В начале 1812 года всем уже было ясно, что военная гроза неотвратимо надвигается. Россия, вынужденная по Тильзитскому договору примкнуть к континентальной блокаде, проводимой Наполеоном, с каждым годом все сильнее ощущала тяжесть этой системы. Резкое сокращение вывоза сырья за границу подрывало экономику страны, плачевно отражалось на финансах. Курс рубля катастрофически падал.

Чтобы немного поправить положение, русское правительство тайно возобновило торговые отношения с Англией, а затем ввело новый, повышенный таможенный сбор с товаров, ввозимых из Франции, чем чувствительно задевались интересы французской крупной буржуазии.

Наполеон, ставший властелином почти всей Западной Европы, не мог мириться с тем, что Россия, оставаясь независимым, жизнеспособным государством, самостоятельно развивала свою экономику и не желала способствовать его политике. Наполеон мечтал о мировом господстве. Он хотел проникнуть даже в Индию. Независимость России была главным препятствием для осуществления его захватнических планов. Наполеон, начал подготовку новой войны, угрожая русскому народу полным порабощением.

Уже осенью 1811 года полковник Чернышев, посланный императором Александром в Париж, доносил:

«Война решена в уме Наполеона… Мысль о мировладычестве так льстит его самолюбию и до такой степени занимает его, что никакие уступки, никакая сговорчивость с нашей стороны не могут уже отсрочить великой борьбы, долженствующей решить участь не одной России, но всей твердой земли…»

Наполеон собрал для похода в Россию огромную армию, насчитывавшую шестьсот тысяч человек при тысяче четырехстах двадцати орудиях. Кроме того, он надеялся на помощь Турции: по его мнению, она могла выставить стотысячную кавалерию для вторжения на Украину. Наполеон заранее послал в Константинополь опытных агентов Латур-Мобура и Андреосси, поручив им всеми способами склонить турок к затягиванию военных действий против русских. Однако из этой затеи ничего не вышло. Главнокомандующий Молдавской армии генерал Каменский внезапно скончался. Назначенный на его место Михаил Илларионович Кутузов, совершив блестящий маневр, разгромил турецкую армию на Дунае и, несмотря на интриги французов, принудил султана к миру. По договору, заключенному Кутузовым в Бухаресте, турецкая граница отодвинулась от Днестра к Пруту. Бессарабия освобождалась от турецкого ига, участь сербов, болгар и других славянских народов значительно облегчалась. А войска Молдавской армии могли быть теперь частично переброшены на западную границу.

Узнав о подписании Бухарестского мирного договора, Наполеон пришел в сильнейшее негодование.

– У этих болванов турок дарование быть битыми! – воскликнул он. – Победа Кутузова так велика, что я предвидеть этого не мог!

И все же русские вооруженные силы по численности намного уступали силам наполеоновской армии. Да и устройство русских войск внушало серьезные опасения. Император Александр под давлением оппозиционно настроенных дворянских и военных кругов вынужден был два года назад сместить графа Аракчеева с поста военного министра, назначив на его место генерала Барклая де Толли. Новый министр начал довольно энергично проводить необходимые оборонные мероприятия, но они парализовались вмешательством самонадеянного и невежественного в военном деле императора, находившегося всецело под влиянием тупого адепта прусских доктрин генерала Карла Людвига фон Пфуля. Этот проповедник абстрактных военных теорий за шесть лет пребывания в России не сумел даже научиться русскому языку, хотя его денщик, неграмотный солдат Федор Владыко, выучился за это время отлично говорить по-немецки, помогая при случае своему хозяину объясняться с русскими. Пфуль выработал нелепый и предательский план обороны, который, однако, был одобрен императором. Русские войска, стоявшие на западных границах, разделялись на три армии.

Первая, численностью сто двадцать семь тысяч человек, стоявшая от Балтийского моря до Гродно, должна была вести главные бои с неприятелем, а в случае отступления, по мысли Пфуля, сосредоточиться при местечке Дриссы, в заранее укрепленном лагере, представлявшем настоящую ловушку для русских войск. Командование этой армией император поручил военному министру Барклаю.

