Виталий Забирко
      Парниша, открой дверь!
      Лысый, громадного роста толстяк навзничь лежал на цементном полу широко раскинув руки. На его животе восседал красномордый верзила и; мертвой хваткой сжав горло толстяка, методично стучал его головой об пол. Толстяк хрипел, екал при каждом ударе, но концы не отдавал.
      - Э! - Я похлопал по плечу верзилы. - Прикурить не найдется?
      - Чего?
      Верзила недоуменно повернул ко мне голову. От его распаленной от натуги физиономии вполне можно было прикурить, если бы не градом катившиеся по щекам капли пота.
      - Спички, говорю, есть? Я показал верзиле незажженную сигарету. Верзила оставил свое занятие и растерянно похлопал себя по карманам.
      - Не, я ж не курю! - наконец сообразил он. - И тебе не советую. Здоровье дороже. Возьми лучше это.
      Он протянул мне грязный одноразовый шприц и пару ампул.
      - Здесь, парень, - криво усмехнулся я, - мы с тобой расходимся во взглядах и увлечениях. Толстяк на полу зашевелился, заперхал.
      - Погоди, - прохрипел он, зашарил по карманам и достал зажигалку. - На.
      Я щелкнул зажигалкой, прикурил. Зажигалка была золотой "ронсон". Лимонов на десять потянет.
      - Спасибочки. Как я понимаю, - обратился я к толстяку, - она тебе уже не понадобится?
      - Отдай, - строго сказал толстяк. - Это вещественное доказательство. Я вернул зажигалку.
      - Может, помочь?
      - Не мешлй, - буркнул толстяк и вновь раскинул на полу руки. Верзила тут же вцепился ему в горло.
      Вот, всегда так. Я окинул взглядом помещение. Обшарпанный конторский стол, колченогий стул, да развороченный автогеном сейф, до отказа забитый пачками сторублевок образда шестьдесят первого года. И все.
      Похоже на заводскую кассу социалистического реализма.
      Переступив через дергающиеся ноги толстяка я выглянул в окно на божий свет. Божего света не было. Был светящийся туман.
      Пора сматываться. Опять мне не повезло. И почему тогда так любили непременно сторублевки? Макулатура. Но сколько экспрессии из-за нее!
      Я нарисовал грифелем на стене дверь, открыл ее и шагнул в светящийся туман.
      Угр сидел посреди пещеры у огромного кострища и поигрывал в руках бивнем мамонта. Вдоль стен пещеры настороженно затаились соплеменники и смотрели на вождя во все глаза.
      - Ры... гх... ам-м? - сказал Угр.
      "Так кого мы будем сегодня есть?" - понял я.
      За каменной глыбой, закрывавшей вход в пещеру, вселенским потопом бесновалась гроза. Оттуда же доносился рев пещерного льва, в пароксизме голода раскачивавшего глыбу. Ни на грозу, ни на льва никто не обращал внимания.
      Я понял, что попал на первое в истории человечества заседание Верховного Совета. В стране во всю бушует экологическая катастрофа, национальные распри достигли своего апогея, мяса нет, посевы смыло водой, но многомудрые вожди спокойно и уверенно в тиши пещеры решают продовольственную программу.
      - Гм... р-р-р? - повысил голос Угр.
      "Какие будут предложения?" - перевел я. Одним из чересчур сообразительных троглодитов осторожно коснулся моей руки.
      - M-м! - восхищенно сказал он.
      "Пухленький!"
      Другой не в меру умненький предок уже более грубо схватил меня за ногу.
      - Угум-м... - подтвердил он. "Жирненький!"
      - Ho-Ho! - Я вырвался и на всякий случай отступил вглубь пещеры. - Меня еще нет. Погодите с сотню тыщ лет!
      - Гр-р Бхар трам-пам! - рявкнул Угр. - Трам-тара-рам!
      Во, завернул! "Депутат Бхар, не отклоняйтесь от регламента! Говорите по существу вопроса и не надейтесь на иностранные инвестиции, иначе я лишу вас слова!"
      На мгновение в пещере повисла тягостная тишина.
      Затем из левого угла донеслось осторожное:
      - Ба...
      Чуть погодя фразу продолжили из правого:
      - Бу...
