НИКОЛАЙ ЮТАНОВ
      ОРДЕН СВЯТОГО ПОНЕДЕЛЬНИКА
      В мастерской повествования любой эпизод
      отбрасывает тень в будущее.
      Хорхе Луис Борхес.
      "Повествовательное искусство и магия"
      Глава первая
      Нам предстоит разговор о будущем.
      Станислав Лем
      Это случилось однажды под вечер. Мой живот, предназначенный исключительно для положения на алтарь науки, был выведен из строя теплым кефиром, который подавали сегодня в институтской столовой. Я лежал на кровати и безмерно маялся животом, как вдруг вспомнил, что завтра приезжает из командировки Стеллочка, а в соловецком кинотеатре уже третий день идет обещанная ей "Кавказская пленница". Будь здесь Витька Корнеев, он бы сообщил мне, что кино - это вырожденчество и маловажность, если вообще не полный кретинизм. И что мне не пузо на одеяле греть надо, а собирать кости и двигать к "Алдану-ЗМ", да подключать КАМАК-периферию для ми-кигами - зеркал Аматэрасу, изготовленных декаду .назад в Опытном Производстве нашего института. У меня даже руки зачесались. Я протянул одну из них и, пошарив в тумбочке, вытащил толстую пачку описаний, отпечатанных на селедочной бумаге. Полистав страницы, украшенные бесконечными РОСТОВСКИМИ ТУ, ТО, ЩА и ССТ, определяющими крепежные нормативы стальных уголков и параметры несметного числа плавких предохранителей, нашел единственную страницу с характеристиками новой ЭВМ. 128 килослов... вчетверо скорости счета, технология "больших интегральных схем". Скорее всего, придется освоить и вторую половину семнадцатого этажа. Поставим шкафы-блоки новой периферии, а десять новеньких вещих зеркал через трансгрессионные кабели - в машинный зал к старому и новому "Алданам": достойный инструмент для модельного воплощения некоторых аспектов проблемы Ауэрса. Великой проблемы Ауэрса.
      Живот явно начал утихать. Я сел и принялся спешно обуваться. Еще успею прогнать пару тестов на центральном процессоре, да и задачка Кристобаля Хозевича Хунты висит: по адекватности моральных и физических пыток. Отдел Смысла Жизни скучать не дает.
      Я попытался запихнуть пачку описаний в папку. На пятой попытке махнул рукой и сложил все в авоську. Сунул туда же два заначенных на завтрак бублика. И тут вспомнил. Аж зубы заломило от тоски.
      "Товарищ Привалов, вам надлежит завтра явиться на подшефный рыбозавод. Дубелей не присылать. Там вход по пропускам. В таком вот аксепте. Машина по порубке селедочных голов не справляется, а сельдь народ недоедает. - Модест Матвеевич Камноедов помолчал, глубокомысленно вздохнул. - Вы ребята молодые, порубаете головы и свободны. Сбор в пять тридцать у проходной. Будет автобус".
      Из-под двери в коридор запахло жареным луком и картошкой. То ли маги-соседи проголодались, то ли лимитные сестры-кикиморы к ужину электроплитку включили.
      Впрочем, какие маги в общежитии - я посмотрел на часы - в восемь вечера? Я решил, что черт с ним, с утренним рыбозаводом. Как-нибудь отосплюсь, а вот пару часов потестировать линии не помешает. Заверну Володе Почкину его программу и немного позлорадствую: спрошу у Корнеева, заточил ли тот свой топор для рыбьих голов.
      Я взялся за ручку двери, но тут же голос Федора Симеоновича Киврина ласково произнес над ухом: "Побольше т-тренировок, почтеннейший. Дерзайте, дерзайте". Я вздохнул: слуховая галлюцинация - работа Эдика Амперяна. Сделал он это по моей просьбе. Глас совести, как сказал Роман.
      С трансгрессией у меня всегда было плохо. И вынесло меня явно в какой-то подвал. В подвале было темно, только на полу, словно экран осциллографа, светился спиральный узор. Похож он был на галактику с маленьким баром - чтото между SBb и SBc по классификации Ван ден Берга. Часть спирали закрывало пятно, типа темного пылевого мешка Конская Голова на нашем Млечном Пути. Создавалось впечатление, что смотрю я на все с одного из ближайших спутников искомой галактики. У меня даже дух захватило: а что если меня занесло на Инфляционный этаж? 06 этом этаже ходили самые дурные слухи. Явился он следствием работы в Институте старого немецкого мага Гейзена фон Берга.
      Работал он еще при Петре Алексеевиче в государственном коште и был на ножах со всей Российской Академией. Был он одним из адептов Ордена Боевой (Оборонной) Магии, но по мелочам не разменивался, считая, что врага след поражать в каждой точке пространства-времени. А если враг все же не поразится, то на этот случай (считал Гейзен фон Берг) неплохо иметь мировой кингстон, который следует в должный момент открыть и пустить корабль Вселенной в пучину неизотропности. И тогда все враги непременно погибнут... Петр Алексеевич любил Гейзена фон Берга за прямолинейность, неудержимость по женскому вопросу и прекрасные метеорные фейерверки, устраиваемые последним на дни рождения государя. После смерти Петра Алексеевича Гейзен фон Берг был подвергнут остракизму членами Российской Академии Наук и покинул осиротевшую Россию и официальную науку. И долгое время не проявлял себя на небосклоне научной магии той эпохи. Лишь Кристобаль Хозевич Хунта еще долго встречался с Гейзеном фон Бергом после его внешней и внутренней эмиграции.
      После фон Берга остался принцип Всеобщей Инфляции как силы, формирующей Вселенную, и принцип неопределенности, при помощи которого всплывший из безвестности Гейзен фон Берг уже в XX веке пытался столкнуть современную науку в вакханалию квантовой механики и стохастической магии.
      Именно в заброшенной лаборатории Инфляционной Магии, по легендам, хранятся - как следствие экспериментов над бесконечностью - тринадцать стаканов, в каждом из которых содержится своя вселенная, хоть одним параметром, но отличающаяся от нашей. И среди них, естественно, знаменитый тринадцатый стакан, куда слита вселенная без любви и дружбы. Где-то там же остался и Станок Небес с натянутой на его раме Возмущенной Матрицей Мироздания. И именно там, где причина никогда не вяжется со следствием, в магическом зеркале Лемуров, являющемся полом пещеры, замуровано мнимое изображение центра мира с разбегающимися галактиками.
      Так что мой мандраж можно было понять. Но я решил не отвлекаться и приготовился к повторной трансгрессии, как вдруг увидел девушку, идущую по спирали галактики от края к центру. Шла она напряженно, словно канатоходец по канату, резко вышагивая и не останавливаясь. У ног ее при каждом движении вспыхивали костерки, в свете которых можно было разглядеть ее лицо: то сосредоточенное, как у вечной отличницы, то расплывающееся в счастливой улыбке бесшабашного двоечника. Любопытнейшая девица в одежде из мушкетерского фильма.
      Не сразу я обратил внимание, что за идущей дамой наблюдали еще двое молодых ребят. Один - высокий, породистый; другой - низенький, с лицом умного второклассника. Оба - лет тридцати-тридцати пяти, явно из того же театра, что и девица.
      И тут девица захохотала и начала трансформацию. Пара шагов - и она стала дамой в длинном парадном платье со шлейфом, еще пара - словно ее облик вылепил сам Сидур на пару с безумным бетонщиком, то она уже шла небрежной походкой юного пионера - в шортах, белой рубашке и красном галстуке. Перед самым исходом спирали хохот девицы уже заполнял все пространство зала. Детское личико вытянулось в козлиную клыкастую морду, изогнулись рога, мохнатые руки вскинулись в победном жесте. Странная девушка шагнула в балдж запечатанной галактики, выкрикнула что-то хриплым басом и исчезла в снопе искр и света.
      М-да. Слава старика Мерлина явно кому-то не давала покоя.
      Ребята напротив сердито покивали головами. Судя по всему, девушка от них ускользнула. Высокий в расстроенных чувствах ухватился за рукоять то ли меча, то ли шпаги у пояса на перевязи. Низенький презрительно сплюнул. Они развернулись и двинули в дальний конец зала к винтовой лестнице, едва видной в свете факела... Факел! У меня закралось подозрение, что трансгрессировался я даже не в лабораторию фон Берга, а вообще черт знает куда.
