Военные тайны ХХ века - Мехлис. Тень вождя

Положение сложилось критическое. «Ночью меня вызвал к аппарату М.В. Фрунзе, – вспоминал Блюхер, – и сказал: “Сиваш заливает водой. Наши части на Литовском полуострове могут быть отрезаны. Захватите вал во что бы то ни стало”». Потребовалось еще два отчаянных штурма, прежде чем блюхеровцам удалось уже на рассвете 10 ноября захватить укрепления Турецкого вала.

По признанию Фрунзе, по получении донесения об успехе у него словно гора с плеч свалилась. В тот же день части, наступавшие на белых с фронта от Перекопа и наносившие удар во фланг со стороны Караджаная, соединились в районе Армянска. Серьезных укреплений у противника больше не было, лучшие силы Врангеля подверглись разгрому и бежали к побережью. 15 ноября части 51-й дивизии вступили в Севастополь и Ялту. А 16 ноября, по достижении полной победы, Южный фронт был ликвидирован.

В финальных боях за Крым 46-я стрелковая дивизия сколько-нибудь заметной роли не играла. Соответственно упоминаний о каком-либо участии Мехлиса в них не найти не только в исторических хрониках, но даже в пропагандистских материалах. С ним мы вновь встречаемся только во второй половине ноября – декабре 1920 года, когда дивизия ликвидировала банды махновцев, очищала южное побережье полуострова от белых, не сумевших бежать за границу или оставшихся на родине, доверившись успокоительным заверениям местных органов советской власти.

Крым, увы, оказался весьма подходящим местом для реализации красными «святого чувства классовой ненависти», очень быстро превратившись в часть «Всероссийского кладбища». Крайняя жестокость Гражданской войны набросила кровавую пелену на глаза воевавших по обе стороны, напрочь застила им взор. В Крыму, как нигде, были отброшены даже самые элементарные, прошедшие через века нормы ведения войны – не воевать с пленными, гуманно относиться к мирному населению. Жестокая реальность состояла в том, что многие комиссары, воспитатели по своей основной функции, не только не сдерживали звериные инстинкты у части командного и рядового состава красных частей, но, наоборот, подстегивали их.

10 ноября 1920 года РВС Южного фронта гарантировал сдающимся в плен «полное прощение». Узнав об этом, Ленин выразил крайнее недоумение. После вмешательства центральных властей и регистрации бывших офицеров последовали массовые аресты и бессудные расправы над ними. По разным оценкам, в Крыму были расстреляны от 25 до 120 тысяч человек. Особой жестокостью прославились член РВС Южного фронта, председатель Крымского областного ревкома Бела Кун и секретарь обкома, член РВС 13-й армии Розалия Землячка (Залкинд). По их приказам было расстреляно около 7 тысяч арестованных офицеров и чиновников[14].

Террор приобрел такие масштабы, что слухи о нем сразу же распространились за границей. Известный историк С.П. Мельгунов писал по горячим следам событий, что «крымская резня 1920–1921 гг. вызвала даже особую ревизию со стороны ВЦИКа. Были допрошены коменданты городов и… все они в оправдание предъявляли телеграмму Бела Куна и его секретаря Землячки… с приказанием немедленно расстрелять всех зарегистрированных офицеров и военных чиновников».

Судя по всему, Мехлис, находившийся в прямом подчинении Землячки, не видел в этом чего-то из ряда вон выходящего. Характерно: они будут позднее тесно общаться по службе в руководящих советских органах, дружить семьями. О смерти «кровавой комиссарши» в 1947 году Лев Захарович узнает в карлсбадском санатории, откуда напишет жене: «Огорчен… Ушла светлая личность, прямой и правдивый человек, большевистски непоколебимый и верный. Большая потеря!»

Не занятые боями части, опьяненные победой и воистину плебейским торжеством над побежденными, стали быстро разлагаться. Невиданными темпами плодились дезертиры, барахольщики, бандиты, войска были охвачены повальным пьянством и грабежами. Это уже грозило самим основам существования дивизии как боевой единицы. «Сверху» последовала команда – пресечь. Мехлис не миндальничал. Его поведение логично: те, кто мародерствовал и оттачивал шашки на безоружных, понимали только язык грубой силы. Вовсю заработал ревтрибунал. Комиссар дивизии дал указание устраивать в полках открытые судебные заседания. В профилактических целях проводились инсценировки суда с выступлением «свидетелей», «прокурора», с вынесением «приговора». Лев Захарович очень гордился этим изобретением, полагая, что оно позволяет «пополнить пробелы в нашей партийной, культурно-просветительской работе в частях».

