- Савоська, завтра бери моих собак и дуй по всему Амуру - в Мылки, в Хунгари, к себе в Бельго. Объявляй, чтобы тащили мне соболей, как албан, по два меха с головы. А мы наловим калуг, сохатина есть - устроим угощение.
      - Давно бы так! - обрадовался Савоська.
      Он и сам испытывал недостатки от Иванова проигрыша. Ему совсем не нравилось, что Бердышов обеднел. Старик давно подумывал о том, чем бы помочь Ивану.
      - Я их напугаю! Знаю, что сказать! - восклицал Савоська. - У-ух!.. Еще богаче будешь! Нынче соболей много, хорошая охота. Тебе все верят. Знают, что не обманываешь. Ладно! Я всегда говорю: без обмана лучше жить.
      - Да скажи, что кто не привезет, тому мало не будет! Я нынче вспомнил. У нас в Расее был начальник: как проиграется, так гонцов вышлет по всему Забайкалью. Приказывает с каждой овцы прислать по клоку шерсти. И сразу все вернет. Еще богаче станет! И людям не шибко убыточно...
      * * *
      Утром Айдамбо приехал к Бердышову. Он еще ничего не знал про Иванов проигрыш.
      - Я хочу жениться на Дельдике! - с чувством сказал он.
      - Ты еще молодой, - ответил Иван.
      - Но я самый лучший охотник! - воскликнул Айдамбо.
      - Я этого не знаю.
      - Как не знаешь? А это что?
      Айдамбо достал из мешка соболей.
      - Это ты сам добыл?
      - Конечно, сам! Бабушка, что ли?
      - Да, я еще слыхал, что ты скупой. Как же жениться скупому?
      - Кто скупой?
      Айдамбо выворотил весь небольшой, но драгоценный ворох пушнины и с презрением кинул Бердышову на стол.
      - Ну, теперь девушку отдашь?
      Иван молча забрал меха, смял и, не глядя на них, отбросил в сторону, будто это были старые тряпки.
      - Верно, девчонка хорошенькая, - сказал он наконец, - но только когда ей будет семнадцать лет, тогда отдам. Тому отдам, кто привезет хорошие подарки.
      "Что же ему надо еще?" - думал Айдамбо.
      Дельдика, слушая весь этот разговор, невольно вздохнула. За последнее время ей стал сильно нравиться Айдамбо. Она забывала свою детскую дружбу с Илюшкой.
      - Ну, а если я стану русским, тогда отдашь? - в отчаянии спросил Айдамбо.
      Иван засмеялся.
      - Тогда отдам! Попробуй стань русским!
      "Но как стать русским? Даром, наверно, никто русским не сделает?" Айдамбо решил, что надо снова идти на охоту, добывать меха, пока звери еще не линяют. Но ему хотелось хоть немного побыть с Дельдикой. Выйдя, он пожалел, что погорячился, кинул меха, не уговорившись о цене. Но он надеялся, что Иван не обманет.
      * * *
      Савоська объехал всю округу. Несмотря на яростные старания купцов распустить устрашающие слухи об Иване, их никто не слушал, гольды по приглашению Савоськи съехались к Бердышову со всех деревень.
      Улугу первым привез албан. Он знал, что Бердышов убил нойона. Это было важней всего. Знал он также, что Иван не насилует детей, не бьет и не отбирает жен. Это же знали и все другие гольды. Савоська так расписал про беду Ивана, что всем захотелось выручить его.
      Старая изба Бердышова полна народу. Тут и Бельды, и Сойгоры из Мылок, и все бельговские.
      Иван сидит в богатом гольдском халате с сероглазой дочкой на руках.
      - Ну, что нового? - спрашивает он гостей.
      - Наса-то какой нова! - кричал Писотька. - Тайга-то сыбко холодно нынче.
      У многих гостей лица обморожены. У Писотьки на щеках черные лепешки.
      - Ну, а как там Денгура?
      - Его совсем больной. Собаки его, однако, две версты волоком тащили.
      - Вот будет знать, как свататься! Ты ему скажи, чтобы он ко мне приехал.
      - Ну, а ты нам расскази це-нибудь, - просил Писотька. - Це нова Миколаевское-то Хабаровке?.. Ты теперь наса купец, как придес, долзен говорить, где це...