      И уже нестройный хор хриплых голосов обеих фракций закончил:
      - Бы-ы!
      - Грм-м?.. - с сомнением протянул Угр.
      "На голодный желудок?"
      - Ам! - неожиданно подвел итог дискуссии беззубый старик.
      Я тихонько ретировался вглубь пещеры. Здесь тоже делать было нечего. И когда я только научусь ориентироваться?
      Пока высокое собрание решало, какую из женщин они будут сегодня "ам", я нарисовал на стене пещеры люк со штурвалом и наборным замком. Не знаю, так ли выглядят бронированные двери в форте Нокс, но я очень на это надеялся.
      Но попал я в рубку космического корабля. Корабль стоял на неизвестной планете, и в рубке никого не было. Сквозь огромный иллюминатор из простого стекла открывался вид на равнину, поросшую голубой травой. С ослепительно желтого неба сияли три солнца; зеленое, черное и рентгеновское. Когда фиолетовые облака закрывали черное, на равнине становилось светлее. В высокой густой траве, маясь мукой мученской, бродили несуразные животные о семнадцати ногах и огромных головах на тонюсеньких шеях. Пасти животных щерились такими чудовищными зубами, что становилось непонятно, как сквозь них проходит пища. По траве от животных расходилось по три тени: светлая - от черного, обыкновенная - от зеленого, угольная - от рентгеновского. Судя по последней, животные состояли сплошь из свинца. В общем, жить при такой конституции не полагалось. Просто язык не поворачивался назвать их божьими созданиями. Но они жили. И даже питались. Как я понял, исключительно космонавтами, потому что ни друг на друга, ни на сочную голубую траву они не обращали внимания. Зато на космонавтов, шествовавших по равнине походным строем, они нападали с исключительной методичностью, не давая тем перевести дух.
      Что же здесь делали космонавты, было загадкой. То ли они прибыли на планету, как научная экспедиция, изучающая инопланетную фауну, то ли в качестве простых заготовителей мяса, решающих в будущем наболевшую еще со времен Угра продовольственную программу Земли. Вероятнее второе, так как крушили они бластерами нападавших животных с редким остервенением.
      Рубка космического корабля - это, конечно, не форт Нокс с золотым запасом Америки, - но поживиться здесь можно. Я пошарил по ящикам под пультом управления, но все они оказались пустыми. Лишь аптечка была доверху забита таблетками антирада. Прилагавшаяся инструкция, гласила, что "одна таблетка в течение минуты снимает все последствия радиационного облучения". Я покосился на рентгеновское солнце и на всякий случай проглотил одну. И чуть не подавился. Горькой таблетка оказалась до невозможности. Через минуту кожа по всему телу стала нестерпимо зудеть, но зато моя тень от рентгеновского солнца приобрела угольный свет.
      Почесываясь, я бросил в рюкзак пригоршню таблеток и вышел из рубки. Каюты на корабле, трюм и даже машинный зал отсутствовали - их заменяла огромная кают-компания. По креслам и диванчикам вдоль стен были в беспорядке разбросаны скафандры, бластеры, одежда и личные вещи космонавтов. На огромном столе посреди кают-компании высилась аккуратная пирамидка из кубиков желеобразной синтет-пищи. А за столом в окаменевших позах героев космоса сидели Он и Она.
      - Я открыл, что именно непарноногость местных животных ответственна за их агрессивность! - вещал Он как с амвона, глядя орлиным взором в бесконечную даль.
      - Утверждение профессора Замбрози о якобы генетическом перерождении стопоходящих членов животных, приведшем к возникновению семнадцатой ноги, в корне неверно! - восторженно вторила Она, не отрывая от Него глаз, полных всепоглощающей неземной любви.
      "Ага, - понял я, - корабль прибыл на планету из нашего далекого и светлого коммунистического будущего". Я был полностью согласен с Его открытием награди меня кто-нибудь семнадцатью ногами, и я был бы не в меру агрессивен.
      Вид пирамидки из синтет-пищи вызвал в моем желудке бурчание, подобное рыку Угра. Но здесь следовало быть осторожным - по идеальной форме пирамидки можно было предположить, что к синтет-пище никто не притрагивался с самого старта с Земли. Истинно богоподобны наши потомки, если питаются весь космический перелет светом звезд! Но на хрена они тогда кромсают на бифштексы бедных животных!
