Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии

Все это следует учитывать тем современным биографам Гумилева, а также вузовским и школьным преподавателям, которые склонны видеть в ПБО несерьезную (а то и – «детскую») затею. История, как очень хочется надеяться, уже свершила свой «корректурный труд» в отношении событий без малого девяностолетней давности, и время для объективного и беспристрастного разговора явно настало. Поэтому, для того чтобы ясно представить себе обстоятельства гибели поэта, необходимо вместо общих сентиментальных сентенций сформулировать ясный ответ на три вопроса:

1. Что представлял собой тот заговор, который вошел в историю под условным названием «таганцевского»?

2. В чем заключалось участие в нем Гумилева?

3. Какова специфика юридического осмысления этой деятельности поэта – как в исторической ситуации начала 20-х годов, так и с современной точки зрения?

II

Прежде всего, как нам кажется, следует иметь в виду ту версию истории «Петроградской боевой организации», которая была представлена в советских источниках. Безусловно, критическое отношение к ним необходимо (как, впрочем, и к любым источникам исторического исследования), но видеть тут сплошной заведомый вымысел, как уже говорилось, явно неразумно.

Повторим: в отличие, например, от расстрелов заложников в первые месяцы «красного террора» или от жуткой эпопеи «расказачивания» борьба с вражеской агентурой являлась основной функцией органов советской контрразведки, как и контрразведки любой европейской страны. Сама по себе такая борьба скомпрометировать ВЧК не могла. Захват заложников (а тем более их казнь!) был запрещен международной Гаагской конвенцией 1907 года и объявлен тягчайшим военным преступлением. Приказ Л. Д. Троцкого о физическом уничтожении казачества вполне мог быть интерпретирован как проявление геноцида – опять-таки с соответствующей оценкой на международном уровне. Та же кронштадтская эпопея завершилась массовым расстрелом военнопленных, т. е. в глазах мирового сообщества – очевидным военным преступлением. Поэтому в СССР уже в 1930-е годы темы эти были под запретом, в массовые издания не попадали и даже в «закрытой» исторической литературе, издаваемой ограниченными тиражами «для служебного пользования», освещались крайне скупо. Но историю агентурной борьбы, тем более – победоносной, в эпоху Гражданской войны советским чекистам не было нужды скрывать или заведомо фальсифицировать. Что же касается фигур умолчания и авторской расстановки акцентов, то для рассказа о деятельности контрразведки они являются обязательными не только в условиях тоталитарной цензуры. Таким образом, сведения о ПБО в работах историков ВЧК, изданных в СССР, заслуживают если не доверия, то, по крайней мере, самого пристального внимания.

О ликвидации ПБО подробно рассказывается в фундаментальной работе Д. Н. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР». Поскольку, как это ни странно, книга Голинкова почти никак не востребована биографами Гумилева, нельзя избежать пространного цитирования. «В июне 1921 г., – пишет Д. Н. Голинков, – Петроградская губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией напала на след подпольной группы бывших участников кронштадтского мятежа. <…> Руководителем группы, носившей название «Объединенная организация кронштадтских моряков», оказался бывший матрос линейного корабля «Петропавловск» М. А. Комаров, исполнявший во время мятежа обязанности коменданта кронштадтского «временного ревкома». На его квартире обосновался штаб заговорщиков. Здесь чекисты нашли динамит, документы, печать, штамп, бланки и типографский станок, на котором печатались антисоветские прокламации.

Как выяснилось, Комаров с группой участников кронштадтского мятежа пробрался нелегально в Петроград из Финляндии по заданию председателя контрреволюционного кронштадтского «временного ревкома» С. М. Петриченко для подпольной антисоветской работы. Заговорщики вербовали сторонников, создавали подпольные ячейки в городских районах и ставили во главе их своих доверенных людей. <…> Все эти «активисты», бывшие участники кронштадтского мятежа, вернувшиеся из Финляндии, получали от организации ежемесячное вознаграждение в размере 400 тысяч рублей (советскими денежными знаками того времени).