Вторая армия, имевшая сорок семь тысяч человек под начальством Багратиона, располагалась южнее Гродно – она обязывалась действовать в тылу и на флангах противника.

Третья армия, насчитывавшая сорок четыре тысячи человек под командованием Тормасова, должна была защищать подступы к Украине.

Порочность подобного плана была очевидна. Наполеоновская армия при огромном численном превосходстве имела возможность действовать крупными группировками, направляя их к определенным центрам. Как же могли отразить наступление наполеоновских полчищ русские войска, растянутые кордоном на протяжении почти шестисот верст? Вопрос этот, вызывавший постоянные споры в среде военных, оставался неразрешенным, но все понимали, что так или иначе борьба с Наполеоном предстоит упорная, трудная, жестокая.

… В тот год весна выдалась ранняя. На благодатной украинской земле в середине марта все зеленело. Генерал Раевский, командир седьмого корпуса, входившего в состав недавно реорганизованной второй армии, возвращался из Каменки к месту службы в легкой рессорной коляске. Рядом с ним сидел его старший сын Александр, семнадцатилетний прапорщик, с узким желтым лицом и строгими, не по годам, глазами.

Предчувствуя, что военные действия могут вот-вот начаться, Николай Николаевич сделал дома все необходимые распоряжения, а главное – уговорил жену опять переехать из Болтышки в Каменку, к матери. Кто знает, какие случайности ожидают; лучше, чтобы вся семья находилась вместе. В Каменке сейчас стало тихо. Семейных неприятностей не предвиделось. Брат Александр Львович снова надел мундир, уехал в первую армию. Базиль отправился с ним. Софья Львовна жила в Петербурге. Аглая Антоновна с детьми тоже собиралась выехать туда осенью. Раевский беспокоился лишь за младшего сына, одиннадцатилетнего Николеньку, решительно отказавшегося сидеть дома в такое время. Пришлось дать ему обещание взять летом к себе в корпус. Но куда же устроить мальчишку?.

– Я полагаю, папенька, что Николеньке лучше всего находиться при вашем штабе, – заметил при разговоре Александр.

– Так-то оно так, – вздохнул Николай Николаевич, – да ведь не усидит спокойно… Горячи вы оба!

– За меня не беспокойтесь, я без надобности под огонь не полезу, – отозвался с какой-то суховатостью в голосе Александр. – Мне молодым умирать никак не улыбается!

Раевский внимательно посмотрел на сына, прищурился:

– А ежели надобность будет… под огонь-то? Тогда как?

Александр взгляд отца выдержал, ответил твердо:

– Тогда другое дело… Долг и честь прежде всего… Я сын генерала Раевского.

Николай Николаевич ласково привлек его к себе, поцеловал в голову.

– Иного и не ожидаю никогда от детей своих слышать… Спасибо, Саша!

Щеки Александра зарумянились. Глаза просияли.

… До местечка Вельцы, где располагались тогда войска седьмого корпуса, оставалось несколько верст. Дорога, обогнув небольшую березовую рощу, стала подниматься на изволок. Неожиданно вдали показался всадник. Он скакал навстречу.

– Что такое? Уж не случилось ли что-нибудь в корпусе? – вслух сказал Раевский, заранее известивший штаб о своем прибытии. – По посадке видно, что офицер гусарский.

Всадник приблизился. Вглядевшись, Раевский воскликнул:

– Да ведь это Денис Давыдов! Вот оказия!

Коляска остановилась. Денис, поплотневший за последнее время, с округлившимся, бронзовым от загара лицом, на всем скаку осадил коня, молодецки соскочил на землю.

– Ты куда же галопируешь? – обнимая его, спросил Раевский.

– Встречаю ваше превосходительство, – блестя веселыми глазами, отозвался Денис. – Пользуюсь счастливым случаем поздравить дорогого генерала и Сашеньку с благополучным прибытием. А случай весьма ординарный. Князь Багратион, прибывший вчера из Вильно, просит безотлагательно пожаловать к нему завтра на совет в главную квартиру…

– Как себя князь Петр Иванович чувствует?