      К счастью, инструкция прилагалась и к синтет-пище. Согласно ей, один кубик содержал энергетический эквивалент обыкновенной пищи, потребляемой человеком за месяц. Здесь следовало задуматься: а не получу ли я несварение желудка, приняв за раз весь свой месячный рацион? И все же, голод не тетка. Поэтому, пока Он и Она продолжали во всю клеймить печатными словами профессора Замбрози и его соратников, ставящих палки в колеса "прогрессу общечеловеческой мысли", я рискнул попробовать кубик синтет-пищи. Изобретал ее видно кто-то из сподвижников профессора Замбрози, так как на вкус оказалась гадостью необыкновенной. Но голод сняла. Поэтому я на всякий случай бросил в рюкзак десятка два кубиков. Черт меня знает куда меня занесет нелегкая!
      Под запальчивые речи, распекавшие в пух и прах ретроградов будущей коммунистической научной мысли, я попытался примерить скафандр, но влезть в него не смог. Не с моими габаритами. Вот если бы я годика два-три попитался синтет-шищей...
      Оставив скафандр в покое, я взял бластер, повертел в руках громоздкую, страшно неудобную конструкцию, но опробовать не осмелился. Еще снесу полкорабля. Бросив бластер в рюкзак, я скосил глаза на присутствующих - как-то они отнесутся к моим действиям? А никак. Дуэт продолжал выводить выспренные рулады космической оперы. То ли они меня в своем песно-певческом угаре просто не замечали, то ли бластеры на их Земле были по цене зубочисток. Что тут скажешь - коммунизм!
      Я еще немного пошарил по кают-компании, но ничего подходящего для себя не нашел. Эту экспедицию не интересовали ни золото, ни бриллианты, ни клады погибших цивилизаций. Подавай им разгадку непарноно-гости - и баста! Живут же люди...
      Я вздохнул, отодвинул от стены диванчик и нарисовал на ней дверь родной квартиры.
      На сей раз я попал по назначению. В чем-чем, а в этом, слава богу наловчился. Но каждый раз вид разводов плесени на отслоившихся, бесцветных от старости обоях моей прихожей заставлял сердце радостно трепыхаться. Я - дома! Хотя, если подумать, чему радоваться?
      Посреди комнаты прямо на покоробившихся, застекленевших плитках линолеума скукожившись спал Старикашка.
      - Эй, Старичок! - весело гаркнул я. - Я те жрать принес!
      Старикашка закряхтел, просыпаясь, повернулся ко мне и открыл глаза. Его лицо покрывала сеть странных морщин, словно Создатель, лепя ему голову, сел покурить, и, пока он курил, по свежей глине основательно потопталась любопытная ворона. И как божий ОТК пропустил сей брак?
      - Будьте добры, - замогильным голосом простонал Старикашка, - верните мне грифель!
      Морщины на его лице зашевелились, будто ворона, став невидимой, продолжала топтаться по коже.
      Я бросил рюкзак на пол и сел на два кирпича, составлявшие весь интерьер моей квартиры.
      - Смени репертуар, - привычно отмахнулся я, достал из рюкзака кубик синтет-пищи и протянул его Старикашке.
      - Жри, пока дают.
      Старикашка взял кубик, понюхал, лизнул, поморщился, но кубик сховал.
      - Пища явно не звягинцевская, - рассудительно сказал он. Любил он вставлять в свою речь непонятные эпитеты. Поднаторел там, в задверном мире.
      - Космическая, - объяснил я, усердно расчесывая ногтями грудь.
      - Я ж и говорю... - буркнул Старикашка и тут уставился на мою грудь. Неприятным таким, изучающим взглядом.
      - Чего зеньки выкатил? - спрашиваю.
      Он перевел взгляд на мои руки. Я тоже посмотрел. Кожа на руках покрылась мелкими зеленоватыми чешуйками. И чесалась нестерпимо.
      - Что, и морда такая? - спросил я.
      - Угу. Похоже на аллергию панаско.
