Сергей Юрский
      Четырнадцать глав о короле
      Имя его увековечено. Одно из лучших театральных зданий Петербурга - бывший Суворинский театр, бывший театр Горького - носит теперь это имя. Прекрасная труппа, играющая в этом здании, и на своих афишах, и на своих художественных знаменах несет его имя. Самым молодым из его учеников под сорок. А старшим, многие из которых уже ушли из жизни, было бы за шестьдесят, потому что он рано стал театральным учителем. Среди учеников немало заметных и выдающихся режиссеров. Вспоминая мэтра, все они говорят, что он учил, не подавляя, давая простор развитию индивидуальности. Поэтому ученики часто непохожи на учителя. Далеко не для всех из них определяющими в творчестве стали принципы, которые исповедовал сам учитель. Если позволить себе риск жестких формулировок, то я выделил бы три таких основных принципа во всех его работах:
      1. Уважение к автору. Режиссура есть ВОПЛОЩЕНИЕ пьесы, а не первоначальный акт творения.
      2. Любовь к актеру. Актер - тоже художник. Только через него могут быть выражены идея и музыка речи спектакля.
      3. Логика. Интуиция должна прояснять мысль, а не затуманивать ее. Театр способен выражать сложное. Но особенно ценно, когда сложное выражается через простое.
      Другие люди, в том числе и некоторые из его учеников, исходят из других принципов, иногда прямо противоположных. И добиваются больших успехов и признания. Здесь нет преступления и нет отступничества. Его путь к театральной истине не единственный. Но он, если можно так выразиться, более человечный. Не космос, не виртуальная реальность и не масс-культурная "доходчивость" интересовали его. Цельный человек в его неоднозначности, противоречивости был центром и смыслом его театра. Потому его искусство может быть названо слегка устаревшими, но все-таки прекрасными словами - гуманистическое, реалистическое, классическое.
      Я не работал в театре его имени. Но двадцать лет проработал под его руководством в театре Горького. Я играл в сорока спектаклях его театра. Я не был его учеником. Я был его актером и впитал его школу через практику двадцати лет общения и нескольких тысяч представлений на сцене Большого драматического театра. Я бесконечно люблю его. Бесконечно - в буквальном смысле слова: судьба развела нас четверть века назад, и уже более десяти лет, как он покинул этот мир. И век другой. И я много лет иду своей дорогой по другому пространству с другими сотрудниками. Но сегодня, как и прежде, он остается Первым и Главным режиссером моей жизни.
      Была такая страна
      Товстоноговия
      I
      Да, в определенном смысле это была целая страна - с очень маленькой территорией, но с колоссальным влиянием. Население страны тоже было невелико здесь не было масс, счет велся поголовно. Поштучно.
      Прирастало население медленно - каждого стороннего проверяли раз, потом еще раз, а потом брали... на испытание! Ни о каком естественном приросте не могло быть и речи: у меня, дескать, сын подрос, а я, дескать, замуж вышла, а у меня подруга жизни завелась, так давайте и их в нашу общую страну. Да?.. Ни в коем случае! Речи об этом быть не могло. Наоборот, родственные отношения делали проверки и испытания еще более строгими. А вот убыль населения шла только естественным путем - уходили из театра только на тот свет. Да и кому бы в голову пришло уходить или бежать из этого оазиса, из этого собрания отборных, из этого райского места, с этого Олимпа?!
      Исключения бывали. Именно ИСКЛЮЧЕНИЯ ИЗ ПРАВИЛ. Так ведь о переезде Тани Дорониной в Москву или об уходе Смоктуновского в кино говорили и судачили не только в театральных кулуарах, но и в магазинных очередях, но и в коридорах поездов. Вот как следили за театром, как входили в жизнь театра в те времена. И это, заметьте, без сотен нынешних желтых журнальчиков с их "светской" хроникой и копанием в сплетнях об актерах. Скажу еще - строжайший отбор, "штучность" касалась в БДТ не только актеров. Товстоногов тщательно, пристально вглядываясь, подбирал техников, помощников, администраторов, руководителей служб театра.
