Россия и Польша. История взаимоотношений в XVII—XX веках

К нему вели ступени, и рядом с ним стоял такой же трон, на который села царица; перед ними стоял стол. Внизу расставлено было множество столов, за которыми сидели вельможи и дамы, и всех угощали по-царски. Во время пира слышалась прекрасная музыка на различных инструментах, и музыканты стояли на помостах, устроенных в той же палате и убранных с большим великолепием. Этих музыкантов вывез из Польши воевода Сандомирский. Среди них были поляки, итальянцы, немцы и брабантцы, и на пиру было великое веселье» [51, 207].

А через девять дней после свадьбы царь Дмитрий был убит. Все предыдущие дни царь получал от своих доброхотов личные и анонимные предостережения о возможном покушении на его жизнь, организованном боярами. Все это приводило к усилению охраны дворца, но по каким-то причинам царь не хотел начинать репрессий по отношению к заговорщикам, которые не особенно и скрывали свои намерения. Позднее в вину Дмитрию его убийцы поставят засилье поляков в Москве, приехавших на свадьбу своей соотечественницы, а также многочисленность посольства короля Сигизмунда III, желавшего подтвердить мирный договор между государствами с новым царем и обговорить новые возможности взаимоотношений. Также будут поставлены ему в вину и якобы обещанные уступки российских территорий польскому королю и обещание папе римскому обратить российский народ в католичество.

Однако за год царствования Дмитрия никаких территориальных уступок не последовало, и польским послам царь Дмитрий заявил, что Северскую землю Литве не отдаст, но даст денежное возмещение за эту спорную территорию. Отрицательный ответ царя был получен и по поводу просьбы короля и католической церкви о разрешении строительства в России латинских храмов, несмотря на обращения к нему римского папы Павла V: «Мы уверены, что католическая религия будет предметом твоей горячей заботливости, потому что только по одному нашему обряду люди могут поклоняться Господу и снискивать его помощь; убеждаем и умоляем тебя стараться всеми силами о том, чтобы желанные наши чада, народы твои, приняли римское учение; в этом деле обещаем тебе нашу деятельную помощь, посылаем монахов, знаменитых чистотою жизни, а если тебе будет угодно, то пошлем и епископов» [60, 590]. Аналогичные переговоры с Римской церковью вели и все предыдущие цари и великие князья от Федора I Ивановича до Ивана III Васильевича, так что царь Дмитрий ничего нового своей перепиской с римскими папами в этот процесс урегулирования взаимоотношений Русской православной и Римской католической церквей не внес.

Безусловно, какие-то обещания Дмитрий польскому королю и римскому папе Льву XI давал, ведь его поход на Москву требовал значительных средств, да и императорский титул, присвоенный царю Дмитрию уже папой Павлом V, вероятно, тоже чего-то стоил: «Serenissimo et invictissimo Monarchiae Demetrio Joannis, Caesari ac Magno Duci totius Russiae, atque universorum Tartariae regnorum aliorumque plurimorum dominiorum, Monarchiae Moscoviticae subjectorum, Dommino et Regi» [60, 591]. И все-таки основной причиной устранения Дмитрия были не его прегрешения перед российским народом, а желание других княжеско-боярских кланов прийти к власти, а вот простым московским людом царь Дмитрий был любим, и этот народ боярам пришлось обманывать.

Еще раз обратимся к описанию событий в Москве Исаака Массы:

«В субботу поутру, 17 мая, около двух часов (восемь часов утра. – Ю.Д.), ударили в набат сперва в Кремле, а потом во всем городе, и было великое волнение. Многие с оружием поскакали на лошадях к Кремлю, и по всем улицам бирючи заговорщиков кричали: “Эй, любезные братья! Поляки хотят умертвить царя; не пускайте их в Кремль!” По этому знаку все поляки, напуганные этими криками и сидевшие в своих домах, по большей части вооруженные, были задержаны толпой, обложившей их дворы, чтобы грабить и убивать; все поляки и люди в польском платье, застигнутые на улице, поплатились жизнью. Когда появился отряд польских всадников, его тотчас осадили и закинули улицы рогатками; эти рогатки у них устроены на всех улицах, так что они с лошадьми не могли проехать, а где не было рогаток, тотчас набросали бревна, выломив их из мостовых, которые выложены там из бревен. Повсюду происходило великое избиение поляков: московиты врывались в дома, в которых стояли поляки, и тех, что защищались, поубивали; те же, что позволили себя ограбить донага, по большей части остались живы, но их ограбили так, что они лишились даже рубашек; смятение было во всем городе. Даже маленькие дети и юноши и все, кто только был в Москве, бежали с луками, стрелами, ружьями, топорами, саблями, копьями и дубинами, крича: “Бейте поляков, тащите все, что у них есть!”.

Меж тем заговорщики наверху в Кремле убили царя, и случилось это так: они склонили к тому одного дьяка, который был для них святым, ибо весьма усердствовал в их вере, а также не пил крепких напитков и был воздержан в еде, так что они его почитали за святого; и звали его Тимофей Осипов. В тот день, когда назначено было присягать царице и целовать крест ей, как царице Московии, он должен был выйти и воспротивиться тому словами, а заговорщики должны были меж тем напасть на Дмитрия… Заговорщики были по большей части московские дворяне и купцы, и многие из Новгорода, а также из Пскова и иных мест, задолго до того прибывшие тайно в Москву, чтобы совершить свое предприятие. Прежде всего схватили стоявших на карауле в сенях дворца алебардщиков, обезоружили их, заперли всех в одном покое внизу дворца, наказав им не перечить и не обмолвиться ни единым словом, ежели желают сохранить жизнь. Алебардщиков и половины не стояло на карауле, но они разошлись кто куда; одним словом, то было угодно Богу, чтобы так приключилось с ними по их собственной вине. Заговорщики тотчас разбежались по дворцу, убивая всех сопротивляющихся, и кинулись к покоям Дмитрия, стреляя из пищалей.

Меж тем Дмитрий вышел и спросил, что произошло, отчего такой шум и беснование, но по причине всеобщего испуга не получил ответа. И он крикнул, чтобы ему подали его меч, но тот, кому надлежало во всякое время стоять с ним наготове, успел убежать с мечом, и Дмитрий, почуяв беду, тотчас схватил алебарду и убежал обратно, заперев дверь изнутри. Услышав, что стреляют в окна и рубят топорами двери, он через потайные двери перебежал из одного покоя в другой и спрыгнул в залу, которая была расположена ниже других покоев, и попал в руки ливонского дворянина по имени Фюрстенбергер, который охотно бы укрыл его, ибо он истекал кровью, но этот Фюрстенбергер был убит. Дмитрий ускользнул через один переход в баню, и через двери, выходившие наружу, намеревался уйти и скрыться в толпе, уже собиравшейся в числе нескольких сот человек на заднем крыльце. Если бы ему удалось пройти, то он, нет сомнения, был бы спасен, и народ истребил бы всех вельмож и заговорщиков, ибо не ведая о заговоре, народ полагал, что поляки вознамерились умертвить царя, а заговорщики его спасают. Так ему было объявлено для того, чтобы задержать поляков в городе. Заговорщики настигли Дмитрия в этом переходе, скоро покончили с ним, стреляя в него и рубя саблями и топорами, ибо они страшились, что он убежит.

Говорят, что бояре, схватив его, долго расспрашивали, однако это невероятно, ибо у них не было времени для проволочки. Итак, увидев народ, Дмитрий вскричал: “Ведите меня на площадь и допросите меня; я поведаю вам, кто я такой!”. Но, страшась народа, который стал теснить их, они тотчас убили его, восклицая: “То был расстрига, а не Дмитрий, в чем он сам повинился”. И связали ему ноги веревкой и поволокли его нагого, как собаку, из Кремля, и бросили его на ближайшей площади, и впереди и позади его несли различные маски, восклицая: “То были боги, коим он непрестанно молился”. Эти маски раздобыли они в покоях царицы, где они были припасены для того, чтобы почтить царя маскарадом; однако московитам не было ведомо, что это такое, и они не разумели назначения подобных предметов и были твердо уверены, что то боги, коим он поклонялся» [51, 212].