      Гольды засмеялись, повторяя:
      - Купес! Купес!
      - Таргаса! - крикнул Дандачуй. - Хоросо говорить, у-у, сыбко хоросо надо!
      - Ну це, как там?.. Це слыхать? Царь-то батюска? Какой Миколавским слух был - негра церного видал, нет ли?
      - В Петербурге был смотр войскам, - стал рассказывать Иван.
      Он взял пример с китайских торговцев. Когда интересных новостей не было, он рассказывал старые сказки, переделывая их на ходу, или сообщал слышанные в городе политические новости, до которых гольды всегда были большие охотники.
      - Че солдат рассказывал?
      - Ага, солдат!.. Петербург знаешь? Так приезжал туда в гости к нашему царю немецкий император. Это у них омуту* царь. И вот смотр войску устроили. Сперва перед смотром был молебен. Тысяча попов богу молилась, пели поповские песни. Молебен такой служили.
      _______________
      * О м у т у - как, одинаково, словно (гольдское).
      - Батька такой? Такой поп?
      - Архиреев собралось со всех областей, наша земля нескончаема.
      - У-у! Расея-то! Церт ё знат! - соглашались гольды.
      - Ну вот, молебен окончился, и генералы разбежались по местам. Министр военный подает команду...
      - Министр цо таки? - спросил Писотька.
      Иван говорил то по-русски, то по-гольдски.
      - Войско колыхнулось, музыка заиграла, забили барабаны, земля затряслась!.. - Иван вскочил и, с силой взмахивая ногами, ступил несколько шагов. - Вот так шагают, стекла на втором этаже звенят, это идет гвардия! Ну, и пошло и поперло!.. Идут и рекой и по берегу - все заполонили. Штыки блестят, как Амур течет. Все, что в городе было, прошло... А царь поглядывает за немцем, за императором-то, как, действует ли на него, нет ли? Видит, еще нет. Ну, государь махнул платочком: "Пусть, дескать, с тайги еще войско выведут". Ну, и опять повалило... Ну, беда!.. Генералы считали, считали - им цифири не хватило. Они друг на друга стали раскладывать, и опять не хватило. Немец говорит: "Паря, русские бабы дивно сыновей понаделали". А русские все идут и идут, а ряды широкие - и солдаты, и казаки на конях, и пушки на баржах тянут. Они за городом, на озере, спрятаны были. Там такое здоровое озеро - царева рыбалка, никого туда не пускают без дела. Кто заедет ловить, невод отберут и надают горячих.
      Немецкий-то император глядит - дело к ночи. Он позевывает и че-то от музыки на одно ухо плохо слышит. А уж вовсе темнеет. Он и говорит: "Докель же оттуда, из этой тайги, народ валить будет?" Наш-то царь подзывает генерала и говорит: "Сибирское-то войско пошло, нет ли?" - "Нет, - говорит генерал. - Главное-то не тронулось, только расейские одни, да и то не все. Куда там!.." Генерал старый, с усами, - знает, что ответить!.. Наш-то царь немцу и сказывает: "Тогда, мол, прервемся, а то спать не придется. У нас в тайге еще дивно народу, за каждой лесиной по солдату. И все охотники: как стрелит, так прямо в переносицу гадает". Ну, немец-то и говорит: "Признаюсь, ваша сила здоровей".
      - Ух, хо-хо! У-у! А-на-на! - закричали обрадованные гольды. - Церт ё знат! Немец-то говорит: не могу воевай!
      - Ванча, наша сила большо-ой!
      - Китаец-то говорит: у него народу много, как думай?
      - Русский, знаешь, хлебный человек, отчаянный!
      - У нас народу больше!
      - Пускам ли, рузьям палить - хоросо могу!
      Гольды долго еще кричали на все лады.
      Айдамбо между тем с немым восхищением все поглядывал на Дельдику.
      - Что ты им рассказываешь? - спросил Тимоха Силин, зашедший поглядеть, что тут за сборище.
      - Да вот учу про царя, - отвечал Иван, - чтобы знали, какая у русских сила, царя бы хвалили, да и меня боялись, тащили бы меха. Надо с кого-то проигрыш взыскивать. Не с тебя же?!