      Театр ведь и впрямь похож на государство. Есть король (император, царь). Есть при императоре двор - ближние бояре, обычно входящие в худсовет. Есть премьер - директор театра (в те времена Л. Н. Нарицын) и министры. Промышленность в виде производственных мастерских и вся постановочная часть (долго шел поиск и завершился счастливо - возглавил ее Володя Куварин). А над ней, еще выше главный художник. И тут пробы и ошибки привели к фигуре выдающейся - Эдуард Кочергин. Музыкальная часть с урезанным оркестром, но с колоссальными требованиями со стороны императора. И тут обретен был человек, на мой взгляд, конгениальный самому царю - Семен Розенцвейг. А дальше... дальше перечень велик: радиоцех, важная часть современного театра (Юра Изотов), светоцех - сами понимаете (Евсей Кутиков), администрация (публику надо и привлечь, и ажиотаж создать, и излишеств не допустить в ажиотаже, знать, кого принимать, кого допускать, кого приглашать, а перед кем и двери закрыть) - Борис Левит. А костюмерный цех (в результате Таня Руданова), гримерный (Екатерина Максимова и Лена Полякова)!
      Есть и обслуга. Но это обслуга императорская - каждый тоже сам по себе фигура. Мажордом, заведующий труппой - Валериан Михайлов, а позже Ольга Марлатова. Цех реквизиторский - заведующая Лида Курринен. А еще финансисты, билетеры, кассиры, охрана, инженеры, ремонтники, одевальщицы, буфетчицы, пожарники. В научно-популярной книге о театре список можно бы продолжить. Но в нашем с вами разговоре я хотел только, чтобы вы представили, как с приходом Товстоногова в БДТ начали отбираться, воспитываться, приглашаться наилучшие умельцы ВО ВСЕХ подразделениях театра. Тот, кто у Товстоногова занимал второе-третье положение, в другом театре мог рассчитывать стать самым главным. Служба в империи Товстоногова была гарантией качества.
      Но перейдем к верхам. Была Дина Морисовна Шварц. Заведующая литературной частью и доверенное лицо царя по всем вопросам. По аналогии с государством Дина была государственным секретарем, то есть министром внешних сношений.
      Была каста священников - режиссеры (в разное время Игорь Владимиров, Роза Сирота, Марк Рехельс, Рубен Агамирзян, Зиновий Корогоцкий, Юрий Аксенов, Давид Либуркин, Борис Сапегин). Имена некоторых из них прогремели потом большой славой, они сами возглавили знаменитые театры. Но тогда в БДТ эти священнослужители творили свои мессы, всегда помня, что царь в этом государстве одновременно и глава церкви. Их делом было ПОДДЕРЖАНИЕ ДУХА. ТВОРИЛ ДУХ только он - Главный.
      И, наконец, было ОБЩЕСТВО, СОЦИУМ, свободные граждане империи - труппа, актеры. По единодушному мнению знатоков, это была одна из
      лучших, если не лучшая труппа Европы. Театр жесток, в нем нет равенства. В труппе были патриции, но был и плебс - простые люди для исполнения простых функций. И не всегда справедливым было это деление. И были драмы жизни. Были и трагедии. Но труппа БДТ, как единство, как могучий организм, способный решить любую задачу, труппа в целом была великолепна. В труппе состояло от шестидесяти пяти до девяноста или даже ста актеров в разные времена. Активно использовались в репертуаре тридцать-сорок. Была конкуренция. Было и то, что называют закулисными интригами, но в гораздо меньшей степени, чем в других театрах. У нас была монархия, и перед решением монарха все были равны.
      Интересная особенность - в нашем царстве-государстве никогда не было "первой леди". При том что Товстоногов был большой женолюб, никто не мог сметь предъявлять права хозяйки. Никто, кроме Самого, не мог влиять на принятие художественных решений. В плане же представительском роль первой леди скорее могла исполнять сестра императора - Нателла, жена одного из лучших актеров труппы Евгения Лебедева.
