Мы пришли с миром

Виталий ЗАБИРКО

МЫ ПРИШЛИ С МИРОМ...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Утро выдалось солнечным и настолько морозным, что в воздухе витали блестки замерзшего пара. Иней превратил деревья сквера в хрустальную чащу из зимней сказки, и на ее фоне картины местных художников, выставленные на продажу, выглядели образцами дремучего примитивизма. Фактически так оно и было.

Художники, одетые, как на зимнюю рыбалку, в полушубки и тулупы, переминались с ноги на ногу и сумрачно поглядывали вдоль аллеи. Кто курил, кто, греясь, попивал чай из термоса. О покупателях не стоило и мечтать — даже случайные прохожие предпочитали не сворачивать в сквер в лютый мороз.

В отличие от художников я твердо знал, что не гений, а ремесленник и мой товар никоим образом не относится к произведениям искусства. Чертики, игрушечные скелеты, уродливые инопланетяне и прочая нечисть, которую автолюбители подвешивают на ниточке у лобового стекла. А чем еще может торговать бывший кукольный мастер сгоревшего три года назад кукольного театра? Веяние времени... Тем не менее моя продукция пользовалась спросом — все-таки мастер я неплохой и знаю, как заставить дергающуюся на ниточке куклу выглядеть как живой и весьма забавной. Иногда за день удавалось продать до десятка кукол, однако сегодня, похоже, не мой день. Я бы и не пришел в сквер по такому морозу, но деньги были нужны позарез. Всегда так — как нужны деньги, нигде не достанешь. Известная теория подлости.

Слева от меня притопывал валенками Мирон. Вообще-то Савелий Миронов, но своего имени он не любил и предпочитал, чтобы его называли по фамилии. Точнее, как он говорил, по имени пращура-родоначальника. Большой нос Мирона посинел, борода, усы и брови покрылись изморозью. Полярник, да и только. У него, что ли, занять? Художник он неплохой, но не из тех, кто жертвует всем ради искусства. Прекрасно понимая, что картины художника начинают повышаться в цене только после его смерти, умирать Мирон не собирался и переквалифицировался в иконописцы. Хотя в Бога не верил. Писал он, как и положено, на досках, старил иконы и худо-бедно сводил концы с концами.

Я смерил Мирона оценивающим взглядом. Да нет, откуда у него деньги? Будь у него наличность, не вышел бы сегодня в сквер клацать зубами на морозе.

До слуха донесся характерный скрип снега от чьих-то быстрых шагов, и все как по команде повернули головы на звук. По аллее, не обращая внимания на картины, уверенной походкой шла девушка. Этакая Снегурочка. В белой шубке с капюшоном, в белых сапожках, разве что русая коса не свешивалась с плеча. Красавица, которой не по аллее запущенного сквера шагать, а по подиуму прохаживаться. Щеки ее раскраснелись от мороза, зеленые глаза сияли, а губы сложились в загадочную улыбку Джоконды, обращенную не к кому бы то ни было конкретно, а ко всему миру.

Как мастер-кукольник, я знал происхождение этой улыбки. Генетическое уродство — врожденный спазм лицевых мышц. Побольше бы таких «уродов» — мир бы светлее казался...

Мирон придвинулся ко мне и шепотом продекламировал на ухо:

— ...она шла с сияющим от счастья лицом, и душа ее пела: «Эхма, тру-ля-ля, небеременная я!»

— Вечно ты все опошлишь... — поморщился я, провожая девушку взглядом. Сбросить бы годков эдак... Гм... Не стоит о грустном.

— Это не пошлость, а суровая правда жизни. Греться будешь?

— Что у тебя, чай?

— Я тебе что — реклама «Липтона»? Какой дурак по такой холодрыге чаем греется? Бери выше — «Вигор»!

— Аптечный?

— Другого не бывает! Представляешь, захожу утром в аптеку, беру бутылку, а рядом женщина стоит и интересуется у провизорши: «Это что, как „Биттнер“? Провизорша мнется и неопределенно кивает: „В общем, похожая настойка...“ Тогда я оборачиваюсь и говорю: „Да, очень похожая. Только принимать нужно не раз в день, а три раза, и не по чайной ложке, а по граненому стакану“.