В начале декабря Мехлиса избрали делегатом на партконференцию 4-й армии, в состав которой теперь входила 46-я стрелковая дивизия. Армейская конференция в свою очередь делегировала его на 2-й Всероссийский съезд партработников Красной Армии и Флота. Одновременно он был избран делегатом VIII Всероссийского съезда Советов. Впереди забрезжили новые горизонты в политике.

Если попытаться оценить участие нашего героя в Гражданской войне, обратившись к советской исторической литературе, сделать это весьма непросто. Буквально через считаные годы после окончания боев подлинная история войны стала грубо искажаться. Из литературы исчезают имена Василия Блюхера, Августа Корка, Филиппа Миронова, Виталия Примакова, Иеронима Уборевича, Ивана Федько, десятков других истинных организаторов победы в Крыму. На их место пропагандистской машиной подставлялись во многом дутые, но «нужные» фигурки.

Вот – Мехлис. Его биография, как видим, была вполне боевой. Но синдромом «Малой земли» страдали идеологи не только времен Л.И. Брежнева, но и их предшественники. К действительным событиям в жизни руководителей для вящей убедительности обильно добавлялся вымысел. Уже приводилось несколько «былей» из боевого пути Льва Захаровича, не подтверждаемых документально, но явно призванных возложить на него нимб героя Гражданской войны. И если по горячим следам событий лгунов могли бы уличить их участники, то в 30-е годы многим правдолюбцам уже основательно запечатали уста, а то и жизни лишили.

Симптоматично, что с одобрения Сталина заслуги Мехлиса в Гражданской войне были особо отмечены в каноническом издании «История ВКП(б). Краткий курс»[15]. Этой чести удостоились лишь немногие политические деятели, их кандидатуры, как теперь хорошо известно историкам, отбирал сам вождь.

Следуя «Краткому курсу», авторы исторических работ и пропагандисты шли на прямые передержки, называя Мехлиса применительно к Гражданской войне в числе «виднейших деятелей партии и Советского государства», «выдающихся большевиков-ленинцев»[16]. Уборевича и Эйдемана, Блюхера и Корка отправляли на эшафот, а в это же время слушатели военных академий с благоговением посещали места, связанные с комиссарской молодостью Льва Мехлиса. «Оказывается», не Эйдеман, не Блюхер, не другие командиры, а именно он – «боевой комиссар группы войск каховского плацдарма» чуть ли не единолично руководил укреплением и обороной плацдарма от белых, о чем в специальном путеводителе 1940 года настоятельно рекомендовалось сообщать туристам, совершающим экскурсии по местам боев гражданской войны[17]. Надо ли говорить, что при этом даже не упоминались имена подлинных руководителей боев на плацдарме, к тому времени уже сгинувших в пучине репрессий. Подобная практика фальсификаций, искажая реальный вклад Мехлиса в победу Красной Армии, оборачивалась, в конце концов, против него самого.

Участие в Гражданской войне стало важным этапом в его становлении как политика. Он приобрел большой опыт массово-политической работы и вполне солидную репутацию, показал себя волевым, настойчивым в достижении цели. Служба свела его с рядом деятелей, пребывавших на крупных партийных и военных постах или вскоре выдвинутых на такие посты, он стал лично известен Сталину, что сыграло существенную роль в его дальнейшей судьбе в большой политике.

Нельзя, однако, не видеть внутренне противоречивого характера, который носила деятельность Льва Захаровича. Его политический и нравственный облик, готовность идти на любые средства во имя достижения цели сформировались в особых условиях братоубийственной войны с ее обостренным классовым антагонизмом, массовыми нарушениями общепризнанных норм ведения военных действий, настроениями партизанщины и при наличии у политических комиссаров огромных властных полномочий. Отсюда он вынес приверженность военным, авторитарным формам работы и управления людьми, веру в насилие как универсальное средство достижения крупных социальных целей.

В чрезвычайных условиях Гражданской войны, как и последовавшего за ней восстановительного периода, такие качества позволяли ему считаться не только вполне приемлемым, но и перспективным партийным работником, открыли путь к солидному служебному росту.