Конечно, Исаак Масса не мог быть непосредственным свидетелем убийства царя, но даже с учетом его явных фантазий, полной уверенности в убийстве именно Дмитрия его рассказ не производит. А с учетом того, что ни голландские, ни английские торговцы не были в восторге от возможности воплощения в России пропольской политики, которая не предусматривала развитие торговли по Волге, убийство царя Дмитрия было им на пользу.

Несколько иначе описывает эти события немецкий торговец Георг Паерле, находившийся в это время в Москве по делам своей компании из Аугсбурга:

«27 мая (по григорианскому календарю. – Ю.Д.), в субботу, рано утром, открылся страшный мятеж: знатнейшие московские бояре, составив заговор, вломились во дворец, чтобы умертвить Димитрия. Немецкая гвардия, стоявшая при воротах в числе 30 человек, была прогнана (прочие солдаты находились в своих домах, где велел им остаться, именем великого князя, один из заговорщиков); после того бояре разломали двери в покоях великокняжеских и ворвались в оные. Димитрий, сведав о такой измене, бросился в комнаты своей супруги, рассказал ей о бунте и, дав совет, каким образом спасти себя, быстро побежал из одной комнаты в другую, наконец выскочил из окна на подмостки, устроенные для свадебного празднества. Отсюда хотел спрыгнуть на другие, но оступился и упал с ужасной высоты, среди небольшого двора. Тут увидев нескольких стрельцов, бывших на страже, он умолял их спасти его жизнь, за что обещал им щедрую награду. Все стрельцы дали клятву умереть за него. Между тем изменники не зевали, быстро его преследовали по всем комнатам, выламывали двери. Наконец увидели жертву среди стрельцов и многочисленной толпой бросились по лестницам на двор. Стрельцы сначала твердо стояли за великого князя и несколько отогнали крамольников. Но Василий Иванович Шуйский, зачинщик и глава всего заговора, собрав своих товарищей, убеждал их мужественно довершить начатый подвиг: “Ибо, – говорил он, – мы имеем дело не с таким человеком, который мог бы забыть малейшую обиду; только дайте ему волю, он запоет другую песню: перед своими глазами погубит нас в жесточайших муках! Так! Мы имеем дело не просто с коварным плутом, но со свирепым чудовищем; задушим, пока оно в яме! Горе нам, горе женам и детям нашим, если эта бестия выползет из пропасти!”. Тут завопили в толпе: “Пойдем в стрелецкую слободу; истребим семейства блядиных детей, если они не хотят выдать изменника, плута, обманщика!”. Как скоро стрельцы услышали сии угрозы, тотчас забыли клятвенное обещание спасти Димитрия и оставили его (любовь к жене и детям всегда сильнее царских сокровищ!). Бояре же бросились на великого князя, избили его жестоко и неоднократно спрашивали, точно ли он сын Иоанна Васильевича? “Отведите меня к матери, – отвечал Димитрий, – и ее спросите; если она отречется от меня, тогда делайте что хотите”. “Она отрекается от тебя! – воскликнул Голицын, бывший в числе главных заговорщиков. – И говорит торжественно, что ты не сын ее, а обманщик!”. С сим словом Голицын рассек ему голову саблей; это еще более остервенило прочих бунтовщиков; наконец один из них, именем Григорий Воейков, подскочил к Дмитрию и выстрелил в него – он упал и тут же испустил дух. Вместе с ним убит верный слуга его Петр Басманов, главный вождь русской армии. Трупы их, нагие, безобразные, были брошены на площадь перед замком; там они лежали трое суток» [73, 305].