Мирон вынул из-за пазухи бутылку, но, вопреки собственной рецептуре, налил в стакан всего на треть и протянул мне.

— Ручки терпнут, ножки зябнут, не пора ли нам дерябнуть? — продекламировал он. — Пей, пока теплый.

— Какой матерый поэтище в тебе пропадает... — пробормотал я, выпил и поморщился.

— Чего морщишься? — обидчиво заметил Мирон. — «Вигор» — лучше всякой водки. И дешевле. И никогда не бывает «паленым» — делается только на ректификате, так как аптекари под статьей уголовного кодекса ходят. Если кто-то окочурится от «паленой» микстуры, сразу загремят на зону.

Он выпил, обсосал наледь с усов, и сизый нос начал окрашиваться в багровые тона.

— Полезная микстура, — философски заметил он, — особенно для творческих личностей.

— Андрей умней нас, — кивнул я на пустое место рядом со своим лотком. — Сидит себе дома в тепле да уюте...

Андрей Осокин работал в стеклодувной мастерской химического факультета университета. Платили ему гроши, поэтому он подрабатывал, выдувая стеклянные шары с зимним садом внутри. Красиво получалось, многие покупали детишкам на забаву.

— Андрея больше не будет, — вздохнул Мирон.

— В каком смысле? — настороженно поинтересовался я. Возраст у нас вроде бы еще не «переходный», но по-всякому бывает... — Заболел?

Мирон недоуменно посмотрел на меня, затем до него дошла двусмысленность собственной фразы. Он криво усмехнулся.

— Жив-здоров, но здесь теперь долго не будет показываться. Повезло мужику, получил серьезный заказ — стеклянные глаза делает. Первая партия — тысяча пар.

— Для инвалидов, что ли?

— Вряд ли. Одноглазым стеклянные глаза делают поштучно, а слепым они не нужны. Точно не знаю, но, думаю, заказ оплачивает какая-то туристическая фирма. У кого деньги есть, сейчас ездят на сафари, охотятся на львов и крокодилов, а когда возвращаются домой, заказывают чучела. И платят таксидермистам хорошо, даже Андрюхе за пару глаз отстегивают по сто долларов.

— Да уж... — завистливо вздохнул я. — Действительно, повезло Андрюхе...

Тут-то покупатель и появился. А я настолько ушел в себя, что не заметил, откуда он возник перед моим лотком. Грузный, в длиннополом, до пят, мятом пальто, поношенной меховой ушанке и огромных очках с темными оптическими стеклами. Рот от мороза прикрывал шарф, и наружу торчал лишь большой, почти как у Мирона, нос. Нос был бледный, нездорового желтоватого цвета, будто отмороженный. Бомж не бомж — не поймешь.

Он протянул руку в черной перчатке, взял с лотка Буратино, поднял за ниточку и подергал. Буратино запрыгал в воздухе, показал двумя ладонями покупателю «нос» и мерзко рассмеялся, переходя с грубого баса на дискант:

— Гы-гы, ха-ха, хи-хи...

Немудреные для марионетки движения и звуки, но на покупателей производят впечатление. Особенно показушный смех.

— Сколько? — глухим голосом из-под шарфа спросил покупатель.

— Триста, — назвал я минимальную цену. Если передо мной бомж, то и такая цена для него запредельная.

— Рублей?

— Долларов, — опередив меня с моей честностью, ехидно заметил Мирон.

Покупатель, не снимая перчаток, залез в карман, долго копался, наконец извлек пачку долларов. Непослушными то ли от мороза, то ли оттого, что в перчатках, пальцами, отсчитал три сотенные купюры и протянул мне. Затем взял с лотка Буратино, сунул в карман и побрел по аллее, заметая полами пальто снег.

Мы с Мироном застыли соляными столбами, глядя вслед по-сумасшедшему щедрому покупателю, пока он не скрылся с глаз. Все получилось, как в анекдоте о «новых русских». Кто бы рассказал — не поверил.