      И был еще НАРОД - ЗРИТЕЛИ. Народ настоящий - многочисленный, родной и... опасный. Умеющий и безмолвствовать, и громко выражать свое мнение. То покорно платящий подати и аплодирующий своим кумирам, то разбегающийся во все стороны, и попробуй его тогда удержи. А раз народ настоящий, то и государство это не шутовское, настоящее.
      "Стоп! - скажете вы, уважаемый читатель.- Про какие это времена вы нам рассказываете? Что это за империя внутри социалистического государства, которое строго следило, чтобы внутри него ничего такого "самостоятельного" не образовывалось? А где власти? Где парторганизация? Профсоюзы? Где цензура? Было это? А?"
      Было, конечно, было. Но мы - граждане БДТ - чувствовали себя как бы отгороженными от прямого воздействия грубых сторон советской действительности. Нас отделяла если не стенка, то по крайней мере пленка, образованная авторитетом театра и его руководителя. Через пленку чуть мягче смотрелись очертания пейзажа, чуть тише слышались грозные окрики.
      Я говорю сейчас о временах оттепели. Потом многое изменилось внутри театра и снаружи. Но тогда, в начале шестидесятых, Гога был полновластным и единоличным хозяином театра. Парторганизация проводила свои закрытые и открытые собрания, обсуждались на них, как положено, последние решения политбюро, но никогда и никто не смел вмешиваться в репертуарную политику или в распределение ролей. Я знаю немало театров, где в парткоме, в профкоме концентрировалась оппозиция главному режиссеру. Там оседали амбициозные и чаще всего не слишком одаренные люди. Сила Гоги была в том, что неодаренные театром просто отторгались, а амбиции он умел подавлять. Позднее, когда давление власти усилилось, в высоких партийных инстанциях театр уже могли представлять такие всесоюзные любимцы, как Кирилл Лавров и Владислав Стржельчик. Депутатом Верховного Совета стала Людмила Макарова. Всей душой они были преданы своему театру и свято верили Товстоногову. И самое главное - прежде всего они были первоклассными актерами.
      Сам Товстоногов был депутатом одно время, но в партию упрямо отказывался вступать. Беспартийный руководитель большого театра - это был нонсенс. Это абсолютно противоречило социалистической практике. И однако...
      Наша грузная и громогласная суфлерша Тамара Ивановна Горская, обожавшая театр и при этом трогательно верившая в советскую власть, вошла однажды в кабинет Главного режиссера, встала на колени, протянула руки и пошла на коленях с трагическим криком: "Умоляю вас, любимый Георгий Александрович, вступите в нашу славную коммунистическую партию!" Товстоногов в ужасе отступил к стене... Но не сдался. Не вступил. Кстати сказать, в то время Гога собирался ликвидировать должность суфлера в театре - обязательное знание текста на первых же сценических репетициях было его принципом. Но после трагического демарша Горской шеф, видимо, оценив ее преданность и темперамент, суфлера сохранил. (Угадал, кстати говоря, будущее. С годами память у первачей стала ослабевать, и подсказка очень пригодилась и на спектаклях, и на репетициях.)
      Итак, мы жили в большой строгой стране СССР и еще в маленькой, строгой и интересной стране - БДТ.
      Если театральные государства сравнить с реальными маленькими странами, то аналогия будет полной. Названия театров утаю, чтобы не начинать с обид (по ходу нашего откровенного разговора невольных обид, думаю, и без того хватит. Так всегда в театре: невольно, да больно), но знатоки, коллеги и люди с интуицией запросто догадаются, о ком идет речь. Вот варианты:
      Театры типа государства Андорра. Живут где-то в отдаленной местности. Кажется, в горах. Кто-то туда ездит, что-то там смотрит, но из моих знакомых никто не бывал. Однако государство существует. Вперед не лезет, а потому никогда критике и поношению не подвергается. Ему даже умиляются, такому театру, бывает, и по головке гладят (в дни юбилеев). А он жмурится, мурлычет и... гниет помаленьку.