Когда труп Дмитрия тащили мимо Вознесенского монастыря, то толпа стала требовать от инокини Марфы Нагой признания: ее ли это сын или нет? На что она отвечала: «Вы бы спрашивали меня об этом, когда он был еще жив, теперь он уже, разумеется, не мой». Этот диалог приводят все историки, так что и смерть царя не дала ответа на вопрос: был ли этот человек сыном царя Ивана Грозного?

И хотя маловероятно, чтобы осторожный князь Василий Шуйский непосредственно участвовал в убийстве Дмитрия, это свидетельство иностранцев повторяет большинство российских историков, причем С.М. Соловьев еще сообщает, что убитый Дмитрий лежал три дня на площади в маске, с дудкою и волынкою. Через три дня труп царя Дмитрия сожгли, прах зарядили в пушку и выстрелили в сторону Польши. Тем не менее обезображенный труп мог скрывать совершенно другого человека. Так, считается, что один из секретарей царя Михаил Молчанов смог бежать, и ему затем приписали кражу скипетра и державы, которые пропали во время этих событий. Впоследствии говорили, что объявившийся позднее Дмитрий и есть Михаил Молчанов, хотя это мог быть и действительно спасенный царь.

Француз Жак Маржерет, капитан наемников на службе царя Бориса и царя Дмитрия в своих записках провел анализ всех «за» и «против» истинности царя Дмитрия, и сделал вывод, что он был настоящим сыном царя Ивана Грозного: «Если бы Дмитрий был обманщик, то простая истина, изложенная удовлетворительно, могла бы сделать его ненавистным каждому. Дмитрий же, если бы чувствовал себя виноватым, то верил бы доносам о заговорах и изменах против его особы замышляемых, и весьма легко успел бы устранить их, но как известно, ни при жизни, ни по смерти его не могли доказать обмана» [51, 76].

Действительно, если бы Дмитрий был обманщиком, то многих деяний не совершал бы, тем более не женился бы на иностранке и уж точно не пощадил бы Василия Шуйского. Был ли Дмитрий истинным сыном царя Ивана Грозного, доказать или опровергнуть полностью невозможно, а вот то, что этот человек искренне верил в свое царское происхождение, отметили практически все историки, занимавшиеся этим вопросом.

Вопросом же кто убил царя – поляки или бояре? – взбудораженная толпа москвичей не сильно озаботилась; народу сказали, что хотели убить его поляки, и этого было достаточно для нападения на дома, где они жили. Правда, всех этих поляков и литвинов в то время в Москве называли «литвой», так как граничила Россия именно с Литвой. Гости решили держать оборону, и дали достойный отпор мародерам. По некоторым сведениям, поляков было убито значительно более одной тысячи человек, не многим меньше погибло и самих москвичей. Среди поляков были не только гости царя и царицы, приехавшие в Москву вместе с воеводой Юрием Мнишеком, но и посольство польского короля Сигизмунда III, так что все это смертоубийство могло привести к разрыву мирного договора и началу большой войны с Польско-Литовской республикой, что явно не входило в планы князя В. И. Шуйского.

Этот великий враль, когда ему было выгодно выслужиться перед Борисом Годуновым, признавал смерть царевича Дмитрия в Угличе несчастным случаем, затем признал, что там был убит совсем другой ребенок, теперь же заявлял, что царевич Дмитрий был убит тогда в Угличе людьми Бориса Годунова. На этот раз своей ложью он добился, чего хотел, власть была практически в его руках, ростовский митрополит Филарет, хоть и возглавлял значительную партию сторонников Романовых, но, будучи не мирянином, на российский трон лично претендовать не мог, а его сын был еще десятилетним подростком.