Далее чекисты установили, что «Объединенная организация кронштадтских моряков» является частью другой, более крупной «Петроградской боевой организации» (ПБО), во главе которой стоял профессор В. Н. Таганцев, член ликвидированного в свое время «Национального центра». Таганцев долго и упорно отказывался дать объяснения, скрывал правду. В конце июля от него все же удалось получить нужные сведения. Стало известно, что «Петроградскую боевую организацию» возглавляет комитет, в который входили В. Н. Таганцев, бывший полковник артиллерии В. Г. Шведов и бывший офицер, агент финской разведки Ю. П. Герман. Эта организация, созданная еще до Кронштадтского мятежа, придерживалась кадетского направления и включала кроме «Объединенной организации кронштадтских моряков» еще две группы – профессорскую и офицерскую.

В профессорскую группу входили известный финансист князь Д. И. Шаховской, ректор Петроградского университета, бывший царский сенатор профессор Н. И. Лазаревский, бывший царский министр юстиции С. С. Манухин, профессор М. М. Тихвинский и другие. Группа эта идейно направляла работу всей организации и разрабатывала проекты государственного и хозяйственного переустройства России, полагая, что свержение Советского правительства – вопрос лишь времени. <…> Разработанные проекты и планы отсылались в заграничный центр организации, в Париж… <…>

Офицерскую группу возглавлял сподвижник Юденича подполковник П. П. Иванов. Группа разработала план вооруженного восстания в Петрограде и области. Его предполагалось начать одновременно в Петрограде, Рыбинске, Старой Руссе, Бологом и на станции Дно и таким образом отрезать Петроград от Москвы. Петроград был разбит на районы, и в каждом из них во главе мятежа поставлен опытный офицер.

Кадет Таганцев вынашивал идею создания «массовой базы», на которую могла бы опираться ПБО, и искал связей с антисоветскими группами, действовавшими среди рабочих. <…> В поисках связей с «демократическими» элементами Таганцев вошел в контакт с группой так называемых «уполномоченных собрания представителей фабрик и заводов г. Петрограда», созданной по меньшевистским рецептам. <…> «Петроградская боевая организация» помогала группе «уполномоченных собрания представителей фабрик и заводов» издавать за границей антисоветские прокламации, которые затем распространялись на предприятиях Петрограда. <…>

Попытки ПБО вовлечь в свои ряды трудящихся закончились провалом. Не помог и контакт с группой «уполномоченных фабрик и заводов» – она сама не была связана с массами трудящихся. Мечты Таганцева о «массовой базе» не сбылись. В мае 1921 года Таганцев начал переговоры с находившимся в Финляндии кронштадтским «временным ревкомом», главари которого <…> просто-напросто торговали участниками кронштадтского мятежа, интернированными в Финляндии, и направляли их по договоренности с разными антисоветскими группами для подпольной работы в Россию. По соглашению между ПБО и «временным ревкомом» в Петроград приехали несколько моряков во главе с Комаровым, «работу» которых оплачивала ПБО. Эта группа, образовавшая «Объединенную организацию кронштадтских моряков», заменила собой «массовую базу» организации, на нее и возлагали надежды главари заговора.

«Объединенная организация кронштадтских моряков» занялась вербовкой сторонников и подготовкой террористических актов и диверсий. Террористической деятельностью организации руководил матрос В. И. Орловский <…> Этот шпион, служивший финской и американской разведкам, приобрел гранаты, динамит; его разбойничья группа взорвала в Петрограде памятник В. Володарскому, подожгла трибуны в день первомайского праздника; она готовила взрывы предприятий, террористические акты против деятелей большевистской партии и налет на поезд, в котором перевозились государственные ценности.