      Васька Диггар, приехавший с Горюна, захмелел и подсел к Ивану. У него острый голый подбородок, острый горбатый красный нос, скуластые красные щечки, лицо безбровое и карие глаза без ресниц. Он верткий и болтливый.
      - Продай Дельдику, - попросил он. - Мне! Обязательно!
      - Кому?
      - Мне!
      - Когда семнадцать лет будет, тогда пойдет замуж. По русскому закону еще мала, нельзя отдавать.
      - У-уй! Я же тебе много мехов дам.
      Айдамбо с ненавистью наблюдал за Васькой.
      - Ее много народу сватает, - сказал Иван, - но не знаю, кому отдавать придется.
      - Хитрый! А-ай! - восклицает Диггар. - Дразнишь всех. Отдай...
      - Да какой же ты жених? Эх, ты!
      Иван потрепал его рыбокожий халат и начал его высмеивать. Смущенный такими шутками, Васька убрался прочь, чувствуя, что некстати начал: он легко отступался от своих намерений.
      Айдамбо пытался что-то сказать ему, но Васька не захотел разговаривать и отвернулся.
      - У тебя собаки плохие! - крикнул ему Айдамбо. - Я тебя на своих всегда перегоню.
      Васька вспылил:
      - Что ты сказал?
      - Ну, давай наперегонки!
      - Моя упряжка сегодня с Горюна прибежала, сильно утомилась. Мои собаки лучше... Твои плохие!
      - Твои собаки уже отдохнули. Я тоже вчера издалека приехал.
      - Тебе дорога знакомая.
      - Если ты обгонишь, я всех своих собак из ружья убью! - со страстью воскликнул Айдамбо.
      "Ах, какой он гордый! - подумала Дельдика. - Но как жаль, что грязный ходит, с косой и в рыбьей шкуре!"
      Молодые гольды уехали на озеро устраивать гонки.
      - Девушка хорошая, - ласково обнимая Дельдику и похлопывая ее по спине, говорил Бердышов. - Только давно мне за нее никто подарки не несет. Я, однако, сам на ней женюсь.
      - Эй, не женись, не женись! - закричали гольды, видя, что Иван обнимает девушку.
      У них существовало многоженство, и они принимали слова Ивана за чистую монету.
      - Я привезу тебе подарки! Панты привезу. Отдай мне! - пропищал Писотька.
      - Нет, однако, сам женюсь, не утерплю, - продолжал Иван.
      Девушка, краснея, старалась отстраниться от него.
      Анга не сердилась на мужа, хотя была ревнива. Ей и неприятно было, что Иван так ласкает девушку, но она знала, что он хочет снова разбогатеть и пугает женихов Дельдики, чтобы везли подарки.
      - Совсем не как отец обнимаешь! - кричал Писотька.
      Среди гостей появился Денгура.
      - Ну, ты поправился? Тебя, говорят, собаки разбили? - спросил Иван. Я слыхал, ты больной и помираешь?
      - Выздоровел! - отвечал старик.
      Высокий, худой, с острой головой и крупным носом, Денгура в своем толстом ватном красном халате выделялся из всей толпы.
      * * *
      - Отдай за меня дочь Кальдуки, - попросил Денгура, когда все разъехались.
      - Ты что, опять жениться задумал?
      - Конечно! Чем я не жених? Деньги есть! Халаты...
      Серебряные серьги украшали большие черные уши Денгуры. На руках старика - браслеты и такое множество перстней, что пальцы его, как в кольчатой серебряной чешуе.
      - Да, ты хотя и старик, но крепкий, - говорил ему Иван. - Да еще и не сильно старый. Сколько тебе, седьмой десяток? Пустяки! Еще кровь играет!
      - Отдай ее за меня!
      Иван взглянул на него с деланным удивлением.
      - Что же ты ко мне приехал? Ты езжай к Кальдуке.
      - Можно? - обрадовался старик.
      - Конечно, можно.
      - А ты мне поможешь?
      - Конечно!
      - Спасибо тебе, Ваня! - Денгура был глубоко тронут. - Шибко мне дочь Кальдуки нравится. Тебе буду богатые подарки таскать.
      - Вот и на здоровье, если нравится.
      - Че, Ваня! Верно! - пьянея от счастья, воскликнул Денгура. Говорят, русские нынче тоже женились?