Поэтому именно усилиями В.И. Шуйского и близких к нему бояр была организована охрана сначала польского посольства, а затем и оставшихся в живых польских гостей. Царицу всея Руси Марину и ее отца, Юрия Мнишека, не столько охраняли, сколько посадили под домашний арест. Вацлав Диаментовский, секретарь царицы Марины, сделал следующую запись в ее дневник:

«Увидев тогда, что много людей побито, прискакал сам Шуйский (тот, что царем стал) и крикнул князю (Константину Вишневецкому. – Ю.Д.), чтобы тот перестал сражаться. Взяв крест, поцеловал его Шуйский, обещая князю мир. Тот поверил ему и впустил его к себе. Войдя в дом, Шуйский сильно плакал, видя там очень много убитой “москвы”, которые пытались прокрасться с тыла для грабежей. Наши всех побили, другие, пытавшиеся залезть в окна, прыгая, шеи поломали. Тогда Шуйский, боясь, чтобы народ снова не захотел расправиться с князем, взял его с лучшими слугами на другой двор, забрав свои вещи и всех лошадей. Семнадцать человек у него было убито в том погроме и один слуга.

К пану старосте красноставскому также пытались ворваться, штурмуя дом и подкапываясь под забор. Но когда наши стали защищаться, приехали бояре и удержали народ, после чего поставили около двора стражу.

До этого уже наших очень много побили, особенно на улице Никитской, где располагался Царицын двор. Там оборонялись самыми большими силами – до нескольких сотен поляков на одной улице. Но что из того, если не все могли биться, ибо иные еще спали, когда окружили, по отдельности, все их дома. Поэтому каждый на своем дворе защищался с челядью. Либо, если товарищ с товарищем жили близко, они соединились и защищались вдвоем. Другие, когда у них нечем уже было стрелять, выбегали на улицу с оружием в руках. Легло там “москвы” очень много, ибо наши оборонялись до изнеможения. Вероятно, некоторых обманом взяли, отобрав у них оружие, убивали, и так их больше всего погибло. А где наших было несколько человек или несколько десятков в защищенном месте, не могли ничего сделать и оставляли их» [71, 430].

Особенно отличились в этих нападениях на поляков, по словам Вацлава Диаментовского, переодетые монахи и священники, которые не только сами убивали, но и подбивали народ к насилию над иноверцами, при этом они говорили, что «литва» приехала веру православную уничтожить. Конечно, призыв подстрекателей к насилию над поляками и литовцами должен был попасть на подготовленную почву, так как стереотипы поведения русских и поляков в начале XVII в. сильно различались. Во-первых, их отличала хоть и христианская, но другая вера. Во-вторых, шляхтичи постоянно носили при себе оружие в отличие от почти всегда безоружных дворян. В-третьих, поляки и литовцы, как и все другие западные народы, считали русских варварами и старательно свое цивилизационное превосходство подчеркивали. В-четвертых, шляхтичи, как правило, не были трезвенниками, что способствовало их ссорам с дворянами, тоже совсем не трезвенниками. В-пятых, шляхтичи в разговорах с дворянами, вероятно, ставили себе в достоинство, что именно у них в стране царевич Дмитрий признался в своем происхождении и именно они способствовали ему занять московский престол, хотя впоследствии старались свое участие в этом деле свести к нулю.

Польские послы и торговцы и ранее приезжали в Москву, но эти их посещения не были многочисленными, а на свадьбу съехалось более двух тысяч человек, и такое количество шляхтичей и без мятежа приводило к частым столкновениям их с московскими дворянами. Когда польских послов Николая Олесницкого и Александра Гонсевского пригласили в Кремль, где бояре пытались вменить им в вину поддержку царя Дмитрия и организацию беспорядков в Москве, в которых погибло множество поляков и москвичей, они заявили, по словам Вацлава Диаментовского: «А того увидеть и понять сами не хотите, что человек, который назывался настоящим Дмитрием и которого вы называете ложным, из вашего народа был – Москвитин. И те, кто его поддерживал, не наши, но ваши – “москва” у границы с хлебом и солью встречала, “москва” в столицу провожала, в подданстве ему присягала и в столице как государя короновала. Потом сами и убили. То-то, коротко говоря, “москва” начала, “москва” и закончила. Поэтому вы не можете ни на кого сетовать и жаловаться» [71, 437]. И хотя, в конце концов, бояре согласились, что поляки в этом деле не виновны, так как «этот вор обманул и вас и нас», все-таки послов в Польшу не отпустили, считая, что вначале туда должно съездить московское посольство для урегулирования всех назревших вопросов.