Из центра «Петроградской боевой организации», созданного за границей, были получены десятки миллионов рублей. <…>

Арест Таганцева, гибель шпиона Германа, убитого при незаконном переходе границы, внесли замешательство в ряды заговорщиков. В это время произошла смена зарубежного руководства ПБО. На съезде правых белоэмигрантских группировок в Париже состоялось их объединение под руководством бежавшего из России с остатками своих войск барона Врангеля, который стал руководителем «Союза освобождения России». Финансирование этой монархистской организации взял на себя Торгово-промышленный комитет. Один из главарей ПБО – Шведов – <…> получил задание выехать в Петроград для активизации работы ПБО и объединения всех правых группировок. Одновременно в Петроград был послан и резидент «Союза освобождения России» лейтенант П. В. Лебедев. Но надежды заговорщиков, связанные с выездом в Петроград Лебедева и Шведова, не оправдались. ВЧК удалось напасть на их след. <…>

Общее количество арестованных по делу ПБО составляло свыше 200 человек. По постановлению Петроградской чрезвычайной комиссии от 29 августа 1921 года наиболее опасные из них, в том числе Таганцев, Шведов, Лебедев, Орловский, были расстреляны, остальные приговорены к различным срокам лишения свободы»[24].

III

В описании Д. Н. Голинкова сразу же бросается в глаза очевидная неоднородность состава ПБО. «Объединенная организация кронштадтских моряков» и «офицерская группа» представляют собой типичные диверсионные группы, структура и методы деятельности которых вполне узнаваемы. «По признанию арестованного Орловского и др<угих арестованных>, – отчитывались петроградские чекисты летом 1921 года, сразу после раскрытия ПБО, – ими были взорваны памятник Володарскому пироксилиновой шашкой и организован ряд покушений на советских вождей. В показаниях от 1 июля с. г. тот же Орловский говорит: «Действительно, я вместе с Никитиным, Перминым, Модестовичем (Черным), Федоровым хотели устроить налет на поезд Красина и забрать все золото и ценности…». По показанию Комарова, организацией подготовлялись взрывы нобелевских складов, взрыв одного памятника на Васильевском острове, поджог 1-го государственного лесозаготовительного завода (бывший <завод> Громова) и убийство бывшего комиссара Балтфлота т. Кузьмина»[25]. В книге Д. Н. Голинкова описывается сеть явочных квартир в Петрограде (хозяйками их были преимущественно женщины, расстрелянные в той же группе, что и Гумилев), где изымались оружие, динамит и агитационная литература, дается характеристика системы агентуры ПБО, указываются ее каналы связи с заграничными центрами. Все участники «кронштадтской» и «офицерской» групп ПБО дорого продавали свою свободу, резонно полагая, что терять им нечего: «резидент «Союза освобождения России» лейтенант П. В. Лебедев при аресте застрелил чекиста, «курьер американской разведки Старк» застрелил двух чекистов и скрылся[26].

Однако наряду с кронштадтскими моряками и военными ПБО, как мы помним, включали в себя и «профессорскую группу» – и именно это придает всей ее истории уникальный характер. И, подчеркнем особо, дело здесь не только в мировой известности этих «фигурантов». В отсутствие «профессорской группы» (В. Н. Таганцева, Д. И. Шаховского, Н. И. Лазаревского, С. С. Манухина, М. М. Тихвинского, К. Д. Туманова, С. А. Ухтомского, В. М. Козловского, Н. С. Гумилева) «дело ПБО» явилось бы не более чем эпизодом Гражданской войны в России. Эпизодом трагическим, кровавым, но вполне закономерным в том историческом контексте. Конечно, можно (и нужно!) возмущаться отвратительной жестокостью чекистов (по свидетельству В. И. Немировича-Данченко, «о тех истязаниях и муках, которым подвергали обреченных агенты чрезвычайки передавали летом 1921 года «нечто невероятное»[27]), но по существу их деятельность в качестве сотрудников советской контрразведки по нейтрализации вооруженного подполья вполне оправданна. Законы военного противостояния известны, и вряд ли можно было бы ожидать от Ю. П. Германа и В. Г. Шведова, увенчайся заговор в Петрограде успехом, чудес всепрощения по отношению к шпионам и диверсантам противной стороны…

Однако деятельность участников «профессорской группы» в ПБО – так, как она представлена в официальных советских источниках, – оказывается, мягко говоря, странной, особенно на фоне акций, за которые получали те же смертные приговоры их «сподвижники»-террористы. «Группа эта <…>, – пишет Д. Л. Голинков, – разрабатывала проекты государственного и хозяйственного переустройства России, полагая, что свержение Советского правительства – вопрос лишь времени (курсив мой. – Ю.З.). Лазаревский, например, подготовил проекты переустройства местного самоуправления, денежной реформы, план восстановления кредита. Профессор Тихвинский, связанный со старыми служащими нефтяных предприятий Нобеля, собирал сведения о состоянии нефтяной промышленности страны»[28]. Очевидно, что составление каких бы то ни было «проектов государственного и хозяйственного переустройства России» никак не может быть признано преступным деянием, конгениальным попытке вооруженного «свержения Советского правительства»!

