Кто-то наотмашь вмазал мне по морде, а затем сунул под нос пузырек с аммиаком. Я замотал головой, открыл глаза и блеванул на приводившего меня в чувство хмыря.
      - Мать твою! - заорал хмырь, отпрыгивая.
      Голова трещала, как на следующий день после полуведра самогона, в ушах шипело, глаза застилал туман. Кто-то опять сунул мне под нос пузырек с аммиаком.
      - Убери, а то и тебя облюю! - заорал я.
      - Дайте ему водки, - сказали из тумана.
      Перед лицом возник стакан. Я схватил его обеими руками и опрокинул в себя. Передернуло меня, как от трехсот восьмидесяти вольт. Но полегчало. В ушах перестало шипеть, головная боль начала утихать, в глазах прояснилось.
      И увидел я, что сижу, скрючившись, на стуле посреди большой комнаты, сплошь коврами увешанной и устеленной. Передо мной стоит стол громадный, весь резной, в завитушках с позолотой, а на нем - часы каминные, бластер и всякий хлам из моих карманов. И грифель заветный там тоже валяется. А за столом сидит хмырище необъятных размеров и смотрит на меня исподлобья.
      - Очухался? - лениво разлепляет он губы и сует в них сигару. Пальцы у него, что сардельки вареные, и все в перстнях. И костюмчик на нем с нуля, как от
      Кардена.
      Сел я поудобнее, огляделся. За моей спиной пяток хмырей стоит, один платком с себя мою блевотину счищает.
      "Да, влип, - думаю. - Отсюда не смоешься - это тебе не в развалинах. Таки-достали они меня..."
      - Костюмчик-то синтетисеский? - спрашиваю хмыря облеванного.
      - Ну? - рычит он.
      - Тогда пятна останутся, - злорадствую. - У меня кислотность повышенная...
      - Бум-м! - звенит в ухе, и я слетаю от затрещины на пол. Один из хмырей подхватывает меня и снова усаживает на стул.
      - Ты, парниша, мне говори, - лениво цедит слова хмырище и выпускает на меня облако дыма. - Мне свои сказки сказывай...
      - Какие сказки? - изумляюсь я.
      - Бум-м! - звенит в другом ухе, и меня сновь водружают на стул.
      "Так, пожалуй, и мозги вышибить могут", - думаю себе.
      - Все скажу, - соглашаюсь вслух. - Только велите по ушам не бить. А то звенит сильно - вопросов не слышно.
      - Так-то лучше, парниша, - кривит губы хмырище. - Я так понимаю, что ты не знаешь, почему часы идут без механизма, а бластер стреляет без заряда?
      - Не знаю, - соглашаюсь я и на всякий случай втягиваю голову в плечи. Но оплеухи не следует.
      - Знаю, парниша, что не знаешь, - благостно кивает хмырище. - Но где ты эти вещи взял, надеюсь, помнишь?
      Задумываюсь я. На кого они работают: на государственную машину, или на себя? Что им врать-то?
      - Бу-бум! - в обеих ушах. Подпрыгиваю на стуле, но не падаю, так как оплеухи с двух сторон уравновешивают друг друга.
      "Ну, Автор! - ожило параллельное сознание. - Ну, погоди!
      - Помню, помню! - кричу.
      - Так поведай нам, парниша! - радушно разводит руками хмырище. - Мы внемлем тебе.
      - Понимаю, что деваться некуда. Изувечат, а все равно узнают. Если уж и прикончат, так хоть мучить не будут. И потом, что я, Родину продаю? Да и можно ли назвать мой мир Родиной?
      И я начинаю обстоятельно выкладывать хмырище все до копеечки. Выкладываю, а сам гадаю и никак не вшурупаю: частная у них хмыриная лавочка, или правительственная? Логово вроде бы частное. Да и замашки мафиозные... Или наоборот?
      - Все? - спрашивает хмырище с ухмылкой, когда я заканчиваю. И вижу я, что верит он мне.
      - Все.
      - Тр-рах! - летят искры из глаз и я опрокидываюсь вместе со стулом.
      "А не один хрен тебе, на кого они работают?" - проносится в голове.
      - А Старикашка, значит, ушел в свой мир и грифель унес, - говорит хмырище, когда меня поднимают и ставят на место вместе со стулом. - Так, парниша?