      - Женились.
      - Я слыхал. И я хочу!
      - Верно! На людей-то глядя. Чем ты хуже! Но только ты никому не говори, что я тебе буду помогать. Я так все сделаю, что на будущую зиму она станет твоей женой. А пока придется тебе подождать. Но сначала съезди к Кальдуке.
      - Я уж ездил!
      - А ты скажи, что я согласен.
      Белые собаки помчали Денгуру в Бельго. Старик сидел на ковре, поджав ноги. Погонщик гольд бежал рядом с собаками, покрикивая на них.
      - Еще старого порядка у них вроде придерживаются, - сказал Иван жене. - Гляди, как они старосту возят.
      Гольд все бежал вровень с собаками.
      - И не отстает. Вот бегун!..
      * * *
      Когда Кальдука гостил у Ивана, он не поминал про сватовство Денгуры. "Сейчас все меня уважают, - думал он, принимая подарки, угощения. - А если я скажу про Денгуру, станут насмехаться, могут еще вспомнить, как собаки убежали за зайцем, и хоть я не виноват, но и меня как-нибудь приплетут. Довольно насмешек! И так всегда издеваются..."
      В глубине души Маленький все-таки сожалел, что сватовство Денгуры, которое так хорошо началось, неожиданно нарушилось. Старик обещал большой калым, можно было бы заплатить долги и пожить сытно. Денгура - человек богатый, степенный, не то что молодые женишки, живущие тем, что сами бегают в тайгу.
      И вот вдруг Денгура снова примчался в Бельго. В память былых лет Кальдука встал перед ним на колени.
      - Я на сватов не надеялся, - говорил Денгура. - Обманщиков много развелось. Даже старик стал обманывать. Я сам все лучше сделал. Сам сговорился с Иваном.
      Кальдука и Денгура на радостях обнялись.
      - Хорошо, что Иван надумал так благородно поступить, - со сладкой улыбкой говорил Кальдука, покуривая душистый табак купца.
      Ему, однако, не верилось, что Иван так быстро решает отдать Дельдику. "Не обманывает ли Денгура? Он в старое время всех путал. Может, вспомнил, как начальником был".
      - Поедем к Ивану! - воскликнул Кальдука. - Там обо всем хорошенько договоримся.
      Кальдука стал проворно собираться. Он заискивал перед Денгурой, хихикал, круглая головка его с седой косичкой на слабой, морщинистой шее тряслась от волнения. Он желал поскорее узнать, не надувает ли его почтенный гость.
      Денгура остановил Кальдуку и опять, как в пришлый раз, велел своему работнику позвать торговцев. Пришел Гао-толстый. Денгура приказал принести для Кальдуки риса.
      "Да, пожалуй, верно, жениться задумал, если делает такие затраты, соображал Маленький. - Или еще хуже обманывает?"
      - Сейчас поеду на Додьгу! - Маленький побежал закладывать собак.
      Из лавки выскочил младший торговец.
      - Он еще даст тебе много товаров, деньги даст, - говорил он. - И если ты не дурак, попроси Денгуру скорее заплатить за тебя половину долга в лавке. Хорошенько попроси, он все тебе сделает. А то буду бить тебя, как паршивую суку!.. Весь долг не проси, только половину, хота бы половину!
      Торговец не хотел, чтобы сразу был уплачен весь долг: это было бы невыгодно. "Тогда нельзя будет, - рассуждал он, - подурачить Кальдуку! А половина может оказаться не меньше всего долга! Надо только уметь торговать! К тому же Денгура очень богат, а свадьба - это подарки, угощения. Да еще другие будут покупать. Все так напьются, что пойдут с просьбами в лавку, и тогда к их долгам можно приписывать сколько хочешь. Пьяные будут! Потом на это сошлемся, когда станут спорить, что много за ними записано: ничего вспомнить не смогут!"
      - Не забудь, что мой старший брат помог тебе, - наговаривал торгаш. Это он потребовал от Денгуры большой торо для тебя. Помнишь?..
      Кальдука в рваной шубе нараспашку, стоя на полозьях нарт, помчался на Додьгу. За ним летела упряжка белых псов Денгуры. В отдалении лениво бежали три собаки, волочившие нарту с девками. Дочери Маленького поехали повидать сестру.
