Сажин оцепенел. Кажется, только теперь он стал что-то понимать.
      Вместе с солнцем поднялся ветер. Он задул импровизированный костёр и мгновенно выморозил землю в воронке, покрыв её тонкой коркой льда.
      - Вот и всё, - сказала девушка холодными непослушными губами. - Скоро здесь всё заметёт...
      Павел вздохнул и неожиданно подумал, что, пожалуй, завтра к утру на Снежной Королеве уже не будет двух чёрных пятен. Останется меньшее - он сам. Он поплотнее запахнул доху и крепче обнял девушку. И тут же понял, что она совсем закоченела.
      - Послушай, да ты же ледышка! Обожди, я сейчас разведу огонь...
      - Не надо, - остановила она. - Не надо. Ты мне ничем не сможешь помочь.
      Павел хотел было встать, но она его удержала.
      - Спасибо тебе...
      Он отпрянул.
      - За что?
      Девушка тихо улыбнулась.
      - За кусочек весны... Ты прости меня, я сейчас уйду. Мне пора.
      - Куда? - глупо спросил Сажин.
      Девушка вдруг побледнела и закрыла глаза.
      - Ты только не бойся, это не будет страшно...
      Павел во все глаза смотрел на неё.
      - Я просто уйду... И всё. Спасибо тебе...
      Он хотел что-то сказать, но осёкся. Девушка медленно таяла у него в руках. Цвет её платья становился всё бледней, а сама она всё прозрачней и прозрачней. Пока не исчезла совсем. Всё ещё ничего не понимая, Павел осторожно потрогал рукой землю, где только что сидела девушка. Цветок снова закрылся в бутон и низко наклонился. Кустик увядал на глазах.
      - Павел! Павел! - Юсика ожесточённо трясла Сажина за отвороты комбинезона. - Павел, очнись!
      Он только мычал, но не приходил в себя. Тогда Юсика принялась из последних сил хлестать его по щекам. Наотмашь, сильно, больно, не щадя. И он с трудом разлепил глаза.
      - Цветик... - простонал он, впервые произнеся это имя.
      Юсика обессиленно опустилась на тёплый снег. Павел попытался подняться, опёрся на руку, но резкая боль в запястье остановила его. И он вспомнил всё. Превозмогая боль сел.
      - Что случилось? - спросил он. И увидел звёзды. Чёрную прорву Вселенной, высыпающую на его голову миллиарды звёзд.
      - Звёзды... - не веря глазам, прошептал он. - Звёзды!
      - Посмотри туда, - указала Юсика рукой в сторону.
      Павел повернулся. На горизонте ночными огнями светился город. До сих пор он прятался в чудовищный дисперсии света, опустившейся на Снежану, но теперь открылся взгляду и оказался совсем рядом.
      - Дошли... - блаженно улыбаясь, выдавил он.
      Он с трудом поднялся и помог встать Юсике. Из его кармана выскользнула плоская коробка ботанизирки и, ударившись о наст, раскрылась. Но они не заметили этого. Они уже шли, шатаясь, поддерживая друг друга, по направлению к городу.
      На душе у Сажина было тепло, легко и, одновременно, грустно. Будто растаял смёрзшийся комок, но вместе с болью, которую он причинял, ушло ещё что-то. Часть его жизни.
      Они ушли, а на снегу остался лежать раскрытый золотой квадрат, похожий на старинный портсигар. Слабый ветерок лизнул его снежным языком, выхватил какие-то чёрные пожухлые лепестки и, лениво играясь, понёс в пустыню.
