Сердце Крона сжалось. Значит, и он там. Рассудку он запретил вспоминать о ней, думать о ней, но сердце не подчинялось.

– Это твой новый раб? – спросила Кланта – явно для того, чтобы перевести разговор на другую тему.

– Да. – Крон не принял помощи. Он вообще не хотел завязывать разговор. – Оставляю его вам на

попечение.

Он кивнул на прощание и пошел в храм. У порога снял сандалии и омыл ноги.

На первом этаже из-за огромной завеси, закрывавшей большой ритуальный зал, доносились чьи-то голоса, веселые выкрики, сухой стук кубков друг о друга, стоны удовлетворения – жрицы любви и паломники совершали таинство ритуала.

«Вертеп!» – зло подумал Крон, поднимаясь по лестнице на второй этаж. По его мнению, храм ничем, кроме молитв, не отличался от публичного дома. У завеси перед кельницей жрицы Аны он остановился и нерешительно поднял руку. Рука дрожала. Не будь в святилище храма пункта связи, Крон ни за что бы не вошел в кельницу Аны. Но она была хранительницей храмовой Святыни, и переступать порог молельни полагалось только в ее сопровождении.

«И почему у них нигде нет дверей? – с досадой

подумал Крон. – Всегда и везде приходится входить без стука…» Единственная дверь, которую он знал во всем Пате (разумеется, кроме входных, ворот и калиток – внутри помещений висели только завеси), находилась в молельне святилища.

Из кельницы доносились приглушенные звуки лютни, и Крон решился. Отодвинул рукой завесь и вошел. Здесь все было по-прежнему. Горело несколько светильников, создавая интимный золотой полумрак; с жаровни в углу тонкой струйкой расплывался по кельнице кружащий голову, пряный и терпкий аромат коринского бальзама. У противоположной стены на ковровых тюфяках за низеньким столиком, уставленным закусками, чашами и кувшинами с вином, лежала жрица Таланта. Расслабленно откинувшись на подушку, прислоненную к стене, с отрешенным взглядом она вяло перебирала струны лютни. Рядом на широком кресле без подлокотников сидела жрица Ана, а у нее на коленях, тесно прижавшись к ней, скрючился щупленький сенатор Бурстий. Крепко обнявшись, они целовались.

– Счастья и благоденствия жрицам Ликарпии, – треснутым голосом сказал Крон.

Таланта перестала перебирать струны.

– Гелюций… – только и проговорила она. Бурстий оглянулся, увидел Крона, встал с коленей

Аны и, подойдя к Таланте, сел рядом с ней. По его лицу блуждала самодовольная улыбка. Ана продолжала сидеть в кресле в той же позе. В сторону Крона она не смотрела.

– Я хочу вознести молитву Ликарпии, – глухо

сказал Крон.

Ана молча встала, взяла светильник и, не глядя на Крона, вышла из кельницы. Крон последовал за ней.

Они шли темными переходами, Ана чуть впереди, неяркие блики светильника выхватывали из полумрака только силуэт жрицы: руку, державшую светильник, края развевающегося хламидника, правую половину лица с зачесанными за ухо волосами. И от всей ее фигуры, словно зачарованной пламенем светильника, веяло на Крона холодом отчуждения, неприятия. Только долг хранительницы храмовой святыни заставлял ее сопровождать сенатора…

– Ана…

Она не остановилась. Не услышала. Не захотела услышать. Даже язычок пламени светильника не-дрогнул в ее руке. Она подошла к молельне, открыла дверь, вошла, поставила светильник на алтарь. Затем также молча, не глядя на сенатора, поклонилась и ушла.