Глава 2. «Откомандировать в распоряжение ЦК»

Пока у подножия

Из Москвы в родную 46-ю дивизию Мехлис уже не возвратился. 22 декабря 1920 года в РВС Южного фронта от начальника политуправления Реввоенсовета республики И.Т. Смилги поступила короткая телеграмма о том, что военкомдив-46 оставлен в его распоряжении. 31 декабря Льва Захаровича спешно уволили из армии в запас и откомандировали в распоряжение ЦК РКП(б). 1 января 1921 года для него открылась дверь не в новый год, но в новый мир: он ступил на скользкую лестницу партийной иерархии.

Какие же влиятельные силы придали служебному росту скромного комиссара дивизии, каких немало в армии, такое ускорение? Если учесть, что всего через десять месяцев он будет трудиться в Наркомате Рабоче-крестьянской инспекции, во главе которого стоял Сталин, предположение об участии последнего в судьбе Мехлиса кажется более чем вероятным. Раньше других осознавший силу партийного аппарата, будущий генеральный секретарь ЦК приступил к его формированию. Льву Захаровичу, очевидно, отводилось в нем свое место.

Взбираться по карьерной лестнице Лев Захарович будет с завидной настойчивостью, отрабатывая выданные ему авансы не за страх, а за совесть, дабы оправдать надежды человека, подсадившего его на нижнюю ступень и внимательно следившего за дальнейшим подъемом. Но не стоит сбрасывать со счетов и личное – как показала жизнь, немалое – честолюбие самого Мехлиса, его способность на лету схватывать законы, по которым формировалась и жила новая советская элита.

3 января управляющий делами СНК РСФСР Н.П. Горбунов подписал приказ о назначении его на должность начальника канцелярии Совета народных комиссаров. К слову, они были знакомы по фронту: Мехлис находился в подчинении у Горбунова, бывшего заведующим политотделом 14-й армии.

Только для непосвященного тот пост мог показаться малозначительным, а занимавший его человек – эдаким щедринским письмоводителем, ходячим скоросшивателем. В условиях обострившейся в связи с болезнью В.И. Ленина борьбы за первенство в руководстве партией и страной эта должность быстро становилась все менее канцелярской и все более политической, ибо через руки Мехлиса проходила почта председателя СНК. Это как в системе орошения: сечение канала может быть хоть большим, хоть малым, но воды в нем течет ровно столько, насколько позволяет задвижка на распределительном узле. Канцелярия СНК во многом и была таким «узлом», и от ее начальника зависели как напор поступающей «воды» – корреспонденции, так и ее фильтрация.

Достоянием ученых давно стали факты, говорящие о том, что Сталин по мере обострения болезни Ленина проявлял все больший интерес к исходящей от него самой конфиденциальной информации и, что самое главное, получал ее от личных секретарей вождя. Именно таким образом генеральный секретарь ЦК РКП(б) узнал, например, о том, что Ленин начал диктовать совершенно секретные, как он был убежден, записи – будущее «Письмо к съезду»[18]. И узнал он об этом от секретаря М.А. Володичевой в первый же день диктовки – 23 декабря 1922 года. Как убедительно показал известный петербургский историк В.И. Старцев, не остались в тайне от генсека и последующие диктовки, содержавшие в том числе нелицеприятную критику «чудесного грузина»[19].

Что в таком случае мешает предположить, не искал ли Сталин подходы к ленинскому окружению из работников технического аппарата и до того? Включение в их число Мехлиса, о котором у генсека еще на фронте сформировалось вполне определенное представление, как о лично преданном ему человеке, было в этом смысле сильным ходом будущего кремлевского владыки.

На фоне информации, сообщаемой В.И. Старцевым, уже ни в малейшей степени не выглядит правдоподобной версия, которая излагалась в парижской эмигрантской печати и в соответствии с которой «к сокрытию истинного завещания Ленина, направленного против Сталина… причастны проворные и ловкие руки Мехлиса»[20]. Есть все основания считать, что источником этой версии выступал Л.Д. Троцкий, который в одной из своих книг, позднее изданной на Западе, написал, что пакет с секретным «Письмом к съезду» незаконно попал к Сталину еще до XIII съезда, на котором оно в соответствии с волей умершего вождя должно было быть оглашено. Этот пакет генеральный секретарь получил раньше других членов Политбюро и вскрыл его в присутствии Мехлиса и еще одного работника своего секретариата С.И. Сырцова[21]. Не спасает Троцкого ссылка и на неких очевидцев. Если таковые и были, они просто-напросто не знали, что пакет содержал бумаги, давным-давно известные Сталину.