— Может, доллары фальшивые? — очнулся первым Мирон.

Я почувствовал, что пальцы, сжимавшие купюры, закоченели, и протянул деньги Мирону.

— Посмотри.

Он стащил с рук меховые рукавицы, взял купюры, потер между пальцами, посмотрел на свет:

— Вроде настоящие... Ну тебе везет! Такое дело обмыть надо.

Мирон снова достал бутылку, плеснул, теперь уже не скупясь, в стакан. И когда я выпил, то понял причину его щедрости.

— Как думаешь, мне комиссионные полагаются? — вкрадчиво поинтересовался он.

Я подул на закоченевшие пальцы, подумал и согласился. Мирон не раз меня выручал, да и прав он — если бы не его ехидство, пришлось бы довольствоваться тремястами рублями, а не тремястами долларами. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

— Дистрибьютора устроят десять процентов?

— Обижаешь, начальник!

Я не стал торговаться.

— Хорошо, пятьдесят долларов.

— Лады! — повеселел Мирон и вернул мне две сотенные — Сдача рублями устроит?

— Можно и тугриками, — пошутил я, — но рублями лучше.

На «сдачу» у Мирона нашлось только четыреста рублей. Прав я оказался в своем предположении о его финансовой состоятельности.

— Остальные завтра, — заверил он — Разменяю в обменном пункте, тогда и отдам.

— Завтра так завтра, — согласился я. — Или послезавтра. Если мороз не спадет, то я здесь не появлюсь.

— А вдруг щедрый покупатель снова появится? — не преминул съехидничать Мирон.

— Такое случается раз в жизни, — резонно возразил я, непроизвольно оглянулся, и сердце у меня екнуло.

Покупатель возвращался, неся в правой руке большой полиэтиленовый пакет.

«Сейчас деньги назад требовать будет...» — с тоской пронеслось в голове.

Он подошел к лотку, остановился и посмотрел на меня сквозь темные стекла очков. Линзы были настолько выпуклыми, что создавалось впечатление, будто это глаза.

— А куклу на заказ можете сделать? — глухо спросил он.

— Могем. — С души словно камень упал, и я повеселел. С губ чуть не сорвалось: «Мы и гробы могем...» — но я вовремя прикусил язык. С такими покупателями лучше не шутить, тем более вид у него такой, что самое время подумывать о загробной жизни. — Любую куклу по желанию клиента!

— Мне такую же... Гм... Буратино. Но чуть побольше. И чтоб ладошки не сплошные, а пальчики двигались.

Первый раз я не уловил, но сейчас в глухом голосе покупателя послышался легкий акцент. Московский выговор, как у дикторов столичных телевизионных каналов.

— Можно и с пальчиками, — кивнул я, — но это будет дороже.

— Понятное дело, — согласился покупатель и протянул мне пакет. — Из этого материала...

Я взял пакет, заглянул. В пакете лежало обыкновенное полено и небольшой бумажный сверточек.

— Получится?

— Почему не получится? Сделаем. На когда?

Он подумал:

— На вчера.

Я хмыкнул и покачал головой.

— Заказной товар не раньше чем через неделю.

— Через неделю так через неделю, — неожиданно легко согласился клиент.

Он полез в карман, достал деньги и протянул мне. Рука у него двигалась неестественно, будто протез. Ничего удивительного при таком морозе. И акцент в его голосе, скорее всего, того же происхождения — мороз, как и алкоголь, сказывается на голосовых связках.

— Это задаток. Сделаете — получите столько же.

— А иконку не желаете приобрести? — впрягся в разговор Мирон. — Есть лик Богородицы, святых великомучеников... Пора о вечном задуматься...

Не глянув на Мирона, покупатель развернулся и деревянной походкой побрел прочь.

Я посмотрел на деньги, пересчитал. Пятьсот долларов! Вот это удача! Я о таком и мечтать не мог. В лучшем случае в месяц до двухсот долларов зарабатывал, а тут...

— Странный он какой-то... — раздумчиво сказал Мирон, и мне показалось, что он завидует моей удаче.