      - Ребята! - закричал я и, размахивая авоськой, кинулся через зал.
      Один из бубликов вырвался из сетки и улетел в темноту.
      - Постойте! Какой это этаж?
      Но они меня, похоже, не слышали.
      Я наступил на рукав нарисованной галактики, и меня, как ту девушку, потянуло по ниточке к центру. Хуже того, я понял, что идти могу только по рисунку, да и то это было непросто. Похоже, рисунок обладал свойствами легендарной композитной пентаграммы, заключавшей в себе не самих людей, богов или демонов, а их поступки, мысли или - хоть это и звучит несколько схоластически - судьбу.
      Глава вторая
      Кто сказал Дваркину, что он хороший
      художник?
      Из записных книжек принца Брэнда
      Я сделал шаг, медленный, вязкий, словно я шел по колено в солидоле. Другой. (Так я и до утра не доберусь до конца зала.) Еще один шаг. И вдруг... Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес, изредка уступая место полянам, поросшим желтой осокой. Солнце садилось уже который час, все никак не могло сесть и висело низко над горизонтом... Справа из леса вышли двое, ступили на обочину и остановились, глядя в мою сторону. Один из них поднял руку. Я сбросил газ, их рассматривая. Это были, как мне показалось, охотники, молодые люди, может быть, немного старше меня. Их лица понравились мне, и я остановился. Тот, что поднимал руку, просунул в машину смуглое горбоносое лицо и спросил, улыбаясь: - Вы нас не подбросите до Соловца?.. Еще четыре шага. Да на сто двадцать рублей... А как насчет крылышек? Или, скажем, сияния вокруг головы?.. А нам всего один и нужен... Шаг. Еще шаг.
      - Композитная пентаграмма, - произнес голос кота Василия с характерными интонациями Ойры-Ойры, - дарит испытуемому понимание схемы мира, но совершенно не терпит отклонения от оной схемы хоть на один бит, ангстрем или хрон.
      Я увидел Василия. Он стоял возле дуба, увитого сияющей, словно новогодняя мишура, золотой цепью. На ветвях сидела усталая дриада с фальшивым хвостом из папьемаше. Она явно старалась поддержать реноме Александра Сергеевича Пушкина. Сама же русалка, укрыв торс листьями кувшинки, дремала на мелководье. Рядом, завывая, стирала баньши. Группа невиданных зверей из ирландского, индийского, ацтекского, бушменского и австралийского фольклоров сновали, оставляя многочисленные следы, на неведомой дорожке ошую дуба.
      - По существу, композитную пентаграмму, - кот провел лапой по гуслям, - глупо называть композитной, ее суть сводится к информационной структуре первоматерии. Да и пентаграммой она тоже не является, поскольку углов и абрисов в ней может быть сколько угодно, а может и не быть вовсе.
      Василий зевнул и рухнул на четвереньки. Гусли со звоном полетели в траву.
      - Надоело, - сказал он, - недалеких иванушек уму-разуму учить.
      И кот растворился в воздухе. Осталась одна, явно чеширская, улыбка.
      Я сделал очередной шаг и попал в густой кисель тумана. Идти стало еще труднее. Шаг, еще шаг. Теперь мне казалось, что я продираюсь сквозь вату. Зачесался затылок. Я замотал головой, вытряхивая из волос мусор. Странный это был мусор, неожиданный: сухая рыбья чешуя... или вот, скажем, система двух интегральных уравнений типа уравнений звездной статистики; обе неизвестные функции находятся под интегралом. Решать, естественно, можно только численно, скажем... Узор вдруг качнулся под моими ногами. Раздался пронзительный протяжный скрип, затем, подобно гулу далекого землетрясения, раздалось рокочущее: "Ко-о... Ко-о... Ко-о...". Пещера заколебалась, как лодка на волнах. Пол круто накренился, я почувствовал, что падаю.
      - Прозрачное масло, находящееся в корове, - с идиотским глубокомыслием произнесло зеркало, - не способствует ее питанию...
      В глубине ниши, из которой тянуло ледяным смрадом, кто-то застонал и загремел цепями.
      - Вы это прекратите, - строго сказал я. - Что за мистика! Как не стыдно!..
      В нише затихли. Я хозяйски поправил сбившийся ковер и поднялся по лестнице. Весь первый этаж был занят отделом Линейного Счастья. Здесь было царство Федора Симеоновича. Здесь пахло яблоками и хвойными лесами, здесь работали самые хорошенькие девушки и самые славные ребята... Здесь делали все возможное в рамках белой, субмолекулярной и инфранейронной магии, чтобы повысить душевный тонус каждого отдельного человека и целых человеческих коллективов. Здесь конденсировали и распространяли по всему свету веселый, беззлобный смех...
      ...но тут из коридора донеслись голоса, топот ног и хлопанье дверей... через вестибюль все шли и шли покрытые снегом, краснолицые веселые сотрудники... Я был ошеломлен и не заметил, как в руке у меня очутился стакан. Пробки грянули в щиты Джян бен Джяна, шипя полилось ледяное шампанское. Разряды смолкли, джинн перестал скулить и начал принюхиваться. В ту же секунду кремлевские часы принялись бить двенадцать.
      - Ребята! Да здравствует понедельник!
      Я вырвался из пелены искристого тумана и почти побежал к следующему повороту рукава галактики. Жутко мешалась сетка с техдокументацией и уцелевшим бубликом.
      - Амуниция, - сказал я. - Полиция. Амбиция. Юстиция.
      В пещере было по-прежнему пусто, а я жутко страдал о потерянном времени. Ни черта не успею, а завтра рыбозавод с непробиваемой КПП-системой.
      Меня снова тормознуло. Мне показалось, что на этот раз я влип в жидкую и горячую карамель. Я ощущал себя жуком в янтаре, а каждый шаг мой исчисляется столетиями. С другой стороны, очень может быть, что мне уже удалось пропустить шефскую работу по уважительной причине. Я еле-еле передвинул ногу.
      Эдик вдруг сказал:
      - Всю зиму у нее цвели орхидеи...
      - Гм, - сказал Роман с сомнением.
      - Не стал бы Янус сжигать идеального попугая, - убежденно сказал Эдик. Витька встал.
      - Это просто как блин, - сказал он.
      У меня было такое ощущение, будто я читаю последние страницы захватывающего детектива. Пока они молчали, я лихорадочно суммировал, что же мы имеем на практике... закон этот остается справедлив в отдельности и для нормального мира... Точки разрыва.
      Я вырвался в открытое пространство и, вспомнив студенческие младые годы, даже попытался пробежаться. Попытка получилась хилой. Сам себе я напомнил старикашку Эдельвейса, которого всегда несло по мировой линии его "ремингтона"... Да, не к темноте я его помянул: тени снова окружили меня.
      - Народ желает знать все детали, - сказал Лавр Федотович, глядя на меня в бинокль. - Однако народ говорит этим отдельным товарищам: не выйдет, товарищи!
      - Какого калибра? - рявкнул полковник.
      - Хватать и тикать, - сказал Витька. - Я вам тысячу раз говорил, остолопам.
      - Диспуты! - вскричал вдруг Панург, ударяя колпаком с бубенчиками об пол. - Что может быть благороднее диспутов? Свобода мнений! Свобода слова! Свобода самовыражений!
      - Вуаля, - с горечью сказал Выбегалло, - ледукасьен куон донно женжен депрезан1.
      - Народ... - произнес Лавр Федотович. - Народ вечен. Пришельцы приходят и уходят, а народ наш, великий народ пребывает вовеки. Но (как и всякий) он попался в сети Слов, чтобы в них плутать все безысходней: "Потом" и "Прежде", "Завтра" и "Сегодня", "Я", "Ты", "Налево", "Направо", "Те" и "Эти"...