Хотя бы задним числом Троцкому, пребывавшему в изгнании, очень хотелось верить, что, если бы не манипуляции с политическим завещанием Ленина, Сталин был бы в соответствии с этим завещанием отстранен от власти. Увы, какими бы утешительными ни были мифы, они рассыпаются под напором неопровержимых фактов. А именно: не только на XIII съезде в 1924 году, но даже и на XII съезде в апреле 1923 года (то есть еще при жизни Ленина) перемещение Сталина с поста генсека было уже невозможно, настолько прочными оказались позиции последнего.

А такая прочность обеспечивалась, в том числе, умелой расстановкой на всех этажах власти своих людей, среди которых был и Мехлис. При этом, как работник, Лев Захарович устраивал и Ленина, поскольку мог заставить заработать подчиненный ему аппарат более четко и организованно, чего так добивался председатель Совнаркома. Из его бумаг видно, в какое отчаяние приходил он от быстро расплодившейся советской бюрократии, как пытался наладить хоть мало-мальски работоспособный госаппарат. «Волокита эта особенно в московских и центральных учреждениях самая обычная», – писал вождь в сентябре 1921 года наркому юстиции Д.И. Курскому, требуя устраивать над волокитчиками показательные суды.

То, что председатель Совнаркома требовал от наркома юстиции, он, конечно, пытался реализовать, прежде всего, в собственном аппарате. В рамках канцелярии УД СНК Мехлис подходил для этого вполне. Его методы в работе с людьми, отточенные в Гражданскую войну, оказались как нельзя кстати. Прежде всего, он добился через ЦК укомплектования канцелярии «политически проверенными» работниками. Излишне самостоятельных, как и ленивых, неаккуратных, не терпел. Выполняя требование Ленина, добился, чтобы письма, адресованные председателю СНК, докладывали ему как можно быстрее.

«Сотрудникам нижней приемной вменяется в обязанность, – гласил его приказ, – секрет-пакеты, адресованные Владимиру Ильичу Ленину, передавать непосредственно (минуя общую регистратуру) дежурной секретарше Большого Совнаркома или тов. Фотиевой (личный секретарь главы правительства. – Ю.Р.). Все прибывающие секретные пакеты на имя Владимира Ильича Ленина заносить в особую книгу № 1, указывая месяц, число и час приема»[22]. Нарушители держали ответ немедленно.

Во весь рост встала еще одна проблема. Совнарком и Совет труда и обороны плодили массу документов. Что-то устаревало, что-то противоречило ранее принятому, а что-то дублировало друг друга – во всем этом бумажном море разобраться было почти невозможно. Когда председатель СНК или кто-то из наркомов запрашивал справку по любому вопросу, на поиски уходили долгие часы, а то и дни. Мехлис железной рукой попытался навести элементарный порядок и здесь, введя четкую регистрацию входящих-исходящих, отладив работу справочного бюро. Малейшая задержка рассматривалась как чрезвычайное происшествие.

Возможно, на канцелярском поприще талант Льва Захаровича развился бы с необычайной силой. В конце концов, с такого же поста в Президиуме Верховного Совета СССР начал К.У. Черненко, а стал в итоге – страшно сказать – генеральным секретарем ЦК КПСС! Но бывшего политкомиссара ждала иная стезя: в ноябре 1921 года он вновь был откомандирован в распоряжение ЦК, а там последовало новое назначение – в Наркомат рабоче-крестьянской инспекции. Сталин – нарком Рабкрина формировал свою команду во вверенном ему ведомстве.

Мехлис участвовал в поисках той оптимальной схемы надведомственного контроля, которая могла бы обеспечить успешную борьбу с бюрократизмом и волокитой в советских учреждениях, действительное наблюдение за проведением в жизнь всех декретов и постановлений центральных государственных органов, подготовку предложений об упрощении и улучшении системы государственного управления. Именно такие задачи были поставлены перед Народным комиссариатом Рабоче-крестьянской инспекции «Положением», утвержденным декретом ВЦИК от 7 февраля 1920 года.