      Театр - государство типа Монако. Тут все бурлит. Жизнь веселая и безостановочная. О князе, о принцах, о фрейлинах ходят разные соблазнительные слухи. Тут разные шалости, игры, бурная закулисная жизнь, яркие декорации на сцене, молодые артистки сплошь с длинными ногами. А пляшут - загляденье! И заглядывают... даже настоящие властители из самых настоящих стран. Тут легко ходят довольно большие деньги, а уж шампанское и всё то, что при нем,- это водопадом! Такое государство знают все и любят все. И не догадываются даже, что это давно уже и не театр вовсе, а злачное место.
      Театр типа Великого герцогства Люксембург. Это маленькое государство, ощущающее себя наравне с большими. Языка своего нет (говорят, был, да утерян). Есть свой пророк, но он давно умер, и, о чем он пророчествовал, давно забыли, хотя имя его славят при любом удобном и неудобном случае. Требует к себе уважения. И уважают. Деньги дают. Театр богатый. В сундуке хранятся традиции. Но сундук давно не проветривали, и традиции в нем превратились в труху.
      Театр типа государства Лихтеншейн. Полная загадка. Но периодически оттуда являются личности, устанавливающие мировые рекорды. То по скоростному спуску. То по стрельбе из арбалета. Актер из такого театра бывает вдруг приглашен на роль в заранее великом фильме давно великого заграничного режиссера. Роль маленькая, но шум большой. Статьи, интервью... Фильм выходит где-то там, на Западе. И опять тишина. До следующего шума.
      Театр типа владения Гибралтар. Стоит, как скала, на большой дороге. Своего ничего, но все на него натыкаются.
      Потешные театры. Они расцветают вблизи дворов настоящих, больших империй. Начинают обычно со скандала. Объявляют на весь мир, что их хотят выгнать, лишить помещения. Так мир узнает об их существовании. И далее скандал становится постоянным. Театр строит громадную фигу и разворачивает ее в сторону Большого Имперского Двора. Имперский Двор свирепеет, грозит пальцем, потом кулаком. Потом орет: "Выгоню к чертовой матери!" Тогда потешный театр кричит на весь мир: "Видите?! Мы же когда еще говорили, что нас хотят выгнать! Видите теперь?" Мир ахает: "Их надо спасти! Они провидцы! Руки прочь от них!" Театр строит вторую фигу. Потом третью. Империя грозит двумя кулаками, потом дубиной. Театр выставляет двадцать пять больших фиг. Это начинает нравиться женам и дочкам некоторых Больших Людей империи. Они ходят смотреть фиги в сопровождении ближайших друзей. Тогда империя берет в руки вместо дубины дирижерскую палочку и начинает дирижировать фигами. Антипатия и симпатия меняются местами с большой скоростью. Образуется постоянно действующая кадриль: сойтись... разойтись... повернуться спиной... и снова в обнимку.
      Театр типа древних Афин. Есть вкус, искусство превыше всего. Но широкая демократия - большое влияние Народного собрания - и театр разваливается на куски, каждый из которых тоже пытается стать театром.
      Сейчас (я пишу это уже в ХХI веке) в театре время прилива. Вода высокая и мутная. Повсюду появляются новые маленькие государства и - параллельно - новые театры, похожие на них. Масса самозванцев - театры имени великих людей и имени собственных руководителей. Жуть берет, и голова кружится.
      Есть театры типа Эстонии - никто не понимает их языка, а им плевать, отлично варятся в собственном соку.
      Есть вечно борющиеся за независимость, но, кроме борьбы, ничего не предъявляющие, типа Приднепровской республики.
      Есть агрессивные и опасные, до ужаса смелые типа...
      Продолжите сами.
      БДТ был театром типа государства Ватикан. Огромное влияние вовне и твердая иерархия внутри. Отборные проверенные кадры. Размах и качество во всех областях деятельности. Возможны отдельные срывы, конфликты, недовольство, даже интриги, но это сравнительно мелочи, пустяки. Всё покрывает, искупляет и поправляет безоговорочный авторитет и святость Папы. Нашим Папой - признанным и любимым - был Георгий Александрович Товстоногов.