      Я сделал последний шаг и оказался в центре композитной пентаграммы. Я увидел наш институт, уходящий фундаментом в бездну знания, туда, где со скрипом проворачивалась в пасти Левиафана ось Колеса Фортуны. Я увидел наш институт, уходящий верхними этажами за горизонт событий. Я видел силовые поля воли и разума Федора Симеоновича, Кристобаля Хозевича, Жиана Жиакомо, видел Витьку и Романа, Эдика и Володю Почкина, окруженных эхом сомнений и сеткой синих разрядов их неудержимой энергии. Я видел путаные пустые блоки отдела Абсолютного Знания и клокочущую пустоту лаборатории Выбегаллы. Я видел нимб над блоком центрального процессора моего старого доброго "Алдана" и холодную бездушную мощь юного "Алдана-ЗМ", опоясанного кольцом зеркал Аматэрасу.
      Но самым странным было то, что здание института наискосок, частично скрывая от глаз отдельные этажи, нарушая стройную картину, туманя ясное свечение, пронзала серая пирамида. Чем-то она напоминала мне детский радиоконструктор "Собери радиоприемник": плотно подогнанные пластиковые кубики со скрытыми внутри транзисторами, конденсаторами, диодами и прочими элементами простейших радиосхем. Что-то щелкало и стучало внутри, и серые кубики ровно и плавно перемещались, как костяшки в игре "15". И казалось, что серая пирамида
      * Вот воспитание, которое теперь дают молодым людям.
      каждым шажком коверкает белые стремительные линии. Или наоборот - белые линии оттесняют серые кубики...
      Я всмотрелся. Родной вычислительный центр был совсем рядом. Мне безумно захотелось оказаться именно там. Времени ушло уйма, машина стоит. Ребята же скиснут, ожидая, пока я отработаю рыбозаводу. А так я, может, и успею расписать клеммы и оформить автозагрузчик...
      Мироздание вокруг меня вздохнуло, спираль композитной пентаграммы сжалась часовой пружиной, со звоном распалась, и я увидел перед собой обтянутую ковбойкой спину Витьки Корнеева.
      Глава третья
      Чем ворон похож на письменный стол?
      Мартовский Заяц
      Я обрадовался ему как родному, хоть и заподозрил, что не зря он явился в машинный зал в столь неурочное время.
      - Витька, - сказал я грозно, рассматривая одно из зеркал Аматэрасу, уже демонтированное и прислоненное к панели АЦПУ, - кефир в стакане ты сбродил? А может, экскурс по основам начертательного мироздания - тоже твоя работа?
      Витька развернулся ко мне. Ехидная улыбка перечеркнула небритую физиономию.
      - Это смотря что у тебя больше болит - живот или голова.
      - У меня ничего не болит! - рявкнул я. - А вот у тебя сейчас заболит - живот или голова - смотря куда упадет авоська.
      - Зря буянишь, - задумчиво сказал Витька, странно глядя на меня. - С кефиром я погорячился: ну поспал бы ты лишний час перед рыбозаводом, и - делу венец. А вот что ты про начертательное мироздание сказанул?..
      И тут до меня дошло. Я даже сел на заваленный распечатками край стола. Начертательное мироздание как самая слабо известная область начертательной магии упоминалось в книге Я. П. Невструева "Уравнения математической магии". Упоминалось как высшая ступень оной магии. Описывалось оно системой вариативно-интегральных уравнений Гора-Желязны в анизотропном поле арт-потенциала Ройо-Уилана-Дали. Система квадратурных решений не имела и считалась медленно, поскольку содержала неопределимый параметр ^ - "кси", - с легкой руки Кристобаля Хозевича Хунты названный "каприз". "Каприз" сводил на нет все попытки осуществить заклинание в режиме реального времени, уводя результат в неопределенно-туманное будущее. Поэтому дальше вульгарной материализации нарисованного яблока и привораживания девиц при помощи их портретов начертательная магия не пошла, породив только еще одну из лабораторий отдела Абсолютного Знания - лабораторию поиска Абсолютного Штриха.
      То, что увидел я, могло оказаться просто видением, следствием нелинейных эффектов пространственной трансгрессии. Тем не менее видение подобных структур было описано Исааком Ньютоном в сгоревших записках последних лет его жизни. Именно в те годы Ньютон достиг немалых успехов в начертательной магии и смог обрисовать устройство мира. Но записки сгорели и опубликованы не были, хотя и были декриптотанатированы учениками после смерти мастера.
      Витька, по-моему, даже забыл о зеркале. Он вцепился в меня как клещ. Он выспрашивал о структуре моей композитной пентаграммы. Тут же материализовал каталог галактик Ван ден Берга и заставил меня искать самую похожую. Время шло к полуночи, и в дверь постучал Эдик Амперян. Он был необычно расстроен, с красными от бессонницы глазами.
      - Не прилетал? - спросил он у Витьки.
      - Нет, - буркнул Корнеев, - не прилетал, но есть кое-что более интересное, чем твой белый мыш...
      В моем рассказе Эдика страшно заинтересовала серая пирамида. Он набросал на распечатке расположение известных и гипотетических этажей института и попросил расчертить, как они соприкасаются с серой пирамидой.
      Я расчертил.
      - Правнук Невтона, - мрачно сказал Витька. - Минус второй этаж - один из уровней книгохранилища, третий - дирекция и главный механик, и семьдесят шестой - Колония Необъясненных Явлений...
      Эдик помрачнел.
      - А еще что-нибудь помнишь, Саша?
      - Помню, - сказал я, - постоянно пахло то ли тухлой рыбой, то ли гнилой картошкой.
      Раздался тонкий свист. Бескрайний стеллаж с колодой перфокарт всколыхнулся, словно отражение на пруду под порывом ветра. В полуметре от пола материализовался старинный письменный стол, повисел секунду и, мощно гупнув об пол, прочно утвердился посреди зала.
      На зеленом сукне среди разбросанных бумаг сидела толстая белая мышь и смотрела на меня черными глазками-смородинами.
      - Прилетел, - флегматично сказал Эдик. - Звоните Роману.
      Глава четвертая
      К достоинствам очерков можно отнести
      и то, что авторы... не просмотрели весь
      ма глубокого соотношения между законами
      административными и законами магически
      ми.
      Александр Привалов
      - Саша, - терпеливо сказал Роман Ойра-Ойра, - ко всем неприятностям можно относиться просто как к случайным неприятностям, а можно - воспринимать их как систему.
      Я сидел у стола на экспедиционном ящике, где мы хранили старые перфоленты, - утомленный и пропахший рыбьим жиром. И хотя свой шефский долг я исполнил еще вчера, но способность мыслить пока не восстановил.
      Магистры расположились вокруг новоприбывшего стола в вольных позах. Роман устроился на единственно доступном стуле, облокотившись на стол и уперев щеки кулаками. Перед ним лежал разрисованный лист распечатки. Витька в позе микеланджеловского Давида массировал спину КАМАК-шнуром. Эдик, как обычно, присел на край стола, чуть склонив голову.
      Курить в машинном зале было нельзя, и он жевал спичку.
      - Сколько раз в этом квартале тебя гоняли на рыбозавод? сказал Корнеев грубо. - Ты ивасям головы отрываешь, а я фазовую развертку классического перехода "мертвый - живой" досчитать не могу.
      Я непроизвольно понюхал руки. Они источали неистребимый запах селедочных голов.
      - Действительно, - сказал я, - есть же целый институт промышленного чародейства и толкования открытий. У них что, работы нет?..
      Маги задумчиво посмотрели на меня. Витька перестал чесать спину.
      - Вот,- лаконично изрек Роман и снова водрузил щеки на кулаки.
      - Видишь ли, Саша, - сказал Эдик, - я знаю, что ребята из НИИПРОЧТО три года назад завершили работу над проектом полностью автономных рогов изобилия.
      Я ошеломленно открыл рот.
      - Но почему...
      - По определению, - грубо оборвал меня Витька. - Маги, может, распишем горизонтальные связи? По Пересу де Лега, например.
      - О горизонтальных связях разговор особый, - сказал Роман, вставая. - Там нас ждут куда большие сложности и неприятности, чем нам хочется. Понимаешь, на мой взгляд, любая несанкционированная связь в иерархии - признак появления Левиафана...
      Корнеев хмыкнул.
      - Витька, - сказал я обиженно, - лучше не груби. Я тебе еще твой кефир припомню. И посторонний стол в машинном зале. Наверняка твоя работа, лучший трансгрессор Соловца.
      Роман выудил из кармана умклайдет, поставил на ладонь, качнул. Белый мыш, аккуратно возвращаемый им на стол каждое утро, обеспокоенно забегал по зеленому сукну. Все как зачарованные не отрывали от него взгляда. Только Витька что-то буркнул и уперся ясным взором в окно.