Между тем в «таганцевском деле» именно это и произошло, причем некоторые из осужденных не занимались даже «проектами». «Вина большинства расстрелянных характеризовалась такими выражениями, как «присутствовал», «переписывал», «знала», «разносила письма», «дал согласие», «обещал, но отказался исключительно из-за малой оплаты». Или даже так: «доставлял организации для передачи за границу сведения о музейном деле и доклад о том же для напечатания в белой прессе» (князь С. А. Ухтомский, скульптор, сотрудник Русского музея)…»[29]. Здесь уместно сопоставить фигуры Ю. П. Германа и В. Г. Шведова с В. Н. Таганцевым. Как мы помним именно эти три человека были названы руководителями ПБО.

Двое первых – кадровые офицеры, имевшие большой военный опыт и опыт подпольной работы (поэт Г. В. Иванов, бывший однокашником Ю. П. Германа по Петербургскому кадетскому корпусу и встречавшийся с ним в послереволюционном Петрограде, характеризует его как человека «ледяного хладнокровия и головокружительной храбрости», убежденного антикоммуниста и профессионального конспиратора[30]). И тот, и другой при задержании оказали отчаянное сопротивление и живыми так и не сдались: Ю. П. Герман погиб при переходе финской границы 30 мая 1921 года (в перестрелке было убито и ранено более десятка чекистов), а В. Г. Шведов – смертельно ранен при штурме явочной квартиры 3 августа 1921 года, уложив перед этим двоих нападавших[31].

Владимир Николаевич Таганцев (1886–1921), сын известного юриста, сенатора Н. С. Таганцева, был приват-доцентом Петроградского университета. Специальностью его была география (можно предположить, что на этой почве и состоялось его знакомство с Гумилевым; впрочем, никаких документальных свидетельств о подробностях личных отношений между ними нет). Таганцев принадлежал к кадетской партии, однако собственно политическая борьба (а тем более – борьба подпольная, конспиративная) была для него совершенно «чуждой стихией». В 1919 году, во время осады Петрограда войсками Юденича, Таганцев имел какие-то контакты с кем-то из членов «Национального центра», мощной антибольшевистской подпольной террористической организации (на ее счету был, например, знаменитый взрыв в помещении Московского комитета РКП(б) в Леонтьевском переулке), но эти контакты «ограничивались разговорами вроде того, что же именно предстоит сделать, когда большевики сбегут из Петербурга»[32]. «Взгляды Таганцева, – пишет В. Крейд, – основывались на вере в интеллигенцию как силу, которая способна путем медленной целенаправленной деятельности сбросить ярмо большевизма. Если у Таганцева и был план, то состоял он не в создании боевой организации, в чем его обвиняли, а в медленной систематической работе над народной психологией. По свидетельству петроградского профессора Н. С. Тимашева, Таганцев предполагал действовать в рамках советского закона, в чем он был последователем и учеником своего отца, убежденного законника (профессор петербургского университета, сенатор Николай Степанович Таганцев был одним из столпов дореволюционной русской юриспруденции. – Ю.З.). По мысли младшего Таганцева, сама незаконность советских законов должна неизбежно привести к упразднению иррациональных форм власти»[33]. Все собранные В. Крейдом материалы рисуют В. Н. Таганцева «прекраснодушным мечтателем», чем-то вроде тургеневского Рудина, «способного произносить зажигательные речи в частной беседе и удовлетворяющего разговором как суррогатом действия»[34].