Крон прислонился лбом к холодному камню и скрипнул зубами. Бастурнак бы взял эти совещания! Не видеть бы ее. Воспитанный на принципах открытой, прямой и честной земной морали, он не мог понять Аны, ее странной, уродливой любви. То она приходила к нему и одаривала счастьем, то надолго исчезала, уходила к Бурстию, отталкивая Крона. На Земле все решилось бы просто и честно: либо Ана ушла бы к Бурстию, либо осталась с ним. Но поведение Аны оказалось настолько несовместимым с привитой Крону моралью, что вызывало у него щемящее, муторное чувство ирреальности происходящего. Крон не раз пытался прервать свою странную связь, но не мог себя пересилить. И не в недостатке воли было дело. Соприкоснулись две психологии, две морали: земная – прямая, честная, всепрощающая и патская – двуличная, темная, сплошь казуистическая. Права была Пильпия, определившая, что в его отношении к Ане больше от животного, чувственного, чем от человеческого, сознательного. Самым нелепым было то, что Крон все это прекрасно понимал, с горечью ощущая себя на месте собаки, то радостно по-щенячьи визжащей от ласки хозяина, то от немилости тоскливо воющей в ночи. Тонкий психолог, Пильпия, давно заметившая состояние Крона, пытаясь помочь ему, обращалась к его разуму, ненавязчиво, словно невзначай вклинивая в разговор аналогичные примеры из земной истории, когда поэты безумно влюблялись в куртизанок, а женщины несли свой крест, сохраняя любовь и верность развратникам. Рассудком Крон все понимал, но сердцем… Он презирал себя, ненавидел и ничего с собой поделать не мог.

Крон с треском задвинул засов на двери, и тут же брезгливо отдернул руку, почувствовав под пальцами раздавленного слизня. Тщательно вытер руку о полу тоги, затем подошел к алтарю. Внимательно осмотрел его – нет ли слизней – и только потом приложил к алтарю ладони. Через мгновение плита сдвинулась, открыв небольшой пульт управления видеосвязью. Крон утопил несколько клавиш, и тотчас дверной проем окутала пелена защитного поля, в святилище загорелся дневной свет, осветив угрюмые стены, алтарь и статую рождающейся из пены прибоя богини любви. В дальнем углу святилища из пола стало медленно вырастать кресло видеосвязи. Крон неторопливо разжег жертвенный огонь, взял ритуальные щипцы, обошел святилище, снял слизней и бросил их в огонь. И только затем сел в кресло, лицом к пустой комнате, и надвинул на голову шлем видеосвязи.

– Говорит дежурный оператор, – прозвучал в святилище громкий голос. – Вы готовы к видеосвязи?

– Да.

– Включаю.

По периметру комнаты возникло шесть кресел с сидящими в них людьми. Пятерых Крон знал: Арвид Штамм – руководитель работ по Пату; Отто Бештлиц – ответственный исполнитель Проекта; Бартоломео Гомеш – наблюдатель в Асило-не; Ежи Червински – наблюдатель в Севрии; Андрей Прошин – специальный консультант Проекта от Проблемного института по контактам с внеземными цивилизациями. Шестого члена совещания, крупного мужчину среднего возраста, свободно расположившегося в кресле, Крон не знал. Непривычная здесь земная одежда (наблюдатели были в местных одеждах, все остальные – в комбинезонах) выделяла его среди всех.

– Пожалуй, все, – обвел взглядом присутствующих Бештлиц. – Начнем.

– Кстати, – спохватился он, – сегодня на нашем совещании присутствует инспектор Комитета Бабен Ковит.

Незнакомец кивнул.

– Вы будете вести совещание?

– Нет, зачем же. Пусть все идет, как всегда… – улыбнулся инспектор и странно закончил: – Пока.

– Хорошо, – согласился Бештлиц. – Тогда приступим к делу. В Проекте весьма обеспокоены положением, сложившимся в настоящий момент в Пате. Вчера вечером армия восставших рабов пересекла границу Патской области, наголову разбила направлявшийся на подавление восстания легион посадника Рудия Попония и захватила селение Кортубо. Таким образом, она расчистила себе дорогу на Пат и находится сейчас в шестидневных переходах от города. Нас интересует, что происходит в Сенате?