      - Нет, Саша, - сказал Роман, - не вали на Витьку. Стол это моя работа. Просто первый темпоральный опыт не прошел без эксцессов. По нашему запросу in futura должен был прилететь только мыш - и к нам в лабораторию. Знакомься, Саша, это белый мыш, и он еще не родился. Он из ближайшего будущего. Месяца так три-четыре - по крайней мере, я на это рассчитываю... А стол... Ну, у меня пока есть такой же, так что пускай этот постоит у тебя, пока я свой не отправил.
      - Интересно, - сказал Эдик. - Роман, а ведь теперь тебе придется отправить стол в прошлое.
      - Вот уж да, - сказал Роман задумчиво и протянул мышу палец.
      Мыш активно принялся его обнюхивать.
      - Ребята! - возопил я. - Я слишком много времени провел около электронно-вычислительных машин и на рыбозаводе и отупел. Мне казалось, что мы долбим романову теорию фантастической общности, то бишь проблему Ауэрса. Или нет? Мы строим машину времени? Отправляем мышей в прошлое?
      - Рекший это воспарил в небо... - загадочно произнес Эдик, перебираясь на подоконник. - Если совсем точно - мы их вынимаем из будущего.
      Витька легким пассом создал коробку с монпансье, отсыпал пригоршню и бросил за щеку. Остальное поставил на стол. Белый мыш оторвался от пальца Романа, подскочил к коробке, вбросил передние лапки на край и схватил зубами конфету.
      - Все проблемы Ауэрса - твои, Александр Иванович, - сказал Роман, - крушить их не перекрушить... Ну а машина времени - всего лишь один из инструментов, а не проблема. Этакий лабораторный автоклав, где варится экстракт темпоры. Так что давай взглянем на проблему с другой стороны. Смотри, что получается, Саша...
      И я посмотрел.
      Практика создания големов восходила к древнейшим доатлантическим временам.
      Еще жители Лемурии начертанием магического слова оживляли вырубленных из скал каменных колоссов. Лемуры не переносили открытого водного пространства и не знали мореходства. Поэтому, чтобы добраться до соседнего материка Гондвана, они в течение нескольких тысяч лет складывали при помощи каменных големов грандиозный мост через океан. Големы, совершенно не нуждающиеся в воздухе, свободно перемещались под водой и возводили удивительное сооружение. Работа была практически завершена, но слишком большое количество магических знаков, начертанных на скальных породах, привело к фактическому оживлению целого участка земной коры, а может даже, и верхних слоев мантии. Движение коры вызвало грандиозный тектонический процесс. Лемурия погибла. А сами лемуры покинули Землю на вакуумных шарах, двигающихся по принципу инерциоида Толкунова. (Много тысяч лет спустя такие аппараты были описаны Сирано де Бержераком.)
      Более простой технологией для кратковременного оживления каменных и деревянных големов пользовались древние египтяне (сфинксы), эллины (скульптуры богов-олимпийцев), язычники всех мастей (идолы, масленицы, болваны, Дагда и дагдиды), вудуисты и прочие. Первого долгоживущего голема в Европе сотворил Лев Бен Бецалель и долгое время держал это искусство в тайне. Голем Бецалеля был глиняным и многофункциональным. В XX веке в связи с развитием машиностроения, а затем и кибернетики, тема големов зачахла. Хотя во время Второй мировой войны барон фон Зеботтендорф проводил опыты по големизации богов арийского пантеона и пытался сформировать дивизию искусственных валькирий для нужд Третьего Рейха.
      По идее, голем суть овеществленный приказ, овеществленная информация, а посему он относится к епархии теории информации в целом и кибернетики - в частности. Поэтому големов вполне можно именовать кибернетическими роботами. Но два французских ученых - Андрэ ля Зарча и Пьер ле Лик - опубликовали труд, резко и принципиально расширяющий классификацию големов. Ля Зарча и ле Лик утверждали, что понятие "голем" применимо не только к одноэлементным системам (каменный/глиняный болван), но и к многоэлементным ("много болванов"). Человечество вполне можно рассматривать как многоэлементную систему.
      - Много болванов, - сказал я, - это к Витьке.
      Витька ухмыльнулся.
      - Но у человечества нет глобальной идеи развития, - сказал Эдик, - поэтому к големам его отнести сложно.
      - Спорно, но пусть так: человечество - не голем, - сказал Роман, - а вот его социальные институты - точно големы.
      - Ага, - сказал я, - то есть человек работает как транзистор: на катод поступает сигнал-запрос - в зависимости от потенциала на базе сигнал либо приходит на анод, либо нет. Это же ЭВМ. - Я запнулся. - И отдел материально-технического снабжения...
      - И дирекция, - подхватил Роман, - и Академия Наук, и Тройка утилизаторов.
      - Саша, - сказал Эдик, тоже вытаскивая умклайдет, - ты сам говорил, что ЭВМ, все усложняясь и усложняясь, могут рано или поздно достичь уровня искусственного интеллекта.
      И у меня перед глазами поплыла серая пирамида, врастающая в белую башню.
      - Ребята, - сказал я, - а досконально известно, что геометрические заклинания потеряли силу?..
      - Ты смотри, - сказал, ухмыляясь, Витька, - соображает специалист по композитным пентаграммам. А ты говоришь: кефир, кефир... Ты, Сашок, лучше скажи, в новой машине датчик случайных чисел такая же дрянь, как в старом "Алдане"?
      Корнеев вытащил из кармана мятую бумажку.
      - Нет, - гордо сказал я, - здесь чисто аппаратно стоит двухуровневый трансцендентный датчик.
      - Нормально, - сказал Корнеев, разглаживая листок на залетном столе, - смотри сюда. Вот алгоритм начертания простейших космограмм из неопубликованного тома "Магистэ" товарища К. Птолемея. Понял?
      - Нет, - честно сказал я. - Мы что, запускаем новую машину?
      - И чем быстрее, тем лучше, - сказал Роман.
      - Но тесты, - жалобно возразил я.
      - Лучший тест, Сашок, - сказал Витька, - это хорошая задачка! Ну, не будь ослом, запускай.
      И он сделал пасс руками.
      Силовой рубильник лихо, с искрой, впечатался в клеммы. Ровно загудели вентиляторы, панель пульта "Алдана-ЗМ" вспыхнула шестнадцатью гирляндами визуального контроля ячеек памяти.
      - Хорошо, - сказал я наглым голосом, - труд так труд, но кофе и бутерброд - это контрибуция в мой адрес. А ты, Витька, - на перфоратор: набивать свою программу. Чтобы неповадно.
      - Что неповадно? - спросил заинтересованный Эдик.
      - Сваливать на других черную перфораторную работу, - сказал я, начиная поячейно вводить команды автоматического загрузчика.
      В комнате умопомрачительно запахло кофе. Я закатал тридцать второе законное полуслово и вложил в фотосчитыватель перфоленту операционной системы. Благословив хорошее дело глотком кофе, я нажал на клавишу "ИСПОЛНИТЬ".
      Роман и Эдик хранили поле вокруг нашего эксперимента. Витька, приткнувшись в углу, одним пальцем стучал по клавиатуре перфоратора. Солнце за окном висело над горизонтом, судя по всему, не опустившись за последний час даже на долю угловой секунды. У меня сложилось впечатление, что магистры тормозят время.
      ОС встала хорошо, и "Алдан-ЗМ", как юный пионер, отшлепал на АЦПУ фразу: "Всегда готов!".
      - Шутники, - сказал я в адрес желтоградских электронных волшебников.
      - Витя, у тебя готово? - спросил Эдик.
      Витька что-то неразборчиво буркнул и вручил мне жестяную бобину с перфолентой. Магистры, не выпуская из рук умклайдеты, сгрудились вокруг меня.
      - Зеркала работают? - поинтересовался Роман.
      - Если Витька свинтил не все, то попробуем запустить хотя бы одно в режиме осциллографа.
      - Не все, - бодро сказал Витька, тыкая пальцем в сторону окна.
      Роман поставил умклайдет на край стола и пошел за зеркалом.