— Побольше бы таких сумасшедших! — весело ответил я.

— Я не о том... — покачал головой Мирон. — Ты заметил, какой у него нос? Как у покойника. И на шарфе инея нет, словно он не дышит.

— Ага, — поддакнул я, невольно подумав, что действительно не видел на шарфе клиента инея. — И двигается как мертвяк, и говорит утробным голосом из преисподней... Брось, Мирон! Замерз человек до невозможности, а иней с шарфа отряхнул. Не все же закусывают «Вигор» наледью с усов. На себя посмотри — скоро нос отвалится от мороза!

— Лишь бы от сифилиса не провалился, — мрачно парировал он. — Кстати, ты слышал, что на днях из городского морга пропали два покойника?

Меня разобрал смех.

— И один из них пришел сюда долларами швырять, — продолжил я. — Так, что ли? Чушь не неси, ладно?

Мирон сконфузился.

— Да ладно тебе... Что там в пакете? — Он заглянул в пакет, увидел полено и фыркнул. — Решил окончательно переквалифицироваться в папу Карло?

— От Рублева слышу, — отрезал я, намекая на его иконопись. — Ты всегда был прямолинеен, как полет кирпича.

Настроение сразу испортилось. Я раздраженно выдвинул ящик из-под лотка и стал укладывать в него кукол. Не люблю своего прозвища. Что за напасть — если кукол мастеришь, обязательно обзовут папой Карло.

— Не сердись, Денис, — пошел на попятную Мирон. — Извини. Не со зла я... Просто ситуация похожа на...

Он все же не выдержал серьезного тона и прыснул.

— Да пошел ты... Когда вавки в голове, зеленку пить надо, а не «Вигор». Тоже продается в аптеке, и тоже на ректификате.

Я закрыл ящик, сложил лоток.

— Уже уходишь?

— А что мне тут делать? Теперь полгода могу сюда не показываться.

— Да, повезло... — завистливо протянул Мирон. — А я еще постою, авось и мне улыбнется удача. Андрюхе повезло, теперь вот тебе, быть может, и мне привалит счастье. Бог, он троицу любит.

— Давно набожным стал? — фыркнул я.

— Наоборот, — покачал головой Мирон. — После случая с тобой начинаю подумывать писать иконы с отпетых грешников. Глядишь, будут пользоваться большим спросом.

— Не богохульствуй! — погрозил я пальцем.

— Какое тут богохульство? Грешники на земле живут намного лучше святых, а в загробный мир я не верю, потому тоже хочу неплохо пожить... Давай по пять капель на дорожку?

Он достал из-за пазухи бутылку.

— Нет. У Любаши сегодня день рождения, а я и так уже принял. Нехорошо получится, если заявлюсь пьяным.

— Счастливо отпраздновать, — пожелал Мирон и приложился к горлышку бутылки.

— И тебе счастливо, — кивнул я, нацепил на одно плечо ремень с ящиком, на второе — ремень со сложенным лотком, взял в руки пакет с поленом и побрел из сквера, по пути раскланиваясь со знакомыми художниками.

Ящик с куклами и лоток я хранил в каморке под лестницей первого подъезда пятиэтажки, расположенной напротив входа в сквер. Ведал каморкой дворник Михалыч — крепкий старик, бывший преподаватель физкультуры и страстный поборник здорового образа жизни. Выйдя на пенсию, он принципиально устроился на работу дворником, чтобы постоянно иметь физическую нагрузку и быть всегда в тонусе. Ему было под восемьдесят, но выглядел он никак не старше пятидесяти: в волосах — ни единой сединки, а статная фигура — просто на зависть. Поставить нас рядом, так я выглядел старше.

Михалыча я застал во дворе скалывающим ломом наледь с тротуара.

— Принес долг? — мрачно поинтересовался он. — Если нет, можешь разворачиваться и топать восвояси.

За хранение ящика и лотка он брал сто рублей в месяц, но за последние два месяца я ему задолжал.

— Принес, принес!

Михалыч воткнул лом в сугроб, снял рукавицу и протянул руку.

— Давай.

