватере идут еще две шлюпки.
Вход в реку перегородила плотная масса лодок. На палубах стоят целые отряды японских воинов в голубых халатах. Черное пламя отражается от лакированных шляп самураев.
На горе и по берегу моря видны солдаты с копьями. На холмах разбиты группы шатров. Всюду лагеря и войска. «Поразительно, как быстро японцы собрали такую армию», – думал Алексей Николаевич.
Близился вход в узкую реку. Берега ее облицованы серым камнем. Крупные плиты уложены друг на друга, и прямо на них, как на фундаментах, построены живописные башни под цветной глазурованной черепицей. Эти башни с многочисленными крышами одна над другой стоят у входа в реку, как два часовых в выгнутых шляпах. Их красные черепицы сияют на утреннем солнце. Форты защищают вход в реку.
У подножия расположилось на лодках японское войско со множеством флагов и значков на высоких древках.
– Войска много! – с сожалением сказал Киселев. – Мы их, наверное, не победим. – Он стал объяснять Гошкевичу, что, судя по знаменам, тут кроме императорских собраны войска разных князей.
– Навались! – приказал Лесовский, и баркас помчался прямо на строй японских лодок.
Японцы двинулись навстречу. Приближаясь, они ставили свои лодки бортами под удар. Пришлось бы разбить борта первой же, которая подвернулась.
– Суши весла… Табань! – раздалась команда, и баркас сразу встал.
– У них тут много народу очень, – по-японски говорил Гошкевичу новый моряк.
Гошкевич, стоя на носу баркаса, спросил, нет ли голландского переводчика. Ему отвечали с лодок по-японски, что переводчика нет.
– А на нэ, – крикнул Киселев, перегибаясь с кормы к ближайшей лодке. Он о чем-то разговорился с солдатами.
Гошкевич написал иероглифами записку и передал ее на большую лодку рыцарю с двумя саблями.
Японцы, увидев на листе прозрачной бумаги написанные умелой рукой иероглифы, стеснились, читая их, а потом с уважением посмотрели на высокого рыжего эбису.[49]
– Надо, господа, уметь и уступать, – сказал адмирал, возвратившись с офицерами на судно.
«Все зря ходим, – думал Алексей Сибирцев. – Сколько опять забот, трудов напрасных. Понесло же нас сюда! Даже не видим ничего. А сколько, наверно, в этом городе интересного, там, за горой».
На судно прибыли чиновники.
– Почему вы собрали такое множество войска, когда мы пришли на одном корабле с небольшой командой? – спросил их адмирал.
Чиновники и переводчики заполнили почти весь салон адмирала.
– Этот порт закрыт для иностранцев. И встречи с нашими послами возможны только в Нагасаки. Ваше прибытие очень обеспокоило наш народ. Поэтому, чтобы успокоить население, мы собрали войска. И мы не можем позволить здесь сход на берег при всем уважении к вам.
Путятин объяснил, что письмо для японского правительства он передал губернатору города Хакодате.
– Мы прибыли сюда, чтобы встретиться здесь с представителями высшего японского правительства и, проникнутые духом благоговения перед святынями Японии, благополучно закончить переговоры, начатые нами в Нагасаки. Мы пришли с дружественными намерениями и не позволим себе никаких враждебных действий. Нам кажется, что вблизи Эдо продолжать переговоры будет трудней, чем вблизи Осака…
– Мы очень благодарны вам за это, – спокойно отвечал старый чиновник, – но у нас принято считать, что если иностранное судно входит в запрещенные для него воды, то это враждебное действие.
– Сейчас уже пора менять такие взгляды. У вас изданы теперь новые законы. Мы известили правительство Японии, что идем сюда. Письмо об этом принято. Мы пришли законно и ждем ответа на свое письмо и не будем нарушать законы вашей страны.
– Нам кажется, что вам надо как можно скорей уйти отсюда. Это будет понято у нас как выражение дружбы и уважения к нашим обычаям. Здесь у нас нет знатоков западного языка и учреждения для приемов иностранцев.
– Мы должны дождаться ответа на наше письмо, – отвечал Путятин.
Потянулись дни терпеливого ожидания. С утра до поздней ночи капитан не давал покоя экипажу. С утра матросы маршировали по палубе с ружьями. Они упражнялись, передвигая пушки, как на артиллерийских учениях. После обеда занимались парусными и гребными гонками.
Елкин ходил на шлюпке с разрезным гротом и описывал берега Внутреннего моря. Какая-то японка кинула ему однажды яблоко из своей лодки. Можайский подходил на вельботе к устью реки и рисовал два форта на ее берегах, похожие на розовые столбы или на многоэтажные храмы.
А в Осака закрывались магазины и лавки. Население хлынуло прочь из города. Весть о приходе иностранцев на военном корабле разнеслась повсюду. До сих пор люди знали, что иностранцы на черных кораблях появлялись лишь в заливе Эдо. Сообщали друг другу тайно, под страхом наказаний. Но эту запретную для простого народа новость узнала вся страна.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.