      - Девку отдавай, пожалуйста, - попросил Кальдука, явившись к Бердышову.
      - Твоя девка, ты ее и отдавай, - ответил Иван.
      - Так можно брать торо? - в восторге воскликнул Маленький.
      - А что он дает тебе за нее?
      Кальдука расплылся. Он заговорил про выкуп за невесту. Счастливая хитрая улыбка не сходила с его лица. Так приятно было перечислять котлы, халаты, материи, разные дорогие вещи, которые станут собственными.
      - Ну, все это пустяки, мало дает! - сказал Иван. - Я смотрю, Денгура, ты невесту хочешь даром взять.
      Богач растерялся. Кальдука Маленький, чувствуя поддержку, закричал.
      - Верно! Торо плох, мал!..
      Начался спор.
      - Долги за меня заплати! - осмелел Кальдука. - Хотя бы половину...
      Бердышов сказал Денгуре, что согласен отдать за него дочь Кальдуки, но при условии, если о сговоре никто знать не будет и если Денгура согласится ждать свадьбы и вдвое увеличить торо.
      - Но только еще через год. До этого никто знать не должен.
      Долго спорили.
      Наконец Денгура поддался.
      - Теперь зови невесту, - попросил он.
      - Э-э! Нет!
      - Дай хотя бы поговорить с невестой... Посмотреть на нее. Ведь даю такие деньги! - говорил Денгура.
      - Нельзя...
      - Но ведь я жених...
      - Вот, гляди в окно. Видишь, она гуляет с сестрами. Та, которая в салопе. Вон в бархатном!.. Что, хороша?
      Дельдика с сестрами гуляла по релке. Косая Исенка и Талака подхватили ее под руки.
      - А разговаривать с ней не смей, а то испортишь все дело. Только знать можешь, что она твоя будет. Должен понимать! И молчи. Я отдам ее тебе на тот год, и, паря, так устроим, что всех одурачим.
      Услыхав, что Иван ради него хочет всех обмануть, Денгура обрадовался. Он полагал, что лучший человек на свете тот, кто ловко обманывает.
      - Только молчи! Я тебе скажу по душам: она девочка, а ты старик. По русскому обычаю это нехорошо. Но уж если надо тебя удовольствовать и выручить Кальдуку, то я постараюсь.
      - Надо скорей! - просил Кальдука.
      - Нет, скорей нельзя. Я до тех пор не выдам ее замуж, пока всем не будет видно, что по-другому нельзя поступить. А как я это устрою - мое дело!.. Как раз год пройдет, не меньше. А ты, Кальдука, бери торо. Но молчи! А если обмолвишься, свадьбе не бывать. Весь торо придется обратно отдать.
      Гольды уехали.
      * * *
      - Савоська, а ты у Туку был? - спросил Иван, нахмурившись.
      - Был!
      - Велел ему дань мне привезти?
      - Велел.
      - Почему же он не привез?
      - Не знаю, что такое.
      - Он, наверно, не любит меня. Не хочет, чтобы русский купец хорошо торговал. Наверно, доволен, что меня обыграли. Продался Ваньке Гао?
      Бердышов решил проехаться по деревням и расправиться с теми, кто не привез ему дани.
      Иван и Савоська приехали к Туку. Это был охотник, живший с семьей в Мылках.
      - Ты почему албан не привез? - спросил Иван у гольда, состроив страшную рожу.
      Дети Туку закричали и заплакали, видя, что их отца хочет обидеть чужой человек.
      - Тебя сейчас повешу! - спокойно сказал Иван. - Савоська, принеси веревку.
      Бердышов схватил Туку под мышки. Туку забился, как пойманный зверек.
      - Отда-ам... Сейчас все отда-а-ам! - завопил он.
      - Нет, теперь поздно!
      - Отда-а-ам! - плакал Туку.
      Савоська принес веревку и стал со слезами на глазах просить за гольда. Сбежались все жители Мылок.
      Но Иван, к ужасу детей, накинул старику петлю на шею.
      Савоська схватил Бердышова за руки.
      - Не смей! - закричал он.