19 мая на Красной площади бояре собрали народ и духовенство для выборов нового патриарха вместо Игнатия, изгнанного со своего поста как ставленника царя Дмитрия. Новый патриарх должен был взять на себя власть в стране до созыва Земского собора, на котором и следовало выбрать царя. Однако сторонников Шуйских на площади собралось столько, что они сумели перекричать всех, требуя избрать тотчас царем Василия Ивановича Шуйского, запугав своей многочисленностью сторонников демократического решения этого вопроса. Таким образом князь Шуйский стал царем, и наконец-то старшая ветвь потомков великого князя Александра Невского от его сына Андрея добилась справедливости, правда, когда последний потомок Даниловичей ушел в небытие.

Однако не все российские города признали В.И. Шуйского царем, например, в «Сказании о Гришке Отрепьеве» говорится, что «черниговцы, и путимцы, и кромичи, и комарици, и вси рязанские городы за царя Василья креста не целовали и с Москвы всем войском пошли на Рязань: у нас-де царевич Дмитрий Иванович жив» [56, 227]. Это неповиновение южных городов и привело к появлению огромного количества самозванцев, которые терроризировали Российское государство в течение нескольких лет.

Оставшихся в живых поляков через два месяца отправили в качестве заложников, до разрешения с королем Сигизмундом III всех спорных вопросов, связанных с переворотом в Москве и убийством многих поляков, в разные города: Ярославль, Кострому, Ростов, Вологду, Белозерск, Тверь и Устюг.

Для успокоения народа была разослана по городам, принявшим ранее присягу верности царю Дмитрию, грамота от имени бояр, дворян и людей московских, в которой говорилось о гибели царя и о возведении на престол Василия Шуйского, а также извещалось, что этот названный Дмитрий ложно выдавал себя за сына царя Ивана Грозного: «Мы узнали про то подлинно, что он прямой вор Гришка Отрепьев, да и мать царевича Димитрия, царица инока Марфа, и брат ее Михаил Нагой с братьею всем людям Московского государства подлинно сказывали, что сын ее, царевич Димитрий, умер подлинно и погребен в Угличе, а тот вор называется царевичем Димитрием ложно» [60, 615]. Однако эти и аналогичные грамоты, рассылаемые в дальнейшем от имени царя Василия, уже не могли разъяснить народу все происходящее: как и почему те же бояре раньше уверяли всех в подлинности царя Дмитрия, а теперь утверждают обратное, кем и за какие заслуги был избран новый царь без созыва Земского собора? Разброд и шатание в умах дворян и простого люда российских областей надолго породили недоверие к действиям и словам московских бояр.

Князь Василий Иванович Шуйский венчался на царство 1 июня 1606 г., став царем Василием IV. А вскоре за этим событием последовало назначение на освободившийся патриарший престол 75-летнего казанского митрополита Гермогена. В молодости патриарх Гермоген пребывал у донских казаков, с которыми участвовал в их походах и войнах, а священнослужителем стал уже к 50 годам. Став в 60 лет казанским митрополитом, он отличался особым рвением в насаждении православия среди инородческих народов. Именно в начале его церковной карьеры в Казани произошло явление иконы Божией Матери, им было составлено и краткое сказание об этой иконе и чудесах от нее. Заслужил он доверие царя Василия тем, что в штыки принимал многие начинания его предшественника.