– Паника, – сказал Крон. – Тагула собирает войска, с которыми вернулся из Севрии, однако их всего около тридцати тысяч, что явно недостаточно против стапятидесятитысячной армии восставших, которая к тому же продолжает пополняться. А вызванное из Таберии пятидесятитысячное войско императора Лагана к сражению за Пат явно не успеет.

– Не понимаю, – пожал плечами Гомеш. – У меня складывается впечатление, что мы собрались здесь для тoro, чтобы всеми силами помочь Сенату Пата в подавлении восстания. Тогда, может быть, кто-нибудь объяснит мне, зачем мы здесь находимся? Какую историю мы готовим Пату?

– Вот потому, что вы не понимаете, – осадил его Штамм, – вы и находитесь наблюдателем в Аси-лоне, а не занимаете мое место.

Лицо Гомеша пошло пятнами.

– Вы хотите сказать, – спросил он, – что приказы не обсуждаются? По-моему, вы заблуждаетесь, считая нас своими солдатами, беспрекословно выполняющими приказы. То, что противоречит моим убеждениям, я выполнять не буду.

– Действительно, – поддержал его Червински, – насколько я понял, нас пригласили на совещание для обсуждения положения, сложившегося в Пате, а не для получения инструкций. Для этого существуют соответствующие каналы.

– В последнее время, – огрызнулся Штам, – коммуникаторы стали заниматься не только обсуждением, но и прямым нарушением получаемых от нас инструкций.

Он повернулся к Крону.

– Скажите, Гелюций, что побудило вас установить подслушивание за консулом?

«Теперь ясно, почему замолчал талисман Осики Асилонского на шее Кикены…» – Крон с трудом подавил смущение.

– А вы считаете, что все это, – Крон обвел глазами святилище, – не является нарушением тех же инструкций?

– Я прошу вас, Арвид! – жестом остановил Бештлиц собравшегося вспылить Штамма. – Разбирайте дела своего ведомства не на этом совещании. Мы здесь не для того собрались.

– И все же мне хотелось бы внести некоторую ясность в затронутый только что вопрос, – подал голос Прошин.

– Может, все-таки займемся делом? – вновь предложил Бештлиц.

– Это и есть дело, – возразил Прошен. – Наш институт занимается обработкой информации, собранной в Пате, и прогнозированием оптимальных условий развития патского общества. Это известно всем.

– Да уж… – недовольно буркнул Штамм.

– Вот именно, – с нажимом произнес Прошин. – Но все почему-то забывают о еще одной функции, которую выполняет институт. Ее считают чуть ли не третьестепенной, хотя именно она поставлена во главу угла нашей политики, проводимой в Пате. Я говорю о контроле за принципом толерантности коммуникаторской деятельности – основополагающим принципом любых контактов с внеземными цивилизациями. Похоже, все коммуникаторы напрочь забыли, что наши указания по данному вопросу являются директивными и подлежат безукоснительному выполнению. Мы коммуникаторы, помогающие Пату в его развитии, а отнюдь не конкистадоры-цивилизаторы, навязывающие свою волю.

– Благодаря вашим инструкциям, – вставил Крон, – мы себя здесь чувствуем не людьми, а марионетками.

Прошин внимательно посмотрел на него.