      * * *
      Сразу после старта, по давно укоренившейся привычке Архист Бронер обходил все отсеки корабля. Не нравился ему этот рейс, не нравился с самого начала. Почти тридцать лет прослужил он на транспорте, каботаж приучил его к строгой жизни по графику, и неукоснительное соблюдение режима полёта Бронер, как и большинство капитанов транспортного флота, возвёл в своеобразный кодекс офицерской чести. Если даже по независящим от него обстоятельствам он выбивался из графика, то был хмур и недоволен собой до самого окончания рейса, считая его пропащим, а свою репутацию пунктуального капитана пошатнувшейся. Этот же рейс был вообще чем-то из ряда вон выходящим. Вначале его почти две недели продержали на базе, не давая разрешения на старт - из туманных объяснений диспетчера он понял только, что не получена ответная посылка о возможности приёма транспорта. Молодые практиканты-гляциологи вконец замучили его вопросами о старте. Кроме того, сущим божьим наказанием были бесконечные дебаты в кают-компании о структуре оксида водорода на Снежане, на которых Бронер не столько по праву, сколько по традиционной обязанности капитана должен был присутствовать. За это время он узнал столько теорий об этой самой структуре, что, пройди ещё пара недель бездействия, в сердцах оставил бы капитанский мостик и переквалифицировался в гляциологи - по крайней мере, он уже стал кое в чём разбираться и даже понял суть одной из теорий: теории электронного дефекта в молекулярных связях оксида с наложенными на него внутрипротонными искажениями. К счастью для его капитанской карьеры через две недели дали "добро", и он стартовал. Однако этим всё не кончилось. По прибытии на Снежану его заставили в спешке разгружаться, что, в общем-то, было на руку - возникла эфемерная надежда войти в график. Но с появлением на борту корабля трёх пассажиров она улетучилась. Первого пассажира, хотя он и успел зарегистрироваться в бортовом журнале, Бронер ещё не видел. Но двое других произвели на него странное впечатление.
      Он как раз заканчивал перекачку воды из танков корабля в стационарные резервуары, когда на обзорном экране увидел их всходящими по трапу. Бронер закончил операцию перекачки и вышел в коридор, чтобы встретить пассажиров. Нет, они не были акватрансформантами - акватрансформантов Бронер уже видел, встречался с ними на улицах академгородка, - но их вид поразил его. Точнее, вид высокого мужчины с застывшим лицом и пустым взглядом. Шёл он, как слепой, запрокинув голову, механически переставляя ноги. Его вёл, полуобняв за пояс, небольшого роста пожилой человек, бритоголовый, в неопрятном, мешком сидевшем на нём комбинезоне; когда они поравнялись с капитаном, бритоголовый поздоровался и попросил провести их в каюту. Высокий же не отреагировал на приветствие Бронера, словно не заметил его, погружённый в отрешённость. Бронер проводил их к каюте, они вошли, но через минуту бритоголовый вышел и заблокировал дверь снаружи. "Замкнул, словно арестованного", - недовольно отметил про себя капитан, но тут бритоголовый подошёл к нему и вручил мандат представителя КСЧ, а также приказ Центра управления транспортными перевозками об отмене планового рейса в систему Гарднера и старте корабля на Землю. И Бронер промолчал. Позднее, внося дополнения в вахтенный журнал, он заочно познакомился с пассажирами. Представитель КСЧ назвался кратко - то ли именем, то ли фамилией - Кронс. Два других пассажира были занесены в журнал с именами и фамилиями, но зато без всякого обозначения рода деятельности. Попутчика Кронса звали Редьярд Шренинг, а у первого пассажира было звучное имя известного крелофониста Одам Косташен. "Соврал, наверное", - подумал тогда капитан. Впрочем, это было не его дело.
      Бронер окончил осмотр корабля и вошёл в кают-компанию. Все три пассажира находились здесь. Не густо. Пустой рейс. Представитель КСЧ сидел напротив своего товарища, который, вяло ковыряясь в тарелке, уставился пустым взглядом в никуда. Пассажир, назвавшийся Одамом Косташеном, молодой парень с красивым, нервным лицом, сидел в дальнем конце длинного стола и быстро ел, низко наклонившись над тарелкой.
      Бронер поздоровался и, подойдя к стойке, заказал себе обед. Затем включил воспроизведение крелофонических записей. Он специально поставил подборку из концертов Косташена. Чтобы посмотреть.
      Эффект оказался поразительным. При первых же аккордах пассажиры вздрогнули. Вилка выпала из рук Шренинга, губы затряслись.
      - Она... - с трудом выдавил он, и его рот свела судорога боли. - Она любила этот кон... - Он закрыл лицо руками и его затрясло.
      Молодой парень бросил на своих попутчиков растерянный взгляд, лицо его перекосилось, и он, вскочив с места, стремглав выбежал из кают-компании.
      - Выключите! - гаркнул Кронс и метнулся к своему спутнику.
      Бронер поспешно отключил запись.
      Тем временем за столом буквально разыгралась драка. Кронс хотел поднять Шренинга из-за стола и увести, но тот, выкрикивая что-то нечленораздельное, ожесточённо отбивался.
      - Да помогите же мне! - крикнул Кронс, бросив на капитана злой взгляд. - Его нужно уложить в постель!