      - За тебя просит, - ухмыльнувшись, сказал Бердышов. - Но помни мое слово: если кто-нибудь не исполнит того, что я велю, - того повешу! И всем так скажи. - Он больно хлестнул гольда веревкой по спине. - Да помни в другой раз, если велю привезти налог, старайся! Захочу - могу тебя повесить! Буду собирать дань - все должны платить!
      - Вот хорошо, Ваня, что не вешал его! - радовался Савоська, когда уехал из Мылок и снег на крыше дома Туку слился с сугробами. - А то нехорошо сказали бы про тебя, что ты, как Гао.
      - Без строгости тоже нельзя, - отвечал Иван. - Я должен торговать. Значит, другой раз надо и побить должника и веревкой ему пригрозить. Пусть знают, что, если не угодят, им попадет! А может, и на самом деле удавить кого-нибудь придется, - усмехаясь, сказал Бердышов. - Кто грязного дела боится, паря, тому богатым не быть. Я всегда стараюсь помочь людям. Они это видят, ко мне идут и продают мех а подешевле, лишь бы с хорошим человеком побыть. Так что хорошим человеком быть выгодно. За меха приходится платить дешевле! - усмехаясь, говорил Иван. - А кто не верит, что я хороший, - тому бич и петля!
      После этой поездки Ивану доставляли все новых и новых соболей, выдр, лис, рысей. В солнечный день он возился у своего свайного амбара.
      - Ну как, вернул богатство? - подходя, спросил Егор.
      Иван засмеялся, открыл дверцу. Черные хвостатые соболя висели плотными рядами.
      - Все вернул, да еще с прибытком! Амбар трещит!
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Ветер бушевал с такой силой, что проснувшейся Настьке казалось, будто леший чешется боками о бревенчатые стены избы. Со страха девчонка полезла к матери и обняла ее покрепче. Ветер гудел, бил в передний угол избы, потом так загрохотал, словно где-то покатились бревна.
      Егор проснулся раньше обычного.
      "Всю весну дуют сильные ветры, - думал он. - Земля эта мокрая, жесткая, жить на ней трудно. Отец говорит, потому она и была свободна. Никто тут жить не хотел. Зимой ветры и летом ветры. Ветер сожжет, иссушит. Может, и вовсе выдует мою землю? Вот я трудился со всей семьей и поселил здесь сыновей, а что это за место, толком не знаю. Первый год пришли осмотрелись. Другой год кое-что собрал. На третий год ярица, гречиха, овес ладно вызрели. Земля стала помягче, стала родить. Первые-то годы хорошо родить должна, а что дальше будет, как узнаешь? Вот мы все болот боялись стали на юру пахать. А может, и зря? Ветер наверху-то. На низу топь, а вверху - ветер. Как хочешь, так и живи. Хочешь вольной жизни, ступай, ищи такую землю, возделывай ее. Так уж заведено у людей: хочешь воли - сам себе ее произведи. Покажи, что ты можешь, тогда и другие люди в твою вольную жизнь поверят. Начни новое и на этаком месте. Верить надо - за труды бог воздаст нам..."
      Утром вся семья шла на работу. Голые вершины лиственниц в сумрачное ветреное утро торчали над лесом. Переселенцы жгли костры, корчевали, шире расчищали свое поле. Как-то тяжело было на душе у Егора. "Быть не может, чтобы такой великий труд мы положили зря! - рассуждал он. - Но выдуть нашу пашню может. Вон как крутит, прямо на глазах метет с нее".
      Сердце Егора словно обливалось кровью. "Неужели я напрасно здесь поселился?" - приходило ему на ум. Но он убеждал себя: "Нет, ничто зря не бывает, и я не должен отступиться. Раз приведен сюда человек такой, как я, что не могу бросить дело на полдороге, значит, тут я и должен все исполнить, осилить эту топь да чащу, разделать ее".
      Егор разгибался, оглядывал громадную реку, полную плывущих льдин. "Неужто здесь нет никакой мне подмоги?"
      Леса, воды, льды - кругом была пустыня. Но сам он бодрил семью, утешал всех, подавал пример труда и терпенья, никому не выдавал своих дум. Он как бы все грехи и сомнения брал на себя. Семья, казалось, была спокойна.