Таганцев стал конфидентом Ю. П. Германа (разумеется, по инициативе последнего) осенью 1920 года. Очевидно, главную роль здесь сыграл прошлогодний эпизод с «Национальным центром»: в антикоммунистических кругах Таганцев слыл «сочувствующим». Теперь речь шла о некой конспиративной структуре в среде научной и творческой интеллигенции, собирающейся в Доме литераторов, завсегдатаем которого был и Владимир Николаевич. Однако, к разочарованию Голубя (подпольная кличка Германа) и его товарищей, к чисто практической работе Таганцев оказался неспособен. Кабинетный ученый с расплывчатыми и нецельными политическими убеждениями, плохо разбирающийся в людях и не имевший никаких навыков конспирации, он мыслил свою «организацию» чисто теоретически. «О заговоре Таганцева, – вспоминала И. В. Одоевцева, – при всей их наивной идеалистической конспирации – знали (так же, как когда-то о заговоре декабристов) очень и очень многие. Сам Таганцев (как, впрочем, и Гумилев) был прекраснодушен и по природе не заговорщик. <…> Я даже знаю, как там все было устроено: у них были ячейки по восемь человек, и Гумилев стоял во главе одной из таких ячеек»[35].

Герман не питал иллюзий относительно дееспособности «профессорской группы» (особенно после того, как узнал, что Таганцев принимает его курьеров у себя на квартире и дает конспиративные поручения… обслуживающему персоналу Дома литераторов). Задействована эта группа была один раз (и то не полностью), в самый критический момент кронштадтской эпопеи, когда любое антибольшевистское «лыко» было «в строку»: «профессоров» (и, в частности, Гумилева) пытались использовать для агитационной работы.

Сам В. Н. Таганцев, потерпев в «кронштадтские дни», как уже говорилось выше, неудачу в переговорах с уполномоченными «собрания представителей фабрик и заводов», вел себя после катастрофы в Кронштадте более чем странно для руководителя подпольной боевой организации, находящейся на грани провала. «В мае, за несколько дней до ареста, – писал Н. С. Тимашев, – несмотря на недавнюю ликвидацию крондштадтского восстания, В. Н. Таганцев был в самом бодром настроении. Он указывал на ряд симптомов пробуждения народного, пробуждения не только городского пролетариата, которое было очевидно для каждого петроградского обывателя, но и крестьянских масс, понявших наконец всю безысходность положения, созданного большевиками, и не удовлетворяющихся подачкой в виде замены разверстки натуральным налогом»[36]. Похоже, Таганцев либо не понимал, какая ответственность (во всех смыслах) ложится на него в качестве шефа петроградского террористического подполья (но это уже «слишком» даже для прекраснодушного идеалиста), либо «шефом» подпольщиков себя вовсе и не считал.

Последнее кажется самым вероятным. Ведь собственно ПБО создавал осенью – зимой 1920 года в Петрограде Ю. П. Герман, на подмогу которому в начале 1921 года был откомандирован из Парижа В. Г. Шведов. Они и были реальными руководителями, представлявшими себе всю конспиративную структуру организации, ее задачи и цели. Таганцев же, наряду с П. П. Ивановым и В. И. Орловским, являлся руководителем одного из подразделений ПБО, т. е. «работником среднего звена», по существу – посредником между Германом и Шведовым, с одной стороны, и участниками «профессорской группы» – с другой. Но, как уже говорилось, «профессорская группа» мало напоминала группу «кронштадтцев» Орловского или «офицерскую группу» Иванова с их конспиративными арсеналами, боевиками, явками и т. п. Все участники «профессорской группы» были представителями фрондирующей интеллигенции и обсуждали «планы переустройства России» в гостиной Таганцевых или в столовой Дома литераторов еще до возникновения ПБО. Ни о каком «подполье» тут речи не было, да и для подпольной работы ни Лазаревский, ни Ухтомский, ни Гумилев не подходили никак – в городе их знала каждая собака (в том числе и чекистская). Они были настолько заметны, что любая инициатива в этой области (например, появление на конспиративной квартире) могла лишь помешать агентам Иванова и Орловского, без нужды их «засветить».