– Сердит и громоподобен! Военного министра ругает… А пуще того господину Пфулю достается, составителю глупейшего, смеху достойного, плана…

Николай Николаевич слегка поморщился, перебил:

– Смех-то сквозь слезы, братец… Расхлебывать Пфулеву кашицу нам придется!

Саша, хороший наездник, понимавший толк в лошадях, завистливо поглядывал на дорогую, недавно приобретенную Денисом английскую рыжую кобылу, нетерпеливо перебиравшую ногами. Раевский, обратившись к сыну, предложил:

– Ты погарцуй пока, Саша, ежели охота есть… А мы с Денисом Васильевичем в коляске потолкуем… Да и поехали, чтоб даром времени не терять!

Александр согласился. Переместились. Тронулись.

Денис, давно не видевший Николая Николаевича, очень обрадовался откровенной, как всегда, беседе с ним. К тому же необходимо было посоветоваться об одном важном деле.

Понимая, какая страшная опасность угрожает отечеству, Денис твердо решил предстоящую кампанию служить во фронте, поступить в армейский кавалерийский полк, добиться затем разрешения начальства на создание отдельного отряда для поисков в тылу противника. Обладавший известным опытом, Денис полагал, что, получив хотя бы небольшой отряд, сможет причинить много вреда неприятельской армии. Но как осуществить это намерение? Состоя в адъютантах при князе Багратионе, он продолжал числиться в гвардии. Добровольный перевод гвардейца в армейский полк представлялся случаем исключительным. Обычно такой перевод производился по указанию императора в качестве наказания, как оно и случилось когда-то с ним. Разрешить добровольное оставление гвардии не мог даже командующий армией. Надлежало ходатайствовать об этом перед самим императором, однако, зная о его неприязни к себе, Денис совершенно справедливо полагал, что любое ходатайство будет отклонено. Характер императора достаточно всем известен. Он обязательно усмотрит в ходатайстве неугодного лица что-то подозрительное и поступит наперекор даже здравому смыслу. Да и какие же причины можно выставить для объяснения своего желания поступить в армейский полк? Столь любезные императору прусские военные доктрины исключали возможность какой бы то ни было самостоятельности, инициативности офицеров и солдат.

Денис все же попробовал вчерне написать прошение. Ссылаясь на морунгенское дело, на действия платовских отрядов, на собственный опыт при набеге на остров Карлое и другие примеры, он весьма убедительно доказывал пользу такого рода деятельности. И все-таки послать прошение не решился. Отказ императора мог сразу и окончательно пресечь все надежды. Посоветоваться же, как на грех, было не с кем. Ермолов, недавно назначенный командиром гвардейской дивизии, находился в первой армии. Там же был и Левушка, состоявший в адъютантах у генерала Бахметьева. Кульнев служил в корпусе Витгенштейна. А кавалергардский полк, где по-прежнему оставался Евдоким, не выходил еще из Петербурга. Следовало, конечно, обратиться к Багратиону, в добром отношении и поддержке которого Денис не сомневался. Но, во-первых, князь последнее время был в Петербурге, а затем в Вильно; во-вторых, сначала хотелось поговорить с кем-нибудь из родных и близких… Вот почему Раевского Денис ожидал особенно нетерпеливо.

Внимательно его выслушав, Николай Николаевич задумался. Дело было сложное. Не так-то просто преодолеть препятствия, созданные существовавшей тогда системой.

– Задача нелегкая, что и говорить, – подтвердил Раевский. – Надеяться на благосклонность государя тебе, конечно, нельзя… И мотивы для прошения у тебя более чем неподходящие… Государь терпеть не может волонтерства и самостоятельных действий.

– Неужели отказаться от мысли, осуществление коей, без сомнения, принесет пользу отечеству? – сказал, горячась, Денис.

– Отказываются от хороших мыслей, голубчик Денис, слабые духом люди, – спокойно ответил Раевский. – Я сделал лишь общие замечания. А теперь попробуем разобраться благоразумно, что же можно предпринять. Прежде всего скажи, в какой полк желаешь определиться.