– Я мог бы не повторять известных истин, которые вы усиленно штудировали в Центре подготовки в течение трех лет. Но существует так называемый эффект ассимиляции коммуникаторов: чем дольше коммуникатор работает, тем ближе ему становятся чужой мир, ero проблемы, его болевые точки и тем сильнее ему хочется оказать активную помощь. По-человечески его понять можно. Но главное заключается в том, что никто не имеет права определять Чью-либо судьбу, а тем более кроить историю чужого общества по своему усмотрению. Это основа демократии. Путь развития может определяться только самим народом и никак не со стороны. Нельзя унижать народ, навязывая ему пусть и правильную, но чуждую ему на данный момент идею. Я позволю себе напомнить вам кое-что из принципов Центра подготовки коммуникаторов. Варианты активного вмешательства. Представим, что произошло бы на Земле, если б на ней появились пришельцы и, пусть из самых гуманных побуждений, стали исправлять в нашем обществе что-то, ошибочное с их точки зрения. Пусть это что-то действительно окажется ошибочным для нашего будущего, но пока мы этого не видим, не осознаем, действия пришельцев будут расценены нами как вторжение и получат отпор. То же самое произойдет и здесь. Как я понимаю, вы предлагаете активно поддержать восстание. Ну что ж, давайте рассмотрим, что произойдет, если мы перейдем к активному вмешательству, возглавим восстание, завоюем Пат и попытаемся создать в первом приближении республику на основе равенства всех сословий. Я не буду останавливаться на том, как мы, пришельцы, будем выглядеть в глазах новых граждан Пата – о возможности вспышки религиозной активности вы предупреждаетесь чуть ли не в каждой инструкции. А вот как воспримут идею равенства в Пате? Вспомним, что представляет собой «золотой век» Пата в трактатах наиболее прогрессивных философов. Взять хотя бы утопическое учение ордена братьев свободы. Абсолютно равноправные граждане: все как один чуть ли не философы, совершенствующие свой дух в диспутах и дискуссиях, все как один живут в достатке – в согласии с демократическими законами такого общества им выделяется определенная площадь пахотного поля, определенное количество скота и… определенное количество рабов. Как видите, все абсолютно равноправны. Я, конечно, утрирую, но смысл именно таков. То есть, несмотря на то, что в Пате и возможна цепочка продвижения по социальной лестнице: раб – вольноотпущенник – гражданин, идея всеобщего равенства для Пата в настоящий момент абсурдна. Тот же раб в мечтах видит себя господином, имеющим рабов. Поэтому основной задачей коммуникатора есть выявление наиболее прогрессивно мыслящих людей, оказание им помощи в пропаганде их идей, которые должны изменить мировоззрение общества, психологию, сознание. Если хотите – оказывать помощь в воспитании общества. И немаловажным фактом должно быть то, что эти идеи обязаны вырасти из самого общества, а не быть насильно внедрены извне. Свою историю народ должен делать сам. Нельзя унижать его достоинство. – Все верно, – постепенно заводясь, начал Крон. – Воспитания и так далее… Мы прекрасно знаем, что воспитание сознательности явилось основным звеном в формировании новой психологии человека при переходе от социалистического общества к коммунистическому. Но действенность воспитательного момента, похоже, настолько укоренилась в нас, что мы произвольно переносим его и на Пат. При этом мы почему-то не учитываем, что имеем дело с классовым обществом, с его антагонизмом между классами, который воспитанием не устранишь. Впечатление такое, будто мы забыли, что такое революционная ситуация и как вообще осуществляются революционные преобразования.

– Да нет, помним. А вот вы, кажется, забыли, что нужно для победы революции. А необходимо подготовить массы, провести агитацию, сплотить их на основе идеи. В широком смысле – воспитать идейных борцов. Чистый же экспорт революции заранее обречен на провал.

– Извините, Андрей, – прервал Прошина Бештлиц, – но вы, кажется, чересчур отклонились от темы заседания.

– Напротив, – возразил Прошин, – я как раз перехожу к ситуации в Пате. Рассмотрим ее в свете вышесказанного. Можно ли считать восстание рабов классовым выступлением? Безусловно. Является ли оно революционной борьбой? К сожалению, нет. Психология раба в армии восставших ничем не отличается от психологии его господина. В случае победы раб видит себя таким же рабовладельцем, каким был его хозяин.

– Так мы дойдем до абсурда! – не выдержал Червински. – Сейчас вы договоритесь до того, что восстания рабов вообще социально вредны!