      II
      С годами Гога становился всё красивее. По отношению к мужчине подобная характеристика может показаться странной, однако многие отмечали его усиливающуюся внешнюю привлекательность. Фотографии это подтверждают - он в старости был необыкновенно фотогеничен.
      По стандартной шкале данные его были невыигрышные - рост ниже среднего, раннее облысение, очень крупный нос при худобе лица, постоянное ношение очков. Компенсацией были два качества. Во-вторых, ГОЛОС, низкий, глубокий. Сильный с хорошими резонаторами, прекрасного, я бы сказал, обволакивающего тембра. И, во-первых, ТАЛАНТ! Можно назвать другим словом - личность, сила, харизма. Интуиция, темперамент, стратегический склад ума, азартность, умение выделить главное и принести в жертву второстепенное - вот неполный список составляющих этого таланта.
      Товстоногов был не чужд веяниям моды. Рядом с ним всегда находились советники по этой части, и советы их подвигали его на поступки. Но я абсолютно убежден, что роскошь никогда не была его целью и его блаженством. В конце концов его личный кабинет и в театре, и дома, комнаты, которые он выбирал для себя в Домах творчества, были в первую очередь функциональны и тяготели скорее к аскетизму, чем к показухе.
      Но были четыре объекта, к которым он относился особенным образом, всегда стремился, чтобы они были наивысшего качества - сверх-люкс, и был совсем не против, чтобы окружающие замечали, что это именно сверх-люкс. У него должны были быть абсолютно современные ОЧКИ, лучшие из возможных СИГАРЕТЫ, многочисленные и подчеркнуто модные ПИДЖАКИ и, наконец, лучшей на этот период марки и редкого цвета АВТОМОБИЛЬ.
      Если добавить к этому, что женщины Товстоногова были всегда стройны и хороши собой, то можно определенно сказать, что в жизни был он человеком, так сказать, с эстетическим запросом.
      По складу характера принадлежал он к числу постоянно стремящихся к победе. И по судьбе был он победителем. Счастливое сочетание и не очень частое.
      Гога истинно понимал, любил и чувствовал театр. Театр не был для него подножием для других побед и успехов. Театр был целью, началом и концом его желаний.
      Он рано стал заметным и очень рано стал признанным - еще в родном Тбилиси, еще в Москве в Центральном детском театре и уж определенно в театре Ленинского Комсомола в Ленинграде. В БДТ, куда он пришел в 1956 году, он стал великим. И величие шло ему. Когда в конце рядового, не премьерного спектакля публика пять, шесть, семь раз вызывала артистов, а потом в левой ложе, наверху, появлялся Товстоногов, и весь зал поворачивался и, подняв руки, аплодировал ему, а он коротко кланялся и улыбался, это было великолепно. И величественно. И трогательно. Вот тут-то и стали все недостатки его внешности оборачиваться достоинствами, и Георгий Александрович становился по-настоящему красивым.
      Не для всех! Это важно заметить! Он был крупным художественным авторитетом, властью, но его внешность, манера речи, его склад мыслей, его культура абсолютно не соответствовали принятому среди властей стандарту. "Своим" для "них" он никогда не был. Но он был признанным лидером театрального Ленинграда, и с этим приходилось считаться. Приходилось терпеть в своих сферах его, столь на них непохожего. Люди искусства и зрители признали его первенство. Какое-то время был еще баланс между старшим "классическим эстетом и формалистом" Николаем Павловичем Акимовым и новым "классиком и фантазером" Товстоноговым. Но после смерти Николая Павловича молчаливо, но единогласно Товстоногов был избран единственным. И долгие годы на этот Олимп входа никому не было.
      По местоположению БДТ имени Горького считался неудобным театром. От Невского, от станции метро десять-пятнадцать минут хода. Рядом с театром ни троллейбуса, ни автобуса. Ничего. Этим объяснялось, что публика в БДТ ходит мало, а к середине 50-х совсем стало пусто. С приходом Гоги вдруг выяснилось, что дело не в транспорте. Народ в БДТ пошел. Потом побежал.