      Вдвоём они с трудом доставили сопротивляющегося, рыдающего Шренинга в каюту, уложили в постель, и Кронс надел ему на голову шлем медицинской помощи. Очевидно, шлем был уже настроен, потому что через минуту Шренинг затих, закрыл глаза и уснул.
      - Что с ним? - спросил Бронер, но Кронс промолчал.
      Они вышли в коридор, и Кронс вновь опечатал дверь.
      - Кронс, - буркнув, представился он.
      - Бронер, - кивнул капитан.
      Они молча прошли в кают-компанию. Кронс, смахнув остатки обеда Шренинга в утилизатор, жестом пригласил за стол капитана.
      - У вас есть что-нибудь ненавязчивое... только не из крелофонии?
      Бронер кивнул. Он подошёл к стойке, поставил на воспроизведение что-то из синфаблюза и перенёс свой обед на стол.
      - Когда-то это называлось сойти с ума... - задумчиво проговорил Кронс, глядя в пустоту. Он тряхнул головой, словно отгоняя от себя какие-то навязчивые воспоминания, и взялся за вилку. - Шренинг был ответственным за проведение акватрансформации.
      Бронер растерянно зашарил руками по столу.
      - Много... жертв? - тихо спросил он.
      Кронс тяжело вздохнул и отложил вилку. Как раз об этом вспоминать не хотелось.
      - Двое, - через силу выдавил он. - Первым умер Алек Кратов. Но в этом не было вины Шренинга. У Алека больное сердце... Было. А мы не имели ни одного акватрансформированного препарата...
      - А кто второй? - осторожно спросил Бронер.
      Лицо Кронса болезненно исказилось.
      - Второй была его жена, - хрипло сказал он и кивнул в сторону коридора. - И... хватит об этом.
      Вспоминать о смерти Анны было тяжело, а говорить - тем более. Нелепая смерть. Нежданная. Когда Шренинг вернулся к себе в лабораторию от Кратова, он не застал в ней Анны. Это не удивило его - работы по акватрансформации были прекращены, и Анна, скорее всего, ушла домой. Словно прощаясь, Шренинг прошёлся по лаборатории, заглянул в реанимационный зал... И то, что он там увидел, заставило его похолодеть. Одна из секций работала в автоматическом режиме, и он сразу понял, что Анна находится там. Остановить процесс он уже не мог и единственное, что ему оставалось, так это ждать. Совершенно машинально он проверил введённую программу и оцепенел. Вместо положенных трёх статусграмм Анна поставила лишь одну, да и ту она сняла с себя лишь за час до эксперимента. Шренинг лихорадочно обшарил лабораторию, нашёл старые статусграммы Анны и ввёл их в приёмное устройство. Статусграммы он подобрал как и положено по методике с годичным интервалом, но это и было его ошибкой. Анна была на втором месяце беременности, а статусграмма беременной женщины резко отличается от статусграммы её обычного состояния. Но о её беременности Шренинг узнал только потом...
      - Я, конечно, человек посторонний, - нарушил молчание Бронер, - и не мне, как говорится, судить. Я не знаю, как расценят на Земле происшедшие здесь события. Но мне кажется - это подвиг.
      Кронс недоумённо посмотрел на него, вздохнул и принялся есть. Бронер смешался. Кажется, он сморозил глупость.
      - Скажите... - медленно проговорил он, пытаясь перевести разговор на другую тему. - А этот, третий пассажир... Он кто?
      Кронс поморщился.
      - Одам Косташен, - сказал он, не прекращая есть.
      - Родственник известного крелофониста?
      - Нет. Он сам.
      Бронер удивлённо вскинул брови.
      - Скажите, пожалуйста!.. - недоверчиво покрутил он головой и тоже взялся за вилку. Он был рад перемене разговора.
      - Вы знаете, - доверительно сообщил он, - моя жена просто мечтает попасть на его концерт.
      - Не знаю, - безразлично буркнул Кронс. Затем вдруг поднял голову и внимательно посмотрел в глаза капитану. - Вряд ли. По-моему, у него всё-таки проснулась совесть.
      Капитан непонимающе посмотрел на него.
      Но Кронс оказался прав. Года через два Бронеру с женой удалось попасть на концерт крелогруппы, в который раньше выступал Косташен. Им понравилось, несмотря на то, что критики отмечали весьма посредственное исполнение, сетуя на отсутствие лидера. Но никто и никогда больше не слышал имени крелофониста Одама Косташена.
      1976 г.