      - Этого мне еще не хватало! - Я пулей метнулся в ванную комнату и стал рассматривать себя в осколке мутного зеркала. Из его туманной глубины на меня перепуганно смотрела физиономия сорокалетнего субъекта с всклокоченной желто-соломенной бородой. Лоб, щеки, нос и уши субъекта шелушились зеленоватой чешуей. Е-пэ-рэ-сэ-тз! Не хватало, чтобы у меня после антирада отросло семнадцать ног!
      Я поскреб бороду, и на пол посыпалась зеленоватая перхоть. Представляю себе, что будет, если я в таком виде покажусь на улице!
      На дне ржавой ванны сохранилось пальца на два воды, которую я натаскал дырявым ведром из пруда в прошлом месяце. Старикашка, конечно, и не думал наносить еще. Живет иждивенцем, паразит! Вытурю из квартиры! Впрочем, спасибо и на том, что эту воду не допил.
      Мыла, естественно, не было - последний обмылок, который я спер в какой-то коммуналке задверного мира, я недели три назад сменял на поллитру сивухи. Сивуху давно оприходовал, а пустую бутылку махнул на четыре целые спички. Из них осталась одна, да и та горелая - уши почистить, или в зубах поковыряться. Само собой, что колупать ею зеленую чешую было не с руки. Зато ногти у меня отросли знатные. Вот ими, ополаскиваясь водой, я с горем пополам с матом и соскреб чешую с лица и кистей рук. На большее мата не хватило.
      С багровой, будто натертой кирпичом, мордой я вернулся в комнату и застал Старикашку за неприглядным занятием. Он копошился в моем рюкзаке и как раз доставал бластер.
      - Э, папаша! - гаркнул я. - Своим поведением вы подаете нехороший пример молодежи!
      И отобрал у него бластер. Старикашка неожиданно густо покраснел. В который раз я убедился, что стыда в его совести бездна. На его месте я бы давно грохнул меня посреди ночи одним из двух кирпичей и, ничтожесумняшеся, забрал свой грифель. Ан, нет: "Будьте-так-добры-извольте-пожалуйста-вернуть..." Тьфу, слизняк!
      - Ваша молодежь, - сконфуженно пробормотал он, - даст мне сто очков вперед...
      - Что отнюдь не оправдывает ваши действия, - парировал я.
      - Извините... - вконец потух Старикашка.
      Да, выпусти на улицу такого морального чистоплюя - съедят. Вначале в переносном, а затем и в буквальном смыслах.
      Я подбросил бластер в руке и решил, что его пора испытать. Зашел в туалет и пальнул в унитаз. Грохота не было. Была сиреневая вспышка, после которой в унитазе появилась аккуратная дыра. Дыра, похоже, вела к центру Земли, и из нее почему-то тянуло пироксилином. Неплохой способ дезинтеграции дерьма, тем более, что воды в доме не было уже лет десять. То ли на втором этаже, то ли у центра Земли кто-то истошно завопил, и я вовремя отпрянул от унитаза, потому что снизу загрохотала автоматная очередь. Ишь, нервный какой попался?
      Прожогом вылетев из туалета я с уважением осмотрел бластер. Как из него стрелять, было понятно. А вот чем он стрелял - не совсем. Какое-либо зарядное устройство - если я правильно понимаю принцип действия бластеров отсутствовало напрочь. Впрочем, это меня не особенно волновало. Главное, что теперь с оружием на улице можно было чувствовать себя спокойнее.
      Я возвратился в комнату. Старикашка вновь свернулся калачиком на линолеуме и мирно посапывал. Спать он был горазд. Я выложил из рюкзака на подоконник питательные кубики, а таблетки антирада рассовал по карманам. Можно продать как аспирин, больно упаковка схожа. В рюкзаке остались каминные часы, которые я спер в каком-то замке. Чего-чего, а каминных часов в задверном мире было навалом. Хотя шли из них немногие. Эти - шли. Иначе, на фига бы я пер сквозь все двери на своем горбу пятнадцать килограммов?
      Отрезав кусок веревки от шнуровки рюкзака, я кое-как приторочил им бластер себе под мышку. Куртка на боку вздулась, но кого это сейчас волнует?