– Я имел в виду просить о службе в Ахтырском гусарском, находящемся в корпусе вашем.

– Отлично, не возражаю, – согласился Раевский. – Там, кстати, вакантная должность командира батальона имеется… Но как же осуществить перевод? Прошение, разумеется, писать придется, но самому тебе, на мой взгляд, делать этого не следует. Лучше всего, чтоб послал ходатайство князь Петр Иванович. Притом ни о каких дальнейших твоих намерениях сообщать не надо. Пойми раз навсегда. Это мотивы не для разрешения, а для верного отказа.

– Соглашаюсь с вами. Однако какие-то причины так или иначе указать необходимо?

– Ты просишься в Ахтырский гусарский полк как боевой, опытный офицер, желающий служить в строю. Ничего более. А дальше будет видно. Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать, – добавил Раевский по-французски.

– Сомнительно все же, чтобы государь даже это разрешил, почтеннейший Николай Николаевич, – вздохнул Денис. – Вам известно его отношение ко мне…

Раевский опять задумался.

– Гм… Я, правда, не совсем уверен, – медленно произнес он, – но склонен думать, что при теперешних обстоятельствах, пожалуй, можно будет обойтись и без государя.

– Как? Каким образом? – оживился Денис.

– Небольшой обходный маневр, – улыбнулся Раевский. – Попроси князя Петра Ивановича, чтобы ходатайство о твоем переводе в Ахтырский полк он написал на имя военного министра. Я Михаилу Богдановича достаточно знаю. Он умен и тонок, а посему не пожелает подавать лишний повод для неудовольствия со стороны Багратиона и будет склоняться просьбу его уважить.

– Опять сомнительно, – заметил Денис, – чтоб военный министр взял на себя разрешение вопроса о выходе из гвардии.

– Знаю, знаю. Слушай дальше! – продолжал Раевский. – . Государь, насколько известно, в Вильно еще не приезжал, зато там обретается начальствующий над всей гвардией великий князь Константин Павлович. И ежели он, по просьбе Ермолова, коему оказывает благоволение, скажет Барклаю, что ничего против твоего перевода не имеет… Догадываешься теперь?

– Быть вашему превосходительству в дипломатах! – воскликнул сразу повеселевший Денис. – План блистательный! В успехе не сомневаюсь!

– Радоваться-то, положим, рановато… Как еще удастся! Да что князь Петр Иванович скажет!

– Подобного рода просьбы, как моя, у него всегда сочувствие находят, – уверенно отозвался Денис. – Душевно благодарствую за помощь и совет, почтеннейший Николай Николаевич.

Князю Багратиону давно уже было известно стремление Дениса к самостоятельным действиям. Догадаться, с какими целями добивается адъютант перевода в Ахтырский полк, не представляло труда.

– Что? По вольной волюшке соскучился? – спросил, усмехнувшись, Багратион.

Денису пришлось признаться. Горячие доводы его были дельны. Мысль о возможности создания из армейских войсковых частей отдельных отрядов князя заинтересовала. В настоящее время, конечно, об этом нельзя и заикаться, а в дальнейшем, смотря по обстоятельствам, можно будет попробовать создать такой отряд. Понравилась и уверенность, с какою Денис готов был взяться за дело. Да и то обстоятельство, что он добровольно решил снять гвардейский мундир, свидетельствовало о чистых помыслах и искренних убеждениях. Ведь на возврат в гвардию ему нечего надеяться!

– Желание твое похвально, душа моя, – мягко сказал Багратион, – но подумал ли ты о последствиях сего поступка?

– Подумал, ваше сиятельство! Перевод в полк армейский лишает меня преимуществ гвардейского офицера, зато позволяет надеяться на другие…

– На какие же?

– Встретить прежде других дерзкого неприятеля на бранном поле и, ежели в дальнейшем представится случай, оказать отечеству более отличные услуги… Поверьте, князь, я бы не осмелился утруждать вас своей просьбой, если б не надеялся с большей пользой проявить свои способности там, чем здесь.

– Хорошо, – сказал Багратион, – я сегодня же, как ты просишь, сообщу военному министру… Можешь и впредь полагаться на полное мое содействие.