Теперь при поддержке патриарха царю Василию стало легче оправдаться в глазах людей, которые далеко не все поверили в ложность происхождения Дмитрия. Появление еще одного Дмитрия, якобы чудом спасенного от убийц Шуйского, еще более дестабилизировало и без того неспокойную обстановку в стране. Царь повелел митрополитам Филарету Ростовскому и Феодосию Астраханскому вместе с князем Воротынским, Петром Шереметевым, Андреем и Григорием Нагими перевезти тело царевича Дмитрия из Углича в Москву. Вполне возможно, что поначалу Нагие возражали против этого, так как вряд ли в их интересах было тревожить прах угличского убиенного. Из этого в дальнейшем, скорее всего, и родилась легенда о желании еще царя Дмитрия перезахоронить эти останки вне стен церкви и возмущение этим инокини Марфы, которая якобы тогда и заявила, что в Угличе похоронен ее сын. Чтобы склонить Нагих на свою сторону, царь Василий и организовал с патриархом Гермогеном признание угличского убиенного святым мучеником. Когда под Москвой происходила встреча этих бренных останков, то, вероятно, было запланировано соответствующее признание инокини Марфы Нагой в этом мальчике своего сына, но потрясенная всем увиденным вдовствующая царица не произнесла ни слова. Царю Василию пришлось самому возгласить, что привезенные останки и есть мощи царевича.

Однако ему так часто приходилось менять свое мнение по этому поводу, что вряд ли кто ему поверил в тот раз, тем более что слухи о новом чудесном спасении царя Дмитрия уже гуляли по стране. Несмотря на это, по Москве стали распространять сведения о якобы происходивших чудесных исцелениях у гроба с угличским убиенным в Кремле, при этом исцелившихся считали по десятку в день, а при каждом новом случае исцеления звонили в колокола по всему городу. Такое развитие событий не устраивало оппозицию Шуйским, сумевшую привести ко гробу со святыми мощами тяжелобольного человека, который через некоторое время прямо там и умер. И хотя многочисленная толпа у Архангельского собора после этого случая заметно поредела и других чудесных исцелений не последовало, так как царь закрыл доступ к телу, Русская православная церковь канонизировала святого Дмитрия.

Кроме необходимости оправдаться в своих действиях перед российским народом, царю Василию IV требовалось подтвердить мирный договор с польским королем Сигизмундом III в условиях, когда народ Польско-Литовской республики был сильно возмущен убийствами их соотечественников в Москве. В Краков 13 июня 1606 г. было направлено посольство в составе князя Григория Константиновича Кривого-Волконского и дьяка Андрея Иванова с заданием объяснить польскому королю причины смерти царя Дмитрия, а также смерти многих польских подданных и причины задержки в Москве польского посольства. При этом о смерти царя Дмитрия им поручено было говорить следующее: «Как изо всех городов Московского государства дворяне и всякие служилые люди съехались в Москву, то царица Марфа, великий государь наш Василий Иванович, бояре, дворяне, всякие служилые люди и гости богоотступника вора расстригу Гришку Отрепьева обличили всеми его злыми богомерзкими делами, и он сам сказал пред великим государем нашим и пред всем многонародным множеством, что он прямой Гришка Отрепьев, а делал все то, отступя от Бога, бесовскими мечтами, и за те его злые богомерзкие дела осудя истинным судом, весь народ Московского государства его убил» [60, 651].