Чем руководствовался Герман, давая Таганцеву поручение создать «профессорскую группу», – понятно. Разумеется, основное внимание Голубя было сосредоточено на активной подпольной борьбе, но и о возможной перспективе легализации (в случае успеха заговора) он, как всякий талантливый политик, не забывал. Имея уже сейчас единомышленников и сочувствующих в кругах научной и творческой элиты, можно было с большей уверенностью смотреть в завтрашний день. Вряд ли Герман или Шведов нуждались весной 1921 года в услугах ректора Петроградского университета Лазаревского при минировании первомайских трибун: для этой цели куда больше подходил незаметный морячок, имеющий навыки обращения с динамитными шашками. От Лазаревского, равно как и от других участников «профессорской группы», требовалось лишь сугубо пассивное ожидание грядущего успеха офицеров и «кронштадтцев» в качестве их «мысленных сподвижников». Приведенная выше формула «расстрельного списка» – «дал согласие» – точно отражает специфику задачи, поставленной перед В. Н. Таганцевым. Все завербованные им в ПБО интеллектуалы действительно «дали согласие» поддержать Таганцева в случае каких-либо будущих «событий». В событиях настоящих применения для «профессорской группы» подпольный штаб ПБО не находил и найти не мог.

По всей вероятности, этим и объясняется беззаботное поведение Таганцева в мае 1921 года Конечно, он, общаясь непосредственно с Германом и Шведовым, обладал большей осведомленностью о деятельности ПБО, чем его «подопечные», но и только. Сложно себе представить, что для осуществления столь несложной миссии среди петроградской интеллигенции руководители подпольного штаба посвятили Владимира Николаевича во все подробности своих конспиративных планов до боевых операций включительно. А на том «участке работы», который был известен Таганцеву, никаких активных действий никогда, даже в самый разгар событий в Кронштадте, не осуществлялось…

IV

В. Н. Таганцев был арестован 5 июня 1921 года, причем поводом для ареста стала не его деятельность в ПБО, а давний уже теперь эпизод с «Национальным центром». Тогда, в 1919 году, во время повальных репрессий против «классово чуждых» («красный террор» был в это время в самом разгаре) Владимир Николаевич ареста счастливо избежал, но, очевидно, остался у чекистов на подозрении. «…Таганцева погубила какая-то крупная сумма денег, хранившаяся у него. Возможно, при разгроме Национального центра кто-то из членов этой неудачливой организации передал деньги на хранение В. Таганцеву. При этом его кандидатура была выбрана потому, что Таганцев фактически не был замешан в деятельность Национального центра. Нашли деньги не сразу, хотя в связи с прокатившейся в Петрограде в начале 1921 года волной забастовок и восставшим в марте Кронштадтом начались повальные обыски. Чекисты с помощью двадцати тысяч петроградских рабочих ходили от двери к двери во всех районах города главным образом в поисках оружия. Был обыск и у Таганцева»[37]. По делу о деньгах «Национального центра» Таганцев получил два года исправительных работ.

Однако, как уже говорилось выше, в ходе разгрома «Объединенной организации кронштадтских моряков», после арестов М. А. Комарова и В. И. Орловского, «дело Таганцева» было возвращено на доследование. В докладе ВЧК от 24 июля 1921 года он уже фигурирует как «главарь заговора», инспирированного парижским «Союзом освобождения России». О ПБО пока речи нет, равно как ничего не говорится о «профессорской группе». Состав участников заговора: бывшие офицеры, моряки, адвокаты, бывшие директора, пробравшиеся на видные посты в советские учреждения»[38]. После этого доклада события вокруг «дела Таганцева» начинают развиваться в новом направлении.

Здесь нужно вспомнить, что с 30 мая 1921 года расследование «петроградского заговора» находилось под контролем представителя Москвы, «особоуполномоченного особого отдела ВЧК» Я. С. Агранова[39]. Яков Саулович (в других источниках – Савлович) Агранов (1893–1938 (?)) был одной из самых ярких фигур в чекистских кругах тех лет. В отличие от рядовых сотрудников государственной безопасности, занятых решением тактических задач, это был стратег и аналитик, посвященный в самые сокровенные тайны политики Кремля и внутрипартийной борьбы. О жизненном пути этого удивительного человека надо сказать подробнее.