— Побойся Бога, Михалыч! — взмолился я. — Замерз как цуцик, руки задеревенели. Поставим все в каморку, и сразу отдам.

Михалыч смерил меня недоверчивым взглядом, молча развернулся и повел в подъезд. Отпер дверь каморки и придирчиво пронаблюдал, как я впихиваю под лестницу лоток и ящик между метел и лопат.

— Если соврал, — предупредил он, — выброшу твои причиндалы на улицу к чертовой матери!

«Так на улицу или к чертовой матери?» — завертелась в голове ехидная мысль, но озвучивать ее я не стал Нечего Михалыча раздраконивать Он хоть и учителем работал, но физкультуры, а не русского языка. Впрочем, нынешние учителя русского языка тоже не поняли бы меня.

— Что ты, Михалыч, разве я тебя когда обманывал?

Я стянул с рук перчатки, согрел пальцы дыханием, затем полез в карман и достал четыреста рублей.

— Это долг и аванс за два месяца вперед.

Брови Михалыча удивленно взлетели, он взял деньги, пересчитал и сразу подобрел. Вынул из кармана ватника дубликат ключа от каморки и протянул мне.

— Держи. Человек ты аккуратный, гадить здесь не будешь, я тебе верю Но задолжаешь — снова отберу.

— Спасибо за доверие! — бодро отсалютовал я, сунул ключ в карман, подхватил пакет с поленом и выскочил на улицу. На именины меня ждали через два часа, но еще предстояло поменять доллары на рубли и купить Любаше подарок. Раньше предполагал подарить помаду или брасматик, но теперь это казалось убогим при моих-то деньгах. Все-таки Любаше тридцать пять, почти круглая дата.

Деньги я разменял в обменном пункте универмага, здесь же решил присмотреть и подарок. Давно в универмаг не заглядывал, не по моим возможностям Вещи предпочитаю приобретать на рынке у «челноков» — хоть и не то качество, но гораздо дешевле. Сейчас же решил не экономить — один раз живем. Гуляй, рвань подзаборная!

Вначале хотел купить часики — чтоб уж память так память. Но, проходя мимо отдела бижутерии, бросил взгляд на витрину и застыл, привороженный гарнитуром из серебра с бирюзой. Серебро искрилось в лучах подсветки, а бирюза сияла, как Любашины глаза. К тому же бирюза — камень Любаши по зодиаку... Я не суеверный, ни в приметы, ни в гороскопы не верю, но мода есть мода. Да и цена весьма приемлемая — три с половиной тысячи.

— Это в рублях? — на всякий случай поинтересовался у продавщицы.

Миловидная продавщица окинула меня оценивающим взглядом и увидела перед собой красномордого с мороза мужика в поношенном тулупе и непрезентабельной шапке.

— Да... — скривив губы, процедила она. Но, поскольку покупатели в универмаге отсутствовали и ей было скучно, насмешливо добавила: — За валюту— в другом конце зала.

Я пропустил насмешку мимо ушей и снова принялся разглядывать гарнитур. Предметов было много: перстенек, серьги, кулон на цепочке, серьга в ноздрю, серьга в пупок, серьга... ну, в общем, понятно куда. Гм... Для молодежи, может быть, это в порядке вещей, но, честно говоря, не знаю, как Любаша воспримет серьгу в эту... этот... да и в ноздрю и пупок тоже.

— А предметы гарнитура все вместе продаются или можно по отдельности приобрести?

— Любой предмет по выбору, — не глядя на меня, бросила продавщица.

— Да? — Я воспрянул духом. — Тогда посчитайте, сколько будут стоить кулон, перстенек и серьги... — Запнувшись, я поспешно поправился: — Серьги в уши.

Продавщица презрительно фыркнула, покосилась на меня, но все же взяла калькулятор и посчитала.

— Две тысячи триста рублей.

— Беру.

Я достал из кармана пачку пятисоток, полученных в обменном пункте, отсчитал пять купюр и бросил на прилавок.

Продавщицу будто подменили. Она расплылась в улыбке и залебезила, словно мой тулуп мгновенно превратился во фрак, а шапка в шляпу. Наверное, я себя вел точно так же в сквере с нежданно-негаданно щедрым заказчиком.