      Только дедушка Кондрат замечал, что у Егора неладно на душе. Он не ведал причину Егоровых забот. Старик привык видеть много недостатков здешней земли. Она ему до сих пор не нравилась. Но дед надеялся, что его-то сын Егор уж должен с ней справиться.
      - Эх, Егорушка, родимец! - изредка приговаривал он.
      По труду Егора дед видел, что у того есть надежда.
      "Да, никто тут жить не хотел, - продолжал свои думы Егор. - И вот эту землю, что никому не нужна была, мужик дерет, пашет, сушит и превращает в богатство. Поднять бы эти земли, завести на них все, что есть в жилых краях, вырастить детей!.. Ладно, что хоть подкармливает тут нас тайга мясом, заработок дает, но надеяться на охоту нельзя, а то изнищаешь и будешь гол, как гольды".
      Егор, как и все мужики, ловил лис вблизи деревни. Бывало, попадались ему и чернобурки. Силин в эту зиму добыл двенадцать лисьих шкур. Но никто из крестьян не хотел жить только пушным промыслом, хотя дело это казалось доходным. Каждый на деньги, добытые от продажи мехов, старался улучшить свое хозяйство, больше распахать пашни, набраться силы самому, чтобы летом работа спорилась.
      - Я тут оздоровел на зверях-то! - говорил Тимошка.
      К весне все крестьяне выглядели бодрей, чем, бывало, в эту пору на родине.
      "Дома мы зиму сидели другой раз без дела, - воспоминал Егор. - Были в кабале. А тут лови рыбу, гоняй почту, бей зверей. Зимой занятия денежные. Да вот и весна..."
      Тут Егору вспомнилось, как Барабанов уверял его, что справедливой жизни и тут не бывать, что земля на Амуре плохая, и если казна не даст помощи - народ пустится в грабежи и торгашество.
      Федор полагал, что так и надо делать, - пусть все видят, какие тут тяготы и мучения.
      - Они, окаянные, гнали нас сюда, думали, поди, что мужик им пятерней расковыряет эту топь да камень, - таковы были обычные речи соседа. - А мужик-то желает себя вознаградить. Он себе найдет тут занятия!.. И никакой новой жизни быть не может. Попробуй укрась эту землю, заведи в ней справедливость! Приедут и сядут тебе на шею, найдутся душегубы! Они только и следят, не завелось ли где что. Нет, Егор, ты ее укрась, эту землю, да так, чтобы никто не видал. А лучше себя самого укрась, свой карман, брюхо наешь потолще, чтобы видели, кто ты такой есть! По брюху-то сразу видно, кто умен, а кто глуп. Живи так, чтобы себе побольше, не думай про справедливость. Все люди грешны, и мы с тобой. Значит, не мы это заводили, и не нам придется отвечать. Не губи, Егор, себя и детей! А то вот как на новом-то месте да придется им батрачить... Ты лучше уловчись и вылазь наверх, а другая волна народа дойдет сюда - ты ее мни под себя. Вот как надо! А то угадаешь под чужие колеса. Ты жалей не народ, а себя. Пусть всякий сам о себе на новой земле подумает... Эх, мне бы твою силу! Досталась она не тому, кому надо!
      Егор не соглашался с Барабановым, но и не осуждал соседа, полагал по старой дружбе, что не так он плох, как толкует, что чудит более. Ведь Федор свой брат, сам дерет чащу... Просто Федор суетливый, да и не крепок, жена его покрепче, а сам он все хочет торговлей заняться, настойчивости нет, терпения не хватает. Вот он и выдумывает. Но иногда Егора зло разбирает на соседа. Федор и в самом деле забывать начинает, что крест носит. И тогда Егор косится... А Федор, кажется, потрухивает. Бабы их бранились часто, а мужики в память совместного великого пути через Сибирь прощали все друг другу.
      Егор работал, старался, сухое могучее тело его изнемогало от напряжения. А Барабанов раздобрел, сам торгашил, обижал людей, искал случая утолить свою корысть. Он давал приют беглым каторжникам и заставлял их работать на росчистях, на пашне за харчи.
      - Это разлюбезное дело! - говаривал он. - Принайми и ты, Егор, бродяжек.
      - Нет, мне не надо, - отвечал Кузнецов. - Я сам слажу. Подневольный человек мне не помощник, он мне только радость отравит. Я уж как-нибудь со своей семьей.