      - Нет! - ору я. - Грифель-то вон, на столе перед вами лежит!
      Изумляется тут хмырище неподдельно. Взглядом окидывает хлам мой карманный, что ему на стол вывернули, и извлекает из него грифель.
      - Этот?
      - Ага.
      Разглядывает его хмырище, щупает со всех сторон, острие пальцем пробует не оружие ли? Затем по бумаге черту проводит.
      - Так в чем дело, парниша? - говорит мне с усмешечкой. - Нарисуй нам двери в копи царя Соломона.
      И бросает мне грифель. Чувствую, как тут же мне под ребра пукалки упираются - вдруг грифель стреляет чем-нибудь. Нет, частники все-таки. Госсектор так себя не ведет.
      Оглядываюсь я.
      - Стену хоть оголите, - говорю, - не на коврах же рисовать.
      - Хмырище только бровью повел, как один из хмырей к стене подскочил и ковер с нее сорвал.
      Подхожу к стене и начинаю двери рисовать. Крепкие, дубовые, двухстворчатые. Хмырище рядом стоит. А я рисую и думаю, как Сусанин, куда же мне их завести, чтобы самому живым выйти?
      - Копи царя Соломона не обещаю, - говорю. - Это не от меня зависит. Как повезет.
      Вру, конечно. Раньше, действительно, наобум ходил. Да Старикашка надоумил, как попасть туда, куда хочешь, когда объяснял, как троглодитов назад в пещеру вернуть...
      Все, придумал! Хоть вы, хмыри, и частники вроде, но жилка государственной муштры в вас хорошо сидит. Ишь вышколенные какие - самая дорога вам в страну Сильной Личности. Под его знамена, так сказать.
      - Готово, - говорю.
      Хмырище недоверчиво ухмыляется.
      - Готово, говоришь? Так открывай!
      Но сам на всякий случай меня под руку хапает.
      "Ну, - думаю, - только бы получилось!"
      Берусь я за ручку и открываю. За дверьми туман белый клубится.
      Морда хмырищи вытянулась, рука, как клещи, в предплечье вцепилась.
      - Не соврал... - цедит.
      А глаза у него, что бельма белые. Не зря, значит, над хмырями хмырь. Только головой мотнул, как ему в руку кто-то мой бластер сунул.
      - Пошли... - хрипит он и вместе со мной в туман шагает.
      Зал - огромный. Пол - паркетный. Окна - высокие, стрельчатые. Светло. Безукоризненно чисто. В глубине зала - стол двухтумбовый. За ним - лик знакомый. Во френче. Волосы набок зализаны, усы мушкой. В руке трубка раскуренная. Вождь.
      Видит он нас, и глаза что буравчики делаются. И начинает он медленно, грозно вставать.
      Оглядываюсь назад. На хмырищу и на хмырей, что за нами в дверь пролезли. Узнали они вождя. Стоят оцепеневши, все оштукатуренные. У хмырищи рука сама собой разжимается, и бластер на пол падает.
      Так я выхожу вперед и говорю:
      - Адольф Виссарионович, с просьбой мы к вам. Разброд у нас в стране полный. Может, вы порядок наведете? Я вам и дверь нарисую...
      Гляжу, застыли все, как в немой сцене. Ну, хмыри, понятно, обалдели, но и вождь застыл в полусогнутом виде с буравчиками глаз своих. Будто прострел у него - никак распрямиться не может. И сам я, чувствую, окаменел с дурацкой улыбкой на лице. Одним словом, картина "Не ждали". "Ага, - думаю, - Автор повесть закончил, точку поставил. Небось спину от пишущей машинки распрямляет, да довольно потягивается. Шампанское сейчас раскупоривать будем, да свою писанину полировать начнет".
      С трудом выдираюсь из полотна авторской картины, поднимаю с пола бластер. Затем подхожу к стене и рисую дверь. Представляю, как автор в своем кабинете смакует шампанское и любовно перечитывает последние строчки. "Ай да молодец, Автор! Ай да шельмец - какой мир гадкий сотворил!"
      Я те покажу молодца-шельмеца!
      Заканчиваю рисовать и так это аккуратно, костяшками пальцев, стучу.
      - Да-да? - слышу изумленный возглас. Тогда я беру бластер на изготовку, распахиваю дверь и шагаю в белесый туман.
      Осень 1992 г.