— Вам завернуть или уложить в футляр?

— В футляр.

— Это еще двести рублей.

Я степенно кивнул.

Продавщица достала из-под прилавка длинный, как пенал, футляр, обтянутый черным бархатом, уложила в него кулон с цепочкой, серьги, затем взяла перстенек и вопросительно посмотрела на меня.

— Простите, а какой размер?

— Чего — размер? — не понял я.

— Перстенька.

Размера я не знал, но, вспомнив тонкие пальцы Любаши, быстро нашелся.

— Как на мой мизинец.

Продавщица бросила профессиональный взгляд на мои руки, заменила перстенек на другой и протянула мне.

— Примерьте.

Я надел перстенек на мизинец, глянул, и оправленная в серебро бирюза снова зачаровала меня голубым цветом Любашиных глаз.

— Да... То, что нужно... — восхищенно выдохнул я, возвращая перстенек.

Продавщица уложила перстенек, закрыла футляр и, упаковав его в полиэтиленовый чехол, протянула мне.

— Спасибо за покупку.

Слащавая улыбка на ее лице выглядела приклеенной, и я непроизвольно отметил, как мало в этой улыбке общего с улыбкой «Снегурочки», прошедшей мимо меня по заснеженному скверу.

— И вам спасибо... — отведя взгляд в сторону, буркнул я и спрятал футляр во внутренний карман пиджака. Поближе к сердцу. Сентиментальным я стал в последнее время выше всякой меры.

— Заходите еще, — продолжала расплываться фальшивой улыбкой продавщица.

— Всенепременно, — раскланялся я и, не удержавшись, отомстил за насмешку: — Как только, так сразу.

В гастрономе я купил бутылку шампанского и бутылку коньяка. Хотел взять торт, но вовремя одумался. Любаша непременно испечет сама и обидится, если я принесу покупной. Насчет тортов она мастерица, и никакой торт из итальянских или французских кондитерских магазинов, недавно открывшихся в городе, не сравнится с ее тортами. Каким бы вкусным ни был. Уже хотя бы потому, что это — Любашин торт.

У дома Любаши я зашел в цветочный киоск и купил пять громадных алых роз по баснословной цене. Обвязывая букет серебристой ленточкой, продавщица словоохотливо поучала, в какую воду и как нужно ставить розы, чтобы они стояли долго. Оказывается, вода нужна комнатная, отстоянная, подсахаренная, а черешки должны быть наново подрезанными и расщепленными. А ту часть черешка, которая находится в воде, необходимо освободить от веточек и колючек. Продавщица уложила цветы в длинную коробку и предупредила, что по такой погоде больше десяти минут мне не следует находиться на улице — цветы может прихватить мороз. Лучше взять такси.

Я молча кивал, но, когда вышел на улицу, такси брать не стал. До дома Любаши было пять минут хода, однако я на всякий случай пробежал расстояние за три. Заскочил в подъезд, поднялся на третий этаж, отдышался перед дверью и посмотрел на часы. Пришел на семь минут раньше. Нормально. Мужчине следует приходить немного раньше, а не опаздывать. Опаздывать — женская прерогатива.

Дверь открыла Оксана, четырнадцатилетняя дочка Любаши. Этакая стервочка с мамиными глазами, но паршивым характером. Меня она недолюбливала, но терпела. Правда, не всегда. Сегодня она была особенно агрессивной.

— О, Дед Мороз пришел, подарки принес! — скривилась она. Сразу уловила запах перегара, сморщила нос и помахала перед лицом ладонью. — И уже поддатый... Видно, не в первый дом заглядывает.

— Ну что ты... — начал я оправдываться. Перед Оксаной я часто терялся, несмотря на ее возраст. А может быть, именно из-за него. — Был на рынке, торговал, немного погрелся...

— Нормальные люди греются чаем из термоса, — резонно заметила Оксана. — А бомжи, — она окинула меня взглядом с головы до ног, явно причисляя к изгоям общества, — у коллектора центрального отопления.