– Не договорюсь, – усмехнулся Прошин. – Любое восстание, любое выступление угнетенных масс прогрессивно по своей сути. Вопрос только в том, до каких пределов. В настоящий момент политическое и социальное значение восстания рабов в Пате достигло своей вершины. До сих пор армия восставших несла знамя свободы и служила примером справедливой борьбы. Но вот перед ней, в силу сложившихся обстоятельств, предстала возможность ударить в сердце империи и, возможно, разрушить ее. Будь империя старой, дряхлой, с прогнившей системой управления, ее падение было бы исторически обусловлено. Но является ли империя именно таковой? Изжила ли она себя? Ни в коем случае. Империя сильна, в ее подчинении находится немало государств, влияние ее культуры сказывается далеко за пределами империи. Ее культура на данном этапе является наиболее прогрессивной. Ну, а кто же они, эти восставшие рабы, и что они принесут в Пат в случае захвата власти? В основной массе – варвары, захваченные в плен, с уже описанной мной психологией и с гораздо более низкой культурой развития. До сих пор они олицетворяли собой стремление к свободе. Но вот перед ними представляется исключительная возможность захватить Пат. И армия восставших превращается в армию простых грабителей… Поэтому сложившуюся ситуацию можно назвать кризисной не только для Пата, но и для всей патской культуры. Даже если в случае захвата восставшими рабами Пата империя устоит, это потрясение не пройдет для нее бесследно. Политическое значение этого события скажется на жизни всех ее провинций и областей. Многие подчиненные империи государства попытаются выйти из-под ее зависимости. Тем самым будет создан прецедент для многочисленных и продолжительных войн. Развитие империи в лучшем случае затормозится, если не будет отброшено назад на сотни лет, а наша многолетняя работа по ускорению развития общества пойдет прахом.

– Что же в таком случае предлагает институт? – спросил Штамм.

– Боюсь, что ситуация вышла из-под нашего контроля. Ранее мы предлагали через орден братьев свободы уговорить восставших отойти за паралузское Лесогорье и на землях Мегалии организовать именно то общество, которое проповедуют братья. Коммуникатору Баглаку вначале вроде бы удалось это предприятие, но затем в армии произошел раскол, и в Мегалию ушли только древорубы.

– А что сейчас вы предлагаете? Прошин развел руками.

– Кроме продолжения агитации об уходе в Мегалию, мы не видим других путей…

– Это не предложение, – отрезал Бештлиц. – Те, кто хотел уйти, уже ушли с древорубами.

– А зная Атрана, – поддержал его Крон, – я могу сказать, что он не повернет. Да и времени на агитацию практически не осталось. Боюсь, что Бортнику ничего не удастся сделать.

Штамм с Бештлицем недоуменно переглянулись. – Бортник убит, – сказал Бештлиц. – Да и при чем…

Он взглянул в лицо Крона и, не закончив, замолчал.

Мышцы Крона напряглись, он чуть не вскочил.

Как?! Бортник убит… Он откинулся на спинку кресла. Инспектор Комитета как-то странно, с не соответствующим обстановке и поэтому неприятным любопытством разглядывал Крона. Но Крон не замечал этого. Бортник убит… Перед глазами почему-то стояла его широкая спина, которую Крон тер губкой; Бортник шутил, с удовольствием плескался водой, отфыркивался, но никак не хотел повернуться к Крону лицом…

– Вы знаете, – вдруг сказал Гомеш, – меня в последнее время не покидает странное чувство. Такое впечатление, что проводимой нами работе противодействует непонятная, все возрастающая сила. Словно этот мир отталкивает, отторгает нас как инородное тело. Вся наша работа сводится на нет. Пользуясь шахматной терминологией, можно сказать, что в Пате мы получили пат. Я даже подсчитал на вариаторе процент наших неудач. За последние полтора года он резко увеличился. Взять хотя бы эти бесконечные перевороты у меня в Асилоне…

– Стоп! – резко оборвал его до сих пор молчавший инспектор Комитета Бабен Ковит. – Вот мы и подошли к вопросу, ради которого я, собственно, здесь и нахожусь.