Ну что же, ложь – отличительный язык дипломатии, в которой иногда и противной стороне выгодно выслушивать заведомую неправду. Уже при переезде границы посланникам сообщили, что царь Дмитрий жив и находится в Самборе у своей тещи. На это столь невероятное известие от литовского пристава был получен такой же невероятный ответ московских посланников, что под именем царя Дмитрия скрывается его секретарь Михаил Молчанов. Как можно было об этом так быстро узнать? Ведь 17 мая царя Дмитрия убили, а к середине июня в Москве было уже известно о находившемся в Самборе Самозванце, и что это не кто иной, как Михаил Молчанов. А ведь полторы тысячи километров от Москвы до Самбора и столько же в обратную сторону – расстояние слишком большое, чтобы достоверно утверждать то или иное мнение об объявившемся в Самборе человеке, называвшем себя царем Дмитрием. В связи с этим весьма примечателен сам ответ московских послов, приведенный С.М. Соловьевым: «Если другой вор такой же называется Димитрием, то вам таких принимать и слушать не надобно, а если он вам годен, то вы посадите его у себя на королевство, а государю вашему в великое Российское государство посылать и сажать непригоже, хотя б был и прямой прирожденный государь царевич Димитрий (выделено Ю.Д.), но если его на государство не похотели, то ему силою нельзя быть на государстве; а тот вор убежал от смерти, называется царевичем – и такому верить?» [60, 652]. С.М. Соловьев приводит и описание этого новоявленного Дмитрия в Самборе, данное литовским приставом московским послам: «Он ростом не мал, лицом смугл, нос немного покляп, брови черные большие нависли, глаза небольшие, волосы на голове черные, бороду стрижет, на щеке бородавка с волосами, по-польски говорит, грамоте польской горазд и по-латыни говорить умеет» [60, 652].

По описанию этот человек был похож на царя Дмитрия, которого Исаак Масса охарактеризовал следующим образом: «Дмитрий был мужчина крепкий и коренастый, широкоплечий, обладал большой силой в руках, лицо имел широкое, желтое и смугловатое, без бороды, большой рот, толстый нос, возле которого была синяя бородавка» [51, 219]. Правда, московские послы сказали этому приставу, что Михаил Молчанов имел именно такое лицо, а вот царь Дмитрий не был смуглым и темноволосым, тем не менее, сходство этих описаний весьма ощутимое.

Невозможно доказать, насколько слова литовского пристава соответствовали истине, но то что следующий претендент на московский престол с именем Дмитрий должен был походить на предыдущего, не вызывает сомнений: слишком много народа, от совсем незнатных его соратников до московских бояр, могло наблюдать царя Дмитрия на всем его пути от Самбора до Москвы[5]. Согласно «Баркулабовской летописи», еще в мае месяце 1607 г. в Литве в районе Шклова объявился какой-то Дмитрий Иванович, затем в г. Могилеве он учил детей священника Федора Сасиновича Никольского, а когда его стали якобы узнавать, ушел, но был пойман местными властями и выдворен на территорию России. Здесь признался, что он – царь Дмитрий, после чего поддержанный поверившими ему людьми осел в г. Стародубе, где к нему прибыла делегация от г. Путивля, население которого хорошо знало Дмитрия лично. Так вот эти дети боярские из г. Путивля узнали в этом Дмитрии Нагом, как он себя представлял, царя Дмитрия, хотя доказательством идентичности этих двух царей Дмитриев это вряд ли может послужить.

Одновременно на юге России произошло восстание сторонников царя Дмитрия под управлением гетмана Ивана Исаевича Болотникова. Этот вождь повстанцев был ранее холопом князя Андрея Андреевича Телятевского, в молодости попал в плен к татарам, ими был продан туркам, у которых содержался в качестве галерного раба. Затем он как-то освободился из неволи и попал в Венецию, потом в Польшу, где и познакомился с Михаилом Молчановым, который, рассказав ему обо всем случившемся с народным царем Дмитрием и о его втором чудесном спасении, отправил с письмом в Путивль к князю Григорию Петровичу Шаховскому, остававшемуся в оппозиции к царю Василию. Этот князь еще во время убийства царя Дмитрия в Кремле унес из дворца государственную печать, предполагая, что она ему будет полезна при организации восстания. Еще до появления слухов из Литвы о втором спасении царя Дмитрия князь Шаховской появился в Путивле, где объявил жителям, что царь Дмитрий жив, но пока скрывается от врагов. Путивль восстал, за ним восстали и другие северские города. Прибывшему в Путивль Ивану Болотникову князь Шаховской доверил небольшой отряд, который вскоре значительно увеличился за счет притока добровольцев из беглых крестьян, казаков, а также жителей и стрельцов украинных городов.