Советские историки давали высокую оценку деятельности наркомата в первый год его существования, отмечая заметный рост его авторитета по сравнению с предшественником – Наркоматом государственного контроля и массовость рядов добровольных помощников из числа рабочих и крестьян[23]. Однако к моменту перехода Мехлиса на работу в НК РКИ обстановка там усложнилась. Придание РКИ статуса «ведомства над ведомствами», чего так добивался Сталин, вызвало резкие возражения даже некоторых руководящих деятелей партии. Такого «чудища», как советская система контроля, писал Л.Б. Красин, нигде в мире нет. «Главная наша беда заключается в том, – подчеркивал он, – что мы не можем, не умеем организовать именно производство. В этом самое слабое, а вовсе не в том, что у нас нет достаточно хорошо построенного контролирующего аппарата»[24].

Недостатков в работе в самом деле накопилось так много, и они преодолевались руководством настолько медленно, что фракция РКП(б) при наркомате вынуждена была весной 1921 года обратиться в Центральный комитет с докладной запиской, в которой констатировались слабость и несогласованность в работе коллегии, отсутствие координации в деятельности отдельных центральных инспекций, очень слабая связь с местными органами, запущенность в обучении широких масс рабочих и крестьян контролерской работе и вообще низкий авторитет РКИ.

Критика, звучавшая изнутри наркомата, смыкалась с резкими оценками политического руководства страны. Наркомат РКИ подвергался Лениным острой критике за раздутость штатов, рыхлость и громоздкость. Рабкрин должен, подчеркивал предсовнаркома в письме Сталину от 21 сентября 1921 года, не ловить и изобличать, а вовремя поправлять, предупреждать нарушения путем жесткого контроля. В ответной записке, направленной Ленину в тот же день, Сталин, по сути дела, отверг все замечания[25]. В октябре он пошел еще дальше, поставив перед Оргбюро ЦК РКП(б) вопрос о перераспределении работников-коммунистов в наркоматах, причем с таким расчетом, чтобы лучших сосредоточить у себя. Потребность РКИ Иосиф Виссарионович исчислял в 1000–1200 человек, в крайнем случае – 250 человек. «Расчет мне кажется преувеличенным», – лаконично констатировал Ленин, давая понять, что специалисты не пекутся, как блины, и нужны не одному Сталину. Тем не менее перераспределение коммунистов в госаппарате произвели, и именно в его рамках Мехлис попал в Рабкрин на должность заместителя начальника общего управления.

25 ноября коллегия РКИ назначила его председателем комиссии по улучшению структуры центральных и местных органов наркомата. Одновременно по поручению заместителя наркома В.А. Аванесова он также изучал правильность использования в аппарате рабочих и крестьян, специально делегированных с мест. Эта проблема по мере перехода страны к новой экономической политике приобретала очень острый характер. Введение хозрасчета поглотило почти все кадры ранее привлеченных к работе в РКИ рабочих и крестьян: руководители, не желая содержать за счет своих предприятий контролеров, отзывали их на места. В результате число делегированных в 1922 году уменьшилось по сравнению с предыдущим годом почти в 10 раз. До 12 тысяч человек, то есть в три раза, сократилось и общее число штатных сотрудников.

На этом фоне рациональное использование наличных сил приобретало особое значение. Свои соображения Мехлис вместе с проектом доклада в Политбюро ЦК РКП(б) доложил коллегии. Они заключались в предложении при производстве инспекций и ревизий во всероссийском масштабе отказаться от сплошных обследований и перейти к выборочным. Когда снизу доверху обследуются административный аппарат или хозяйственная отрасль, резонно писал автор доклада, то отвлекаются чуть ли не целиком все силы в центре и в местных РКИ, остальные же дела и участки работы вынужденно забываются[26].

Сберечь силы и при этом повысить качество проверок, сосредоточить основное внимание на чисто ревизионной работе, в чем ощущалась особая нужда, на взгляд заместителя начальника общего управления, позволили бы следующие меры: переход к обследованию лишь отдельных, наиболее существенных для РКИ объектов; четкое формулирование цели и задач обследования; заблаговременное составление программы работ.