В прихожую выглянула Любаша.

— Здравствуй, — сказала она, и я утонул в бирюзовой глубине ее глаз.

— Здравствуй, именинница... — выдохнул я, шагнул к ней и неловко чмокнул в щеку. — Это тебе.

Суматошно разорвав коробку, достал букет и протянул Любаше.

— Ох, какие...

При виде столь царского подарка Любаша от неожиданности присела, губы у нее задрожали, и мне показалось, что в глазах блеснули слезы. Но она быстро справилась с волнением и поцеловала меня в щеку.

— Спасибо... Они, наверное, сумасшедших денег стоят...

— Брось... — делано отмахнулся я.

— ...с балкона, — вклинилась в разговор Оксана. Яда у нее на языке было, как у гремучей змеи. И это в ее-то возрасте... Не завидую тому, кому достанется в жены.

— Не порть маме праздник, — попросил я.

— Я их в вазу поставлю, — сказала Любаша и поспешила на кухню.

— Погоди, цветы в воду по науке ставить нужно, чтобы месяц радовали глаз! — крикнул я вдогонку. — Сейчас разденусь, помогу.

Я поставил пакет с поленом в угол, а пакет с коньяком и шампанским протянул Оксане.

— Выставь, пожалуйста, на стол.

Бутылки в пакете звякнули.

— Ага, водку пьянствовать будем, — резюмировала маленькая стервочка. Она заглянула в пакет и удивленно покосилась на меня. — Богатенький Буратино...

Я ухмыльнулся, снял тулуп, шапку, повесил на вешалку, а когда обернулся, увидел, как Оксана достает из второго пакета полено.

— А это кому подарок? — спросила она.

— Это не подарок, а заготовка для куклы. Положи на место.

Оксана снова окинула меня взглядом с головы до ног и заметила:

— Гляди-ка, а в костюме и при галстуке можно принять и за порядочного человека.

Она сунула полено в пакет и скрылась в комнате. Я причесался у зеркала, поправил галстук, смахнул с пиджака ворсинки овчины и направился на кухню помогать Любаше ставить цветы в вазу.

Отстоянной воды не нашлось, и мы воспользовались кипяченой. В остальном же строго следовали советам продавщицы из цветочного киоска.

— Красота! — сказала Любаша, подняла вазу и залюбовалась розами. Она оглянулась на дверь и быстро поцеловала меня в губы. — Идем за стол.

Стол на троих был накрыт в проходной комнате.

— Я никого больше звать не стала, — извиняясь, сказала Любаша и поставила цветы посреди стола. — Не такая уж и дата... Завтра на работе отметим.

Работала Любаша библиотекарем в городской библиотеке, и как они с дочкой вытягивали на ее зарплату — уму непостижимо. Знаю, как завтра будут справлять день рождения на работе — по кусочку торта, чай... На том и все.

Я окинул взглядом небогатый стол. Мясной салат, соленья, грибы, холодец... На их фоне бутылка коньяка и шампанское смотрелись как аристократы среди бедных родственников. Дурак, не сообразил прикупить чего-нибудь вкусненького. Сказано, мужик, которому главное, чтобы на столе наличествовало спиртное. Хотя при другом раскладе я посчитал бы стол вполне праздничным.

Любаша расправила розы в вазе и только тогда наконец заметила шампанское и коньяк.

— Ой, а я водку на лимонных корках настояла..

— Водку будем пить в другой раз, а сейчас — шампанское!

Я взял бутылку, снова прошелся взглядом по столу, но увидел только две рюмочки.

— Тащи бокалы! — сказал Оксане.

Мое распоряжение Оксана выполнила беспрекословно. Ни капли яда не упало с ее языка. Скорее всего, потому, что принесла не два, а три бокала.

— Может, оставим шампанское под торт? — растерянно предложила Любаша. — А то у меня ничего на столе под него нет... Не огурцами же закусывать?

— И под торт останется! — возразил я. — Но первый тост за именинницу обязательно с шампанским.

Наклонив бутылку, я выстрелил так, что пробка осталась в руке, и принялся разливать по бокалам.