      Я бросил взгляд на волшебную палочку. Умклайдет потрескивал, источая запах озона. По его кожуху катили цвета побежалости. Напряжение М-поля, судя по всему, было чудовищным.
      - Ребята, - сказал я, вставая, чтобы отыскать разъем для зеркала, - зачем такая зашита? Что может дать наводку на эксперимент?
      - Голем, - сказал Витька. - Грузись быстрее.
      Глава пятая
      Потом Хамелеон взял виноградную лозу и мух и сделал из них плащ.
      Когда солнечные лучи падают на мух, они сверкают и переливаются множеством цветов, но все же остаются мухами. У нижней кромки зеркала темнело клеймо Исико Ридомэ - единственного мастера в Опытном Производстве нашего института, кто может изготавливать настоящие микигами. Очень симпатичная девушка, отливающая волшебные зеркала... Так. Главное не отвлекаться.
      На отладку программы мы потратили больше двух часов. Дважды перевыводили истрепанную перфоленту. Витька набил себе мозоль на рабочем указательном пальце, пока программа не обрела стройный безошибочный вид.
      Я нажал "ИСПОЛНИТЬ". Фотосчитыватель с треском втянул Витькину перфоленту. Пульт, отмечающий состояние ячеек памяти, отозвался бегущей волной огней.
      Поверхность зеркала Аматэрасу осветилась.
      - Есть первая полиграмма, - сказал Эдик.
      - Вторая, третья... - сказал Витька. - Старики, попрыгало! Говорил вам, остолопам, что все дело в той готической строчке...
      Магистры облегченно улыбались. У меня было ощущение мыши, которую выпустили из исследовательского лабиринта: нос, битый током, болит, лапы подрагивают, а хвоста не чувствую совсем.
      - Кофе... - просипел я и решительно глотнул из материализовавшейся кружки.
      Умклайдеты потрескивали в руках магистров.
      - Старики, - Витька резко помрачнел, раскачивая на ладони умклайдет по канону Аль-Генуби, - вы можете закуклить всю метрику мироздания, но...
      - Изыди, Корнеев, - сказал Роман. На лбу его блестели бисеринки пота. - Никто не хочет отлучать тебя от магии и никто не будет рушить науку. Нам всего лишь надо изменить соотношение в неопределенности Ауэрса - фон Берга. Да, ребята, сейчас играйте не в реальном пространстве, а в фазовом.
      - Зачем вам метрика мироздания? - сказал я, отдуваясь над пустой кружкой.
      - Видишь ли, Саша, нам нужно поговорить с големом науки, - сказал Эдик, - ведь голем и есть практическое решение проблемы Ауэрса. Именно он овеществляет информацию.
      Меня пробрал озноб.
      - Но ведь не доказано, что големы существуют, - сказал я.
      - Простейший способ доказать существование, - сказал Эдик, улыбаясь, - это пообщаться с самим объектом. Любой голем может быть описан некой формулой, объектом, законом, который является его сущностью или - что равносильно - оживляет его. Такие объекты хорошо известны - это композитные пентаграммы и - что более правильно - полиграммы.
      У меня снова захватило дух.
      - То есть недавно я побывал в пасти голема?
      - Нет, - сказал Роман. Он качнул свой умклайдет по канону Икшваку сына Ману Вайвасвады. - Ты прошел по полиграмме, заклинающей голема - или, точнее, воплощающей, - и научился этим големом пользоваться.
      Знакомый холодок любопытства потек вдоль спины.
      - Интересно, чему же я научился?
      - Это интересно, - оживился Витька.
      Он явно мне завидовал, но виду не подавал. У меня возникло опасение, что уже завтра, облепленный электродами, могу быть погружен в чан с живой водой и подвергнуться воздействию М-поля легендарного дивана-транслятора.
      - По крайней мере, это был не административный и не научный голем, - сказал Роман, отрываясь от картинки на ми-кигами. - Этих големов ты видел со стороны в облике пространственных цветовых структур.
      Я кивнул, соглашаясь.
      - Может, ты научился рисовать миры? - предположил Эдик. Или видишь их там, где не видит никто. Ну, завернул за угол, а картина на стене не там, где должна, а там, где ты захотел.
      - Я скверно рисую, - растерянно сказал я, мысленно решив, что непременно попробую этим же вечером.
      Магистры промолчали. Впрочем, вечер, судя по всему, у нас пока не планировался: солнце висело на прежнем месте, вызолачивая черепичные крыши лабазов. Я осторожно отошел в сторону и заглянул за угол старого, пропахшего бумажной пылью шкафа. Картина с раскинутым над каменистым горизонтом созвездием Ориона висела на прежнем месте, хотя я уже много месяцев хотел перевесить ее ближе к окну и задвинуть шкаф в глухой угол. Я оглянулся. К счастью, магистры на меня не смотрели, колдуя над умклайдетами. Витька даже напевал:
      Дрожи, астроном, твой пришел черед.
      Недолго ты над нами измывался!
      Мы наш, мы новый мир построим,
      Где все наоборот.
      И заживем без всяких диаграмм...
      Умклайдет у него на ладони явно накалился, и Корнеев, шипя и перебрасывая его с ладони на ладонь, довел до конца:
      Никаких, никаких диаграмм!
      Никаких диссипации и гамм!
      Куда хотим летим,
      Сияем как хотим.
      Свободны мы!..
      "Алдан-ЗМ" продолжал выстраивать сочетания. На поверхности ми-кигами вспыхивали и тлели полиграммы. Часть из них с трудом можно было отнести к этому классу знаков. Летели многоугольники, замкнутые ломаные, штриховые поля. Они переплетались друг с другом, наплывали, объединялись.
      Руки у Романа были заняты умклайдетом, и его авторучка сама что-то помечала на листке бумаги, пугая настороженного мыша.
      Витька перешел на насвистывание "Марша легкой кавалерии". Эдик недовольно морщился. Мне показалось, что солнце за окном чуть ниже склонилось к крыше лабаза. Похоже, ребятам не хватало мощности, чтобы удерживать время так долго.
      - Есть резонанс, - тихо сказал Роман.
      Мелькание на экране остановилось. На поверхности зеркала горело геометрическое заклинание науки: перевивающиеся на манер ДНК цепочки колец, соединенных друг с другом. Некоторых звеньев не хватало, некоторые цепочки были безнадежно короткими. Через неравные промежутки они, словно снопы, были перехвачены тонкими шипастыми кольцами.
      - Пошла вторая итерация, - сказал я, поиграв ячейками памяти.
      Теперь изменения были менее заметны и шли уже не по методу Монте-Карло, а в пошаговом режиме.
      - Снова - резонанс, - сказал Роман.
      - Третья итерация, - сказал я.
      - И пока, я думаю, хватит, - с растяжкой сказал Роман. Витя, делаем информационную кальку и печатаем в нежить. Готовь модель.
      Модель у Витьки получилась на славу. Он содрал ее один в один с глиняного болвана из фильма "Пекарь императора".
      Эдик и Роман остановили движение умклайдетов и, синхронным жестом сняв с зеркала готовую полиграмму, запечатали уста модели горящим знаком.
      - Ну просто остолопы, - с каким-то странным жужжанием произнес голем. - Извините, но возились вы слишком долго. Я думаю, есть резон отпустить время.
      Магистры захохотали. Я присоединился: похоже, на лексике голема отразились характеры минимум двух его создателей.
      И время пошло. В спертый воздух временного кокона ворвался сквозняк, неся перекличку птиц за окном, фырканье далекого бульдозера, чей-то разговор в коридоре. Меня охватила странная безотчетная радость.
      Глава шестая
      - Нет. Наоборот. - Голем снова по
      молчал. - Они болваны.
      Аркадий и Борис Стругацкие
      - Саша, скажи, ты счастлив?
      Эдик, полулежа на диване, пускал кольца дыма в угол, где громоздился голем: я уже махнул рукой и дал добро на сигареты.
      - В принципе - да, - сказал я, подумав, - вот только рыбозавод...
      - Рыбозавод - это один из вариантов, - сказал Роман. Он сидел за темперированным столом и рисовал полиграммы на листочке. - Еще, может быть, армия...
      - ...учения по гражданской обороне, - прожужжал голем, астероидная опасность, урезание бюджета, поворот сибирских рек, контакты с инопланетным разумом...