Более живая, напрямую смыкающаяся с практическими ревизиями и проверками работа началась, когда Лев Захарович возглавил центральную административную инспекцию Рабкрина – одну из основных в наркомате. По положению она ревизовала деятельность центральных учреждений: наркоматов внутренних дел, юстиции, почт и телеграфов, национальностей, Государственного политического управления, Центрального статистического управления, а также ведала хозяйственной деятельностью учреждений СНК РСФСР и ВЦИК. Иначе говоря, Мехлис-аппаратчик приобретал своеобразный опыт: ему довелось контролировать не производственный сектор, а главным образом аппарат, и общаться приходилось в основном с управленцами центральных ведомств.

Сохранившиеся от тех дней архивные документы дают представление об объеме и разнообразии работы, осуществленной коллективом инспекции с приходом Мехлиса: тут и ревизии войсковых частей ГПУ, и проверка соблюдения норм хранения вещественных доказательств в судебных учреждениях, и проверки хода передачи мест заключения в ведение НКВД, и контроль секретных расходов ГПУ[27].

Благодаря проведенной работе Рабкрин смог «прижать» кое-кого из высокопоставленных аппаратчиков:

– сэкономить валюту в аппарате уполномоченного Центральной эвакуационной комиссии. После вмешательства инспекции была запрещена перевозка в Варшаву 300 тыс. рублей (по ценам 1922 года), якобы предназначенных для отправки из Польши на родину русских военнопленных, поскольку подобные расходы по обоюдному соглашению должна была нести польская сторона;

– предупредить непроизводительные расходы в Наркомате юстиции. После вмешательства административной инспекции сумма, намеченная на ремонт зданий, снизилась с более чем 5 млн рублей до 2,7 млн. Более чем в 2 раза была сокращена заявка НКЮ на средства, предназначавшиеся для проведения выездных сессий нарсудов и ревтрибуналов;

– не допустить хищения и разбазаривания средств сразу в нескольких учреждениях. Был установлен факт растранжиривания в системе Центроэвака крупных денежных сумм, выделенных для голодающих; выявлена переплата более 270 млн рублей за сверхурочные работы, выполненные ремонтно-строительным бюро при НКВД; обнаружено незаконное удержание более 300 млн рублей МОГЭСом с управления уполномоченного ВЦИК по делам венгерских эмигрантов-коммунистов;

– своевременно исправить последствия халатности при исполнении должностных обязанностей. В Российском бюро филателии Наркомата почт и телеграфа был выявлен факт неоприходования знаков почтовой оплаты на 1 трлн рублей в ценах 1921 года.

Надо отдать должное Льву Захаровичу: он не был лишь механическим исполнителем указаний «сверху», но задумывался и над тем, как с пользой для дела распорядиться имеющимися возможностями. К примеру, в качестве одного из главных условий успешной работы Рабкрина он рассматривал независимость ведомства, решительно возражая против установившейся практики, когда инспекторы РКИ участвовали в ревизионных комиссиях, назначаемых подконтрольными органами для ведомственной проверки. По его мнению, это обезличивало роль представителей РКИ, измельчало масштаб их работы, затрудняло применение судебных мер к провинившимся в случае, если ведомственные проверки завершались административными взысканиями, как бы освященными одним лишь участием инспекторов Рабкрина.

Ко времени работы в Наркомате РКИ относятся первые активные выступления Мехлиса в печати. Многие его предложения, прозвучавшие со страниц ведомственного издания «Известия Рабоче-крестьянской инспекции», весьма здравы и рациональны. Так, отказ от участия представителей РКИ в ведомственных проверках он предлагал дополнить отменой постоянных представительств наркомата в подведомственных учреждениях. Таковое представительство он называл пережитком, который отвлекает значительные кадры от непосредственного проведения ревизий и создает возможность излишнего сближения с проверяемыми лицами на корыстной основе. Резонны также его доводы в пользу предложения публиковать в газетах фамилии тех лиц, которые были освобождены от должности по материалам проверок, чтобы нерадивые работники не могли устроиться на «теплые» места в других госучреждениях. Сделанное лет на десять позднее, такое предложение вряд ли встретило бы понимание, поскольку подрывало сложившуюся к 30-м годам номенклатурную систему подбора и расстановки кадров. Но в 20-х подобное вольнодумство поощрялось, хотя в жизни воплощалось не часто.