— Имениннице... дочке...

— Оксане чуть-чуть! — предупредила Любаша.

— Лей-лей, не жалей... — возразила дочка. — Чтоб бокал полным был, счастья не будет...

Я выполнил обе просьбы — плеснул так, что пена заполнила весь бокал, но когда опала, шампанского оказалось на донышке.

— С днем рождения, Любаша! — Я поднял бокал. — Пусть все твои желания сбудутся, и чтобы твои глаза всегда сияли от счастья, родная!

Мы сдвинули бокалы.

— Кому родная, — уголком губ пробурчала Оксана так, чтобы слышал только я, — а кто только сбоку лежал...

Взрослая она была не по годам.

Мы выпили стоя, затем сели.

— Тебе положить салат? — спросила Любаша.

— Погоди, это еще не все. — Я полез в карман, достал футляр и положил на стол перед Любашей. — Открой.

— Это... что? — дрогнувшим голосом спросила Любаша и растерянно посмотрела мне в глаза.

— Мой подарок.

Любаша протянула руку и открыла футляр. Блеск серебра и свет бирюзы, казалось, хлынули в комнату.

— Таки богатенький Буратино... — ошеломленно прошептала Оксана, переводя взгляд с меня на маму, с мамы на футляр, с футляра на меня.

Любаша замерла, не отрывая взгляда от серебра с бирюзой, затем побледнела, лицо ее перекосилось, и она, закрыв лицо руками, в голос зарыдала.

— Мама, что ты... — всполошилась Оксана.

— Мне... мне... никто... никогда... — захлебывалась слезами Любаша, пытаясь унять рыдания.

Я отнял ее правую руку от лица, взял из футляра перстенек и надел на палец.

— С днем рождения.

— Я... Я сейчас...

Любаша вскочила из-за стола и выбежала в ванную комнату.

Я развел руками, но довольной улыбки сдержать не смог. Оксана смотрела на меня во все глаза — кажется, я впервые произвел на нее впечатление, — и ее взгляд пробудил во мне давно угасшую надежду, что мы сможем когда-нибудь подружиться. Во всяком случае, мне этого очень хотелось.

Через пару минут Любаша вернулась, обняла меня за шею влажными руками и поцеловала.

— Спасибо...

Она смущенно взъерошила мне волосы и села за стол. Умываясь, она смыла тушь и помаду, и то ли от этого, то ли от беззащитной растерянности показалась мне еще красивее. Я иногда намекал, что макияж ее портит, но она никогда не соглашалась со мной, отшучиваясь, что мне жалко денег на косметику Чисто женская психология — хочется выделиться и одновременно быть не хуже других.

— Надень весь гарнитур, — попросил я.

— У меня уши не проколоты... — покраснела Любаша.

— Тогда кулон.

— Я тебе помогу, — предложила Оксана, подхватилась с места, взяла цепочку с кулоном, накинула маме на шею и застегнула сзади.

— Красавица! — объявил я. — Королева! Коньячку?

— Да... — стесняясь, согласилась Любаша.

Оксана бросила на меня ревнивый взгляд, но в этот раз не отпустила никакой колкости.

Я налил коньяк в рюмочки, а Оксане в бокал компот, и мы снова выпили за именинницу.

— Холодец? — будто извиняясь, предложила Любаша. Лимона под коньяк на столе не было.

— Да.

— С хреном, — пододвинула ко мне блюдечко Оксана.

Я настороженно глянул на нее, ожидая очередного подвоха. Но нет, обычной неприязни в глазах Оксаны не было. Наоборот, прочитал в них нечто вроде удивленного уважения. Кажется, дело начинает сдвигаться с мертвой точки. Глядишь, скоро и у меня будет нормальная семья, как и у всех людей. С любимой женой и взрослой дочерью.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Послушай... — Любаша задумчиво покрутила на пальце перстенек. — Это, наверное, дорого стоит... Откуда у тебя такие деньги?

— Не бери в голову, — улыбнулся я. — Получил сегодня заказ на изготовление куклы, и мне заплатили аванс. Баснословные деньги — пятьсот долларов.