В ту же ночь князь собственноручно написал Барклаю следующее:

«Адъютант мой, лейб-гвардии гусарского полка ротмистр Давыдов, желая предстоящую кампанию служить во фронте, чтобы с тем вместе встретить новые случаи оказать военные способности свои, просит о переводе в Ахтырский гусарский полк. Уважив его желание, основанное на толико похвальном намерении и готовности оправдать его самим делом и за неимением способов содержать себя в корпусе гвардии по весьма небогатому состоянию, покорнейше прошу вашего превосходительства испросить на перемещение Давыдова в Ахтырский гусарский полк высочайшее соизволение. При сем случае, вменяя в обязанность свидетельствовать о достоинствах офицера сего, служившего несколько кампаний при мне и при других начальниках с отличной честью, я покорнейше прошу вашего высокопревосходительства довести до сведения его императорского величества признательность мою к отличным заслугам Давыдова и, исходатайствовав высокомонаршее воззрение на Службу его при перемещении в полк, испросить старшинства настоящего чина»21.

Дальше все произошло так, как предполагал Раевский.

Военный министр находился в Вильно, где располагался штаб первой армии. Денис отправился туда с письмом князя сам. Он решил не вручать письма до тех пор, пока не повидается с Ермоловым, дивизия которого стояла в окрестностях города.

Алексея Петровича застал поздно вечером в небольшом загородном помещичьем доме. Ермолов сидел за столом, заваленным бумагами, и беседовал с незнакомым худощавым, скромным по виду, армейским подполковником.

– Вся надежда на вас, Алексей Петрович, – говорил подполковник, – вы меня знаете… Я не из-за личной выгоды стараюсь, мне интересы отечественные дороги…

– Верю, верю, голубчик, все, что будет в моих силах, сделаю, – обещал Ермолов. – Ежели военный министр не решит дела по справедливости, то постараюсь доложить государю…

Офицер откланялся, ушел. Оставшись вдвоем с Денисом, Ермолов пояснил:

– Вот тебе опять случай для размышления! Офицер сей, Кабанов, имея большие познания в артиллерийском деле, устроил год назад новые прицелы к орудиям. Я сам их испытывал и свидетельство дал, что кабановские прицелы во всем превосходят английские и немецкие, принятые у нас до сей поры… А наши эксперты – немцы отдали предпочтение Фицтуму, прицелы коего никакого интереса не представляют… Почему же, спрашивается? Да потому, во-первых, что сей Фицтум их собрат, а во-вторых, приходится родственником господину военному министру.

– Неужели Михаил Богданович способен на поступки в ущерб делу?

– Да ведь все они, иностранцы, одним мирром мазаны, друг друга тянут, – сердито отозвался Ермолов. – Ну, да там видно будет. Рассказывай про себя.

Давыдов подробно изложил свое дело. Алексей Петрович, как и ожидал Денис, от помощи не отказался.

– Вовремя ты приехал, – заметил он, выслушав Дениса. – Через две недели ожидают государя, тогда, пожалуй, поздно будет. При нем ни военный министр, ни великий князь самостоятельно решать твое дело не согласятся. А теперь попробуем. Завтра же с его высочеством поговорю.

Бездарный, вздорный и трусливый великий князь Константин Павлович, будучи смертельно напуган убийством отца, старался всеми силами снискать себе популярность в гвардейской среде. Таких смелых в суждениях и острых на язык людей, как Ермолов, великий князь побаивался и держался с ними предупредительно и любезно.

Алексею Петровичу, хотя не без труда, согласие на перевод Дениса из гвардии получить удалось. Барклай подписал приказ.

8 апреля 1812 года Денис Давыдов, произведенный в подполковники, стал командиром первого батальона Ахтырского гусарского полка.

Прошло два месяца. Наступили июньские жаркие дни. Неприятельские войска безостановочно мощными колоннами двигались к русским границам.