      - Погоди, остынь, - сказал Витька, вставая с подоконника. - Чертовщина какая-то. То есть всех нас радует то, что радует голема, и всем мешает то, что мешает голему?
      - А как же, - сказал Эдик. - Ведь ты служишь науке? Служишь. А голем - и есть наука.
      Витька раздосадованно засопел, рассматривая голема.
      - Ну, ну, Корнеев, - сказал Ойра-Ойра, - ну оживил бы ты не глиняного болвана, а статую Аполлона Бельведерского или дубль Выбегаллы. Глазу приятней, а суть - та же.
      - То есть я ему служу? - уточнил Витька, оттягивая ворот свитера.
      - Угу, - сказал Роман, - и с удовольствием. Кто тут недавно говорил о бескрайности познания?
      Меня тоже смущала недалекость голема науки.
      - Мозгов в нем, как в Выбегалловом упыре, - сказал я.
      - Саша, - сказал Эдик, отрываясь от дымных колец, - а ты не пробовал предъявлять подобную претензию к своему "Алдану"?
      Я пристыженно замолк.
      - Мозги - это основа мироздания, - заявил голем. - Знания, дундуки, - это все, что у вас есть. На картошке сгниете, - добавил он, помолчав.
      Витька аж позеленел от злости.
      - Ребята, - сказал Роман, - не забывайте, нас интересует будущее, реальное будущее. От чего оттолкнемся?
      - А меня интересует, - сказал Корнеев, - можно ли подыскать голема поумнее? Может, я лучше в Камноедовы пойду и буду служить административному голему.
      - Пойдешь-пойдешь, - сказал Роман серьезно, - и големов найдешь. Но институт создан, эта, значить, для этой модели. И бюджет, значить, тоже.
      - Падает бюджет, ребята, - сказал голем и затикал, как часовая бомба.
      Витька опасливо отодвинулся от него:
      - От расстройства не рванет?
      - Вряд ли, - рассеянно сказал Эдик. - Он, конечно, идею овеществляет, но не так буквально.
      У меня зародилась интересная мысль.
      - Есть мысль, - сказал я торопливо. - Законы големотехники. Надо их прописать, и будет ясно...
      - Хорошая мысль, - оживился Эдик.
      - Р-роскошная, - подтвердил Ойра-Ойра.
      - Я есть закон, - высказал голем.
      - Растешь, старичок, - отметил Витька и ткнул меня кулаком в бок.
      Я почувствовал, что краснею. Хотя было не совсем ясно, к кому собственно относилось высказывание - ко мне или к голему. А магистры уже схватили лист бумаги.
      - Поехали, - сказал Роман, - голем есть закон.
      - Воплощенный закон, - сказал Эдик. - И суть.
      - Приключения майора Пронина какие-то, - сказал Витька, комиссар Мегре и инспектор Лестрейд. Я - не просто представитель закона! Я и есть закон!
      - Тогда так, - сказал Эдик. - Голем - это воплощенная система достижения поставленной цели.
      И мы под комментарии самого голема записали Первый закон големотехники. Потом Второй. Потом Третий. Получилось довольно стройно.
      I закон големотехники:
      голем - это воплощенная система достижения поставленной цели.
      II закон големотехники:
      число элементов системы, на которой паразитирует голем, должно определяться Первым законом големотехники и только им.
      III закон големотехники:
      любой элемент системы, неукоснительно следующий голему, достигает поставленной цели, если только это не противоречит Первому и Второму законам големотехники.
      - Полный ажур, троглодиты, - заявил голем, - следуйте голему, и знание восторжествует.
      - Следствие про цели и средства, - сказал Роман, - выведете сами перед сном. Но и не забывайте, что элементы системы - это мы: человеки, троглодиты, дундуки и остолопы.
      Витька кровожадно прищурился:
      - Надо его придушить по Второму закону.
      - Не вижу как, - пробурчал я.
      - Законы работают для системы, куда входит достаточное число ученых-исследователей. А если их число недостаточное? - вдруг спросил Эдик.
      И тут голем заорал. Он упал на пол и стал перекатываться с боку на бок, сучить глиняными ножками-тумбами. Он стонал, он подвывал, он скреб глиной о глину. Я прыгал рядом и выхватывал у него из-под боков то магнитные ленты, то коробку с лампами, то авоську с кефиром.
      Наконец голем угомонился.
      - Нельзя так, гады, - сказал он, поднимаясь, - сами пожалеете. Хорошо не будет.
      - А как будет? - быстро спросил Роман. Голем молчал и тихо почакивал, словно пошаговый двигатель.
      - Ребята, - сказал я, утирая пот, - коварные вопросы на него плохо влияют. Может, его на полигон заправить?
      Корнеев пристально посмотрел на голема, покачиваясь с носка на пятку.
      - Нос к носу, - сказал он, - зуб к зубу, Роман, или, в крайнем случае, око к оку. Иначе ты ничего не вытянешь из этого триггерного дурня.
      - Саша, - сказал Ойра-Ойра, оборачиваясь ко мне, - ты не прочь посчитать еще одну полиграммку, а то у Витьки комплекс неутоленной зависти перед модельными опытами профессора Выбегаллы?
      - А вторая модель тоже будет кидаться оземь? - осторожно спросил я.
      - Как птица-горлица, - подтвердил Роман.
      - Исико-сан сделает мне харакири, - быстро сказал я, - если этот колобок грохнет хоть одно зеркало.
      - Харакири ты можешь сделать только сам, - нравоучительно сказал Витька. - Исико-сан вполне ограничится йокомен-учи от левого уха до правой пятки.
      Я живо представил роскошную картину и, вздохнув, кисло улыбнулся.
      - Поехали-поехали, - сказал Витька.
      Было видно, что нетерпение распирало его.
      - Время остановили? - деловито напомнил я.
      - Сейчас это ни к чему, - сказал Эдик, - тогда мы закрывались от нашего собственного голема.
      Мы снова запустили "Алдан-ЗМ" и поставили на прогон вариации иерархических полиграмм. По накатанной дорожке дело пошло значительно быстрее. Эдик и Роман перестраивали умклайдеты. А Витька, явно вдохновленный первым опытом, создавал образ. Когда полиграмма хлопнулась на положенное место, мы осмотрели дело рук своих.
      - Фидий, - сказал Роман, - Микеланджело и Сидур в одном флаконе.
      Административный толем стоял в углу и ворочал шеями. По какому наитию Витька создал его трехглавым, я не понял. То ли он хотел увековечить Тройку, бесчинствующую на семьдесят шестом этаже, то ли в его представлении администрация сливалась с образом трехголового Горыныча, но поскольку Микеланджело у нас был разлит в один флакон с Сидуром, а магистры ни о чем Витьку не спрашивали, замысел остался для меня тайной. Головы были одинаково кастрюлеобразны и двигались синхронно.
      - Какой красавец, - сказал Эдик, смещая умклайдет на середину ладони.
      - Что-нибудь спросим? - Я взглянул на Романа.
      - Не стоит, - улыбнулся Роман- - Этот еще более недалекий, чем наш.
      - Битва! Коррида! - сказал Витька. - Сашка, убирай зеркала, выноси мебель. Торо и тореро. Нет! Два торо!
      - Ребята! - завопил я.
      - Не бойся, - сказал Эдик, - за круг они не выйдут.
      Я поверил и успокоился.
      Тем временем администратор бочком, бочком подкатился к оппоненту и со всего размаха звезданул его по голове глиняной папкой, которой его снабдил создатель Витька, явно в яесть Модеста Матвеевича Камноедова.
      - Решили-постановили-освоили! - каждая голова рявкнула свое; голоса были как в кинокомедии-буфф: тоненький, мелодичный и грубый бас.
      Научник потряс глиняной макушкой, четко рассчитал движение и провел прекрасную подсечку.
      - В гробу видали, - прожужжал он. - Останешься без съедобной елки, тахионного звездолета и кварковой бомбы!
      Администратор покатился по полу, стуча головами друг о друга.
      Витька зааплодировал. На шум и гам начали стекаться сотрудники. Прилетела Стеллочка с надкушенным бутербродом в одной руке и чашкой чая в другой. Появились дубли Жиана Жиакомо и Кристобаля Хозевича, причем последний был вооружен бандерильей.