      - До вечера, папаша, - бросил я сопящему Старикашке. - Может, что поприличнее жрать принесу.
      На улице за мной увязался какой-то хмырь. Шел он на приличном расстоянии, но пас явно меня. Уж недели две, как я заметил, что меня пасут. Но не трогают. Вернее, попробовали раз - как раз две недели назад. Встретили меня трое хмырей в подворотне и так это ласково посоветовали вывернуть рюкзак. Ну, я и вывернул. У меня там головачевский ТФ-нультаймер лежал. Он как об землю грохнулся, так они и застыли с открытыми хлебалами. До сих пор в подворотне стоят и хлебала не закрывают. Вот с тех пор я и заметил, что меня пасут. Ну и хрен с ними, пусть пасут! На их хрен у меня есть еще пара головачевских ТФ-нультаймеров и бластер.
      На рынке я расположился между занюханной бабой, торгующей петуховской мутней, и замухрышечным мужичком, выложившим на земле аккуратный рядок чадовичных брайдеров. Здесь же стояла импозантная клетка с нахохлившимся на жердочке ново-зеленским дроздом.
      - Почем брайдеры? - подскочила к замухрышечному мужичку нафуфыренная, вся из себя телка. Мужичок ответить не успел.
      - Трасцендентность энтропийного фактора не соответствует калорийности сублимата, - хрипло изрек ново-зеленекий дрозд.
      Телка округлила глаза и испарилась.
      - Удавлю! - плаксиво простонал мужичок. Ново-зеленский дрозд лишь покосился на него, и мужичок затравленно втянул голову в плечи.
      - Под игрока - с семака, - назидательно изрекла птица. - А ты - шестерка!
      Не успел я выставить на землю свои каминные часы, как возле них нарисовался деловой кент.
      - Идут? - спросил он.
      - Уши мой по утрам, - отрезал я, и Кент нагнулся к часам, прислушался.
      - Идут, - констатировал он. - Беру. Он подхватил часы под мышку и неторопливо зашагал прочь.
      - Э! - Крикнул я ему в спину. - Глянь-ка сюда! И распахнул полу куртки.
      Кент оглянулся и уделался. Вся деловитость из него вышла.
      - П-премного извиняюсь, - дрожа хлебальником выдавил он, поставил часы на место и растворился.
      Вальяжной походкой к часам подкатил пасший меня хмырь.
      - На что махнем? - предложил он.
      Я окинул его взглядом. Одет добротно. Не мое отрепье, но и не вопящие шмотки расфуфыренной телки, ошалевшей от дурных денег. Солидная фирма за меня взялась.
      - Гони стеганое одеяло и лады!
      - Одеяло? - Хмырь выпучил глаза.
      - Стеганое, - подсказал я.
      По его морде читалось, что такого обмена он не ожидал. Импортные шмотки, видеотехника - это пожалуйста. По нему видно. А вот наше ватное одеяло...
      - А десять лимонов не устроят? - предложил он. Часы хмырь почему-то хотел непременно.
      - На фига они мне? Гони десять тысяч купюрами не более червонца и считай, что мы поладили. Хмырь обалдел.
      - Ты чо, сдурел? - взревел он. - Я те не марроканские лимоны сую, а российские миллионы! Считать умеешь? Разницу между миллионом и тысячью усекаешь? Да счас буханка хлеба пол-лимона тянет!
      - Как знаешь, - передернул я плечами. - Мое дело - предложить.
      - Да где ж я тебе столько макулатуры достану! Да еще червонцами?
      - Слушай, - начал вскипать уже я, - ты мне надоел.
      И сделал вид, что собираюсь расстегивать куртку. Хмыря сдуло ветром. Знает, стервец, что у меня там!
      Замухрышечный мужичок заискивающе подергал мена за рукав.
      - Часы на дрозда не махнешь? - с безнадегой в голосе предложил он. - С клеткой отдам...
      Ново-зеленский дрозд насмешливо покосился на мужичка.
      - А зачем? - спросил я.
      - Да ты чо? Это ж ново-зеленский дрозд! Говорить умеет... И умный, гад!
      - Так что мне, суп из него варить, что ли?
      - Не советую! - взъерепенился дрозд. - Суп из гадов ядовит. Несварение желудка гарантирую.