      А потом встал в длинные очереди предварительной продажи билетов.
      Причина? Можно ответить просто: были спектакли плохие, стали спектакли хорошие. Но так ли это? Я свидетельствую - БДТ и раньше был прекрасным театром. Я постоянный его зритель с 1949 года (с нашего переезда в Ленинград). Театр этот я обожал, и таких, как я, было немало. И артисты были те же - были очень хороши и любимы: великолепные О. Г. Казико,
      А. И. Лариков, В. Я. Софронов, В. П. Полицеймако, М. В. Иванов, молодые Нина Ольхина, Владислав Стржельчик, Ефим Копелян, Мария Призван-Соколова, Людмила Макарова, Борис Рыжухин. И режиссура в былые годы была в театре, несомненно, серьезная. Какие имена! Б. А. Бабочкин,
      Н. П. Хохлов, Н. С. Рашевская. Были и спектакли знаменитые - "Девушка с кувшином", "Дачники", "Егор Булычев", "Достигаев и другие", "Гости", "Обрыв", "Метелица". Народ сперва шел, потом меньше шел. Потом совсем перестал ходить. Помню, смотрел я "Метелицу" Веры Пановой в отличной постановке Сулимова с ярко играющими актерами. В зале, дай Бог, одна пятая мест занята.
      И вот пришел Товстоногов. Быстро и весело выпустил "Шестой этаж" французская комедия, "Когда цветет акация" - советская комедия (режиссура Товстоногова и И. Владимирова). Блеснули и покорили новые артисты - Зина Шарко и Кирилл Лавров, но все остальные-то были прежние. И вдруг тесно заполнились даже неудобные места верхнего балкона под бесконечно высоким потолком БДТ. Так начиналось.
      А потом был громовой удар - "Лиса и виноград" Г. Фигейредо с Полицеймако, Ольхиной, Корном. Город дрогнул. Такой пьесы, таких смелых аллюзий, такой театральной формы еще не видывали. Всё изменилось в театре. На сцене стало очень светло. В буквальном смысле слова. Сменили аппаратуру, и это оказалось очень важным. Еще важнее - натуральные декорации были заменены условными, и пространство "задышало". И важнее всего - театр С ЛИБЕРАЛЬНЫХ ПОЗИЦИЙ ЗАГОВОРИЛ О СЕГОДНЯШНЕМ ДНЕ. А на дворе был 56-й год, и люди жаждали этого разговора. Такой театр в идеологически замороженном Ленинграде появился идеально вовремя.
      И тогда Товстоногов стал собирать свою труппу. Отбор шел строгий - кто из прежних остается в деле, а кто отходит на безнадежно второй план. И кто будет приглашен в труппу со стороны - из других театров, из других городов, из начинающих, молодых.
      Среди отобранных был и я. Я был принят в труппу БДТ 17 июля 1957 года, будучи студентом III курса театрального института.
      III
      Отец умер восьмого. Умер в Комарово, в Доме отдыха ВТО. Внезапно.
      Самочувствие его в последний год было скверное. Но он работал. Руководил Ленконцертом. Ездил в Москву - участвовал в подготовке и проведении Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Было это всего за месяц до катастрофы. Вернулся в Питер. К докторам не пошел, устал от докторов. Вместе с мамой и со мной поехал в Дом отдыха. И вдруг...
      10 июля с отцом прощались. Толпой стояли эстрадники, много артистов цирка, актеры театров, где он работал,- театра Комиссаржевской, Театра комедии. Был венок и от БДТ. Юрия Сергеевича знал весь театральный Ленинград. И он знал всех. Естественно, был он знаком и с Товстоноговым.