Он достал из кармана небольшой плоский прибор, посмотрел на него и с усмешкой бросил взгляд на Крона.

– Можно продолжать, – сказал он. – Ваше предчувствие, Гомеш, вас не обмануло. Противодействие действительно существует, но идет оно не изнутри этого мира, как вы предполагаете, а снаружи. Как и наше воздействие.

Слова инспектора подействовали подобно шоку. На некоторое время повисла гнетущая тишина.

– Это… кто-то из наших? – без всяких проблесков надежды спросил Прошин.

– Нет.

– Значит…

– Факты! – потребовал Штамм.

– Фактов предостаточно, – заверил Бабен Ковит. – Все они в ближайшее время будут предоставлены в распоряжение руководства Проекта.

– Не верю! – замотал головой Червински. Бабен Ковит пожал плечами.

– Хорошо, – проговорил он, – я приведу несколько примеров. Факт первый: слизни. Надеюсь, вам известно, что буквально с наших самых первых шагов здесь слизни чрезвычайно заинтересовали биологов как любопытная, алогичная форма квазижизни. Ее детально исследовали как здесь, на станции Проекта, так и на Земле, и результаты исследований оказались обескураживающими. Было установлено, что внутреннее строение слизней не имеет ничего общего с клеточной структурой известных нам организмов. Каких-либо способов размножения: деления, почкования, спорообразования, а тем паче более сложных, обнаружить не удалось. До сих пор неизвестно, каким образом они появляются на свет. Питаются слизни только за счет внутренних ресурсов, и их жизненный цикл представляет собой как бы «самосъедание» особи до ее полного исчезновения. И, если бы не способность слизней, мелко дрожа, перемещаться, их вообще можно было бы принять за какое-либо неорганическое образование, представляющее интерес только для минералогии. Позже совершенно случайно было обнаружено, что при дрожании слизней происходит непонятное скачкообразное изменение массы их тела. По этому поводу была написана масса статей, велись оживленные научные дебаты, пока на этот ажиотаж не обратили внимания в службе безопасности Комитета, уже располагавшей к тому времени некоторыми фактами постороннего воздействия в Пате. Так вот, оказалось, что когда вся информация о слизнях была обсчитана на суммирующем вариаторе, это дало девяноставосьмипроцентную вероятность их искусственного происхождения и позволило сделать вывод, что скачкообразное изменение массы их тела представляет собой гравипередачу.

– Так можно дойти до абсурда, – буркнул Червински. – И человека можно представить как гравипередатчик, поскольку он, вдыхая и выдыхая воздух, тоже меняет массу своего тела.

– Да, – согласился инспектор и с интересом посмотрел на него. – Но у человека это происходит в результате обмена веществ с окружающей средой, а у слизней, как установлено, такого обмена нет. Кроме того, они почему-то предпочитают селиться только в домах высокопоставленных лиц -

в других местах по всей планете их просто не сыщешь.

– Так значит… – Бештлиц резко выпрямился и нервно заерзал в своем кресле, – нас сейчас тоже…

– Исключено, – спокойно возразил Бабен Ковит. – Благодаря этой штуке, – он показал аппарат, который все еще держал в руке, – а также природной брезгливости одного из присутствующих здесь, – он усмехнулся в сторону Крона, – мы избавлены от подслушивания.

– Еще, – твердо потребовал Штамм.

– Еще факты? – переспросил Бабен Ковит. – Хорошо. Вот, например, всем известный «казус Нир-кона», честь открытия которого принадлежит Крону. О Нирконе, вы, конечно, все знаете, а вот о казусе… Специалисты до сих пор разводят руками и не могут понять, как он научился говорить на линге. Никто не отрицает возможности расшифровки Нирконом текста тома «Астрофизики», но здесь дело в другом. Написанный текст мертв для слуха, и абсолютно невозможно воспроизвести его звучание, не улышав живой речи. Далее. Тома «Астрофизики», обнаруженного у Ниркона, не существует в печатном виде – он известен только в кристаллозаписи. Кроме того, как показало детальное исследование сматрицированной книги, напечатана она на бумаге местного производства с использованием местных красок. Как вы сами понимаете, сделать это на Земле было бы несколько затруднительно.