      - Так ты еще некачественный товар предлагаешь?
      - с издевкой подначил я мужичка.
      - Удавлю, падла! - бессильно заплакал мужичок. Видно засела птица у него в печенках покрепче цирроза.
      Сквозь толпу ко мне протиснулся давешний хмырь с объемистым полиэтиленовым пакетом.
      - Бери, - протянул он мне пакет.
      В пакете было запечатано верблюжье одеяло с иранской лейбой. Новяк. Явно из гуманитарной помощи.
      Я глянул на хмыря. Пот по его морде катился градом. Ишь, как приспичило!
      "А ведь ты, хмырь, из старой государственной мафии", - внезапно понял я, сопоставив скорость с которой он обернулся, с качеством принесенного одеяла.
      - Мне бы ватное, стеганое... - недовольно скривился я, щупая одеяло. Хмыря перекосило.
      - Да ты чо, мужик! - завопил он. - Стеганых счас днем с огнем не сыщешь! Вся вата на "тампаксы" идет!
      Хмырь наткнулся на мой непреклонный взгляд, заткнулся и зашарил по карманам.
      - На, подавись!
      Он бросил на пакет ворох смятых червонцев, пятерок и трояков.
      - Тыща сверху. Можешь не считать. Все мусорники облазил. Я пересчитал.
      - Девятьсот девяносто восемь, - спокойно сказал я и уставился на хмыря нехорошим взглядом.
      У хмыря перехватило горло. Он беззвучно захлопал хлебалом, будто его вот-вот должна хватить кондрашка. Прединфарктным движением он сорвал с руки "сейку" лимонов на пятьдесят и швырнул мне.
      - Теперь хватит? - прохрепел он как из реанимации.
      - Курева добавь, - небрежно предложил я.
      От хмыря пошел пар. Как в гипнотическом трансе он бросил мне начатую пачку "салема" и по собственной инициативе от щедрот души добавил мальборовскую зажигалку.
      - А мутни петуховской вам не надо? - впряглась с боку занюханная бабка.
      Хмырь перевел на нее безумный взгляд и его затрясло.
      - Ладно, - смилостивился я. - По рукам, кореш, пока я не передумал.
      Хмырь схватил в охапку каминные часы и бросился наутек.
      - Держи! - заорал ново-зеленский дрозд. - Держи вор-р-ра!!!
      - Хорошая птица, - похвалил я и воткнул между прутьями клетки таблетку антирада. Дрозд сховал таблетку за милую душу. Наш человек.
      Небрежно рассовав по карманам деньги и упаковав одеяло в рюкзак, я с достоинством закурил "салем". Неплохо поторговал. Только нафига хмырю прямо позарез нужны мои часы? Можно подумать, что от них зависит его жизнь.
      - Пока, собрат по разуму, - кивнул я ново-зеленскому дрозду и неспешно двинулся по рынку.
      - Пакеда, дядя! - хрипло бросила мне в спину птица.
      Зажигалку я махнул на банку китайской тушонки и буханку хлеба. Затем задумчиво постоял возле небритого мужика в заскорузлой робе, торгующего ржавой пухлой воблой. Вспомнились золотые деньки, когда чуть ли не на каждом углу можно было попить бочкового пива.
      Превратно истолковав мою задумчивость, мужик приосанился и заорал:
      - А кому воблу! Воблу вяленую! По дешевке! Налетай! Поллимона штука!
      Он схватил одну воблу за хвост и хряснул ею о прилавок. Из пасти воблы вылетело с десяток опарышей.
      - Ап-петитная! Ар-роматная! Сама в рот просится!
      - Мужик, почем зря наживку разбрасываешь, - остудил я его.
      - Игорь Викторович? - сказал мне кто-то в ухо, - пивка не желаете?
      Я оглянулся. Сбоку от меня стоял гладко выбритый парень, весь в "варенке", со спортивной сумкой через плечо. Он радушно улыбался, но в глубине его глаз засело, что-то такое, что роднило его с пасшим меня хмырем. Хмыреныш, одним словом. Поймав мой взгляд, он приоткрыл сумку, доверху набитую металлическими банками дойчляндовского пива.