      Тем временем администратор поднялся, расставил коротенькие ручки в стороны и пошел на противника, щелкая тремя парами челюстей. Научник пытался прикрыться снизу, но лишился части лысины и половины уха, озверел и, обхватив супротивника за бока, повалился с ним на пол. Они визжали, катались, дубасили друг друга по мослам, грызли глиняные жилы, в общем, вели себя безобразно.
      - Тебе это ничего не напоминает? - спросил Роман.
      - Драку школьников, - сказал я.
      - Вот-вот, - задумчиво сказал Роман.
      - По-моему, разогрелись, - сказал Витька оценивающе. Пора модулировать рисунок борьбы.
      - Попробуй коэффициент десять в шестой. Это где-то лет двадцать спустя. Событийная ошибка будет чудовищной, зато эмоциональная компонента - весьма точной.
      Витька тремя пассами материализовал громадное серебристое покрывало и набросил на сцепившихся големов. Я почувствовал головокружение.
      Глава седьмая
      Это далеко не первая из предприни
      мавшихся попыток и далеко не послед
      няя, потерпевшая провал, но ее отлича
      ют два обстоятельства.
      Хорхе Луис Борхес
      Первый раз я оказался под воздействием покрывала Майи. Раньше мне приходилось слышать только рассказы и анекдоты.
      Образы и облики наплывали волнами, летели, смешивались, переплетались. Больше всего это походило на полет над рваным облачным слоем: то внизу покажется город, то река, то степь с пятнами пожаров, то бесконечное море.
      Я прекрасно понимал, что стою в родном машинном зале, что вокруг столпились ребята, но поток искусственного времени повергал нас в Будущее. Всплывающие картины оказались не менее эпичными, чем в воображаемом будущем машины Луи Седлового.
      Я видел космонавтов, шагающих по Луне, видел сотни знаменитых магов, перебирающих гнилую картошку в ангарах и дергающих кормовую свеклу на полях, я видел боевых ифритов, скованных словом в подземных шахтах, и несчетное число маленьких серых чиновников, наводнивших все этажи НИИЧАВО.
      Дыры в тучах исчезли вместе с самими тучами. Ясное голубое небо рвалось в окна. Я стоял на первом этаже института среди знакомых портретов с ликами корифеев. Все так же вокруг меня громоздились заброшенные гипсовые фигуры, старые приборы, которые выбросить было жалко. Тот же ледяной смрад в нишах, знакомое позвякивание, взревывание Змея Горыныча в подвале. Лишь я чувствовал себя бесплотным. Я озирался и понимал, что боюсь. Безотчетно боюсь и абсолютно беспричинно, Здесь обитало наше будущее, истинное, не придуманное кем-то, а созданное, сотворенное из нашей гениальности и нашей глупости, упрямства и соглашательства, достижений и провалов...
      Я вздрогнул: за окном вдоль лабазов медленно шел пожилой человек с черным карликовым пуделем на поводке. Человек остановился, придерживая спешащего пуделя, и посмотрел в мою сторону. Вряд ли он мог видеть меня... С трудом я мог представить, что буду так выглядеть двадцать лет спустя.
      "Саша, - прошелестел где-то над головой голос Эдика, - не ищи себя. Надо оценить все в целом. Не распыляйся" .
      Я вспомнил, что в одной из версий будущего Эдика ждет преждевременная смерть, устыдился и оторвал взгляд от человека на улице. Я осмотрел институт с высоты полета прошлогоднего листа. И первое, что мне бросилось в глаза, - это листки с некрологами на доске объявлений.
      Я, конечно, понимал, что маги не умирают, они уходят. А это значило, что великие покинули наш мир. Может, посчитали бесперспективным, может, вообще безнадежным, сломанным. Переживал я страшно: похоже, вместо царства мысли и духа мне привиделось провинциальное учреждение, занимающееся рутинным подсчетом ушедших секунд.
      Изменилось все. Никто не занимался больше Линейным Счастьем. Зато возник странный отдел Материального Счастья, работающий над разработкой мерила оного счастья. Заправлял в отделе по-прежнему замученный вопросами Магнус Федорович Редькин.
      Категорически исчез отдел Смысла Жизни. Я просто не смог найти половины этажа. Похоже, что Кристобаль Хозевич, уходя, замкнул все мировые линии на себя, не оставив этому миру даже следа своих идей. Зато катастрофически разросся отдел Абсолютного Знания. Занимал он теперь два этажа. Сотрудники его почти все имели одинаковые фамилии и были несчетны числом. Правда, судить об этом можно было лишь по спискам на прибавку к зарплате. Найти кого-то на указанных этажах не представлялось возможным. Лишь иногда из-за приоткрытой двери доносилось: "Валек! Але, Валек! Карбюратор сдох, зараза!..", или можно было увидеть дубля, с упорством транспортера перекладывающего папки с одного стеллажа на другой.
      В бывшем отделе Жиана Жиакомо неведомые девочки пифического вида нагревали на газовой горелке живую воду, разлитую в бесчисленные пробирки. Грели, смотрели и исступленно записывали результаты: как меняется температура воды в зависимости от давления газа, поступающего в горелку. Пробирка перегревалась, лопалась - они брали следующую.
      У меня просто глаза на лоб лезли. Я чувствовал, что где-то здесь должна была быть молодая волшебная сила, Что-то должно было остаться в недрах храма науки. И где-то юные маги по-прежнему решали Единое Уравнение Мира исключительно в своих граничных условиях.
      Я мысленно раскинул перед собой план института, как учил Саваоф Баалович Один, и пошел по силовой линии мысли.
      И я нашел. Еще и еще. Их было по одному на этаж. По одному на отдел. Хельгочка Цууд, Тенгиз Гончаров, Саша фон Штиглиц, Володя Абрамакс, Юля Крыжовникова... Мне казалось, что я давно их всех знаю. Каждое имя звучало как чистая нота в сиплом оркестре.
      А потом я нашел целую группу.
      Как ни удивительно, две их комнатки находились на одном этаже с общежитием в нарушение всех санитарных норм. Маленькая группа Инфраконтурной Магии. В наше время мы и мечтать не могли о таких темах: не было ни техники, ни осмысленной теории - так, одна голая идея. Инфраконтурная магия находилась на стыке разработок по магической эманации, геометрии радуги и семи принципов Белого Гримуара. Руководил группой нудный педантичный маг - явно прибившийся откуда-то издалека, - Уро Боросович Абзу. А работали с ним три молодых магистра: веселый, легкомысленный трудоголик Ярополк Чудов-Юдов, романтический Волик Хорошниченко, бард и поэт, и смурной маг-теоретик Н. Вояка-Водкин.
      Я почувствовал незримое присутствие моих друзей-магистров. Они все оказались здесь, в этом уголке НИИЧАВО двадцать лет спустя. В одном из уголков, где еще оставалась сила нашей жизни. Магистры были печальны, за исключением Витьки, которого, как и следовало ожидать, распирала злость.
      В каких условиях работали ребята! Как боевые мечи, на стенах были развешаны тяпки для мокрицы, секачи для рыбьих голов, совки для пикировки капусты и шесты-расщепы для сбора яблок. Судя по всему, отрабатывать барщину административному голему им приходилось постоянно.
      Они сами делали чертежи приборов, сами программировали электронно-вычислительную машину "Обь-1033", сами проводили фундаментальные эфирные опыты. А Уро Боросович, если не ездил в столицу за финансированием, регулярно грузил на двадцать первую "Волгу" - машина-мечта! - колбы с сомой и амброзией, изначально предназначавшимися для смазки осей алхимических гониометров, и двигал в Китежград. Уро Боросович подъезжал к забору завода маготехники и принимался флегматично бросать через забор привезенные колбы с заветной жидкостью, а в ответ летели бруски кладенцовой стали, канистры с субстратом мертвой воды, запасные блоки для "Оби-1033" и новые умклайдеты - непривычные, странные, компактные, явно построенные на технологии сверхбольших интегральных схем. Молодежь тем временем вела работы вахтовым образом: двое творили опыты, а третий шел исполнять свой шефский долг. Потом возвращался в лабораторию, а его сменял другой и так же исправно "рубил муку и продувал макароны". Затем приезжал Абзу и, сгрузив трофеи, шел на Ученый совет - под председательством по-прежнему спящего многознатца Мориса-Иоганна-Лаврентия Пупкова-Заднего - и упрямо долдонил, что тема перспективная, что ребята хоть и молодые, но за весь персонал института свеклу драть не могут... И судя по всему, длилось это уже не первый год.