– А здесь? – спросил Гомеш. – Я имею в виду, что кто-то из коммуникаторов…

Инспектор покачал головой.

– Учитывая высокое качество печати, а также отсутствие необходимой аппаратуры в распоряжении Проекта и, естественно, коммуникаторов, это невозможно.

– Следует понимать, – протянул Бештлиц, – что Ниркон…

– Нет, – покачал головой Бабен Ковит. – Ниркон действительно местный гений. Почему мы так думаем? Вы поймете это из дальнейших объяснений. Поэтому продолжим. Как вы сами понимаете, я привожу только прямые доказательства, самые убедительные, опуская частности. Итак, доказательство следующее.

Он посмотрел в сторону Гомеша.

– Как известно и как сегодня лишний раз подтвердил наблюдатель в Асилоне, все наши попытки стабилизировать положение в этой стране заканчиваются провалом. Казалось бы, мы перекрываем все пути и даже лазейки для очередного претендента на престол, как неизвестно откуда появляются звонды для подкупа сановников и оплаты наемников и все наши усилия идут прахом. Вначале служба безопасности Комитета считала, что это действует кто-либо из наших коммуникаторов, проводящий какую-то свою идею, идущую вразрез с планами Проекта. И предположение вроде бы подтвердилось. Перехваченные при подкупе одного из сановников звонды и драгоценные камни оказались копиями с одной монеты и одного камня. Совпадало все, как обычно бывает при матрицировании: начиная с огранки, веса, дефектов поверхности и заканчивая инородными включениями в кристаллические решетки. Однако более детальное исследование монет и камней показало, что их кристаллические структуры даже на атомно-молекулярном уровне полностью идентичны. Как известно, наши дубликаторы не обладают столь высокой разрешающей способностью. Это пока не в силах земной науки.

Бабен Ковит обвел всех взглядом.

– По-моему, доказательств достаточно. Переходим к последнему. Но перед этим я хочу задать один вопрос Крону. Что вы имели в виду, когда сказали, что Бортнику ничего не удастся сделать?

– Какое это теперь имеет значение? – горько вздохнул Крон. – Бортник-то убит…

– Где погиб Бортник? – резко повернулся инспектор к Бештлицу.

Брови Бештлица поползли вверх.

– На острове Крам…

– Так что вы имели в виду под своими словами? – снова спросил Бабен Ковит Крона.

– Но ведь… – растерялся Крон. – Две декады назад я выкупил его на рынке рабов. Он потом еще разговаривал с Комитетом, – Крон повернулся к Штамму, словно ища поддержки, – и сказал, что теперь его направляют в Паралузию…

– Вот как… – Бабен Ковит закусил губу и задумчиво опустил голову. – Ну что ж, это даже лучше.

Он снова выпрямился.

– Так вот, последнее. Когда десантная группа высадилась на острове Крам, она обнаружила труп Бортника и переправила его на околопланетную станцию Проекта. Вскрытие трупа показало полное отсутствие внутренних органов. Строение тела вообще не имело ничего общего с человеческим, кроме оболочки. Впрочем, что оно собой представляет в действительности, выяснить не удалось, поскольку вскрытие было приостановлено, труп законсервирован и с Земли вызваны специалисты по ксенобио-логии. Однако когда они прибыли, труп исчез.