      - Почем?
      - Что - почем? - почти искренне изумился хмыре-ныш. - Для вас, Игорь Викторович, на шару!
      Давненько меня не величали по имени-отчеству. И пивом за так не потчевали. Я внимательно посмотрел в глаза хмыренышу. Голубые, заискивающие.
      - Ну-ка, свистни, - предложил я. Хмыреныш растерялся.
      - Что?
      - Свистни говорю! - свирепо приказал я и состроил зверскую морду.
      Морда оказала действие. Хмыреныш послушно сложил губы гузкой и свистнул.
      - Порядок, - оттаял я. - Наливай.
      - Минутку, - попросился хмыреныш, подскочил к продавцу воблой и, не торгуясь, приобрел пару рыбцов.
      - Идемте, - предложил он.
      Я не двинулся с места.
      Хмыреныш сделал пару шагов и оглянулся.
      - Что же вы, Игорь Викторович?
      - Куда?
      По морде хмыреныша мелькнула мимолетная тень.
      - Игорь Викторович, ну не здесь же, - понял он меня. - Хоть в трамвайчике посидим.
      Трамвайчик стоял возле самого входа на рынок. Без колес, обшарпанный, с выбитыми стеклами и остатками пластиковых сидений. Когда-то здесь была трамвайная ветка. С отключением электричества рельсы разобрали, колеса сняли. Говорят, за бугром наш металл здорово идет - тонна за банку пива. А короб трамвая остался. По-моему, специально для таких случаев, как этот.
      В хвосте вагончика сидели трое бомжей и квасили самогон.
      - Брысь! - мимоходом оповестил их о своем появлении хмыреныш, и бомжи испарились.
      Хмыреныш поклал на сиденье воблу, поставил с десяток банок пива.
      - Угощайтесь.
      Я сел, вскрыл банку пива, но, поймав на себе внимательный взгляд хмыреныша, протянул банку ему.
      - Отхлебни.
      - Да что вы, Игорь Викторович! - попробовал возмутится хмыреныш, но пиво отхлебнул.
      - Достаточно, - мрачно кивнул я, залпом опорожнил надпитую банку и протянул руку за второй.
      Только тогда хмыреныш сел и тоже откупорил банку.
      - Игорь Викторович, а свистеть вы меня зачем заставляли? - спросил он, как я понимаю, для завязки разговора.
      - Проверял, не педик ли ты. Говорят, они свистеть не умеют.
      Хмыреныш конфузливо захихикал.
      - Воблой угощайтесь, - предложил он, а сам достал коробку козинцов, открыл и так это аккуратно отправил один козинец за щеку.
      - Сам эту воблу жри, - мрачно буркнул я, запустил в коробку пятерню и бросил горсть козинцов себе в рот. Козинцы с пивом хороши! Правда, некоторые утверждают, что с Коньяком, но где он, тот коньяк? Стал такой же мифической жидкостью, что и амброзия...
      - Откуда меня знаешь? - спросил я между четвертой и пятой банками. На дурняк пиво шло неслабо.
      - Читал ваши рассказы.
      Вот те на! Я уж сам забыл, что когда-то пописывал и даже печатался. Когда бумага была. А сейчас и под воблу подстелить нечего...
      - А я думаю, что пивом угощаешь? Понравилась моя писанина, что ли?
      - Ага. А "Про зайчишек" ваше класс!
      Я стрельнул в него глазами. А мог бы и из бластера.
      Но я добрый, особенно под хмельком. Была у меня повестушка с таким названием. Но об этом названии знали только я и мой редактор. Да еще, наверное, в КГБ.
      Им тогда по рангу положено было все знать, особенно о бумагомараках. По каким-то политическим мотивам мое название было отклонено, и, не притерпев более ни одного изменения в тексте, повестушка увидела свет под другим. Так что знать ее первое название хмыреныш не мог. Разве что имел отношение к почившему в бозе КГБ.
      - Ладно. - Я смял пальцами девятую банку. - Пива я попил. Спасибо. Что нужно? Хмыреныш заерзал.
      - Да что нужно... Пивом вот просто хотел угостить, известного писателя...