Наполеон был совершенно уверен в победе. Будучи в Дрездене, он заявил:

– Я иду на Москву и в одно или в два сражения все кончу. Император Александр будет на коленях просить мира. Я сожгу Тулу и обезоружу Россию…

Основные силы французов под начальством Наполеона сосредоточивались близ Ковно. Они должны были наступать на Витебск – Смоленск – Москву. Южнее, у Мариамполя и Кальвари, стояла восьмидесятитысячная армия под командованием Евгения Богарнэ, пасынка Наполеона. Эти войска обязывались содействовать разобщению русских армий. У Новограда и Пултуска находилось семьдесят пять тысяч войск под начальством брата императора Иеронима Бонапарта. Ему было приказано действовать против второй русской армии, державшей фронт на протяжении ста верст, между Лидой и Волковыском, где помещалась главная квартира Багратиона.

11 июня, вечером, триста французских солдат высадились на русский берег Немана, у местечка Понемунь, близ Ковно. Казаки, несшие пограничную охрану, открыли стрельбу. Французы, оттеснив казаков, начали наводить понтонные мосты через реку.

Утром следующего дня неприятельские войска ступили на русскую землю.

… В Ахтырском полку, стоявшем в местечке Заблудово, недалеко от Белостока, никто не сомневался, что военные действия неизбежны. Ахтырцы имели тесную связь с казаками Платова, прикрывавшими стык между первой и второй армиями. Казаки были хорошими разведчиками. Они давно уже доносили, что неприятельские разъезды открыто появляются на левом берегу Немана, что французы подвозят к реке баржи и лесные материалы, ищут удобных мест для переправы.

И все же весть о вторжении неприятеля поразила всех, как громом. Денису момент этот навсегда запомнился. Ночь была тихая, теплая, лунная. Ахтырцы, производившие по распоряжению Багратиона ежедневные усиленные занятия и маневры, разбили палатки на опушке леса. Офицеры первого батальона, как обычно, собрались у костра. Они за короткий срок сумели по достоинству оценить и боевой опыт, и неиссякаемую энергию своего молодого батальонного командира. Привлекал Денис всех и своей поэтической славой, и товарищеской непринужденностью, и остроумием.

В особенности крепко подружились с Денисом братья Бедряги и молоденький поручик Дмитрий Бекетов.

Бедряги славились в полку как примерные и храбрые офицеры. Их было трое. Старший, высокий, полный, всегда спокойный ротмистр Михаил Григорьевич, ровесник Дениса, командовал первым эскадроном. Второй, штаб-ротмистр Николай Григорьевич, похожий по внешности на брата, но отличавшийся горячностью, командовал вторым эскадроном. Самый младший, Сергей, недавно произведенный в подпоручики, находился при старшем брате.

Бедряги происходили из мелкопоместных дворян Воронежской губернии. Отец их, отставной генерал-майор Григорий Васильевич Бедряга, проживавший на Дону, в родовом поместье Белогорье, некогда служил в суворовских войсках, принадлежал к патриотически настроенным военным, не мирившимся с аракчеевскими порядками. Бедряги учились в кадетских корпусах. Взгляды Дениса на преимущества суворовской военной науки разделяли полностью.

Двадцатилетний поручик Дмитрий Алексеевич Бекетов, из пензенских дворян, воспитание получил домашнее. Среднего роста, ясноглазый, с девически румяным лицом и припухлыми губами, Митенька Бекетов, как называли его товарищи, был юноша неглупый, весьма начитанный, но совсем неопытный в делах военных и житейских. Суворов с детских лет был его кумиром. Бекетов мечтал о военных приключениях, предстоящих боевых действий ожидал с лихорадочной нетерпеливостью. Дениса он просто-напросто обожал, старался во всем ему подражать.

В эту памятную ночь, сидя у костра, попивая пунш и покуривая трубку, Денис с увлечением рассказывал новым своим друзьям о том, какой интересной представляется ему самостоятельная деятельность кавалерийских отрядов.

Не дослушав, Бекетов с юношеской восторженностью воскликнул:

– Денис Васильевич, милый, меня в отряд возьмите! Я верю, что это замечательное дело! Я с вами куда угодно согласен!

Денис, тронутый сердечным порывом поручика, ответил серьезно:

– Непременно возьму, Митенька, если начальство особый отряд мне создать дозволит.