Вместе с тем в работе возглавляемой Мехлисом инспекции все более проявлялся недостаток, вообще характерный для деятельности Рабкрина, а именно – увлечение чисто контрольно-ревизионными функциями и пренебрежение работой, которая способствовала бы совершенствованию государственного аппарата. Эта позиция нашла отражение в тезисах, утвержденных коллегией НК РКИ в августе 1922 года, где констатировалось, что переход к новой экономической политике придал лозунгам учета и контроля особо важное значение. Однако, отводя ведущую роль инспекционной работе, руководители наркомата при этом напрочь упускали из виду вопросы совершенствования системы управления, сокращения и удешевления госаппарата[28].

В письме членам коллегии Наркомата РКИ от 21 августа 1922 года Ленин писал по этому поводу: «Тип работы – отдельные обследования и доклады. Старина. А переделки аппарата и улучшения его нет» (курсив В.И. Ленина. – Ю.Р.)[29].

Справедливости ради следует заметить, что Мехлис видел эту проблему, хотя и в локальном масштабе, без ощутимых последствий для аппарата хотя бы одного из центральных ведомств. Тем не менее благодаря усилиям именно административной инспекции был поставлен вопрос о создании при НКВД центрального регистрационного бюро взамен трех органов, выполнявших одни и те же функции учета преступников – статистического отдела НКЮ, отдела моральной статистики ЦСУ и учетно-статистической части Вертриба (верховного трибунала). Были также упразднены кассы при автобазе и конной базе СНК, при санитарном управлении Кремля, за ненадобностью закрыто строительное бюро в хозяйственном отделе НКВД и прочее.

Именно в РКИ Мехлис почувствовал себя настоящим аппаратчиком. Отвечая на вопрос анкеты, какую работу по линии Рабкрина он считает для себя наиболее подходящей, написал: «По налаживанию аппарата». И причину указал: «Имею опыт».

Работа в РКИ сделала частым и регулярным общение Мехлиса со Сталиным. Им было что вспомнить общего по Гражданской войне, но, раз и навсегда избрав линию поведения по отношению к своему руководителю – бывшему члену РВС Юго-Западного фронта, ныне – наркому, а очень скоро генеральному секретарю ЦК, Лев Захарович никогда не переступал незримую черту. Всегда собран, деловит, готов откликнуться на своеобразный юмор Сталина, но – упаси Бог – сбиться на фронтовое панибратство.

Вырастает добрый коммунар

Когда 10 октября 1922 года у Льва Захаровича родился сын, счастливый отец решил, по его словам, «дать возможность будущему человеку изучать свое детство, знать условия, в которых жил и воспитывался». А потому взял толстую, в картонной – чтобы износа не было – обложке тетрадь и стал записывать в нее всякую чепуху о своем чаде, милую сердцу любого родителя.

На обложке дневника молодой папаша вывел слова: «Новый человек». Надо понимать, имел в виду сына, «юного коммунара, полезного члена семьи нашего будущего социалистического общества». Но, безусловно, таковым «новым человеком» – членом когорты новаторов, революционеров, призванных по только им одним известным схемам строить общество будущего, – в первую очередь считал себя.

И сегодня, спустя восемьдесят с лишним лет, по-своему интересны эти записки, к сожалению, нерегулярные и оборванные в 1930 году. Ибо в них не столько сын Леонид, «Леничка», сколько его отец – быстро поднимавшийся по служебной лестнице функционер. Образ мыслей Льва Захаровича, отличавшийся крайней ортодоксальностью, его мечты и планы, его быт.

Но перед этим несколько слов о жене Мехлиса – Елизавете Абрамовне Млынарчик. Они повстречались еще в Гражданскую. Сохранилось семейное предание: во время мятежа григорьевцев в Екатеринославе Мехлис был тяжело контужен (документально это, правда, не подтверждено). Подобрала его и оказала медицинскую помощь молодой врач Млынарчик. К утру, когда стало лучше, комиссар из медпункта сбежал, но военврача не забыл. В 1919 году они поженились. Забегая вперед, скажем: пережившая мужа на два десятка лет Елизавета Абрамовна до конца дней преданно заботилась об увековечении его памяти. Ее усилиями на ноги были подняты Главное политуправление Советской Армии и Военно-Морского Флота, Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, многие архивы, музеи – везде шло выявление документов, связанных с деятельностью Мехлиса, создавались его личные фонды…