      В животе у меня забурчало. То ли от наглой лести то ли пиво вступило противоречение с месячным эквивалентом синтет-пищи.
      - Тогда пакеда, - махнул я рукой и встал. Хмыреныш засуетился. Просто так расставаться со мной явно не входило в его планы.
      - Игорь Викторович, - заныл он у меня за спиной, - а у вас ничего нового не написано? Почитать не дадите? Я резко повернулся. Лясы точить с хмыренышем было не с руки - пиво окончательно рассорилось во мне с синтет-пищей.
      - Написано, написано! - гаркнул я ему в рожу.
      - И накакано! Вот тебе мое чтиво!
      Я выдернул из-под мышки бластер и саданул из него в сумку хмыреныша. Полсумки как языком слизнуло.
      - Что вам, хмырям, от меня надо?! - Я направил дуло бластера в лоб хмыреныша, и его морду будто кто враз оштукатурил. - Чо меня пасете? Чо каминные часы скупаете, будто оглашенные?!
      - Так они... - затрясся хмыреныш, - ходят...
      - На то и часы! Дерьмом не торгую! - взбеленился я и сделал вид, что собираюсь пальнуть. Хмыреныш обделался.
      - Так... - механизмом в них... нет...
      Ели-пали! У меня даже в животе на мгновение бурчать перестало. Кажется, там установилось шаткое временное перемирие.
      - Пшел вон! - гаркнул я, чувствую, что военные действия во мне вот-вот возобновятся.
      И, пока хмыреныш во все лопатки улепетывал в сторону рынка, я галопом помчался к ближайшим развалинам.
      Когда я просветленный и внутренне удовлетворенный вновь выбрался на улицу, то враз остолбенел. К развалинам приближалось пяток хмырей. Чапали они чуть ли не на цыпочках, рассыпавшись цепью, с пукалками наизготовку.
      Мать их хмыриную! Я метнулся назад в развалины, и тотчас над головой, кроша штукатурку, прошлась автоматная очередь. Пугают, гады! Живьем хотят взять! Я наугад пальнул из бластера, но хмыри попались крутые, и их пукалки затявкали с методичностью отбойных молотков, заставив меня метнуться вглубь развалин. Чья-то тень шастнула от меня в сторону и исчезла под остатками лестничного пролета. Е-пэ-рэ-сэ-тэ! Живут они здесь. Совсем забыл, что развалины просто-таки кишат зомбирками! Днем они тихие, беззлобные, тише воды, ниже травы. Бродят себе по развалинам, как привидения, и шарахаются от любого звука. Зато ночью расходятся до без удержу, горланят блатные песни и пьют все, что течет - от изопропилового спирта, до сырой крови.
      На всякий случай я миновал вход в подвал и, крадучись, стал пробираться по лабиринту первого этажа.
      - Браток, - позвал меня свистящий шепот из полумрака какой-то ниши. Браток, помоги...
      Я заглянул в нишу. На полу, скорчившись на штукатурочном крошеве, лежал зомбирка. Пальцами обеих рук он перебирал свои кишки, вывалившиеся из развороченного живота. Не повезло бедняге. Рикошет.
      - Браток, помоги, - с надеждой прошептал зомбирка. - Пристрели...
      - Да что уж там... - сочувственно пробормотал я, пальнул в него из бластера и пошел дальше.
      - Спасибо, браток... - донеслось мне вслед.
      К моему огорчению развалины оказались небольшими: пройдя еще шагов десять, я увидел пустые проемы окон, в которые просматривалась параллельная улица и еще одна группа хмырей. Обложили!
      - Игорь Викторович! - мегафонным громом разнеслось по развалинам, так что штукатурка посыпалась похлеще, чем от автоматных очередей, а в подвале пере-пуганно заметались зомбирки. - Сдавайтесь! Жизнь гарантируем!
      "А вот вам, - хмыкнул я, - выкусите! Хрен вам меня поймать!"
      И нарисовал на стене дверь.
      Попал я в осенний городской сквер. Чистенький такой, ухоженный, с лавочками, урнами и усатым дворником в аккуратном фартуке с бляхой. Я плюхнулся на скамейку, взгромоздил рядом рюкзак, бросил на него фурагу и вытер пот. Взмок я, что мышь.