      Появление Товстоногова в городе было событием будоражащим. Его спектакли в театре Ленинского Комсомола гремели. Публика брала штурмом огромный неуютный зал. Партийное начальство никак не могло решить, куда зачислить такого яркого худрука - в "продолжатели лучших традиций революционного театра" или в "формалисты, тяготеющие к чуждым влияниям Запада". С одной стороны, пьеса о Юлиусе Фучике, герое-коммунисте - это хорошо. И спектакль "Дорогой бессмертия" можно бы и хвалить... Но, с другой стороны... эта странная декорация с какой-то диафрагмой, непривычное деление действия на короткие эпизоды, "наплывы", и не поймешь, это он в данный момент говорит или вспоминает... И уж нет ли тут отхода от реализма? Товстоногова то хвалили, то поругивали, то прямо-таки хватали за горло.
      Юрий Сергеевич Юрский исполнял в это время должность заведующего театральным отделом Управления культуры Ленинграда. Товстоногов был для него человеком иного поколения (отец был старше его на тринадцать лет) и несколько иных эстетических позиций. Юрского настораживали повышенная экспрессия и бьющая через край режиссерская изобретательность, смущало обилие технических новинок, заслонявших иногда актера. (Отчасти так это и было - только позднее, уже в БДТ, Георгий Александрович обрел великолепную классическую умеренность в распределении сил.) При этом отец всегда говорил (цитирую домашние вечерние разговоры с мамой в моем присутствии): "Но талант... талант какой-то... неостановимый!"
      В один из трудных моментов жизни Георгий Александрович пришел в кабинет отца на площади Искусств. Поговорили. Содержания разговора я не знаю, но знаю финал встречи. Отец на официальном бланке Управления написал записку и попросил свою секретаршу поставить печать. Текст был такой:
      "Податель сего - режиссер Товстоногов Георгий Александрович действительно является ОЧЕНЬ ТАЛАНТЛИВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ, что подписью и печатью удостоверяется. Зав. отд. театров Упр. Культ. Ленгорисполкома засл. арт. РСФСР Ю. С. Юрский".
      Очень в стиле отца. Он всегда любил нарушать границу между естественно-человеческим и чиновничье-официозным.
      А секретаршей отца, которая ставила печать, была, кстати заметим, молодая театроведка... Дина Шварц, будущий "министр иностранных дел" товстоноговского государства.
      Но вернемся к сюжету. После смерти отца материальное положение наше с мамой оказалось много ниже среднего. Реально встал вопрос, что мне надо бы начать работать. У меня было актерское имя на уровне университетской самодеятельности и довольно заметных проб на первых курсах театрального института. Кое-что из наших спектаклей показывали даже по телевидению. В те времена это была редкая честь и ввиду единственности программы замечалось всеми. Однако для поступления в профессиональный театр это еще не козыри. К тому же для зачисления на работу обязательно требовалось законченное специальное образование. А я окончил только второй курс.
      Похороны отца были десятого июля. Двенадцатого позвонила Дина Шварц и сказала: сезон в БДТ закрывается через пять дней. В последний день, семнадцатого, Георгий Александрович собирает худсовет. Если я буду готов к показу, худсовет может посмотреть меня.
      Может быть, меня и приняли бы в театр "по блату" - отношения с отцом, жалость к сироте, Дина в худсовете. Могли бы принять "по блату", если бы... если бы в БДТ того периода существовал блат. Но его не было. Снова подтверждаю: ничто не могло повлиять на решения Г. А., кроме творческих интересов театра. Ни родственные, ни дружеские отношения, ни интимные связи, ни призывы совершить что-то во имя доброты и милости, ни звонки влиятельных людей. Ничто!
      Гога стоял, как скала. "Меня не поймут в коллективе",- говорил он просящим "сверху". "Театр не собес! Мы не можем заниматься благотворительностью",говорил он просящим "снизу". Прием в театр, назначение на роль - определялись только художественной целесообразностью, так, как он ее понимал. Немало людей имели основание жаловаться на жестокость Гоги. Да, порой его решения бывали жестоки. И последствия бывали драматичны, если не трагичны. Но так Гога строил мощный, без изъянов механизм ГЛАВНОГО ТЕАТРА СВОЕЙ ЖИЗНИ. Он готовил его на взлет, и взлет был уже близок.