– Позвольте, – изумился Штамм, – но я же его прекрасно помню! Когда два года назад в составе группы коммуникаторов он прибыл с Земли… Да я сам готовил его к внедрению! Неужели его…

– Нет, – оборвал Бабен Ковит, – никакая группа коммуникаторов два года назад к вам не прибывала. Так что можете успокоиться. Никто вашего сотрудника на планете не устранял с целью подмены. Но настоящий Бортник, точнее, его прототип, Сер-джио Турелли, действительно существует, спокойно живет на Земле и практически никакого отношения к Проекту не имеет. За исключением того, что три года назад он побывал на станции Проекта в качестве сопровождающего заказанной вами аппаратуры и через день отбыл на Землю.

Крон вдруг похолодел.

– А вы знаете, что он цитировал мне Криспа о Древнем Риме?

Инспектор тяжело вздохнул.

– Мы не исключаем возможности, что они уже добрались и до Земли. Хотя об этом пока ничто не говорят. Что же касается цитирования, то будем надеяться, что эту информацию он почерпнул на станции Проекта. Здесь ее предостаточно.

– Так значит, вся та группа… – задумчиво протянул Штамм.

– Да, – утвердительно кивнул Бабен Ковит.

Штамм стал исподтишка оглядывать присутствующих. Инспектор заметил его взгляд и усмехнулся.

– Нет, – сказал он, – здесь все люди. Нами это установлено точно.

– Ну спасибо, – нервно хмыкнул Червински.

Крон откинулся в кресло. Сколько вариантов развития патского общества рассчитывали на вариаторах! Сколько вариантов внедрений просматривали! Учитывали, кажется, все – любую мелочь. Но такого варианта… Что в Пате все наши начинания будет загнаны в пат… Он закрыл глаза. Перед ним снова стояла бочка с водой, в которой спиной к нему плескался Бортник. И наконец Бортник медленно, очень медленно повернулся. Лица у него не было.

Крон тщательно убрал в молельне, – разблокировал дверь и еще раз внимательно осмотрел святилище. Все было в порядке. Он отодвинул засов, немного помедлил у двери. Просто нестерпимо захотелось зайти в кельницу к Ане, увидеть ее, но, как ни было ему больно, он пересилил себя. Оставил светильник на алтаре, положил рядом кошель со звондами и вышел.

Он уже подходил к выходу, как вдруг завесь ритуального зала внезапно распахнулась и прямо ему на грудь выпал претор Алоза. От неожиданности Крон остановился. Претор повис на нем, крепко вцепившись в тогу, и, шатаясь, заглядывал в лицо мутным взглядом. От него несло перегаром и густым чесночным духом.

– Ба, сенатор Крон! – наконец выдавил он из себя.

Крон молча кивнул. Затем оторвал от себя руки Алозы и пошел дальше.

– Шекро! – повернув голову в пустоту коридора, позвал он.

– Сенатор, часть перста! – крикнул вдогонку Алоза. Он споткнулся, пытаясь поймать Крона за тогу, и уцепился за завесь.

– Вот бастурнак! – громко выругался он.

Крон продолжал уходить, не обращая на него внимания.

– Сенатор! – снова закричал Алоза. – Ведь вы слывете покровителем муз, не так ли? У меня есть для вас бо-о-ольшой сюрприз!

Крон остановился. Держась за завесь, Алоза подобрался к нему поближе.

– Ведь вы любите стихи? Просто обожаете, я ведь знаю!

Алоза помахал перед лицом Крона скрюченным пальцем.

– А у меня сейчас появился молодой и оч-чень талантливый стихотворец… – Претор захихикал и снова погрозил Крону пальцем. – И не только стихотворец!

Он попытался сорвать завесь, но у него ничего не получилось, и тогда он приподнял ее и, согнувшись, заглянул в ритуальный зал.

– Золотце мое, – позвал он умильным голосом. – Палуций! Выгляни-ка к нам, здесь хотят послушать тебя!

Из конца коридора послышались торопливые шаги. Крон оглянулся. На его зов спешил Шекро, раскрасневшийся, поправляющий на себе тунику.

Алоза продолжал уговаривать кого-то за завесью, и, наконец из-за нее появился пухлый голый юноша с красивым, почти женским лицом.