– Что весьма сомнительно, – вставил Михаил Бедряга, – ибо самостоятельные действия нарушают общие правила, принятые во всех армиях.

– Во всяких правилах бывают исключения, – возразил Николай Бедряга. – При защите отечества важен каждый новый способ истребления неприятельских сил и средств.

– Нам-то всем, я думаю, истина сия понятна, – опять спокойно отозвался старший брат. – А попробуй начальство убедить. У нас, как всем известно, пуще огня всяких этих новых способов боятся.

– Однако ж польза подобных действий столь очевидна…

– Подумай сначала! Кто в штабе-то военного министра сидит? Пфуль, Вольцоген, Армфельд, Опперман…

Завязался оживленный спор. Денис знал, как нелегко пробить стену недоверия, создаваемую штабными господами всякий раз, когда дело выходит за рамки уставов, но все же надеялся, что своего в конце концов добьется. Вмешавшись в спор, сказал с чувством:

– Не все же начальство из одного теста, господа! Люди сухой души и тяжкого рассудка, мечтающие искоренить в войсках живой дух и снова напялить на нас кафтаны прусские, со мною, конечно, никогда не согласятся. Но в армии российской, слава богу, есть и такие начальники, как Кутузов, Багратион, Кульнев, Раевский… И сколько еще верных суворовским заветам командиров, в сердцах коих постоянно звенит струна отечественная, струна русская! Я знаю, где следует мне искать сочувствия. И верю, что в надлежащий час найду его!

На офицеров короткая эта речь произвела большое впечатление. Они выразили шумное одобрение.

– Славно сказано, Денис Васильевич!

– Да и не век над нами немцам главенствовать!

– Звенят струны русские, трещат кафтаны прусские!

– Здоровье суворовских командиров, господа!

Бекетов, знавший наизусть все гусарские стихи Дениса, подняв стакан, продекламировал:

Неожиданно у костра, словно из-под земли, появился огромный рябой и вихрастый вахмистр Колядка.

– Урядник Крючков до вашего высокоблагородия, – обратился вахмистр к Давыдову.

– Где же он? Давай сюда скорей!

Урядник Иван Данилович Крючков, из Донского казачьего полка Иловайского, был старый приятель. Это с ним пять лет назад при Вольфсдорфе атаковал Денис французских фланкеров. Несколько месяцев назад в станице Семикаракорской, на родине Крючкова, произошел пожар. Семья его, потеряв имущество, оказалась в тяжелом положении. Случайно встретив урядника и узнав о его беде, Денис спросил:

– Сколько же тебе денег-то на постройку нужно?

– Страшно вымолвить, ваше высокоблагородие, – вздохнул казак. – Не меньше как полтораста рублев… Будь я дома, может, и обмозговал бы чего, а теперь.., где их одалживать-то?

Денис жил только на жалованье: оторвать от себя такую сумму было нелегко. Но как отказать в помощи человеку, которому в какой-то степени обязан боевым крещением? Денис, не раздумывая, отсчитал деньги. Крючков, тронутый до глубины души, стал самым преданным ему человеком. Полк Иловайского стоял сравнительно недалеко от ахтырцев, близ Гродно. Крючков, отличавшийся неутомимостью и редкой сметливостью, постоянно находился в разведке, бывал даже на той стороне Немана. Ахтырцы во время дальних рекогносцировок не раз пользовались его услугами. И Денис сам просил урядника, чтобы он, если будут какие интересные, важные сведения, уведомил его. Поэтому появление Крючкова в ночное время сразу насторожило.

– Ты с чем пожаловал, Данилыч? – нетерпеливо спросил Денис, поднявшись навстречу уряднику.

Крючков, видимо утомленный долгой дорогой, весь покрытый пылью, тяжело передохнув, ответил кратко:

– Хранцы в Расеи, ваше высокоблагородие…

Денис отшатнулся, словно его ударили в грудь. Как ни готовил себя к мысли о вторжении неприятеля, а все же весть эта показалась неожиданной и страшной: Денис побледнел, задохнулся от волнения.