Агранов был выходцем из гомельской местечковой еврейской семьи. В 1912 году он вступает в партию социалистов-революционеров и становится профессиональным революционером-подпольщиком. В 1915-м – переходит в РСДРП(б). За время подпольной работы Агранов подвергался аресту и ссылке, из которой бежал. По некоторым данным, он был художественно и музыкально одарен, очень начитан и обладал необыкновенным личным обаянием. С другой стороны, даже среди сподвижников-коммунистов Агранов имел репутацию «определенного негодяя по убеждениям, которому не следует подавать руки»[40]. С ноября 1917 года Агранов работает в секретариате Совнаркома, в 1918–1920 годах является секретарем Малого Совнаркома, т. е. поднимается на высшие ступени советской правительственной и партийной номенклатуры (здесь уместно напомнить, что в 1918 году ему едва исполняется двадцать пять лет!).

С мая 1919 года с работой в Малом Совнаркоме Агранов совмещал работу в органах госбезопасности РСФСР, выполняя в качестве особого уполномоченного при президиуме ВЧК (т. е. в качестве личного представителя Ф. Э. Дзержинского) самые ответственные задания: он участвовал в подавлении восстания левых эсеров, ликвидации тамбовского и крондштадтского восстаний, разгроме савинковского подполья. В январе 1920 года (эту дату следует запомнить!) Агранова окончательно переводят из структур Совнаркома в структуры политической полиции. Это, разумеется, не понижение, ибо он становится особоуполномоченным особого отдела (ОО) ВЧК (для пояснения – во всей тогдашней чекистской номенклатуре, помимо Агранова, таковыми были всего три человека – В. Р. Менжинский, А. К. Артузов и К. И. Ландер; в этой «великолепной четверке» Агранов – самый молодой). Как особоуполномоченный ОО ВЧК он и приезжает в Петроград[41].

Во время своего пребывания в Петрограде Агранов подчинялся не председателю Петрогубчека (эту должность занимал тогда ставленник Г. Е. Зиновьева Б. А. Семенов) и даже не самому Зиновьеву, а непосредственно заместителю председателя ВЧК И. С. Уншлихту. Разумеется, интересы Агранова (и его полномочия) далеко не ограничивались собственно проблемами ликвидации непосредственной угрозы антисоветского переворота в Петрограде, – представить себе, что работник такого уровня был командирован для помощи питерским оперативникам, по меньшей мере, наивно.

Специализацией Агранова была работа с интеллигенцией.

В течение всего июня и начала июля 1921 года, когда шла непосредственная работа петроградских чекистов по разгрому заговорщиков, Агранов остается в тени, однако, когда главные боевые силы ПБО были нейтрализованы, а полученные показания неопровержимо доказывали наличие активного антисоветского террористического подполья в Петрограде (о чем и было сообщено в докладе ВЧК от 24 июля), он развивает бурную деятельность по отработке связей раскрытой организации с научной и творческой интеллектуальной элитой.

Местных чекистов, занятых вопросами, как они полагали, первоочередными – ведь со дня на день в Петрограде можно было ожидать вспышки терроризма[42], – В. Н. Таганцев, имя которого прозвучало в показаниях некоторых боевиков, интересовал мало. Он действительно «знал» и «присутствовал» (вспомним опять-таки «расстрельный список»), но непосредственно в деятельности боевых групп участия не принимал и к тому же уже содержался под стражей. Что же касается его связей в научных и творческих кругах, то ожидать террористической угрозы от «профессуры» не приходилось и подавно. Вникать же в суть проектов оптимизации законодательной базы России, использования ее нефтяных запасов и реформ музейного дела сотрудникам ПетроЧК, штурмующим (с большими потерями в личном составе) конспиративные склады оружия и динамита, было недосуг.

Но Москва уже тогда мыслила иначе, чем Петроград! К удивлению питерцев, прибывший из столицы «особоуполномоченный», ознакомившись с их разработками по делу «Областного комитета Союза освобождения России» (первоначальное название ПБО), выделил именно это, абсолютно тупиковое «профессорское» направление, вернул благополучно осужденного на два года исправработ В. Н. Таганцева и начал активно «работать» с ним.

Речь на этих допросах, разумеется, шла не о террористическом подполье – об этом аспекте деятельности ПБО в июле 1921 года Агранов, надо полагать, знал гораздо больше, чем Таганцев.