      IV
      Худсовет собрался в полном составе. Такие знакомые лица! Впервые я вижу их так близко, не из зрительного зала. Впервые я вижу их без грима. Оказывается, они старше, чем я думал. Я смотрю на них через полуоткрытую дверь репетиционного зала. Мои кумиры - Полицеймако, Копелян, Казико, Корн, Стржельчик, Рыжухин, Ольхина... сам Товстоногов. Они говорят о важных делах своего замечательного театра. Они шутят, смеются. Потом становятся серьезными. Я слышу голоса, но не разбираю слов. Я очень волнуюсь. Однако страха нет.
      Я повзрослел и укрепился духом за эту страшную поминальную неделю. Вчера был девятый день со дня смерти отца. Семь дней прошло с похорон. При всем нашем горе, при всей подлинной трагедии моей мамы, при тысяче формальных и ритуальных забот творчески я не был подавлен. Странно, но это так - я был освобожден. Многое мелочное, тщеславное отодвинулось, отпустило мою душу. Жизнь переломилась смертью, изменились масштабы. Это был последний, щедрый подарок отца.
      (Вспоминаю его фразу, произнесенную давно, в мои школьные годы еще. Лежу больной. Ангина. Обмотанная компрессом шея. Больно глотать. Зимний вечер. Ничего не охота. Не лежится, не читается - телевизора-то еще нет. Отец приходит с работы. Печка в углу топится. Мама собирает ужин. Отец рассказывает что-то занятное, расспрашивает меня, что делал, что буду делать. Я вяло отвечаю. И вдруг отец говорит: "А знаешь, сынка, это неплохо - немного поболеть. Даже хорошо. А то ты забегался, у тебя глаза мимо всего смотрели, пустые. А сейчас ты видишь и думаешь про то, что видишь. Посиди, поскучай. Это полезно".)
      Я показывал худсовету двух авторов - Островского и Шекспира. Летом, в июле, где найдешь партнеров? Все разъехались. Почти все. С Марианной Сандере, латышской девушкой с нашего курса, сыграли мы большую сцену Ларисы и Карандышева из первого акта "Бесприданницы". Наш профессор Л. Ф. Макарьев эту сцену с нами долго репетировал. Она была, что называется, "на ходу". А потом был показан целый акт из "Генриха IV". Я играл Фальстафа. "Генрих" был режиссерской работой студента Володи Чернявского. В сцене "вранья Фальстафа" участвуют восемь человек. И ни одного из них не нашел я в эти мрачные жаркие июльские дни. Тогда решился сам Володя - режиссер. Он сказал, что будет подчитывать за принца Гарри и ходить по его мизансценам. Остальные будут воображаемые. Я должен ПОКАЗАТЬ, как Фальстаф ИЗОБРАЖАЕТ принцу эту ВОЗМОЖНУЮ сцену общего предательства, и конфуза, и собственной находчивости, как он сам радуется, что ЗАРАНЕЕ ЗНАЕТ, кто и что может сказать, и как он всем готов неожиданно и остроумно ответить.
      Мы играли вдвоем массовую сцену, и длилось это около сорока минут. Худсовет смотрел. И худсовет хохотал. Гога довольно всхрапывал и победно оглядывал сидящих рядом. Тогда я впервые заметил эту его манеру. И сколько раз потом мы, актеры, услышав на репетиции в темноте зрительного зала похожее на смешок сопение нашего режиссера, считали это высшей похвалой и испытывали минуту счастья. Что греха таить, Товстоногов был ревнив и обидчив. Но если ему нравилось, как играют в его ИЛИ В ЧУЖОМ спектакле, он умел по-настоящему радоваться и смотрел на всех победителем: "Вот как надо, вот как люди умеют!" И в этом бескорыстном, наивном торжестве было столько искренности, столько, я бы сказал, детского, мы так любили его за эти минуты, что в других случаях готовы были многое не замечать и прощать.