      - Витька, - сдавленным голосом сказал Эдик, - отключай.
      И Витька сорвал покрывало Майи.
      Глава восьмая
      Я говорю вам о трех превращениях..
      Фридрих Ницше
      - Да-а, - произнес Роман. - Это вам не "Драмба активирует уран"...
      Големы топтались в углу, разделенные бандерильей дубля Кристобаля Хозевича. Влага выступила на глиняных лбах, глазки посверкивали, а руки с кирпичным стуком разжимались и сжимались в кулаки.
      - Ой, мальчики, - сказала Стеллочка, судорожно сглатывая забытый кусок бутерброда. - Что же с ними делать?
      - Учить, - сказал Роман устало.
      И похлопал научного големчика по лысине.
      - Ростить, холить и лелеять, - сказал Витька, запуская руку в коробку с монпансье. - Все големы - дураки. Полные и окончательные. Мелочь пузатая. Пацаны сопливые.
      Стеллочка оценивающе посмотрела на големов.
      - Не захотят они учиться, - уверенно сказала она.
      Собравшийся народ загалдел, соглашаясь. Роман задумчиво смотрел на големчиков, мило лупающих четырьмя парами глаз.
      Дубль Хунты, заложив левую руку за спину, правой держал клинок бандерильи наизготовку. Научный големчик опасливо, шаг за шагом, отступал от него к стене. Дубль с суровым выражением на лице сделал шаг вперед.
      И тут големчик разревелся.
      - Меня нельзя, я нельзя... - завыл он. - Пропадешь! Схарчат!
      - Оставьте ребенка! - топнула ногой Стеллочка и подскочила к големчику.
      Дубль Кристобаля Хозевича опустил клинок и отошел в сторону, по-прежнему не спуская с големов глаз.
      - Не плачь, - сказала Стеллочка, гладя голема по лысине, - все будет хорошо.
      Кто-то начал предлагать големчикам сушки, пошел разговор о молоке, витаминах. Я слегка растерялся.
      - Ну что, магистры? - спросил Роман в пространство. - Они не справились, не справляются и потом не справятся. Они малы. Сейчас их Стеллочка молоком отпоит. Подраться могут, но устоять против...
      Я понял, что вновь потерял нитку детектива.
      - Ребята! - воззвал я. - Погодите! Разве не в големах дело?
      - Ну что ты, Саша, - сказал Роман, - големы - это наше, родное. Мы их делаем, мы их любим, мы им служим. И будем создавать и служить. Ведь они нас защищают.
      - От кого? - я живо вспомнил институт через двадцать лет.
      - От Левиафана, конечно, - сказал Роман, грустно улыбаясь.
      - Чудище обло, стозевно... - произнес Эдик, засовывая умклайдет во внутренний карман куртки. - И всплывет лет через пятнадцать, судя по нашим мальчикам.
      - И сожрет их, - сказал Витька.
      - Так что остается нам один вариант, - сказал Роман и потянулся.
      - Ага, - сказал Витька кровожадно, - отправиться в прошлое, в Атлантиду, в Лемурию, стать верным учителем и соратником нашим новорожденным и пройти с ними плечом к плечу тысячелетия тяжелых испытаний. И притащить сюда на блюдечке не мальчика, - Витькин палец уперся в лысину големчика, - но мужа! А лучше - двоих.
      Стеллочка ошеломленно взглянула на Корнеева.
      - Полная чушь, - мрачно сказал Витька.
      - А что, сдрейфил? - поинтересовался Эдик. Витька фыркнул.
      - Ну, если сам Корнеев сдрейфил... - протянул Роман. Что ж, найдется добрый человек.
      - Добрый молодец, - презрительно сказал Витька. - Алеша Никитич - Добрыня-попович.
      Ойра-Ойра усмехнулся и пододвинул белому мышу еще одну монпансьину.
      И я понял, что снова нам возводить форты, чистить пищали и аркебузы, драить кирасы и бончуги. И двинут вперед боевые големы человечества, чтобы защитить оное человечество от чудовища, на котором стоит мир.
      - Все, старики, - заявил Витька, - я пошел. У меня в лаборатории все скисло.
      И замер.
      В машинный зал входили Федор Симеонович Киврин и сухощавый, корректный А-Янус. Или нет - У-Янус. Я уже и раньше обращал внимание, что как минимум последние полгода я различаю наших директоров практически только по вопросу: "Мы не беседовали с вами вчера?".
      Нет, это все-таки был А-Янус.
      Федор Симеонович раскатисто поздоровался и, подойдя к големчикам, вручил каждому по карамельному карандашу в цветном полосатом фантике. Малыши принялись лизать и грызть. Три головы администратора, оттирая друг друга, по очереди жадно отхрустывали леденец. Научный големчик, поглядывая на конкурента, самодовольно хлюпал сладкой слюной в своем углу.
      - Роман Петрович! - пророкотал Киврин. - Мышь долетела удачно?
      - Вполне, - сказал Роман.
      - И стол, - вдруг сказал я.
      Мы обернулись. Возле стола стоял А-Янус и смотрел на белого мыша. Белый мыш стоял на зеленом сукне и рассматривал А-Януса. Два путешественника во времени смотрели друг на друга: мыш-первопроходец и будущий маг-контрамот, которому предстоит направиться в прошлое и, может, действительно строить и обучать големов, а может, найти там, в прошлом, первопричину грустного будущего... Но скорее всего, ему предстоит тяжелая работа путевого обходчика на Стреле Времени: шаг за шагом, день за днем проверять качество дороги, по которой двигалось человечество...
      - Надо поспешать, - сказал Федор Симеонович, - у Януса Полуэктовича осталось не так уж много времени.
      - Еще несколько месяцев, может быть, год, - сказал Ойра-Ойра. - Будем проверять и еще раз проверять.
      Федор Симеонович взглянул на меня, шумно вздохнул.
      - Что, р-ребята, - сказал он с улыбкой, - грустное будущее не по нраву? Н-ничего, н-ничего,- знать - это еще не достигать.
      Я пожал плечами. Витька скривил физиономию. Эдик вежливо улыбнулся.
      - Вот п-помню, - продолжил Федор Симеонович, - не т-так давно - т-тогда еще якобинцы в силе были - г-гадалок р-развелось, как м-мать-и-м-мачехи по оврагам. Ну я т-тоже сходил: к самой з-знаменитой в-во в-всей Шампаньской п-провинции. Н-нагадала мне п-пять д-дуэлей на следующую н-неделю...
      Киврин полез за платком, выдерживая паузу.
      - И что? - не выдержала Стеллочка.
      - Обманула, - грустно сказал Федор Симеонович, - одиннадцать 6-было д-дуэлей, м-милая.
      Стеллочка засмеялась. А с меня, словно по волшебству, спало напряжение последних дней. Даже магистры повеселели.
      - Ну, п-пойдем, К-кристо-младший, - сказал Киврин и жестом поманил дубля Кристобаля Хозевича за собой.
      - А было ли это грустное будущее? - задумчиво сказал Роман, провожая их взглядом.
      - Нет, я все-таки побежал, - заявил Витька, растворяясь в воздухе.
      - Роман Петрович, - вдруг произнес А-Янус, - если вы не возражаете, я заберу мышь.
      - Конечно, - сказал Роман, - он - ваш.
      Янус Полуэктович удалился, неся белого мыша на ладони. Народ потихоньку стал рассасываться.
      Эдик тихо отошел к големам. И пока Стеллочка поила их молоком, разложил на полу коробочки, отвертки и взялся настраивать новую версию своего этического усилителя.
      - Чего стоишь? - сказал Ойра-Ойра. - Включай "Алдан".
      - Что будем делать?
      - Как что! Работать, конечно. До обеда еще час. И словно свежий воздух хлынул мне в легкие. Я снова был счастлив: сейчас рассчитаем источник проблем, довинтим големов и...
      - Роман, - спросил я осторожно, - а что за Левиафан намерен всплыть к концу века?
      - Вспомни будущее, - сказал Роман. - Ты что, не видишь?
      И я увидел. Но это была совсем другая история.