      Егор знал, что жадные, хищные богачи могут завестись и здесь. Но знал он и другое: что основа жизни должна быть тут кем-то заложена не из большой корысти, а из желания жить вольно, справедливо. На это полагал он свою жизнь. Он не хотел мять под себя других. Он желал, чтобы его род стал корнем народа, его сутью, плотью.
      "Мне тошно обмануть человека, давить его. Я пришел сюда потому, что тут место вольное. Река, горы... Зверь в тайге, рыба в водах. Край неведомый - мне радость лишь одна, если я это все тут открою!.. Зачем же я стану хапать, когда я из-за хапуг старое кинул?"
      Пошел, лед на Амуре. Река очистилась. Синие, зеленые и белые льдины дотаивали в переломанных тальниках. Верболоз зеленел от множества мохнатых сережек.
      На новых, намеченных к расчистке клиньях еще стояла топь, торчали синие кривые акации, белые дудки трав с седыми венчиками, прошлогодняя лебеда, голые побеги осин и орешника, обвитые виноградом, как сухой бечевкой. Колыхалась трава на кочажнике. Весна, зелень, жизнь. Над рекой тишина. В жаркую погоду из тайги тянуло свежестью.
      Летели птицы. Они неслись громадными караванами и в узком месте над рекой, между каменными быками дальнего берега и додьгинским холмом, сбивались так, что казалось, стояли в воздухе сплошной тучей.
      Покой и радость были в сердце Егора, когда после корчевки сидел он по вечерам у своей бездворой избы, у костра, а вдали дымилась его пашня и темнел голый лес. Две полосы, вспаханные Егором, широко разошлись по релке. Эти полосы Тимошка Силин прозвал "Егоровы штаны". Сейчас они особенно походили на бурые меховые штаны.
      "Я поднял эту землю, раскрыл, раздвинул лес, словно вырыл из глуби топей пашню свою", - и Егор верил, что не зря душа его радуется после каждого трудового дня.
      Шли тяжелые низкие тучи. Сопки за рекой казались маленькими буграми по сравнению с тучами, тянувшими за собой по ельнику черную лохматую проредь.
      Вода все прибывала. В тайге забелели первые цветы. Ворона вылетела на релку.
      "Га-га!.." И вдруг со злобой: "Кагр... кагр!" - закричала она, видя, что Егор ставит коня и соху на мокрую вязкую пашню. Васька кинул палку и попал вороне по крыльям.
      На Мылке, как бы играя в хороводы, плыли табуны белых лебедей.
      Лопнули почки на тополях, таволга дала листья. В берег бились волны. Прибой раскачивал наносник и карчи так, что груды их попеременно вздымались, и деревянный вал пробегал вдоль берега, пряча в себе ударявшую в берег волну. Только изредка меж бревен взлетала седая прядь с ее гребня.
      По ярко-синей плещущейся реке, в волнах, тихо брел маленький пароход с большой черной баржей. Над рекой грянула солдатская песня. Подголосок лился, хватал за сердце. Переселенцы бросили работу.
      - Эх, служивые! - с удовольствием говорил Пахом. - Солдатики!
      - По-расейски поют!
      "Солдат да мужик - вот и Расея", - думал Егор.
      Солдаты долго не могли подвести баржу к берегу. Мужики полезли с обрыва, чтобы помочь. Долго кричали, махали руками, спорили и, наконец, решили поставить лодку, чтобы через нее перекинуть сходни.
      - Прыгайте, - сказал Силин.
      Какой-то плотный, невысокий солдат, оглядев пенившийся прибой, сильно разбежался и прыгнул с баржи прямо на берег. За ним через волны стали скакать другие.
      - Ой, ноги поломают! - воскликнула Наталья.
      - Вот уж расейские! Все нипочем, удалые! - заговорили бабы. - Ух, летают!.. Вон он идет, даже сапоги не замочил.
      - Эх, а энтот в воду ка-ак бултыхнулся!..
      "Ох, смертушка моя!" - думала Пахомова дочь Авдотья, наблюдая солдат.
      - Эка! Ну, сорвиголовы!
      - Куриц, Агафья, загони, - сказал Барабанов жене. - А то сейчас все разворуют. Солдат - вор... У него первое - украсть.